ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 28 глава

Упадок шампанских ярмарок и политическое ослабление Франции, со своей стороны, тоже немало способствовали этому. Поэт Бундале уже не испытывал того восхищения перед этой страной, которое так явно вдохновляло ван Марланта. У него можно встретить совершенно недвус­мысленное заявление о его принадлежности к фламандской национальности.

Но хотя влияние Франции и ослабело, тем не менее оно не было заменено влиянием какого-либо другого государства. Германия продолжала оставаться чуждой Нидерландам, а Англия, с которой они поддерживали столь тесные сношения, не оказывала на них никакого заметного влияния. Но именно в силу этого на нидерландской почве постепенно выработалась своеобразная культура, которой предстояло в XV веке засверкать таким несравненным блеском. В обстановке борьбы, столкнувшей между собой в пределах городов патрициев и ремесленников, а в рамках территорий — города и князей, родились те художники, которые обессмертили своими шедеврами бургундскую эпоху. В Нидерландах, как и в Италии, полити­ческая жизнь, закалив характеры, разбудив мысль, породив индивидуализм, подготовила расцвет искусства. Век Артевельде сделал возможным век ван Эйка.

ГЛАВА ПЕРВАЯ -

СОЦИАЛЬНЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР

БОРЬБЫ

i

С момента окончательного установления городских конституций, города различных нидерландских территорий в течение долгого времени управлялись одними только патрициями. Как известно, это явление наблюдалось повсюду в средневековой Европе, и сама эта универ­сальность доказывает неизбежность его. Города, бывшие по преиму­ществу торговыми центрами, должны были естественно пройти в своем развитии через такую политическую стадию, когда власть находилась в руках крупных купцов.

Но кроме этой причины имелись еще и другие. В самом деле, городское право предоставляло всю полноту гражданских и политических прав только земельным собственникам и владельцам некоторого движимого капитала. С другой стороны, городские должности были бесплатны и поглощали все время занимавших их, так что добиваться их можно было только богачам.

Почти все первые патриции (за исключением льежских и лувенских, среди которых встречались, как и в некоторых германских городах, «министериалы») были разбогатевшими купцами. С очень ранних пор — во всяком случае с начала XII века — в среде зарождавшегося бюргерства появились крупные состояния. Gesta episcoporum Cameracensium (Деяния епископов Камбрэ) сообщают с множеством подробностей — столь же живописных, сколь и поучительных, — историю некоего Веримбольда, который, не имея ничего, нажил в несколько лет большое состояние.

Gestes des eveques de Cambrai, ed. Ch. de Smet, p. 12 (Paris, 1880). — Зомбарт (Sombart, Der modeme Kapitalismus, Bd. I, s. 219, Leipzig, 102) оказал моему Веримбольду честь, взяв его в качестве типа капиталистов, созданных

Накопленные таким образом купцами богатства, позволили им превратиться в земельных собственников. Деньги, заработанные торговлей, были по­мещены в земли или пошли на покупку рент с домов. В XIII веке почти вся городская земля принадлежала богатым «знатным родам», geslachten¹, и многие бюргеры, отказавшись от торговли, жили комфортабельно на свои доходы, не перестававшие возрастать вместе с ростом городов и городского строительства². Зти привилегированные лица, которых грамоты называют «viri hereditarii, hommes heritables, erwachtige lieden» (родовитые люди), получили в народе прозвище «otiosi, huiseux, lediggangers» (без­дельников). Многие из них, кроме того, увеличили свои богатства либо взяв на откуп взимание налогов, доходы с княжеских поместий и городских «акцизов», либо принимая участие в банковских операциях какой-нибудь ломбардской кампании³.

Наряду с этой группой, которую можно считать группой «старых патрициев», существовала еще купеческая гильдия, приобретавшая все более аристократический характер. Удалив в конце концов из своей среды' ремесленников и начав допускать в качестве членов только торговцев шерстью и сукном, она заключала в себе наиболее энергичные и активные элементы высшего бюргерства. Впрочем, между viri hereditarii и купцами гильдии (comanen) всегда поддерживались тесные взаимоотношения. В каждой родовитой семье имелись представители обеих категорий. Первая непрерывно пополнялась за счет второй, а эта — в свою очередь, была открыта для сыновей «lediggangers», желавших заниматься торговлей. Многие граждане были одновременно купцами и родовитыми бюргерами (marcans et bourgeois heritables)⁴. Словом, хотя отдельные патриции и занимались различными делами, тем не менее в целом все они составляли особый класс, с ясными отличительными признаками. На них смотрели, как на бюргерство в собственном смысле слова (poorterij), хронисты называли их то majores, то ditiores, то boni homines (могущественными, богатыми или славными людьми).

из ничего и без достаточных оснований «профессиональными историками». Но зомбартовская теория образования капитала в Средние века была так скоро опровергнута и находится в таком полнейшем противоречии с фактами, что я вынужден оставить нетронутым все написанное мной.

В "Брюгге в XIII веке некоторые улицы стали носить имена патрициев. См. С. Verscheldc, Memoires de la societe d'Emulation pour 1'etude de l'histoire de la Flandre, 1871, p. 357 et suiv. См. особенно у Эспинаса (С Espinas, Les finances de la commune de Douai, p. 125) перечень домов и рент, принадлежавших Якову ле-Блону, и на с. 132 — список земельных рент, взимавшихся Иеганом де Франшем в 1291 г., список, занимающий не менее 91 листа in roiio.

G. Des Marez, Etude sur la propriete fonciere, etc., p. 48 и далее, з

Hocsem, Gesta episcoporum Leodiensium, p. 338. Espinas, Finances de Douai, p-. 51. Относительно Арраса, см. выше с. 216.

Warnkoenig, Documents inedits relatifs a l'histoire des Trente-Neuf de Gand, Messager des sciences et des arts, t. I (1833).

Контраст между этим плутократическим классом и остальной частью городского населения резко бросался в глаза.

По своим обычаям, одежде, часто даже по языку, на котором они говорили¹, патриции обособились от «простонародья», от «ремесленников» (communitas, t gemeen). Безвозвратно прошло то время, когда в первых городских поселениях купцы и ремесленники были слиты между собой под названием mercatores. Разница в богатстве положила между ними непроходимую грань и сделала невозможным какое бы то ни было общение. Во всех проявлениях социальной жизни патриции надменно афишировали свое превосходство. Они присваивали себе звания here, sire, damoiseau; их увенчанный зубцами каменные дома (steenen) высились со своими башенками над убогими соломенными крышами рабочих жилищ²; в городских войсках они составляли конницу; в доме гильдии, ghiselhuis, тщательно различали и обращались совершенно по-разному с ремеслен­ником и буржуа, привыкшим пить вино за своим столом³.

Эта кастовая надменность, так открыто проявлявшаяся патрициатом, имела свои основания. Действительно, начиная с середины XII в. до конца XIII в., крупное бюргерство представляло поразительное зрелище. Своим умом, энергией и трудолюбием, своими деловыми способностями, своей преданностью общественному делу, оно невольно напоминает, не­смотря на разницу во времени и обстановке, парламентскую аристократию, управлявшую Англией в VII и XVIII вв. Правда, ее дело оставалось анонимным, и лишь случайно до нас дошли имена некоторых «poorters» (горожан), причастных к тогдашней политической жизни: таким был, например, Симон Сафир из Гента, к которому неоднократно обращался английский король Иоанн, как к посреднику в Нидерландах. Но если роль отдельных лиц нам неизвестна, то о роли всего коллектива можно судить по ее результатам. Во время правления патрициата окончательно сформировались города, были возведены их стены, построены их рынки, приходские церкви, дозорные башни, вымощены городские улицы, упо­рядочены водопроводы, проведены каналы. При этом же строе в городах была введена та финансовая, военная и административная система, которую они с тех пор сохранили без существенных изменений до конца Средних веков. Правление патрициев дало городам народные школы⁴, освободило

См. выше, стр. 268.

В конце XII века Гизельберт говорит о «homines in Gandavo potentes parentela et turribus fortes» («людях сильных в Генте своей родней и башнями»). Несколько позднее Вильгельм Бретонский упоминает о «turritas domos» (домах с башнями)

Лилля.

з

Warnkoenig-Cheldolf, Histoire de Flandre, t. Ill, p. 284.

В 1116—1179 гг. монахи монастыря св. Петра в Генте жаловались, что светские власти претендуют на назначение школьных учителей. Van Lokeren, Chartes de Saint-Pierre, t. I, p. 153 (с неточной датой). Гентская, «Keure» от 1192 г. разрешала открывать школы всем. Warnkoenig-Cheldolf, Histoire de Flandre, t. Ill,

города от юрисдикции церковных судов, уничтожило феодальные повин­ности, тяготевшие еще на городских землях или городских жителях, и сделало, наконец, все выводы из вписанных в грамоты привилегий.

Патриции не только в качестве городских правителей придали городам тот блеск, которого они достигли в конце XIII в. Они, кроме того, щедро жертвовали свои состояния на городские дела. Так, камбрэский хронист восхвалял только что упомянутого нами Веримбольда за то, что он выкупил за свой счет обременительный налог, взимавшийся у одной из - городских застав¹. Но горячий местный патриотизм, одушевлявший высший слой городского населения, проявился в особенности в строи­тельстве городских больниц. С конца XII века создававшиеся ими бла­готворительные учреждения множились с поразительной быстротой². И по­добно тому, как хоры церкви св. Иоанна в Генте, Ипрские и Брюггские торговые ряды, канал от Гента до Дамма и трубы Зилебеке и Дикебусхе, питавшие ипрский водопровод, — еще и в настоящее время напоминают о величии и плодотворности патрицианского правления, точно так же благотворительные учреждения современной Бельгии обязаны в значи­тельной мере своими богатствами пожертвованиям этих «erwachtige. lieden» (родовитых бюргеров) и этих «comanen» (членов гильдий), щедро жертво­вавших для облегчения участи бедных часть барышей, которые они получали со всех концов Западной Европы от продажи фландрских сукон.

Но те же причины, которые породили могущество патрицианского строя, привели также и к его гибели. Имея все достоинства классового управления, он под старость приобрел все недостатки его. Привилегии патрициата и занимавшееся им повсюду исключительное положение пер­воначально признавались всеми. Было естественно, что самым богатым купцам досталась городская власть. В этих населенных пунктах, живших торговлей и промышленностью, олигархия богатства стала неизбежной с самого же начала, подобно тому как в свое время неизбежен был феодальный строй, соответствовавший потребностям эпохи, когда главной экономической силой была крупная земельная собственность. Но в то время как в XII веке княжеские бальи и чиновники постепенно заменили феодалов, положение которых не отвечало больше новому порядку вещей

р. 229. В Ипре в XIII в. «scole majores» (высшие школы) оставались в

зависимости от капитула, но «parve scole in quibus discipuli poterunt erudiri usque

ad Catonem» («низшие школы, в которых ученики могли обучаться до Катона»)

могли свободно открываться всеми. Feys et Nelis, Cartulaire de la prevote de

Saint-Martin a Ypres, t. I, p. 123 (Bruges, 1880).

Gestes des eveques de Cambrai, ed. Ch. de Smet, p. 132. Он назначил, кроме

того, доходы для содержания городских мостов. Ibid., с. 134. Ср. выше,

стр. 226, прим. L.

Например, в Ипре госпитали были построены: в 1230 г. Маргаритой Вут,

вдовой эшевена, в 1276 г. Христиной Бель, тоже вдовой эшевена, в 1277 и

1279 гг. зшевенами Ламбертом Бардонком и Петером Брудерламом.

в стране, патрициат не желал отказаться ни от одной из своих прерогатив. С течением времени его власть становилась все более стеснительной и обременительной; он упорно не допускал «простой народ» к каким бы то ни было должностям и отказывал ему в каком бы то ни было контроле.

Недостатки системы, передававшей политическую власть над массой ремесленников в руки тех самых людей, на которых работали эти ре­месленники, не замедлили сказаться со всей силой. Рабочий класс, в котором в XII веке происходило брожение под влиянием еретических учений, в XIII веке охвачен был бурными социальными требованиями. Священники и нищенствующие монахи, отдавшиеся делу проповеди Еван­гелия среди бедняков, и пробудившие у них чувство человеческого до­стоинства, часто, сами того не желая, сеяли среди них своей проповедью христианского смирения презрение и ненависть к богачам. Так, например, в Антверпене Вильгельм Корнеций заявлял, что богач, даже доброде­тельный, хуже проститутки¹. Какое же негодование должна была вызывать среди усвоивших подобные взгляды людей безнаказанность, которой поль­зовался, например, согласно гентской «Keure» тот, кто похищал «дочь бедняка», чтобы сделать из нее свою любовницу?²

В промышленных городах недовольство усиливалось и питалось главным образом волнующим вопросом о заработной плате. Правда, некоторые слишком вопиющие злоупотребления были уничтожены, по крайней мере номинально; так, например, Truck-system (оплата труда товаром) была запрещена³. Но тем не менее тарифы заработной платы устанавливались исключительно эшевенами, избиравшимися из среды патрициата, т. е. из среды тех же предпринимателей. Кроме того, эти самые предприниматели, злоупотребляя своим положением, эксплуатировали работавших на них ремесленников, либо не выплачивая следуемой им платы, либо обманывая их насчет количества сырья, которое они им давали⁴. Если прибавить к этому запрещение рабочим ручного труда вступать в гильдии и продавать сукно, предоставление надзора за цехами, обрабатывавшими шерсть, ис­ключительно только купцам, тайну, в которой городские советы держали

Thomas de Cantimpre, Bonum universale de apibus, с 433 (Дуэ, 1605). Следует, однако, заметить, что этот Корнелий был еретиком, но даже в ортодоксальной церкви проповеди, подобные проповедям Ламберта Косноязычного (см. выше, стр. 290), и пылкий мистицизм первых бегинок должны были оказывать сильное действие на народ.

Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. Ill, p. 291.

«Nus saiers ne drapiers n'offre ne ne doinst a folon denrees por se deserte, sor LX sous, ne folons a sen vallet, sor XX sous». («Мы, суконщики, не должны платить валяльщикам продуктами за их работу более, чем на сумму в 60 су, а валяльщики своим помощникам более, чем на 20 су».) Постановления гор. Сент-Омера в 1270 г. у A. dry, Histoire de Saint-Omer, p. 519, § 236. G. Espinas, Jehan Boine Broke bourgeois et drapier douaisien. Vierteljahrschrift fur Social- und Wirtschaftsgeschichte, 1904, S. 34, 219, 382.

свои совещания, то легко понять, почему во всех торговых городах между Маасом и морем образовались две классовые партии: партия бедняков и партия богачей. С одной стороны — патриции (majores, goeden, bons); с другой — ремесленники (minores, kwadien, mauvais). Это — буквальное повторение того противоречия, которое наблюдалось в это же время в Италии между «popolo minuto» («тощий народ») и «popolo grasso» («жирный народ»).

Борьба была тем более неизбежна, что ремесленники противостояли купцам, будучи объединенными между собой. Правда, независимые цехи со своей корпоративной юрисдикцией и с правом назначать своих старшин и своих присяжных появились лишь в следующем веке. Но уже с XII века внутри рабочего класса образовались религиозные братства¹, а в течение XIII века сами городские власти для лучшего контроля над трудом разбили представителей различных профессий на особые группы (officia, ministeria, metiers, ambachten, neeringen). Как сурово ни контролировали они ремесленников, как ни запрещали им собираться без разрешения, как ни требовали, чтобы во главе их стояли гильдейские купцы², — они не могли помешать росту в рабочем классе чувства товарищества и солидарности, усугублявшегося сознанием общности его интересов и под­готовлявшего его к борьбе против патрициата.

Было бы ошибкой думать, будто уже в XII веке в городах имелись какие-нибудь следы народного движения³. Отмечаемые в эту эпоху ис­точниками частые бунты были направлены против духовенства и феодалов, в них принимало участие все население, без различия классов, и их целью было окончательное устранение последних помех, мешавших раз­витию городских конституций. Впрочем, до 1200 г. социальная диферен-циация была еще слабо выражена. Вспомним, что слово «mercatores» относилось тогда как к купцам, в собственном смысле слова, так и к ремесленникам. Но иначе обстояло дело в следующем веке. Теперь брожение внутри «простонародья» распространилось на всю территорию Нидерландов. В Льеже в 1253 г. Генрих Динанский поднял бедноту против эшевенов и против епископа⁴. В Динане в 1255 г. ковачи меди

Plot, Cartulaire de Saint-Trond, t. I, p. 193.

Многочисленные примеры см. у Espinas et Pirenne, Recueil de documents etc.,

t. I. См. особенно брюггские уставы.

Wauters, Les liberies communales, t. II, p. 597.

Hocsem, Gesta episcoporum Leodiensium, p. 280 и далее. Г-ну Курту (С. Kurth) в ряде остроумных очерков удалось несколько осветить темную еще для нас из-за скудости источников фигуру Генриха Динанского. См. Recherches sur Henri de Dinant. Bullet. Acad. Classe des Lettres, 1907, p. 469, 730 и Henri de Dinant et la democratie liegeoise, ibid. 1908, д. 384. Теперь установлено, что, подобно Якову Артевельде, Генрих Динанский принадлежал к патрициям (см. также выше стр. 229, прим. 3). Но я не могу согласиться с г. Куртом, что городское движение, в котором Генрих принял участие, было чисто политического

пытались путем насильственной революции свергнуть экономическое гос­подство эксплуатировавшего их патрициата¹. В Гюи в 1299 г. ткачи вели борьбу с «conservatores drapparie», т. е. с купцами гильдии². Аналогичную картину представлял Брабант. Валяльщики Лео составили в 1248 г. заговор против городских властей; в 1267 г. Лувен сделался ареной восстания ремесленников³. Но особенной силы достигли волнения во Фландрии и в соседних областях. В 1225 г. беспорядки, которыми было отмечено появление лже-Балдуина, носили явно демократический характер⁴. Беднота («vilains» и «menues gens») с восторгом приветствовала появление мнимого императора. Она ожидала от него конца своих бедствий и приветствовала его, как социального реформатора.

Povre gent, telier et foulon Estoient si privet coulon; Et li mellour et li plus gros En orent partot mauvais los. Et dissoient la povre gent Qu'il en orent or et argent.

Et empereour l'apieloient.

(«Бедные люди, ткачи и валяльщики, стали его доверенными слугами, а богачей и «лучших» людей постигла всюду злая участь. И бедные люди говорили, что благодаря ему они получили золото и серебро... и называли его императором».)

характера. Нет никаких серьезных оснований отвергать свидетельство Гоксема о восстании бедноты, вождем которой он был. Правда, это восстание совпало с общей борьбой горожан против епископа. Но пример Динана, единственного города Льежской области, относительно которого мы хорошо осведомлены для этой эпохи, показывает, что ремесленники действовали на собственный страх и риск. Действительно, в 1255 г. епископ после победы запретил ковачам меди, которые не были вовсе «аристократическим цехом», иметь «cloche, ne saiel, ne communge, ne aloianches, ne oienches, sens le moiour et les eschevins de Dynant» (колокол, общину, союзы, суды без ведома мэра и эшевенов Динана). Кроме того, если верно, что горожане были присуждены епископом к уплате штрафа, то не менее верно, что они не вели общей борьбы с ковачами, ибо в приговоре от 1255 г. заявлялось, что отныне должен быть положен конец происходившим между первыми и вторыми конфликтам. St. Bormans, Cartulaire de Dinant, t. I, p. 46, 47.

H. Pirenne, Histoire de la constitution de la ville de Dinant, p. 36 et suiv. Johannes Presbyter, у Chapeauille, Gesta episcop. Leod., t. II, p. 334. К этому надо добавить: La cronique liegeoise de 1402, ed. E. Bacha, p. 235 (Bruxelles,

1900).

H. Vander Linden, Histoire de la constitution de la ville de Louvain, p. 73. О лже-Балдуине см. Petit-Dutaillis, Histoire de Louis VIII, p. 257 (Paris, 1894), который не учел социального характера восстания. О. Редлих (О. Redlich, Rudolf von Habsburg, s. 520, Innsbruck, 1903) сравнивает германского лже­Фридриха в XIII в. с фландрским лже-Балдуином. Philippe Mousket, Chronique, стих. 24741 и след.

Так, простодушная лояльность народа сочеталась у него со смутными стремлениями к идеалу справедливости и с корыстными вожделениями, обеспечив таким образом успех обманщику, который в течение неко­торого времени имел на своей стороне весь городской плебс. Графиня Иоанна, напуганная неожиданным взрывом восстания, бежала и скры­лась в Турнэ, откуда стала умолять французского короля о помощи. В Валансьене разразилась настоящая революция. Патрицианские при­сяжные были смущены, ремесленники провозгласили коммуну, захва­тили не успевших бежать богачей¹, и для усмирения города пришлось прибегнуть к осаде его. Вчитываясь в прозаическое изложение Филиппа Мускэ, нетрудно убедиться, что лже-Балдуин играл в течение неко­торого времени ту же роль, какую играл три века спустя Иоанн Лейденский, и валансьенские мятежники напоминают искренностью своих иллюзий, упорством своих надежд и жестокостью своего пове­дения мюнстерских анабаптистов.

События 1225 г. произвели слишком глубокое впечатление на со­знание народа, чтобы следы их могли изгладиться совершенно. С этого времени Фландрия продолжала оставаться ареной социального движе­ния, серьезность которого все усиливалась по мере приближения к XIV веку. Прежде всего оно проявилось в городах валлонской Флан­дрии. В Дуэ в 1245 г. оно было отмечено народными восстаниями, которые назывались «takehans»², и в которых нетрудно распознать все признаки стачек. Отсюда движение не замедлило переброситься на север графства. В 1274 г. гентские ткачи и валяльщики, доведенные до отчаяния своим положением, организовывали заговоры против эше-венов или бежали в Брабант³.

О размерах опасности можно судить по средствам, употребленным для борьбы с нею. Ткачам и валяльщикам было запрещено носить оружие, или даже просто показываться на улицах со своими инструментами, собираться в числе более семи, объединяться для каких-нибудь иных

Les rices ont pns et raiens

La ville ont li millor widie.

(Они взяли в плен богачей и потребовали от них выкупа... Лучшие люди

покинули город.)

Espinas et Pirenne, Recueil etc., t. II, p. 22, 73, 92, 103. To же самое слово

встречается в Руане. A. dry, Etablissements de Rouen, t. I,, p. 41. «Annales

Gandenses», ed. Funck-Brentano, p. 18 и далее, содержат интересный рассказ

об одной стачке в Генте. Таких стачек, должно быть, было немало, ибо

муниципальные постановления часто объявляли о наказаниях рабочим, которые

откажутся пойти на работу. О другой гентской стачке 12291 г. см. /. Vuylsteke,

Uitleggingem tot de stads en baljuwsrekeningen в Cartulaire de la ville de Gand,

p. 27, n. 2, который, впрочем, плохо понял характер событий. з Espinas et Pirenne, Recueil etc., t. II, p. 379 и далее.

целей, кроме интересов цеха. На них посыпались самые суровые наказания: изгнание, смертная казнь¹. Между городами были заключены соглашения на предмет выдачи ремесленников, которые, организовав заговор в одном из городов, укрылись бы затем в другом². Ганза семнадцати городов — это образовавшееся в начале XIII века могучее объединение мануфактурных центров³ — не имела, по-видимому, никаких других целей, кроме общей защиты от мятежных или подозрительных ремесленников. Эти мероприятия только усилили социальную вражду и ненависть.

Между тем патрицианский режим, по мере того как он старел, все ухудшался и оказывался все менее способным к сопротивлению. Перво­начально плутократический, он теперь превратился в какую-то эгоисти­ческую и своекорыстную олигархию. Купеческие гильдии и эшевенства все более становились монополией нескольких привилегированных семейств. Патрициат закрыл доступ в свою среду для новых людей. Он обнаруживал тот дух замкнутого протекционизма, который можно было наблюдать впо­следствии у цехов в период их упадка в конце Средних веков. В Брюгге патриции протестовали против привилегий, предоставленных графом иностран­ным купцам, а своими придирками вызвали временно в 1280 г. эмиграцию в Арденбург «oosterlngen» (немцев и испанцев)⁴. В Генте положение было еще хуже. Члены коллегии XXXIX сумели превратить "звание эшевена в какой-то наследственный феод, так что среди эшевенов можно было найти стариков, больных и прокаженных, абсолютно не способных выполнять свои обязанности³. Со всех сторон раздавались жалобы на пристрастие и грубость городских советов⁶. Патрициат раскололся⁷. Многие из «знатных людей» и купцов разделяли с простым народом чувство отвращения к клике, захватившей

Espinas et Pirenne, Recueil etc., t. I, p. 404, § 62, p. 473, § 53, p. 495,

§ 236, p. 532, § 27; t. II, p. 21, § 11, _P. 73, § 22, _P. 93, 94, 103. К

этому надо прибавить постановления Сент-Омера, опубликованные Жири (dry, Histoire de Saint-Omer, p. 340 et suiv.); Wauters, Jean 1, p. 284; Warnkoenig* Gheldolf, Histoire de Flandre, t. IV, p. 252.

См. примеры, относящиеся к 1242 г. — Wauters, Jean 1, p. 284 к 1249 г. — Wauters, Libertes communales, p. 717 к 1252 и 1274 гг. Espinas et Pirenne,

Recueil etc., t. II, p. 379-380.

з О разнице между Лондонской ганзой и ганзой семнадцати городов см.

Н. Pirenne, La Hanse flamande de Londres.

⁴ Hanseresesse 1256-1430, Bd. I, s. 8, u. f, (Leipzig, 1870); Hansisches Urkun-

denbuch, Bd. I, s. 286.

Warnkoenig, Documents inedits relatifs a l'histoire des Trente-neuf de Gand.

Messager des sciences et des arts, t. I [1883], p. 103-160. О XXXIX см.

выше, стр. 233.

См. жалобы, с которыми в 1280 г. обратились к графу фландрскому граждане

Брюгге (die rneentucht). Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. IV, p. 253.

В XIII в. среди патрициата нередко происходили частные вбйны. Для Лувена

см. Vander Linden, Histoire de Louvain, p. 69. В Генте враждующие клики

носили различную одежду. Annates Candenses, ed. Funck Brentano, p. 13.

власть и пользовавшейся ею лишь в своекорыстных интересах. Как это постоянно бывает с одряхлевшим и разложившимся строем, эшевены, перед лицом надвигавшейся на них грозы, обнаружили невероятное ос­лепление. В Генте члены совета XXXIX оставляли безнаказанными такие факты, как похищение их племянниками дочерей крупных бюргеров, а их лакеями — дочерей «мелких людей». В Ипре, в Дуэ новые поста­новления еще ухудшили и без того тяжелое положение рабочих суконной промышленности. В Брюгге акциз был сильно увеличен, и повсюду он давал повод к самым вопиющим злоупотреблениям, так как эшевены перекладывали его с себя на бедняков¹. Городские финансы повсеместно были в самом хаотическом состоянии. Для погашения дефицита у ломбардских банкиров занимали деньги под большие проценты. С другой стороны — нежелание эшевенов отчитываться в делах давало повод к обвинениям их в хищениях. Их упрекали в растрате городских средств на празднества; воз­мущались тем, что многие из них брали на откуп взимание налогов.

Революция была неизбежна. В 1280 г. она разразилась почти во всех городах Фландрии либо в результате определенного сговора, либо под влиянием заразительного примера, и в течение нескольких дней она распространилась в Брюгге, Ипре, Дуэ и Турнэ². На этот раз это были уже не изолированные и не несвязанные между собой попытки, а твердое решение покончить с патрицианским режимом. Ремесленники, угнетаемые невыносимыми правилами, купцы и суконщики, исключенные из гильдии, плательщики налогов, озлобленные непрерывным ростом их, объединились против общего врага. Фландрские города стали тогда впервые свидетелями тех уличных боев, которые сделались столь частым явлением в XIV веке. Грубые народные инстинкты, распаленные накопившейся издавна нена­вистью, прорвались с неслыханной яростью. В Ипре бунтовщики обра­тились за помощью к ремесленникам соседних деревень, впустили их в город и раздали им оружие. В течение целого дня шла резня и грабежи. Не были пощажены даже церкви, богато украшенные благочестивыми патрициями³.

Espinas, Finances de Douai, p. 50, 51 n.

До сих пор не обращали достаточного внимания на всеобщий характер движения.

Для Брюгге и Ипра см. Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. IV, p. 251

et t. V, p. 381; для Дуэ — Espinas, Finances de Douai, p. 41, 42. Волнения

почти немедленно начались в Турнэ, где Жилль ле Мюизи упоминает в 1281 г.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: