ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 26 глава

⁴ /-\ U влиянии, оказанном французским языком на фламандский лексикон и син­таксис, см. те Винкель (te Winkel) в Н. Paul, Grundriss der Germanischen Philologie, Bd. I, S. 706 u. f.; /. Salverda de Crave, Les mots dialectaux du francais et moyen neerlandais. Romania, 1901, p. 65 и далее и его же: «De ■ franse woorden in het Nederlands». Verhandelingen der K. Akad. van wetenschappen te Amsterdam, 1907. К этому надо прибавить А. Байо (A. Bayot) в Revue de l'instruction publique et Belgique, 1902, p. I и далее, а также А. Кунсона (A. Counson), ibid., 1908, p. 6 и далее.

делам лишь перед своим деканом и разрешил им не являться в суд турнэского официала, в котором пользовались иностранным языком¹. Позже, в конце XIII века, среди доводов, приводившихся фламандцами, чтобы добиться от Бонифация VIII создания особого диоцеза, можно найти ссылку на то, «что большая часть графства пользуется фламандским языком и не может руководствоваться наставлениями своих епископов, не знающих их языка»².

Французский язык проник в Брабант, как и во Фландрию, но в более слабой степени. Подобно графам, герцоги жили в окружении людей, говоривших на романском языке³, и людей, говоривших на нидерландском языке, ибо они, подобно им, управляли отчасти валлонским, отчасти фламандским населением. Но благодаря влиянию Франции и авторитету ее культуры, существовавшее при их дворе равновесие между обоими языками вскоре было нарушено. Покровительство, которое оказывала в Англии французской литературе Алиса Лувенская (1121—1135 гг.), супруга короля Генриха I, позволяет думать, что она научилась ценить ее еще раньше, на своей родине⁴. В XIII веке французский язык стал, бесспорно, излюбленным языком герцогского дома. Правда ,х у этой древней местной династии он не достиг такого исключительного значения, как у чужеземных князей, правивших после Теодориха Эльзасского на другом берегу Шель­ды. Герцоги пользовались им в своей переписке и в своем домашнем быту, но не для сношений со своими подданными. Во фламандских областях Брабанта чиновники перестали составлять документы по-латыни, лишь для того, чтобы начать пользоваться фламандским языком. Впрочем,

Gheldolf, Coutume de Gand, t. I, p. 406. Интересующая нас булла ошибочно приписывается здесь Александру IV.

Kervyn de Lettenhove, Etudes sur l'histoire du XIII siecle, p. 93; «quod maxima pars comitatus habet in usu ydioma theutonicum, quapropter non varent ydonee salutaribus monitis per suos episcopos informari, qui sui ydiomatis sunt ignari» («что большая часть графства пользуется тевтонским наречием, вследствие чего не может получать как должно спасительных наставлений от своих епископов, не знающих этого наречия»). Интересно отметить, что в Средние века, как и в франкскую эпоху, церковная организация Фландрии продолжала не считаться с национальностью страны. В 1260 г. Александр IV отделил доминиканские монастыри Брюгге и Гента от немецкой провинции этого ордена, присоединив их к французской провинции. Sanderus, Flandria illustrata, t. II, p. 104 (edit, de 1735). Еще в 1372 г. гентцы жаловались на то, что не все их священники знают фламандский язык. Van Lokeren, Chartes de l'abbaye de Saint-Pierre, t. II, _P. 85.

Знаменосец Иоанна I в битве при Воррингене, Расе де Грэ, был валлонским рыцарем. Его прекрасный надгробный камень, надпись на котором гласит, что он «отправился за море в Акру и нес знамя в Воррингене вместе с герцогом», хранится в настоящее время в брюссельском королевском музее древностей. Однако в конце XII века Альберт Лувенский является на оснований его биографии еще вполне фламандцем по своему языку. Vita Alberti episcopi Leodiensis. Mon. Germ. Hist. Script., т. XXV, с. 152.

народный язык стал употребляться в Брабанте позже, чем во Фландрии, что является лишним доказательством более замедленного развития Бра­банта¹. Древнейшая французская хартия герцогства относится к 1253 г., а древнейшая фламандская — к 1275 г.² Но если власти остались верными национальному языку, то зато французский язык утвердился среди высшей аристократии одновременно с «придворными нравами», от которых он был так же неотделим, как в настоящее время английский язык неотделим от всего, связанного со спортом.

Но известно, что брабантцы «считались в чисто германских странах образцовыми представителями рыцарских совершенств и их часто ста­вили в воздававшихся им похвалах в один ряд с французами»³. Вольфрам фон Эшенбах говорит о тех, кто знает французский язык, «что они французы или брабантцы», а Адне ле Руа пишет, со своей стороны, что:

«Tout droit a celui temps que je cis vous clevis Avoit une costume ens el tyois pais Que tout li grant seignor, li comte et li marchis, Avoient entour aus gent francoise tous-dis Pour apprendre francois leurs filles et leurs fils».

(«В то же самое время, которое я вам описываю, во фламандской стране был обычай, что все вельможи, граф и маркизы имели около себя французов, чтобы научить своих сыновей и дочерей французскому языку».)

Голландский хронист Мелис Сток подтверждает слова брабантского поэта: он сообщает нам, что граф Флоренции V учился в школе «walsch ende dietsch» (французскому и фламандскому)⁴.

Впрочем, употребление французского языка, по-видимому, не распро­странилось в Брабанте далее кругов высшей знати и даже у тех, которые городились тем, что знают его и говорят на нем, он не оттеснил окончательно на задний план национального языка. Офранцуживание было, по-видимому, в этой стране, главным образом, делом моды, хорошего вкуса и хорошего тона. Хотя сами герцоги не пользовались уже больше фламандским языком в своем семейном быту, но они все же старались знать его. Правящая династия должна была быть двуязычной, как и

Например, в Мехельне «Scepenenbrieven», до 1465 г. продолжали составляться

на латинском языке.

Wauters, Jyan I, p. 391.

Gaston Paris, La poesie du moyen age, t. II, p. 23 (Paris, 1895).

Metis Stoke, Rijmkronijk, ed. Huydecoper, т. II, с. 188 (Leyde, 1772). Ср.

/. Stecher, Histoire de la litterature neerlandaise en Belgique, p. 22 (Bruxelles,

1886).

государство, которым она управляла. Ван Гелю посвятил свою поэму о битве при Воррингене Маргарите Английской, супруге старшего сына Иоанна I;

Want si dietsche tale niet en can Daer bi willic haer ene gichte Sinden van dietschen gedichte, Daer si dietsch in Ieeren moghe¹.

(«Так как она (княгиня) не знает фламандского языка, то я хочу воспеть ее в фламандских стихах, чтобы она могла научиться на них фламандскому».)

Германский Люксембург, князья которого с XII века породнились с Намюрским, Генегауским и Люксембургским домами и который, хотя и жил несколько изолированно, однако поддерживал более тесные сношения с своими валлонскими соседями, чем с Германией, тоже испытал на себе результаты описываемого нами офранцуживания. С конца XI века ро­манские формы проникли в его письменные акты, а с XIII века французский язык стал главным образом употребляться как народный язык, в канцелярии его графов и вскоре даже в документах, составленных для простых горожан².

II

По следам французского языка в германские области Нидерландов проникла, разумеется, и французская литература. Это произошло тем легче, что, собственно говоря, она не была для Фландрии и для Брабанта иностранной литературой.

Действительно, валлонские области этих двух государств относятся к тем странам, которые занимали до конца XIII века особенно блестящее место в истории романской литературы. Главной причиной этого могучего расцвета литературы следует без всякого сомнения считать изумительное богатство и бурное экономическое развитие этих областей. В самом деле, характерно, что писатели появились в довольно значительном числе только в тех валлонских областях Бельгии, которые были усеяны большими городами и принимали деятельное участие в тогдашней экономической жизни. Всецело сохранивший свой аграрный

Van Heelu, Rijmkronijk, с. 1. Со своей стороны Людовик ван Вельтем (Lodewijk van Velthem) посвятил свое «Spiegel historiael» (Историческое зерцало) одной знатной антверпенской даме, Марии ван Берлар.

См. Van Werveke у К. Lamprecht, Deutsches Wirtschaftsleben, Bd. Ill, S. 343 (Leipzig, 1885); A. Houdremont, Histoire de la langue francaise cornme langue administrative dans le pays de Luxembourg (Luxembourg, 1897).

характер Люксембург не дал вообще ничего, а Льежская область, про­мышленная и торговая деятельность которой не может идти ни в какое сравнение с экономической активностью бассейна Шельды, дала в смысле литературного творчества лишь несколько проповедей и несколько текстов морализирующего характера¹.

Наоборот, в богатых городах бассейна Шельды — в Аррасе, Дуэ, Лилле, Камбрэ, Турнэ, Валансьене — было множество поэтов, хро­нистов и переводчиков. В то же время здесь культивировались все тогдашние литературные жанры: рядом с рыцарской и придворной поэзией «особенно развился порожденный первым крестовым походом новый эпос, как это естественно было ожидать в стране, давшей главных героев его»².

В недрах городского населения зародилась шутливо-сатирическая поэ­зия³, но наряду с этим стал пользоваться все большими симпатиями и дидактический жанр, так отвечающий практическому духу трудолюбивого общества.

Вся эта романская литература валлонской Фландрии и Генегау носила вполне почвенный характер. Она не была занесена из Франции и не подражала иностранным образцам. Она жила собственными соками и была высококачественна и оригинальна. Она пользовалась местным пи-кардским наречием и громко требовала своей независимости наряду с собственно французской литературой. В середине XIII века Конон Бе-тюнский противопоставлял еще свой язык французскому языку:

«Encore ne soit me parole franchoise Si le peut-on bien entendre en franchois, Ne chil ne sont bien apris ne cortois S'il m'ont repris ^e j'ai dis mos d'Artois, Car je ne fui pas noris a Pontoise».

(«Хотя я и не говорю на французском языке, но меня можно понять по-французски, и плохо воспитаны и невежливы те, кто упрекает меня в употреблении артуасских слов, ибо я не воспитывался в Понтуазе».)

М. Wilmotte, Le wallon, histoire et litterature, des origines a la fin du XIII siecle (Bruxelles, 1893). Впрочем, следует заметить, что Льеж лишь очень поздно вступил в сношения с Францией и поддерживал дольше, чем светские княжества, сношения с Германией. Значительную часть каноников св. Ламберта составляли фламандцы или немцы, а окружение епископа носило полугерманский характер. Согласно уставу капитула св. Ламберта от 1203 г.: «Omnes libri romane vel teutonice scripti de divinis scripturis in manum episcopi tradantur». («Все книги, написанные о священном писании на французском или немецком языках, должны быть переданы в руки епископа».) G. Paris, La poesie de moyen age, t. II, p. 28.

См. в связи с этим любопытные стихи, опубликованные гг. Гюи и Жанруа (Сиу et Jeanroy), Chansons et dits artesiens du XIII siecle, (Bordeaux, 1898). Cp. A. Guesnon, La satire a Arras au XIII siecle, в журн. «Le moyen age», 2 derie, t. Ill [1899], p. 156 и далее, р. 248 и далее.

Покровительство, оказывавшееся французской литературе с XII века княжескими династиями Бельгии, имело, конечно, огромное зна­чение для процветания этой литературы. Первое место занимала в этом отношении опять-таки Фландрия. Филипп Эльзасский представ­ляется нам своего рода феодальным меценатом. Двор этого энергичного вояки, этого основателя городов, этого строителя плотин, был центром для писателей и ученых, и за толстыми стенами его замков сконцен­трированы были весь тогдашний тонкий вкус изящество. Его жена, Елизавета Вермандуа, славилась своими судами любви¹. Что касается самого князя, литературные вкусы которого были развиты очень тща­тельным воспитанием², то он любил собирать рукописи, которые щедро ссужал окружавшим его поэтам³. Не только из Фландрии, но и из различных областей Франции собирались писатели в поисках удобного и почетного существования ко двору князя, славившегося своим бо­гатством и щедростью. Филипп был покровителем Кретьена де Труа, величайшего французского поэта своего времени, а также Готье д'Эпиналя и анонимного автора «Li proverbe au vilain»⁴ (Поэма о вилане). Его шурин Балдуин V Генегауский разделял его любовь к литературе. Но по своему серьезному и рассудительному характеру он склонен был, скорее, к дидактическим произведениям, и особым его расположением, пользовались не столько поэты, сколько историки и переводчики. Когда при сыне его, Балдуине VI, Генегаускому дому достался престол Фландрии, то протеже Филиппа Эльзасского нашли в новых князьях не менее щедрых покровителей, чем тот, которого они недавно утратили. Жена Балдуина, Мария Шампанская, была восторженной поклонницей поэзии, а сам Балдуин слыл автором провансальских «сирвент», подлинность которых, по правде говоря, достоверным образом не установлена. В течение всего XIII века фландро-генегауская династия оставалась верной своим традициям. Она продолжала привлекать к себе поэтов и прозаиков. Меннесье окончил для графини Иоанны «Парсифаля» Кретьена де Труа; Маргарита покровительствовала Жану и Балдуину Кондэ; «Couronnement Renard» (Коронация Лиса) было посвящено Вильгельму Дампьеру. В свите его, сына Гюи находилась, во время его участия в крестовом походе Людовика Святого против Туниса, группа менестрелей, принадлежав­ших его дому⁵. В Брабанте наблюдалась подобная же картина. Самый знаменитый средневековый бельгийский поэт Адне ле Руа был лю-

G. Paris, Journal des savants, 1888, p. 672.

Филипп де Гарвенг, упоминаемый Кервином де Летенговом (Kervyn de Letten-

hove, Hist, de Flandre, t. II, p. 75). з G. Paris, La litterature francaise au moyen age, 3-е edit., p. 102 (Paris, 1905).

A. Tobler, Li proverbe au vilain, p. 18 (Leipzig, 1895).

Gaillard, Inventaire des chartes des comtes de Flandre, etc., p. 8.

бимцем герцогов, и известно, что один из них — Генрих III — составил несколько изящных, дошедших до нас песенок' и покровительствовал, как и Гюи де Дампьер, труверу Перрену д'Ожикуру².

Не только страсть к роскоши и любовь к утонченным развлечениям, доставляемым поэзией, побуждала бельгийских князей окружать себя писателями, пользовавшимися народным языком, подобно тому, как поступали епископы, окружавшие себя учеными клириками, писавшими по-латыни. Князья издавна потребовали от них, чтобы они, при помощи переводов на французский язык, сделали доступной для светских людей науку, монополия которой находилась до тех пор в руках духовенства. И очень интересно отметить, что подобно тому как Бельгия стала употреблять в административных делах народный язык раньше самой Франции³, точно так же она дала множество переводов и всякого рода дидактических произведений, которыми она обогатила романскую лите­ратуру.

Известен пример графа Балдуина II Гинского (1169—1206 гг.). Этот князь, по словам Ламберта Ардрского, «окружал себя клириками и учеными, непрерывно расспрашивал их и внимательно выслушивал. Но так как он хотел все знать и не мог всего запомнить наизусть, то он приказал ученому Ландри де Вабену перевести с латинского языка на романский "Песнь песней", с ее мистическими комментариями, и заставлял часто читать ее себе. Таким же образом он изучил Евангелия, особенно воскресные, с приложением соответствующих про­поведей, которые перевел, равно как и жизнь аббата св. Антония, некий Альфред. Он получил также от ученого Готфрида перевод с латинского языка на романский значительной части "Физики". Как известно, достопочтенный отец Симон Булонский перевел для него с латинского языка на романский книгу Солина по естественной истории, которую он, желая получить награду за свой труд, посвятил ему публично и прочел ему»⁴.

Балдуин Гинский не был, конечно, одиноким в этом отношении, и можно было бы привести множество фактов, убедительно свидетельству­ющих о том, что при нидерландских феодальных дворах питали такую же страсть к знанию. Мы уже отметили любовь Балдуина V Генегауского к дидактической литературе. Напомним еще, что древнейший имеющийся прозаический французский перевод, — это, если исключить чисто рели­гиозную литературу, сделанный в 1240 г. генегаусцем Иоанном Тюенским, перевод Фарсалий.

A. Wauters, Henri III, due de Brabant. Bullet, de l'Academie de Belgique, 2-е

serie, t. 38-39 (1874-1875).

G. Steffens, Die Lieder des Troveors Perrin von Augisourt (Halle, 1905).

См. выше, стр. 270.

G. Paris, La poesie du moyen age, deuxieme serie, p. 25 (Paris, 1895).

Из различных отраслей серьезной литературы ни одна не была в большем почете, чем история. Здесь тоже начали с переводов. Первый труд этого рода на французском языке был написан Николаем Сан-лисским для Иоланты, графини Сен-Поль, сестры Балдуина V Ге-негауского, завещавшего ей рукопись латинского текста хроники Тур-пина¹ до 1198 г. С тех пор число исторических трудов, написанных на народном языке, стало быстро расти. В 1225 г. один ученый, находившийся под покровительством лилльского кастеляна Рожера, написал по-французски в прозе книгу «Livre des Histoires» (Книга историй), в которой он изложил почерпнутые из самых различных источников исторические рассказы, начиная с сотворения мира и вплоть до своего времени². Если верить Якову Гизу, то Балдуин VI Гене-гауский приказал составить подобное же произведение. Но местная история вызывала больший интерес, чем всеобщая. Во второй половине XIII века была переведена «Genealogia comitum Flandriae» (Генеалогия графов Фландрии), и вскоре народным языком стали пользоваться не только для популяризации латинских сочинений, но и для составления самостоятельных повествований. Один артуасский рыцарь, служивший у Бетюнского сеньора, написал в 1217 г. хронику войн между Фран­цией, Фландрией и Англией, которая благодаря искреннему тону изложения и художественности повествования может быть отнесена к лучшим произведениям той эпохи, а несколько лет спустя Балдуин д'Авен приказал составить историю Генегау. Впрочем, в это время интерес к истории не ограничивался уже одним дворянством; она нашла благосклонных читателей среди городского населения, и именно для турнэских горожан Филипп Мускэ составил в 1240 г. свою рифмованную хронику.

Хотя горожане и разделяли вкусы аристократии к серьезной литературе, тем не менее они имели все же и свою поэзию, резко отличавшуюся от придворной поэзии, которой наслаждались знатные дамы и сеньоры. Действительно, в городах «эпос о животных» занимал такое же место, какое занимал в замках феодальный эпос. Достаточно хорошо известно, что элементы этого эпоса восходят к глубокой древности и гораздо древнее Средних веков и христианства. Но тем не менее не подлежит сомнению, что именно в Северной Франции и в Нидерландах — и как раз к тому времени, когда возникли торговые города, т. е. в XI веке, — циркулировавшие в народных массах рассказы о животных, восточного, греческого или германского происхождения, подверглись той переработке, которая обеспечила им столь исключительную популярность. Здесь герои этих рассказов были индивидуализированы и получили имена людей;

С. Paris, La ljtterature fran^aise au moyen Tge 3-е edit., p. 149. ² Ibid., p. 152.

здесь вокруг Аиса и Изенгрина создано было множество второстепенных действующих лиц: Нобль (лев), Гримберт (барсук), Белен (баран), Шантеклер (петух), Куар (заяц), Тибер (кот), Бернар (осел), имена которых, то романские, то германские, в силу своего разнообразия явно свидетельствуют о деятельном сотрудничестве обеих народностей, насе­ляющих Бельгию.

В первой половине XII века один фламандский священник, родом, возможно, из Гента, но во всяком случае человек настолько хорошо знакомый с нравами, языком и народными поговорками своих валлонских соотечественников, что можно было утверждать с известным основанием, будто он родом из романской Фландрии¹, по имени Нивард, облек «в клерикальную и сатирическую форму» рассказы о животных, циркули­ровавшие в окружавшем его обществе. Поэма Ниварда, написанная по-латыни и к тому же загроможденная намеками на тогдашние полити­ческие и религиозные распри, не приобрела популярности. Но и на народном языке пытались рассказать приключения Аиса и Изенгрина. Множество небольших французских стихотворений, сочных и забавных, передавались из одного города в другой, составляя опасную конкуренцию проповедникам и вызывая из их уст жалобы, отзвуки которых дошли до нас.

Роман о Аисе может считаться подлинной и исконной поэзией горожан, но рядом с ним в почете были — если не среди ремесленников и городского простонародья, то во всяком случае среди патрициев — и более высокие жанры.» Желая во всем подражать придворным нравам дворянства, богатые купцы и «знатные семьи» стали с увлечением читать в XIII веке рыцарские эпопеи (chansons de gestes). Несомненно, для удовлетворения их спроса были составлены многочисленные безвкусные переделки, так глубоко обесцветившие и опошлившие в эту эпоху суровый и героический феодальный эпос первоначального периода.

Вторжение придворной литературы в города должно было оказать сильное влияние на образ жизни горожан. Но дворянство не могло смотреть без улыбки на то, как городские «щеголи» (damoiseaux) копируют его одежду и его турниры. Довольно забавная пародия XIII века «Siege de Neuville» (Осада Невилля), написанная на наречии, представляющем смесь фламандского с пикардийским, рассказывает о выдуманной осаде, в которой героями обеих враждующих сторон являются добрые фламандские горожане, изображенные таким образом, как если бы дело шло о Виль­гельме Оранском или Гарине Аотарингском².

В этих городах, где с XIII века богатство породило большую, чем где бы то ни было, страсть к народным празднествам и увеселениям, не

L. Willems, Etude sur l'lsengrinus, p. 100 (Gand, 1895).

G. Paris, La Litterature francaise au moyen age, 3-е ed., p. 53.

могла не зародиться идея организовывать поэтические состязания, напо­добие рыцарских боев на копьях. Эти поэтические состязания, известные вначале под названием «puis», упоминаются в Аррасе, Валансьене, Аилле, Дуэ, Камбрэ, Турнэ. Они не замедлили распространиться во фламандской Фландрии, где они с давних пор послужили толчком к появлению «камер реторики» (chambres rhetoriques)¹.

Как мы видим, литература на французском языке была до конца XIII века очень богатой во Фландрии, Генегау и Брабанте. В силу этого она задержала развитие в Нидерландах самостоятельной и независимой фламандской литературы. В течение долгого времени фламандские писатели довольствовались скромной ролью переводчиков или компиляторов. До конца XIII века духовной пищей для областей фламандского языка служила только романская литература. Дворянство и образованные классы читали французские поэмы прямо в оригинале; другие же классы поль­зовались переводами «waelsche boeken» (французских книг). Это странное, на первый взгляд, положение объясняется целым рядом причин: одина­ковым социальным строем во фламандских и валлонских областях, авто­ритетом Франции, необычайным распространением французского языка к северу от лингвистической границы, особенно при княжеских дворах и в высшем дворянстве. Конечно, если бы между Маасом и морем нашелся какой-нибудь поэт, столь же мощного духа и столь же пылкой фантазии, как например, Вольфрам фон Эшенбах или Гартман фон дер Ауэ, то подражание французским образцам не помешало бы развитию нидерлан­дской литературы. Но она находилась в крайне неблагоприятных условиях. На этой чересчур богатой и возделанной почве народный характер с ранних пор проникся практически-прозаическим духом, он предпочитал полезное прекрасному и требовал от литературы, главным образом, правил поведения и моральных максим. Горожане, игравшие руководящую роль в политическом развитии Фландрии, наложили вою печать и на фламанд­скую литературу.

Однако как ни мало оригинальна была эта литература, она представляет все же значительный интерес в культурном развитии Средних веков. Действительно, благодаря ей поэтическое творчество Франции проникло в широких размерах в Германию. В XII и в XIII вв. Бельгия продолжала быть, как и в XI в., посредницей между романской и германской культурами, делившими между собой ее территорию и перемешавшимися здесь друг с другом.

Эта посредническая роль Бельгии началась сразу же вместе с первым поэтом, о котором упоминает история нидерландской литературы, именно с Гендриком ван Вельдеке. Подобно Конону Бетюнскому или Вольфраму

Самая старинная из них — это созданная в XIV веке в Ипре «Alpha en Omega».

фон Эшенбаху, Вельдеке был — редкий случай среди фламандских писателей — рыцарем. Но в то время как Вольфрам не умел ни читать, ни писать, Вельдеке получил образование; он научился латинскому и французскому языкам, он принадлежал к тому классу просвещенных дворян, любопытным образчиком которых был в это самое время граф Гинский. Он был также переводчиком. Его «Sint-Servaes-Legende» и его «Eneit» заимствованы: первая — из латинских произведений, вторая — из «Roman d'Eneas» (Романа об Энее) Бенедикта Сент-Мора. Эти произведения имели колоссальный успех. Вельдеке ввел в фламандскую литературу придворную поэзию, оказавшую с тех пор на нее столь глубокое влияние. Впрочем, он рано покинул свое отечество и поселился в Германии. Французский язык был в его время уже слишком распрос­транен среди бельгийского дворянства, чтобы простой переводчик мог достигнуть той популярности, которую этот лоозский рыцарь приобрел по ту сторону Масса. В Германии, а не в Нидерландах, поэты прозвали его своим «учителем».

Вельдеке — это самый старинный и единственно знаменитый из целого легиона переводчиков. На протяжении всего XIII века всякая «героическая поэма» («geste»), стяжавшая себе хоть мало-мальскую по­пулярность во Франции, немедленно же переводилась на фламандский. Впрочем, ни один из этих переводов не отличался какими бы то ни было достоинствами. Они невольно напоминают современную издательскую халтуру. Напрасно было бы искать в них какой-нибудь художественности, какой-нибудь заботы о форме. Они просто стремились удовлетворить все более распространявшейся среди публики моде. В отличие от Вельдеке, их авторы не принадлежали к рыцарскому сословию: они писали для горожан, и выходили из их рядов. Большинство из них, по-видимому, были выходцами из той группы городских клерков, которые в силу своих обязанностей должны были, как мы видели, знать французский язык. Таков был, несомненно, Дидрих ван Ассенеде (умер около 1293 г.), переводчик «Floire et Blanchefleur», таковы же были, вероятно, Сегёр Денготгаф (в конце XIII века) и Лоу Латевард (1330—1350 гг.), фамилии которых тоже не указывают на более аристократическое происхождение. Эти неизвестные скромные писатели оказали тем не менее своими пере­водами довольно значительное влияние на средневековый нидерландский язык. Они не только внесли в него массу французских слов, но и популяризировали также некоторые правила просодии, употреблявшиеся в романской поэзии.

Из бесцветной толпы этих переводчиков выделяется одна очень яркая фигура, именно — Биллем, автор «Reinaert»¹ (Лиса). Правда, Биллем

Согласно недавно открытой рукописи, Reinaert принадлежит двум авторам: Арну и Виллему, из коих последний продолжал и переделывал первого. См. L. wil-lems, Bullet, de la Soc. d'hist. de Gand, 1908, p. 138 et suiv.

тоже заимствовал содержание своей поэмы, как он сам это признает, из «французских книг». Но он превзошел свои образцы, и его повествование, которому он сумел придать подлинно фламандский колорит и место действия которого он перенес в окрестности Гента и в Ваасскую область, «soete lant» остается шедевром средневекового эпоса о животных. Впрочем, легко понять успех Виллема, если принять во внимание, как идеально повесть о Лисе соответствовала характеру и настроениям городского населения¹. Писателя здесь вывез его сюжет. Если рыцарский эпос, несмотря на свою громкую славу, не смог вдохновить бюргерских поэтов, то совсем иначе обстояло дело с приключениями Лиса, где насмешливо -сатирический юмор нашел для себя полный простор. Несмотря на гос­подствовавшую моду, первый остался в этой торгово-промышленной стране, какой была Фландрия, бесцветно-холодным и отмеченным печатью условности; вторые же, наоборот, облеклись здесь в свою классическую форму и известно, что произведение Виллема, издавна распространившееся в фламандских областях, сохранило здесь свою популярность до наших дней.

Бюргерским мировоззрением был проникнут в XIII веке кроме Виллема еще и другой великий представитель фламандской литературы, Яков ван Марлант (1245—1300 гг.). Тот, кому предстояло вскоре прослыть vader der dietschen dichter algader («отцом всех фламандских поэтов»), был, подобно Дидриху ван Ассенеде или Сегеру Денготгафу, выходец из рядов тех самых clercken (клириков), которые в минуты досуга, остававшегося у них после составления регистров или хирографов, занимались переводом французских поэм. Марлант дебютировал, подобно им, переделками про­изведений Роберта Борона, Бенедикта Сент-Мора и Готье Шатильона. * Но заслуга его заключается в том, что он первый понял, насколько придворный и условный жанр не соответствовал запросам его соотече­ственников. Он явился во Фландрии творцом дидактического жанра, так идеально соответствовавшего практически-рассудительному характеру на­рода. Отдав первоначально дань тогдашней моде, он затем спохватился, отвернулся от легкомысленных и опасных романов, boerden поэтов, и обратился к wijze-clercken, в латинских произведениях которых заключены были драгоценные сокровища науки.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: