ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 29 глава

о заговоре ткачей против «rectores civitatis» (правителей города). Corpus Chron.

Flandr., t. II, p. 170. Ш. Ланглуа указывает, что в то же время происходили

волнения в Провансе и Руане (Histoire de France, publiee par. E. Lavisse, t. Ill,

p. 77, Paris, 1907); эти волнения можно объяснить примером Фландрии, з См. очень интересный приговор Гюи де Дампьера в связи с этим восстанием,

известным под названием «Kokerulle» у Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre,

t. V, p. 381 и далее.

События 1280 г. неизбежно вызвали энергичное вмешательство графа в городскую политику. Гюи де Дампьер с радостью ухватился за повод вмешаться в распри между партиями. В том, какова будет его позиция, не могло быть никаких сомнений. Уже с давних пор он с трудом выносил этих надменных «господ», которые желали соперничать с его властью, запрещали его бальи вмешиваться в их распоряжения, или контролировать их действия, и мешали выполнению его приказаний. Неоднократно, но безуспешно, он пытался ограничить их независимость и заставить их почувствовать свою власть. В 1275 г. он вместе со своей матерью Маргаритой ликвидировал по просьбе «простонародья» власть совета XXXIX в Генте¹. В 1279 г. он хотел заставить эшевенов давать ему отчет². Он пытался подчинить города юрисдикции stillen waerheden (franches verites) своих бальи. Но его попытки потерпели неудачу. Члены совета XXXIX не замедлили вернуться снова к власти, городские советы упорно отказывались от всякого контроля, а с княжескими чиновниками никто по-прежнему не считался. Вопреки «Keure» эшевенам удалось навязать графу бальи, которые выбирались из местных патрициев и были лиши орудиями в их руках.

Нет сомнений, что в этих столкновениях между графом и патрициями сочувствие народа было на стороне первого. Всякая попытка ограничить ненавистную власть могла рассчитывать на поддержку «простонародья». Ремесленники не сознавали еще, что интересы князя не тождественных их собственными интересами, и что если он стремится сломить патрициат, то не для освобождения их, а для ограничения городской автономии в свою пользу. Поэтому в 1280 г. они обратились к графу и смиренно изложили ему свои просьбы: установление контроля над городскими властями, уничтожение наследственного эшевенства, представительство ремесленников в городском совете, восстановление прерогатив бальи и соблюдение правил, связанных с их назначением³. Кроме этих требований имелись еще и другие, как например, отмена привилегий гильдий и разрешение каждому ввозить шерсть, не становясь для этого членом Лондонской ганзы. Эта программа слишком отвечала желаниям графа, чтобы он мог отвергнуть ее. Обращаясь к Гюи, ремесленники фактически и самым недвусмысленным образом признавали его власть над городами* Граф поспешил воспользоваться обстоятельствами. Разумеется, он не мог оставить безнаказанными «ужасные деяния», обагрившие кровью улицы

Warnkoenig, Flandrische Staats-und Rechtsgeschichte, Bd. II, Teil I, s. 68. В 1268 г. французский король восстановил прежних эшевенов. Ср. Vuylsteke, Uitleggingen, etc., p. 74 и далее.

Для этого он получил королевский ордонанс, текст которого показывает, какое сопротивление оказывали ему городские власти, Warnkoenig-Сheldolf, op. cit, t. 1, p. 394.

Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. IV, p. 253. Ср. цитированный на с. 254, прим. 2 документ.

городов. Что касается Ипра, то признавая, что ответственность за бунт падает на эшевенов, которые «по их собственным словам» отлично осведомлены были об опасности бунта, он заявил, однако, что мятежники «не должны были никоим образом приступить к действиям против эшевенов, но должны были просить нас улучшить положение и ожидать этого улучшения от нас, так как нам принадлежит это право». Поэтому он считал, что по причине поднятия восстания, они, в силу его верховной власти, должны быть лишены в его пользу всего своего движимого и недвижимого имущества. Однако, не желая использовать до конца свое право и разорить свой город, он согласен на взыскание лишь четверти имуществ.

Противоречие между этими фразами о «верховной власти» и чуть ли не об оскорблении величества и партикуляристской политикой городов бросается в глаза. Однако в конечном итоге приговоры Гюи были благоприятны для народного дела. Большинство требований оппозиции было принято, и в первое время она вынуждена была закрыть глаза на прерогативы, которые приписывал себе граф в ущерб городским приви­легиям. Действительно, Гюи поспешил отвоевать утраченные им за по­следние годы позиции. Уже в 1280 г. он отказался вернуть Брюгге его грамоты, сгоревшие во время пожара городской башни. В Генте он установил тщательный надзор за советом XXXIX и завладел печатями города и ключами от его казны. Он усилил влияние своих бальи и заставил признать пункт об «особых случаях»¹. Словом, он вдохновлялся, очевидно, принципами Филиппа Красивого², и его целью, без всякого сомнения, было торжество централизованного и монархического строя наподобие того, который французский король создавал в это время в своем государстве.

Но сопротивление не заставило себя ждать. Если ремесленники, пы­тавшиеся главным образом сломить господство патрициата, по-видимому, мало озабочены были посягательствами графа, то нельзя того же сказать о тех бюргерах, которые объединились с народом для свержения городских олигархий. Они вовсе не желали, чтобы падение последних пошло на пользу князю. Они боролись лишь с пристрастной и закрытой для них системой городского управления; они тоже желали принимать участие в делах управления, от которых их устранили. Что касается городской автономии, то они твердо решили защищать ее, и дальнейшее развитие событий должно было вызвать у них горькое разочарование. Поэтому

«Особые случаи», т. е. дела, изъятые из ведения эшевенов, и подсудные суду графа, вполне похожи на «королевские случаи» во Франции. См. в «Cartulaire de Namur», ed. Borgnet, t. I, p. 106. [1293 г.] очень поучительный документ по поводу случаев, подсудных графу.

В 1280 г. начинается серия коммунальных счетов в больших городах Фландрии. Это совпадение не может быть случайным; оно является, несомненно, результатом какого-нибудь графского распоряжения.

они вскоре сблизились с прежними городскими властями. Недовольство бюргерства росло по мере того, как все яснее раскрывались планы графа. Словом, вчерашние враги объединились теперь для защиты муниципальной независимости, противопоставив монархическому идеалу князя явно рес­публиканский идеал. Признаки этого поворота обнаружились очень скоро. В 1283 г. Гюи оказался вынужденным мягче отнестись к прежним ипрским эшевенам и простить им их поведение в 1280 г.¹ В Генте, при устроенном по его распоряжению (в 1297 г.) расследовании ведения дел советом XXXIX, многие опрошенные свидетели заявили, что они согласны принять институт годичного эшевенства лишь при том условии, чтобы это нововведение не усилило графской власти². В 1295 г. Брюгге выступил против графа с длинным списком жалоб³.

Для успешной борьбы с политикой князя патрициату необходим был союзник. Выбор этого союзника диктовался сам собой: это был фран­цузский король.

Союз патрициата фландрских городов с Филлипом Красивым имел столь важные последствия для истории Бельгии, что на нем необходимо остановиться несколько подробнее. Большинство бельгийских истори­ков, писавших под влиянием современных предубеждений, создало совершенно неправильную концепцию этого союза. С легкой руки Кервина де Летенгове сторонников короля почти неизменно считали виновниками французских захватов. Для них не жалели слов презрения и ненависти, и кличка «Leliaerts» (приверженцы лилии) стала в Бельгии, да и теперь еще является в ней синонимом государственного изменника и предателя родины.

Между тем следовало бы принять во внимание, что патриотизм, или, если угодно, — национальное чувство, развилось во Фландрии лишь позднее, под влиянием войны с чужеземцами. Для фламандского народа борьба с Францией была тем, чем были войны с Англией для французского народа. Зарождение фламандского национального сознания можно дати­ровать с битвы при Куртрэ; тщетно стали бы • мы искать следов этого чувства в общественной жизни предыдущих эпох. Далее, обвинять пат­рицианскую партию в том, будто она желала присоединения страны к Франции, значит — либо ничего не понимать в средневековой политике городов, либо выражаться двусмысленно. Патриции призвали французского короля на помощь против графа не для того, чтобы пожертвовать своей независимостью, а наоборот, чтобы сохранить ее. Им, республиканцам и партикуляристам, совершенно чужда была мысль о том, чтобы дать Франции поглотить себя, подчиниться управлению бальи Филиппа Кра-

/. Digerick, Inventaire des chartes de la ville d'Ypes, t. I, p. 124.

Warnkoenig, Documents inedits, etc. О дате этого расследования см. Vuylsteke,

Uitleggingen, p. 83.

Cilliodts van Severen, Inventaire des archives de Bruges, t. I, p- 42 и далее.

сивого и платить французской короне «тальи» и субсидии («aides»). Их поведение объясняется столь же естественно, как и поведение вольных городов Германии того времени. Чтобы избавиться от опеки территори­ального князя, от своего «промежуточного сеньера» («seigneur moyen»), они пытались стать в непосредственную зависимость («immediatete») от своего высшего сюзерена, они стремились, подобно немецким городам, к Reichsunmittelbarkeit. Они желали стать не французами, а непосредствен­ными вассалами французского короля, и уничтожить таким образом узы, связывавшие их с князем. Разумеется, если бы они могли предвидеть будущее и устремить свой взор за грани узкого горизонта их текущих интересов, то они поняли бы, что подобная политика неминуемо должна будет обернуться против них. Непосредственная зависимость от герман­ского императора давала немецким городам свободу, но непосредственная зависимость от Капетинга — неизбежно должна была принести рабство фландрским городам. Городские республики могли процветать в Германии, где центральная власть была бессильна и лишена авторитета, во Франции автономия городов была несовместима с усилением королевской власти и централизации. Патриции не поняли наивности тактики, заключавшейся в том, чтобы апеллировать против Гюи де Дампьера к тому самому Филиппу Красивому, который в своем государстве уничтожал городские коммуны, сносил их городские башни и конфисковывал их хартии. Они видели в нем лишь покровителя; они обращались к нему, подобно тому, как льежцы обращались против своего епископа к герцогу Брабантскому¹, или подобно тому, как еще раньше камбрезийцы по тем же причинам умоляли о помощи графа Генегауского².

Впрочем, инициаторами этой политики были не города. Приняв ее, они лишь последовали примеру дворянства. Недовольство последнего учреждением института бальи и постоянным ограничением его прерогатив побудило его с начала XIII века вступить в союз с французским королем против графа. Дворяне с радостью приняли тот пункт Меленского договора, который обязывал их, в случае войны с Францией, покинуть своего сюзерена³. В первой половине XIII века лишь очень немногие дворяне не видели во французском короле своего естественного покровителя. Самые крупные из них, находившиеся в родстве с высшей французской аристократией, охотно сливались с ней и фактически не признавали больше графской власти. То же самое относилось к некоторым из крупных аббатств, со своей стороны пытавшихся добиться покровительства фран­цузской короны. В 1287 г. аббат монастыря св. Петра в Генте заявлял

См. выше, с. 198.

W. Reinecke, Geschichte der Stadt Cambrai, s. 125 u. f.

См. выше, с. 191.

перед парижским парламентом, что он находится под защитой короля, а не графа¹.

До тех пор пока одни только дворяне и аббаты апеллировали против своего сюзерена к верховным правам короны, ничто не угрожало серьезно положению Дампьеров. Но опасность надвинулась вплотную, когда ту же позицию заняли и города. Действительно, было совершенно очевидно, что в тот момент, когда граф не сможет больше рассчитывать на повиновение и, в особенности, на финансовую помощь этих могущественных коммун, питавших его казну, власть его, подточенная в корне, должна будет рухнуть от малейшего толчка.

Опасность эта обнаружилась уже в царствование Филиппа Смелого (1270-1285 гг.), но она не была тогда еще очень серьезной. Уже в 1275 г. члены коллегии XXXIX, в ответ на отмену их Гюи и Маргаритой, апеллировали к парижскому парламенту. После расследования им было отказано в их жалобе и семь из них были смещены. Однако их коллег парламент оставил на прежних местах, и данное городу новое устройство не могло быть проведено². Это была первая и очень осязательная неудача графской политики. Тем не менее отношения между Гюи де Дампьером и его сюзереном из-за этого не испортились. В царствование Филиппа Смелого фландрский дом распространил свое влияние на все части Нидерландов, и, если королевские распоряжения и вмешательство агентов короны в дела графа должны были быть ему крайне неприятны, то с другой стороны, король, поддерживавший все его начинания, тем самым давал ему более чем достаточную компенсацию, чтобы побудить его терпеливо сносить кое-какие унижения³.

II⁴

В тот момент, когда Филипп Красивый вступил на французский престол (1285 г.) Гюи де Дампьер был самым могущественным из нидерландских государей. Этот граф, в котором большинство историков видело только хорошего отца семейства, озабоченного будущностью своих

Van Lokeren, Chartes et documents de l'abbaye de Saint-Pierre., t. I, p. 434',

№ 926.

Ch. V. Langlois, Le regne de Philippe III le Hardi, p. 212 и далее. (Paris,

1887).

Об отношениях Гюи де Дампьера с Филиппом Смелым см. Langlois, op. cit.,

p. 210.

В своем изложении событий, касающихся распри между Филиппом Красивым

и Гюи де Дампьером, я, в общем, придерживался точного и исчерпывающего

изложения Ф. Функ-Брентано (Funck-Brentano, Philippe le Bel en Flandre, Paris,

1897). Но в оценке событий я в ряде пунктов расхожусь с этим трудом. Ь

«Revue Critique» от 6 декабря 1897 г. я указал на вопросы, в которых я не

согласен с г. Функ-Брентано, и на причины этого расхождения.

многочисленных детей и вечно занятого поисками денег для их приданого, был в то же время большим честолюбцем и политиком. До этого времени он знал в своей карьере одни лишь удачи. Он восторжествовал над домом д'Авенов, приобрел Намюрскую область, распространил свое вли­яние на Льежскую область, Люксембург и Гельдерн. Помощь, которую ему постоянно оказывали французские короли, играла огромную роль в этом быстром возвышении. Но должен был наступить момент, когда французская корона откажется помогать росту фландрской династии, когда она увидит опасность, которой грозит ей образование на ее самых незащищенных границах княжества, становившегося по мере своего рас­ширения все более независимым, и когда она попытается подчинить его своей власти.

Чем более укреплялась монархия, чем более управление государством концентрировалось в руках короля в ущерб крупным вассалам, чем более выдвигалось благодаря деятельности парламента и легистов понятие о суверенитете короны, а значит — и суверенитете государства, тем более неизбежным становилось столкновение. Если оно разразилось между Филиппом Красивым и Гюи де Дампьером, то ни тот, ни другой во всяком случае не ответственны за это, ибо ни один из них не мог бы помешать этому.

Политический кризис, от которого страдала Фландрия в конце XIII века, дал новому королю отличный повод вмешаться в ее дела. В 1287 г. он вмешался в нескончаемый конфликт между графом и коллегией XXXIX¹, причем в его поведении видна та холодная решимость и сознательная грубость, которые характерны для всей его политики. Уже не один только парламент поднял перед ним вопрос об этой тяжбе. Филипп пустил для этого в ход своих чиновников. Вермандуаский бальи стал своего рода королевским прокурором во Фландрии. Он наблюдал и контролировал все действия графа, он присутствовал на заседаниях его суда, он обращался с ним, как с одним из подсудных ему лиц. Иногда он не удостаивал даже самолично показываться. Вместо него делегиро­вались сен-кантенский прево или простые судебные «сержанты» («ser-gents»). В 1289 г. король отдал приказ, что если на графском суде будет присутствовать один из его «сержантов», то при разбирательстве дела следует пользоваться французским языком, для того чтобы этот «сержант» мог без труда следить за прениями². Не остановившись перед неслыханным до тех пор актом самовластия, он в то же время поручил «сержанту» Онорэ де Мустье отправиться в Гент и взять под свою защиту тамошних граждан.

Кроме того, в том же году между королем и графом возникли трения по поводу Турнэ. A. d'Herbomez, Bulletin de la Commission royale d'Histoire, 5 serie, t. Ill [1893], p. 26. См. выше, стр. 270, прим. 1.

Члены коллегии XXXIX поспешили торжественно принять «блюсти­теля» («rewaert», «gardien»), которого посылал им король. Находясь благодаря ему под непосредственной защитой короны, они могли теперь безнаказанно игнорировать графа и его бальи. Вышитый лилиями стяг, поднятый на городской башне, делал город неприкосновенным, и патриции оказывали ему такие же почести, как некогда союзники римского иарода оказывали консульским фасциям. Они повсюду афишировали этот грозный символ верховной власти, и ремесленники в насмешку назвали их «Le-liaerts», т. е. приверженцы лилии.

Но этим еще не кончились унижения графа. Недостаточно было отнять у него юрисдикцию над гентцами; он должен был, кроме того, еще согласиться платить жалованье тому самому «сержанту», который лишил его власти над ними. Вскоре в Брюгге и Дуэ были назначены тоже королевские «блюстители». Поощренные многозначительным поведением короля, все недовольные поспешили воспользоваться благоприятным слу­чаем. Не только города, но и частные лица стали апеллировать к парламенту, а последний постановил, что во время процессов тяжущиеся будут совершенно освобождены от власти графа.

Можно задать себе вопрос: почему Гюи де Дампьер согласился покорно примириться со столь нетерпимым положением? Однако его поведение легко понять, если принять во внимание тогдашнюю политическую об­становку. Порвать с Филиппом Красивым, отказаться от старого союза фландрского дома с французской короной и, в одно мгновение, уничтожить связанные с этим крупные выгоды, — значило вступить в борьбу с графом Генегауским, который не отказался от своих притязаний на имперскую Фландрию и ненависть которого не улеглась. Кроме того, произошли события, на основании которых граф мог предполагать, что тот самый французский король, который не переставал унижать его в его собственном государстве, во внешней политике был склонен подстрекать его к новым приращениям его владений.

В 1290 г. Валансьен восстал против Иоанна д'Авена¹. Это восстание было вызвано теми же причинами, которые определяли тогда поведение фландрских городов. Опираясь на «бедный народ», граф желал покончить с правлением патрициата. Началась война, и Иоанн повел осаду города. Чтобы избавиться от угрожавшей им опасности, патриции обратились к Филиппу Красивому. Они составили докладную записку, в которой

Об этом см. A. Wauters, Le Hainaut pendant la guerre du comte Jean d'Avesnes contre la ville de Valenciennes. Bullet, de la Comm. royale d'Histoire, 4 serie, t. II [1875]; D. Franke, Beitrage zur Geschichte Johanns II von Hennegau-Holland. Westdeutsche Zeitschrit fur Geschichte und Kunst. Erg'anzungshet V [1889], s. 90 u. f. Мобеж восстал почти одновременно с Валансьеном. См. Е. Poncelet, Le soulevement de Maubeuge en 1293, в «Melanges Godefroid Kurth», t. I, p- 149 и далее (Liege, 1908).

доказывали, на основании Меровингских и Каролингских дипломов, что их город принадлежал французскому королевству, а не Германской им­перии. Филипп не мог, конечно, упустить такой прекрасный случай расширить свои владения. Он согласился принять просьбу Валансьена и позволил ему отдаться под покровительство Гюи де Дампьера или одного из его сыновей (1292 г.). Возможность приобретения самого крупного города Генегау, являвшегося одновременно превосходной базой для военных операций против своего соперника, должна была заставить графа Фландр­ского забыть много унижений. Он вообразил себе, что сможет с помощью французского короля вернуть часть наследства своей матери, которое было отдано д'Авенам, соединить, в случае овладения Генегау, свое Фландрское графство со своим Намюрским графством и, наконец, уста­новить свою гегемонию Над всеми южными Нидерландами. . Но его иллюзии вскоре рассеялись. В 1293 г. Иоанн д'Авен примирился с Филиппом Красивым, и заманчивые планы, которыми одно время тешил-себя Гюи, рухнули.

Однако в это время надвинулись крупные политические события, которым предстояло оказать решающее влияние на судьбы Фландрии. После продолжительного мира Франция и Англия стали снова готовиться к тому вековому поединку, который однажды уже имел столь тяжкие последствия для Нидерландов. Эдуард I, как некогда Иоанн Безземель­ный, искал союзников повсюду на континенте. Он вел переговоры с герцогом Брабантским, графом Голландским и графом Гельдернским. Собственно говоря, ни один из них не желал брать на себя серьезных обязательств. Иоанн Брабантский очень правильно изложил их политику, когда незадолго до своей смерти сообщил одному из приближенных свое намерение соблюдать в надвигавшейся войне нейтралитет до тех пор, пока он сможет заставить того или другого из противников дорого заплатить ему за его помощь¹. Английский король не мог, конечно, не стараться склонить на свою сторону графа Фландрского. Действительно, Фландрия являлась для англичан, после потери ими Нормандии, естес­твенным путем при всяком вторжении во Францию. Брюггский порт был идеальным местом высадки. Правда, с 1270 г. вечно возобновлявшиеся трения политического и экономического характера сильно испортили от­ношения между графами и английскими королями. Но нужда заставила забыть это. Весной 1293 г. начались переговоры между Эдуардом и Гюи. В следующем году по Льеррскому договору (31 августа 1294 г.) было решено, что Филиппина Фландрская вступит в брак со старшим сыном английского короля.

Hocsem, Gesta episcoporum Leodiensium, p. 325. Cp. L. Van Velthem, Spiegel historiael, ed. Lelong, p. 195 (Amsterdam, 1717).

К моменту этих переговоров уже шла война между Францией и Англией, и армии противников сражались в Гиени. Филипп Красивый поспешил расстроить английские планы относительно Фландрии. При известии о заключении Льеррского договора, он, под предлогом апелляции членов гентской коллегии XXXIX к парламенту, пригласил Гюи в Париж и здесь заключил его в тюрьму вместе с двумя его сыновьями. Старый граф был отпущен на свободу лишь после того, как он уступил своему сюзерену невесту английского принца, которую Филипп приказал впредь воспитывать вместе со своими детьми и которая умерла в Лувре в 1306 г.¹

Впоследствии Гюи де Дампьер торжественно заявил, что брак его дочери с сыном Эдуарда не помешал бы ему лояльно служить своему сюзерену². Действительно, все говорит за то, что он не собирался заключить в 1294 г. формальный союз с английским королем. Ни в одном из известных нам документов, относящихся к этому году, нет никакого намека на соглашение между обоими государями. Кроме того, если бы Гюи находился в это время в рядах противников Франции, то Филипп, очевидно, не отпустил бы его на свободу и не ограничился бы запрещением ему «содействовать браку одного из своих детей с членом семейства английского короля, или какого-либо другого врага королевства». Впрочем, никто и не обвинял графа в присяге Эдуарду. Его враги ограничились составлением фальшивых писем с его печатью, чтобы до­казать, будто он послал в Англию лошадей и вооруженных людей³.

Словом, поведение Гюи объясняется очень просто. Сначала он пытался соблюдать нейтралитет как по отношению к Франции, так и Англии. Он питал фантастическую надежду отдалить военные действия от своих границ, сохранив при этом необходимые для фландрской торговли рынки на Западе и на Юге. К этой политике вернулись впоследствии и после него: так поступил сорок лет спустя Яков Артевельде в начале Столетней войны. Но в обоих случаях она фатально потерпела крах. Фландрия, находясь между двумя воюющими странами, должна была высказаться в пользу одной из них и стать на чью-либо сторону, чего бы ей это ни стоило. Однако Гюи колебался еще в течение трех лет, прежде чем сделать решительный шаг.

После заключения Филиппины в Лувр положение графа оказалось одинаково фальшивым как по отношению к Англии, так и по отношению к Франции. Вопреки своему желанию он оказался втянутым в распри

Согласно продолжателю Вильгельма Нанжисского, в 1304 г. Относительно

Филиппины Дампьер впоследствии сложилась настоящая сентиментальная легенда.

В 1306 г. во Фландрии обвиняли Филиппа Красивого в ее отравлении. Annales

Gandenses, ed. Funck-Brentano, p. 88.

См. заявление послов Гюи Филиппу Красивому 9 января 1297 г. у Кегиуп ае

Lettenhove, Histoire de Flandre, t. II, p. 566. з

Kewyn de Lettenhove, loc. cit.

своего сюзеренаЛКороль лишал его всякой свободы и всякой инициативы как во внешней политике, так и во внутренней. Поэтому нет ничего удивительного, что он попытался найти выход из колебаний и противоречий своей политики. Вынужденный занять ложную позицию и прибегать к всяческим мелким уловкам, он, в промежутке между 1295 и 1297 гг., по-видимому, совсем потерял голову.

Действительно, трудности, с которыми ему приходилось бороться, были непреодолимы. Внутри страны — города не прекращали своей оппозиции; на границах '— старые враги Фландрии, воспользовавшись ее затрудне­ниями, поспешили напасть на нее: Иоанн д'Авен угрожал Валансьену, в то время как Флоренции Голландский, союзник английского короля, вторгся в Зеландскую Фландрию¹.

При этих обстоятельствах Эдуард обнаружил гораздо больше дипло­матического искусства, чем Филипп Красивый. Он сумел не порвать с графом, продолжая переговоры с ним и пытаясь привязать его к себе многочисленными доказательствами своей дружбы. 6 апреля 1295 г. он выплатил ему 100000 ливров, которые был ему должен граф Гельдернский; несколько дней спустя, 28 апреля, он постарался устроить ему перемирие с Флоренцием Голландским²; в октябре он возобновил переговоры на счет брака Филиппины с его сыном. Но, завоевывая таким образом доверие старого графа и обеспечивая себе его признательность, он в то же время вел себя непримиримо по отношению к городам. Он запретил вывоз английской шерсти, рассчитывая таким образом задушить фландр­скую промышленность и заставить горожан стать на его сторону. Он знал по опыту всю силу этой тактики. Двадцать лет тому назад она заставила в три месяца капитулировать фламандцев (1274 г.). Король рассчитывал и на этот раз добиться аналогичных результатов и, несмотря на огромные жертвы, которых требовало от его подданных прекращение торговли шерстью, он, не колеблясь, прибегнул к этому средству³.

В то время как Эдуард всячески помогал своими услугами очутившемуся в тупике Гюи де Дампьеру, Филипп, наоборот, вел себя по отношению к нему более сурово и требовательно, чем когда-либо. Он приказал прекратить торговлю с Англией. Однако предвидя, какое недовольство эта мера вызовет у городских купцов, он поручил следить за выполнением ее не королевским «сержантам», столь многочисленным во Фландрии, а графским чиновникам. Таким образом, на одного Гюи обрушилось все

Н. Obreen, Floris V graaf van Holland en Zeeland, с 148 (Гент, 1907). ¹ Obreen, Floris V, с 149. Парламент заявил в 1297 г., что «Lana Anglie ascendit fere ad valorem medietatis totius terre, et vectigal quod inde solvitur ascendit ad quintam partem valoris totius terre». («Цена английской шерети доходит до половины цены всей земли, а пошлина, которая за нее взимается, доходит до пятой части всей земли».) СИ. Bemont, Charles des liberies anglaises, p. 78.

недовольство, вызванное королевским решением, а доход от конфискации арестованных товаров, который оставлял ему Филипп, не стоил потери им остатков своей популярности. Столь же пагубным были для него королевские указы относительно монеты. Известно, как усердно Филипп Красивый занимался порчей французской монеты. Заставить Фландрию принимать эти порченные деньги, значило нанести самый тяжкий удар торговле страны. Но Филипп не остановился перед этим. Граф должен был следить за строгим выполнением этих драконовских указов, запре­щавших, под угрозой самых суровых наказаний, пользоваться какими бы то ни было деньгами, кроме французских, и заставлявших богачей пре­вращать свою прекрасную золотую и серебряную утварь в обесцененную монету. При всей своей покорности Гюи де Дампьер не мог подчиниться в этом приказаниям своего сюзерена. Он натолкнулся на упорное сопро­тивление горожан. Королевские указы остались мертвой буквой, и на лиц, не выполнявших их, были наложены огромные штрафы.

Но король скоро понял, что он идет по ложному пути. Недовольство, вызванное его политикой, грозило толкнуть Фландрию в объятия Англии. Поэтому в начале 1296 г. он согласился пойти на большие уступки. Чтобы ослабить удар, нанесенный фландрцам разрывом торговых сношений с Англией, он освободил их сукна от всякой иностранной конкуренции внутри королевства. Он отменил штрафы за невыполнение его монетных указов. Он дал двухгодичную отсрочку всем долговым обязательствам, сделанным графом и бюргерами. В то же время он ограничил полномочия во Фландрии своих «сержантов», отвергнул апелляцию к парламенту гентской коллегии XXXIX и позволил Гюи де Дампьеру судить своим судом всех тех, кто совершил какой-нибудь проступок во время разбора их апелляций к королю. Однако Филипп требовал вознаграждения за свою уступчивость. Взамен за доставленные графу выгоды он получил от него право взимания двухпроцентного налога со всех движимых и недвижимых имуществ его подданных. Взимание этого налога должно было производиться чиновниками Гюи де Дампьера, а доход с него должен был делиться пополам между ним и королем (16 января 1296 г.).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: