Сделай Сам Свою Работу на 5

Сфера символических репрезентаций





Эту последнюю, четвертую сферу Коннелл добавил к трем описанным выше «композициям», развивая свои идеи в своей бо­лее позднее работе - «Мужчины и мальчики»107. Коммуникацион­ные процессы сейчас признаются жизненно важной составляющей любых социальных отношений. В коммуникации участвуют симво­лические структуры, такие как правила грамматики и синтаксиса, визуальные и звуковые знаки и т.п. Все они являются важными аре­нами гендерных практик. Например, гендерные различия чаще все­го выражаются в качестве символической оппозиции (а не в виде многообразия гендерных образов), и это усиливает понимание ген­дерных позиций как дихотомических. Отношения власти и подчи­нения могут воспроизводиться через тонкие (а иногда и вполне яв­ные) культурные и лингвистические практики, например, через присваивание замужней женщине фамилию мужа. Важны также символические репрезентации пола с помощью одежды, макияжа, жестикуляции, тональности голоса, стиля речи и т.п.

Более подробно с теорией гендерной системы можно позна­комиться, обратившись к переводу фрагмента монографии Кон-нелла «Гендер и власть», приведенному в Хрестоматии по курсу (см. стр. 287-319).



Таким образам, опираясь на подход Коннелла, мы будем определять гендерную систему как многоуровневый феномен, объединяющий в себе социальные, институциональные и сим­волические практики, через посредство которых мужчины и женщины разделяются по половому признаку и оказываются в асимметричных отношениях с обществом и друг с другом.

 

107 Cornell R. The Men and the Boys. Cambridge: Polity, 2000. P.26.

 

Особенности советского гендерного порядка: обзор литературы

 

Даже на самый первый непредвзятый взгляд очевидно, что советская тендерная система имела значительную специфику, отли­чавшую ее от других стран. Специфика эта была связана в первую очередь с особенностями положения женщин. Для того чтобы по­нять специфическую композицию российской тендерной систе­мы, необходимо сначала обратиться ко времени ее становления.

Как справедливо отметила С.Ашвин108, положение женщин в советском обществе всегда было объектом очень противоречи­вых интерпретаций со стороны и политиков, и исследователей. С одной стороны, апологеты Советской системы неизменно указы­вали на достаточно прогрессивную и даже протекционистскую социальную политику, которая позволила женщинам достичь ре­ально высокого образовательного уровня и в полной мере реали­зовать свое право на труд и независимый заработок. С другой сто­роны, критики советской системы подчеркивали существование вертикальной и горизонтальной сегрегации на рынке труда, не­значительное участие женщин в политике и их загруженность домашней работой, т.е. неравенство полов во всех основных сфе­рах социальной жизни оказывалось немногим меньше, чем в клас­сических капиталистических странах Запада. Исследователей со­ветского общества и просто гостей Советской России всегда удивляло парадоксальное сосуществование глубоко шовинистических взгля­дов по отношению к женщинам, распространенных среди мужчин (которые, кстати, в пост-советские времена стали гораздо более от­крыто артикулированы), и той уверенности в себе и силы воли, ко­торые демонстрировали рядовые советские женщины. Крах совет­ской системы дал возможность как развития отечественной школы гендерных исследований, так и более активного обращения запад­ных исследователей, в частности, феминистской ориентации, к ис­следованию России. И практически сразу же стало ясно, что феми-



 

108 Ashwin S. Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia // Ashwin S. (ed.) Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia. London: Routledge, 2000. P. 1-29.

 

нистский теоретический багаж применим к российским реалиям лишь с очень большими оговорками, поскольку российские жен­щины в массе своей имеют несколько другие проблемы и приори­теты. Более того, феминистские идеи вообще были восприняты в России более чем сдержанно, и, несмотря на высокий образова­тельный уровень российских женщин и опыт суфражизма начала XX века, сколько-нибудь влиятельного феминистского движения в России на сегодняшний день не сложилось. Рядом западных иссле­довательниц такое положение вещей было воспринято как следствие укорененных патриархатных взглядов среди советских женщин, ко­торые в результате господства тоталитарной советской идеологии так и не поняли всей степени своей угнетенности.



На самом деле, причина этого, очевидно, связана с тем, что советская и пост-советская система тендерных отношений суще­ственно отличается от западной, причем она не может однозначно оцениваться только с точки зрения большей или меньшей подчи­ненности женщин патриархатной субординации. Для эффективных исследований гендерных отношений в пост-советском обществе необходимы другие критерии, чем "большая или меньшая уг­нетенность".

Западные авторы, особенно феминистской направленности, обращавшиеся к изучению гендерных отношений и, в частности, положения женщин в Советском Союзе, как правило, весьма кри­тически оценивали советский режим за циничную эксплуатацию женского труда, но надо отметить, что они рассматривали эту эк­сплуатацию как следствие своего рода дегенерации в целом про­грессивного режима, произошедшей в эпоху сталинизма. Напро­тив, 1920-е годы обычно рассматривались как период, во время которого большевистские лидеры в общем и целом поддержива­ли идеи радикального феминизма, артикулированные А.Коллон-тай. Такая оценка была связана с тем, что гендерными отношени­ями в России (как и вообще Россией) интересовались в основном авторы, придерживающиеся левых взглядов. На наш взгляд, они оказались под определенным воздействием риторики, которой был привержен режим в первое десятилетие своего существования. Исследователи этого рода все время задавались вопросами: "На­сколько революция освободила женщин?", "Выполнил ли режим свои обещания?" и т.п. Например, Мэри Бакли полагала, что в 20-е годы были сделаны серьезные шаги в направлении равенства меж­ду полами в области домашнего труда, материнства и сексуальных отношений:

 

"Большевики на теоретическом уровне были привержены освобождению женщин, что отражалось на их практической политике. Принципы равенства между полами и равной платы за равную работу были провозглашены среди первых законода­тельных актов Советской власти. Замужние женщины также получили прежде отсутствовавшее у них право на свободу пе­редвижения: они не обязаны уже были жить со своими мужья­ми и всюду следовать за ними. Разводы были упрощены, и брак стал гражданской, а не религиозной процедурой. Детям мате­рей-одиночек давались те же права, что детям замужних жен­щин, и работающим женщинам была назначена выплата дек­ретного пособия. Аборты, рассматривавшиеся как необходимое зло, были легализованы. Это были законы, которые не вводили самые либеральные и демократические режимы. Раннее советс­кое законодательство было поистине революционным для свое­го времени"109 (с.34).

 

Наиболее решительно эта точка зрения была провозглашена в работах Венди Зевы Голдман, которая писала, что большевистс­кая политика 1920-х гг. реально привела к полному освобождению женщин. Эта лучезарная картина была, однако, испорчена слож­ными материальными обстоятельствами, в которых существовал советский режим, и в особенности подъемом сталинизма:

 

"Советские политики, в особенности юристы, в 1920-е гг. демонстрировали сильный и искренний интерес к освобождению женщин. Главным препятствием на пути освобождения женщин в этот период была не "нищета философии ", а страшная мате­риальная нищета. Фактически большевистские представления о социальном освобождении далеко превосходили возможности и государства, и общества воплотить их в жизнь ""°.

 

109 Buckley M. 'Soviet Interpretations of the Woman Question' // Holland B. (ed/)/ Soviet Sisterhood: British Feminists on Women in the USSR, London: Foth Estate, 1985. P.34.

110 Goldman W.Z. 'Women, the Family and the New Revolutionary Order in the Soviet Union// Kurks S., Rapp R. and Young M.B. Promissory Notes: Women in the Transition to Socialism. New York: Monthly Review Press, 1989. P.61.

 

Этот процесс, по мнению Голдман, был ликвидирован в 1930-е гг. решением прекратить открытую дискуссию об освобож­дении женщин и укреплять семью. Это — крайняя точка зрения, но даже такие гораздо более глубокие авторы, как Гейл Лапидус и Ричард Стайте, обращавшиеся к теме преобразований 1920-х го­дов, пытаясь оценить, насколько реально привержены были боль­шевики идее освобождения женщин, каково было соотношение сил по тому или иному вопросу и т.п., также достаточно линейно оценивали процесс "освобождения женщин" в этот период, и в этом смысле разделяли представления об эмансипаторских пла­нах большевиков. Лапидус, в частности, хотя и писала, что в ос­новном позиция большевиков по гендерному вопросу определя­лась как в 1930-е гг., так и в 1920-е гг., интересами государства, но в то же время, оценивая в целом приоритеты большевистского про­екта, она по прежнему делала это в терминах "освобождения жен­щин" - например, пыталась анализировать, насколько Ленин был в действительно озабочен положением женщин111. Проблема этого подхода заключается в его антиисторичности, причем это сказыва­ется и применительно к истории, и к дискуссиям о современном состоянии тендерных отношений в России. Поиски признаков "ос­вобождения женщин" (в чем бы они не заключались) отвлекают внимание от качественных трансформаций тендерных отношений и идентичностей, происходивших в советскую эпоху. Эти трансфор­мации определялись не степенью "освобожденное™" мужчин или женщин, а конструированием совершенно нового типа общества и нового типа личности, и главным содержанием этой новой соци­альной жизни было отнюдь не освобождение, а дисциплина. Неспо­собность оценить степень радикальности перемен и содержания соответствующих им тендерных отношений является следствием общего слабого места различных феминистских подходов, а имен­но, концентрации внимания только на положении женщин. В дан­ном же случае следует рассматривать своеобразный треугольник, включающий в себя мужчин, женщин и государство. И если по­смотреть на социальную историю нашей страны с этой точки зре­ния, становится ясно, что политика большевистского государства никогда, ни на каких этапах его существования не была направлена

 

111 Lapidus G. Women in Soviet Society: Equality, Development and Social Change. Berkeley, Los Angeles and London: Berkeley University Press, 1978.

 

на освобождение женщин от мужчин, она подразумевала освобож­дение женщин от власти патриархатных семейных отношений с тем, чтобы подчинить женщин, как и мужчин, власти государства. Как отметила Ирина Аристархова, "большевики пересмотрели пози­цию женщин в семье, на рынке труда и в обществе лишь для того, чтобы подчинить их коммунистическим порядкам» . Таким об­разом, никакого радикального разрыва между политикой больше­виков в 1920-е и 1930-е годы не было в помине: одна и та же полити­ка осуществлялась разными средствами, сообразно специфике переживаемого периода. Поэтому бессмысленно рассуждать на тему о том, был ли Ленин более феминистом, чем Сталин или Троц­кий: никто из них не имел вообще никакого отношения к феминис­тским целям или идеологии. Те сложные трансформации, которые претерпели социальное положение и гендерные идентичности муж­чин и женщин на протяжении советского и пост-советского перио­дов никак не могут быть описаны упрощенной и линейной концеп­цией "освобождения женщин при социализме".

Роль женщин в советской системе: работающие матери

 

Две главных задачи, предназначавшихся женщинам в рам­ках большевистского проекта - это работа и материнство. Учас­тие женщин в общественном производстве было необходимо по нескольким причинам. Помимо чисто прагматической, это была и идеологическая задача: для подчинения женщин политическо­му контролю мало было разрушить традиционную семью и выве­сти женщин из подчинения родственникам-мужчинам: надо было найти для них новую роль и арену деятельности. Учреждение прямого подчинения женщин государству было не таким простым делом: традиционно углубленные в частную жизнь и мир личных взаимоотношений, они были не столь проницаемы для идеологи­ческих манипуляций правящей элиты. Женотделы были одной из попыток втянуть их в политику, но весьма малоэффективной. Сама логика ортодоксального марксизма указывала путь: женщины должны быть социализированы через участие в общественном производстве. Они должны быть выведены из сферы приватного,

 

112 Aristarkhova I. Women and Government in Bolshevik Russia. University of Warwick: Labour Studies Working Papers, 4.

 

из-под зависимости мужчин под защиту государства. Это означало также насколько возможно вывести детей из-под влияния родите­лей, которые могут быть "отсталыми": женщины отныне должны растить детей не как наследников для своих мужей, а как работников социалистического государства. Эта логика ясно прослеживается в работах Коллонтай. Она писала: "Женщина в коммунистическом обществе зависит больше не от своего мужа, а от своей рабо­ты. Она может обеспечивать себя не за счет мужа, а за счет своих способностей. Ей больше не надо беспокоиться о своих детях. За них отвечает государство рабочих» . Предполагалась, что работа сможет изменить сознание женщин и сделать их более доступными государственному контролю. Именно трудовые кол­лективы считались важнейшими агентами социализации и для муж­чин, и для женщин, а работа - главным содержанием жизни. Поми­мо этого, для решения грандиозных задач индустриализации просто нужна была женская рабочая сила. Именно в период сталинской индустриализации чрезвычайно выросло участие женщин в опла­чиваемой работе, все еще невысокое во время НЭПа. Между 1928 и 1940 гг. абсолютное количество работающих женщин выросло в 5 раз, а их пропорция поднялась с 24 до 39%. Отечественная война привела ко второй волне массового выхода женщин на работу: к 1945 году женщины составляли уже 56% рабочей силы. Последний "призыв"^сенщин на работу произошел между 1960 и 1971 гг. и был вызван недостатком трудовых ресурсов. За этот период число рабо­тающих женщин выросло еще на 18 миллионов. Начиная с 1970 г., пропорция работающих женщин оставалась близкой к биологичес­кому максимуму.

Важно подчеркнуть, что, несмотря на определенные меры, призванные облегчить положение женщин и сделать для них воз­можным совмещение работы на государство, обслуживание се­мьи и реализацию материнских функций, женщины оставались объектом самого пристального дисциплинарного контроля. При­ведем в качестве примера воспоминания охранника одного из Воркутинских лагерей: "Когда я охранял женские колонии, инте­ресовался, за что такие молодые женщины сели в лагеря (а им было от 18 до 35 лет, не старше). Одни попали "за колоски" —

 

113 Коллонтай А. Коммунизм и семья // Коллонтай A.M. Избранные речи и статьи. М: Политиздат, 1972.

 

срок от 7 до 8 лет. За мешок ржи, украденной в колхозе, — 12 лет. За растрату в магазине —10 лет. За воровство на производстве (украла 3 метра ситца и 5 катушек ниток) — 8 лет. За опоздание на работу - 5 лет. Те, у кого воровство было покрупнее, садились обычно на 15 лет и больше""*. Помимо этих женщин, совершив­ших все же какие-то, пусть ничтожные, правонарушения, была ка­тегория ЧСИР (Члены Семей Изменников Родины), срок наказания которых определялся только и исключительно судьбой их мужей: вдовы расстрелянных получали 8 лет, а жены заключенных - 5 лет лагерей.

Важной частью большевистского проекта стало также "пере­определение материнства". Изначально оно было связано с пла­ном "открытия" государственному контролю приватной сферы семьи и перемещения ее функций в публичную сферу. Ясно было, что наряду с открытием общественных столовых, прачечных и дру­гих подобных учреждений, гораздо более важно создать учрежде­ния для общественного воспитания детей. Изначально существо­вали революционные планы по полной социализации детского воспитания, которые затем, в течение 1920-х гг. потерпели крах, но, тем не менее, материнство осталось вопросом центрально­го политического значения. Вместо того, чтобы полностью взять заботу о детях на себя, государство стало рассматривать мате­рей как своего рода посредников между собой и ребенком. Тра­диционная роль отца в материальном и даже символическом смысле при этом узурпировалась государством, а настоящие отцы в советской семье оказывались в маргинальном положении. По­этому укрепление института семьи при сталинизме было не тор­жеством консерватизма, а просто насаждением новых (лишь внешне похожих на традиционную семью) форм семейных от­ношений, более соответствующих наличным материальным условиям. В исследовании О.Исуповой, построенном на анали­зах источников 1920-30-х гг, в частности, журнала "Вопросы ох­раны материнства и младенчества", убедительно продемонст­рировано, насколько политизирована была сфера материнства и детства в этот период, как власти стремились заключить союз с матерями, определяя материнство как священный долг имен­но перед государством, а не частное решение, принятое женой

 

' Обратный адрес - ГУЛАГ // Родина. 1990. № 4. С.42.

и мужем115. Государство же претендовало на вознаграждение за правильное выполнение своего долга.

Журнал выходил под лозунгом - "Материнство, как и здо­ровье, не частное дело каждого, а государственная система". В первом номере журнала за 1930 год оповещалось об открытии пятилетки Охматмлада — то есть охраны материнства и младен­чества. Большое внимание в нем уделялось общественному вос­питанию детей, в частности, борьбе за ясли, которым население якобы сопротивлялось, "потому что детей там учили плохому" -слушаться не родителей, а воспитателей, прививающих им с са­мых малых лет большевистские, а не религиозные или другие альтернативные ценности. Речь при этом шла о том, чтобы, на­пример, колхозницы, идя в пять утра на работу в поле, по дороге оставляли своих детей, в том числе грудных, в колхозных яслях, а забирали их вечером, возвращаясь назад часов в 11, так чтобы женская рабочая сила была утилизована рационально (не по одной маме на каждого младенца, а одна на 40) и полностью. К 1935 г. в опубликованных в журнале статьях индивидуальное вос­питание допускается все меньше, рациональность мысли все откровеннее — дети воспитываются родителями не для себя и не для них самих, а для страны. В качестве примера, указывающего на успехи в этой области, в частности, утверждается, что первое слово, которое до того не говорящие младенцы произносят в нашей стране - слово "Ленин".

В 1936 г. были запрещены аборты. По указу от 27 июня 1936 года женщины, производящие себе аборт, подлежали уголовной ответственности, и указ этот активно действовал почти 20 лет. Например, только в 1952 году, уже незадолго до отмены этого указа, ставшего в 1937 г. законом, суды РСФСР осудили за само­аборты 48978 женщин, что составило почти 10% от общего коли­чества лиц (494202 человека), осужденных судами Российской республики в этом году116.

 

115 Issoupova О. From Duty to Pleasure? Motherhood in Soviet and Post-Soviet Russia// Ashwin S. (ed.) Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia. London: Routledge, 2000. P.30-54

116 Центр хранения современной документации (ЦХСД). Коллекция документов. Цит. по: Иванова Г. Женщины в заключении (историко-правовой аспект) //Женщина. Тендер. Культура. М.: МЦГИ, 1999. С.280.Ц

 

Одновременно с запрещением абортов в 1936 г. начинается предоставление некоторых дополнительных вознаграждений. Прежде всего, речь шла о как моральном, так и материальном вознагражде­нии многодетных матерей (декрет от 27 июня 1936 г.). Учитывалось только биологическое материнство, то есть "матерью-героиней", име­ющей право на медаль и денежное вознаграждение, считалась та и только та женщина, у которой было 10 и более рожденных ею самой живых детей; умершие, усыновленные, пасынки и падчерицы не учитывались. Не вводилось и звания "отец-герой", деньги и медаль государство вручало женщине, отныне окончательно вступая в не­посредственную связь с ней как с производительницей детей и ис­ключая из отношений отца как несущественную фигуру (если не как соперника). Статус матери возвышается по сравнению со ста­тусом женщины-работницы (N 1 за 1937 г., статья Каминского, стр. 33: "Слово "мать"-самоепочетное, материнство есть величай­шая служба своему народу и государству")"7.

То значение, которое советское государство придавало мате­ринству, указывает также на одно из центральных противоречий коммунистической тендерной политики: хотя это была политика инновационная, трансформирующая, она базировалась на совер­шенно традиционной трактовке естественности и незыблемости половых различий. В этом также заключается отличие большевис­тского проекта от любого направления феминизма: все, в чем был заинтересован режим, это в том, чтобы мужчины и женщины слу­жили государству в соответствии со своими "природными" харак­теристиками. Так, само собой подразумевалось, что материнство является биологически предопределенной функцией женщины и не сводится к рождению и выкармливанию ребенка. Это представ­ление о естественных половых различиях сохранялось на всем протя­жении существования советского режима, и подразумевало специ­фическое представление о женской рабочей силе как второсортной, а также объем требований к женщинам как матерям. Соответствен­но, хотя руководство страны изначально пыталось социализиро­вать приватную сферу с тем, чтобы сделать ее как можно более публичной, домашняя сфера относилась ими к сугубо женской сфере ответственности. Вероятно, поэтому план развития быто­вых учреждений был в итоге так легко "спущен на тормозах":

 

' Цит. по: Issoupova О. Р.ЗЗ.

постепенно стало ясно, что дешевле полагаться на бесплатную женскую домашнюю работу, чем создавать бытовую инфра­структуру.

Однако к 1960-м годам в европейской части России уже не было необходимости в столь широком вовлечении женщин в про­изводство. Поэтому главное внимание стало уделяться другим моментам:

— образованию и подготовке, чтобы более полно использо­вать потенциал женщин - с этого момента уровень образования у женщин становится выше;

- рождению детей (в особенности русских детей) — внушал тревогу низкий уровень рождаемости в России и высокий в му­сульманских регионах. Получила развитие тенденция, сформиро­вавшаяся еще в послевоенные годы: репродукция стала рассмат­риваться как главный долг женщины, более важный, чем работа.

В итоге к позднесоветскому периоду сложилось специфичес­кое положение с занятостью работающих матерей: многие из них работали на реальных рабочих местах, но имели практически фик­тивные обязанности, позволяющие им в рабочее время вязать, делать покупки и заниматься другими домашними делами. Их ре­альная квалификация часто не соответствовала их должности по штатному расписанию - особенно это характерно для бесчислен­ного количества женщин-инженеров и технологов, которые ника­кой инженерной работой на самом деле не занимались, а выполня­ли простейшие канцелярские обязанности. Администрация "с пониманием" относилась к тому, что они часто пропускают рабо­ту, оставаясь с больными детьми, но, в свою очередь, не оставляла им никаких реальных возможностей для профессионального про­движения, даже если у них и было такое желание: они не расцени­вались как "серьезные работники"118.

Таким образом, был сформирован определенный тип ген-дерной культуры: большое количество работающих женщин, вос­принимающих как свою работу, так и свое материнство как вы­полнение обязанностей перед государством.

 

"8 Здравомыслова Е., Темкина А. Тендерное измерение социальной и политической активности в переходный период. СПб.: Центр независимых социологических исследований, 1996. С.5-13.

 

Советская маскулинность: мужчины на службе государства

Советская политика по отношению к женщинам подразуме­вала лишение мужчин их традиционной роли и власти, которая была присвоена государством. Но поскольку традиционные тендерные роли при этом не подвергались сомнению, доминирование муж­чин по-прежнему воспринималось как норма — просто оно теперь сосредоточилось не столько в семейной, сколько в публичной сфе­ре. Таким образом, мужчины всячески поощрялись к тому, чтобы реализовываться в сфере труда — их самореализация в публичной сфере совпадала с целями режима, они должны были служить го­сударству как работники и солдаты. И, несмотря на то, что женщи­ны всячески поощрялись к участию в общественном производстве, мужчины имели все условия к тому, чтобы занимать в этой сфере лидирующее положение: на всем протяжении существования ре­жима они имели гораздо более высокий статус и абсолютно доми­нировали на всех властных позициях во всех сферах общества. Те же сферы мужского труда, где он был действительно физически тяже­лым, как, например, работа в шахтах, в качестве компенсации окру­жался героическим ореолом (чего никак нельзя сказать о физичес­ки тяжелых сферах женского труда, вроде пресловутых дорожных рабочих). Итак, ведущей чертой советской маскулинности было публичное признание.

Одновременно с поддержкой мужского доминирования в публичной сфере, советский режим подрывал мужской авторитет в двух вазимосвязанных вопросах - он претендовал на инстру­ментальное использование женщин в целях социальной транс­формации и старался уничтожить все барьеры на пути контроля частной сферы людей обоего пола. Это прямым образом сказыва­лось на частных отношениях между женщинами и мужчинами. Центральная роль, отведенная женщинам в процессе социальной трансформации, давала им определенные властные ресурсы в их позиции по отношению к мужчинам (хотя эта властная позиция была весьма неполной и противоречивой).

Во-первых, массовое вовлечение в общественное производ­ство давало женщинам определенную экономическую и социальную независимость по отношению к мужчинам (вспомним, что работа на производстве, помимо зарплаты, обеспечивала доступ ко всем базовым социальным ресурсам, таким как жилье, медицинс­кое обслуживание, обеспечение продуктами, детскими учрежде­ниями и т.п.).

Во-вторых, политизация материнства при относительном пре­небрежении к роли отца легитимизировала контроль женщи­ны над детьми и подрывала позиции мужчины в семье.

В-третьих, государство различными путями помогало жен­щинам контролировать поведение мужчин: женщины использо­вались как своего рода дисциплинирующая сила в борьбе за куль­турную трансформацию. Так, в бесконечной борьбе против пьянства женщины часто воспринимались и репрезентировались как естественные союзники государства. Женщинам предназна­чались роль трансляторов новой идеологии и культуры, причем режим старался заинтересовать их в своем нарушении приватно­сти семейной жизни (с помощью различных "персональных дел" по поводу того же пьянства, супружеских измен и грубости), хотя при этом они должны были мириться с "естественным" разделе­нием труда.

В этом принципиальная разница советского режима с боль­шинством консервативных, особенно теократических режимов, для которых^ поддержание мужского контроля за женщинами в сфере частной жизни считается необходимейшим элементом под­держания существующего порядка: пол там также служит орга­низующим принципом государственной власти, но государство ориентируется на союз с мужчинами, а не с женщинами119.

Е.Здравомыслова и А.Темкина справедливо отмечают, что утверждающие маскулинность практики не оставались неизмен­ными на протяжении семи десятилетий существования советско­го режима120. В позднесоветские десятилетия (1970-1980-е гг.) эволюция тендерного порядка привела к ситуации, которую вы­шеупомянутые авторы охарактеризовали как дискурсивный «кри-

 

119 Ashwin S. Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia // Ashwin S. (ed.) Gender, State and Society in Soviet and Post-Soviet Russia. London: Routledge, 2000. P. 1-29.

120 Здравомыслова Е., Темкина А. Кризис маскулинности в позднесоветском дискурсе. В печати, 2001.

 

зис маскулинности», т.е. целостное состояние относительной деп-ривации, в результате которой соответствующее поколение муж­чин рассматривалось обществом как когорта неудачников. Гегемон-нал советская маскулинность, реализовавшаяся через служение Родине (государству), оказалась в позднесоветский период уже плохо дей­ствующим нормативом — как в связи со значительной девальвацией соответствующих ценностей, так и из-за реальных социальных изме­нений. В качестве возможной альтернативы ей могли бы выступить традиционная патриархальная маскулинность «домостроевского типа», либо либеральная «западная маскулинность» независимого собственника/профессионала/ кормильца семьи, но обе эти модели были практически недостижимы: первая из-за отсутствия религиоз­ной и/или идеологической легитимации, да и вообще противореча­щего ей опыта советских гендерных отношений; вторая - из-за отсут­ствия реальных экономических условий преуспеяния семей с одним мужчиной-кормильцем.

 

Противоречивость советской гендерной идеологии

 

После Великой отечественной войны противоречия, заклю­чающиеся в самой сути советской гендерной системы, стали бо­лее очевидны.

Во-первых, перед режимом стояла задача пополнения челове­ческих ресурсов после огромных военных (и Гулаговских) потерь. В то же время женщины составляли уже более половины рабочей силы в стране, и безболезненно уменьшить их трудовое участие не представлялось возможным.

Во-вторых, после окончания сталинского террора встал воп­рос о стимулах труда: трудовая дисциплина уже не обеспечивалась привычными методами, когда за опоздание на работу на 15 минут полагался тюремный срок. Встал вопрос о моральных стимулах, особенно по отношению к работникам-мужчинам, более склон­ным к пьянству и прогулам.

Режим вынужден был признать, что, придавая такое значе­ние роли и заслугам мужчин в публичной сфере, не стоило под­рывать их позиции дома. Происходила определенная перестрой­ка гендерной системы - опять-таки под руководством государства - которая призвана была нащупать наиболее удобную форму семьи, с тем, чтобы женщины могли выполнять свой материнский долг, а мужчины развивать адекватную форму маскулинности, со­ответствующую их руководящей позиции в сфере труда и публич­ной власти.

Однако сделать это было непросто. Прославление материн­ства не было панацеей. И в хрущевскую, и брежневскую эпохи ста­ло более очевидно, что сформированные советским режимом тен­дерные роли плохо соответствуют друг другу. Рождаемость в славянских республиках падала - к 1970-м гг. было объявлено о су­ществовании демографического кризиса. Это произвело опреде­ленный переворот в государственной политике. Были приняты меры по поощрению рождаемости, в частности, в начале 1980-х гг. увели­чилась длительность декретного отпуска и пособия, но помимо это­го, стало уделяться серьезное внимание роли мужчины в семье. Так, в юриспруденции, начиная с 1980-х гг., начинает подвергаться сомнению автоматическое оставление ребенка с матерью после развода - это очень характерный симптом по сравнению с полным пренебрежением к отцовской роли, которую государство демонст­рировало в первой половине века. В публичном дискурсе появи­лись жалобы на излишнюю феминизацию мужчин, на засилье жен­щин в образовании. Вот одна из характерных цитат на эту тему: "Главным пороком социального развития мальчиков-подростков-юношейв неполных семьях является ярко выраженная феминиза­ция. В семье - мама. В детских яслях, саду, школе - кругом одни женщины. И мальчишка привыкает к этому... Оглянитесь вокруг. Высокие каблуки, рубашки с рюшами и кружевами, кольца, пер­стни, цепочки на шее, а голоса... Все это не так безобидно, как кажется на первый взгляд. Отказ от выполнения возложенной на него природной функции пусть неосознанно, но корежит мужчи­ну "т. В этом контексте, начиная с 1970-х гг., в прессе и других ис­точниках публичного дискурса проявляется все более явственная тоска по традиционным тендерным ролям. Публикуются целые подборки писем женщин, которые хотят быть слабыми. В то же время, несмотря на стенания о поколебленном мужском авторите­те ("Куда ушел семейный культ мужчины? Когда кричала женствен­ная Русь в лицо кормильцу: "Прочь!" и "Обойдусь!"?), по-прежне-

 

121 Владин В., Капустин Д. Гармония семейных отношений. М.: Знание, 1991.

 

му женщины должны были работать (согласно Советской конститу­ции труд для обоих полов был не только правом, но и обязанностью, продолжала существовать статья "за тунеядство"). По-прежнему также всячески воспевалось именно материнство, а не отцовство и не родительство, т.е. воспроизводились ресурсы власти женщин в частной сфере и базис их независимости от мужчин. С одной сторо­ны, женщины по-прежнему призывались ставить два своих главных предназначения - работу и материнство - выше отношений с мужчи­нами. С другой стороны, "естественное" доминирование мужчин и традиционная маскулинность также не подвергались сомнению.

 

Трансформация гендерных отношений в постсоветскую эпоху

 

Итак, система гендерных отношений, созданная советским государством, отличалась высокой нормативностью, четкой за-данностью гендерных ролей и одновременно противоречивостью. Советские женщины сформировались сильными и независимы­ми, позиция их подкреплялась наличием работы и независимого заработка, государство к тому же много сделало для размывания ггатриархатных властных отношений внутри семьи. Советское общество, в противоположность дореволюционной России, было преимущественно матрилокальным, и хотя на женщинах—матерях и бабушках часто лежала огромная трудовая и домашняя нагрузка, они нередко стояли во главе семьи. Это не отрицает того, что жизнь советских женщин была тяжелой, они сталкивались с множеством очень существенных проблем, но никак нельзя их представлять за­битыми жертвами патриархатной эксплуатации. И нельзя сравни­вать степень их "угнетенности" с таковой же западных женщин, даже учитывая слабость отечественного феминистского движения: речь просто идет о разных системах гендерных отношений.

Советские мужчины, так же как и их западные "братья по полу", безусловно, монополизировали наиболее влиятельные и престижные социальные позиции - но они всегда находились под пристальным вниманием государственных органов. Они никогда не репрезентировались и не воспринимались как носители серь­езной власти, наоборот, часто во многих эмпирических исследова­ниях возникала тема мужской слабости: респонденты обоего пола упоминали такие мужские качества, как женообразность, пьянство, безответственность, неумелость122. Главный парадокс советских ген­дерных отношений заключался в том, что мужчины имели доста­точно автономии, чтобы пить, утаивать зарплату, уклоняться от до­машних обязанностей, и женщины оказались не способны влиять на них в этом отношении, даже при поддержке государства. Но эти же самые обстоятельства укрепляли позицию женщины внутри се­мьи и еще более ориентировали их на независимость, правда, за счет очень сильного увеличения зоны ответственности и трудовой нагрузки. И в этом заключается большая разница между советски­ми и западными женщинами, особенно западными феминистка­ми: если для последних актуальна борьба против мужского господ­ства, то наши женщины в интервью чаще всего жалуются на отсутствие "крепкого мужского плеча", домашним лидерством они уже сыты по горло.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.