ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 25 глава

Следует заметить, что брабантская конституция не страдала, в отличие от фландрской, противоречием между княжеской власть и властью городов. Действительно, как ни велико было могущество Лувена и Брюсселя, но в этом отношении они уступали фландрским городам. С другой стороны

Ch. Duviuier, La querelle des d'Avesnes et des Dampierre, p. 215. Wauters, Jean I, p. 31 и далее.

герцог, домены которого были несравненно обширнее доменов графов Фландрских, не так нуждался, как этот последний, в займах или налогах. Далее, его династия, продолжавшаяся в мужском потомстве с X века, стала национальной и популярной. Преданность ему дворянства, духо­венства и городов была безгранична. В Брабанте сохранилась лояльность, которой уже нельзя было встретить во Фландрии после смерти Балдуина Константинопольского. Кроме того, подданные герцогов не имели воз­можности, подобно подданным графов, апеллировать против своего госу­даря к его сюзерену. Германский император стал для них чужестранцем, и они не знали власти высшей, чем власть брабантского дома, который генеалогисты выводили от Карла Великого, а народное предание — от рыцаря Лебедя¹. Таким образом, в герцогстве с ранних пор создалась простая и сильная конституция. Интересы князя и интересы страны сумели приспособиться друг к другу. Между ними установился «modus vivendi», из которого с течением времени развился наиболее законченный и наиболее гармонический политический организм старой Бельгии.

Льежская область отличалась от Фландрии, Брабанта, даже Генегау прежде всего слабостью княжеской власти. В то время как власть светских князей непрерывно усиливалась, власть епископов, столь крепкая в им­ператорскую эпоху, непрерывно ослабевала. С тех пор как епископ стал назначаться капитулом, он располагал властью, значительно уступавшей власти его избирателей. Действительно, с конца XII века страной управлял скорее капитул св. Ламберта, чем епископ, так что государство приняло характер церковной республики. Некоторые прелаты, как, например, Гуго Пьеррпонский в начале XIII века, Генрих Гельдернский в середине ^его, Гуго Шалонский — в конце, тщетно пытались сбросить с себя это иго. Конечно, епископ представлял княжество в сношениях с иностранными державами, принимал присяги вассалов льежскои церкви, но он был лишен инициативы во всяком мало-мальски важном вопросе, и о нем моно было бы сказать довольно точно, что он царствовал, но не управлял. Действительно, ему недоставало той силы, которую придавали светским князьям преемственность их рода и принцип наследственности.

До начала XIV века ни разу два епископа не избирались подряд из одной и той же семьи. Если в XII веке многие из них были навязаны при выборах каноникам графами Генегаускими и герцогами Брабантскими или Лимбургскими, то начиная с XIII века это вмешательство светских князей в выборы прекратилось. Свобода капитула была отныне гаранти­рована папой, и он избавился от вмешательства как императора, так и соседних князей. Но автономия его достигла своего апогея тогда, когда епископы стали совершенно бессильны. Сменявшие друг друга Иоанн Эппский, Вильгельм Савойский, Роберт Торотский, Иоанн Энгиенскии,

Jan De Klerk, Brabantsche Yeesten, ed. J. F. Willems, prologue (Bruxelles, 1839).

Гуго Шалонский, Адольф Вальдекский — были одинаково бесцветны. Все они, будучи посторонними для страны людьми, нисколько не инте­ресовались ею; они довольствовались выполнением своих епископских обязанностей и получением связанных с этим доходов.

Иное дело капитул. На его стороне была преемственность и устой­чивость, которых не хватало епископам. Он мог проводить последова­тельную политику, составлять планы на далекое будущее. Управление княжеством сосредоточилось фактически в его руках. Благодаря этому положение капитула в Льежской области напоминало положение герцога Брабантского или графа Фландрского в их государствах. На первый взгляд может показаться, что одинаковая власть принадлежала в одном случае — одному человеку, а в другом — корпорации. Но при более внимательном рассмотрении нетрудно убедиться, что это сходство об­манчиво.

Действительно, капитул не обладал, в отличие от светских князей, всеми признанными, если не всеми почитаемыми, верховными правами. По существу, он составлял привилегированное сословие, и его политика, тесно связанная с его частными интересами, не могла не нарушать чужих интересов. Этим объясняются гражданские войны, которые непрерывно разражались в XIII веке в княжестве, и благодаря которым его история так резко отличается от истории соседних государств. Между капитулом, представлявшим главным образом крупное землевладение, и городами, благосостояние которых основывалось на торговле и промышленности, борьба вспыхнула с самого же начала и ликвидировать ее было невозможно. Мелкое воинственное дворянство Газбенгау и Кондроза бурно ринулось в эту борьбу, помогая, в зависимости от обстоятельств, то одной стороне, то другой.

Под давлением капитула в борьбу почти всегда вмешивался сам епископ. Поэтому страна представляла зрелище соперничавших клик, которые беспрепятственно боролись между собой, благодаря бессилию князя, неспособного справиться с ними. Развитие льежской конституции происходило под ударами гражданской войны. Характерно, что все тексты, из которых она составилась, представляют «компромиссы» и «миры». С течением времени из этих непрерывных конфликтов выделился принцип, который, будучи вписан в 1316 г. в Фекский мир, остался до конца старого порядка основой льежского публичного права, — именно обя­занность епископа управлять княжеством в согласии с «волей страны», т. е. в согласии с тремя привилегированными сословиями: капитулом, дворянством и городами. С тех пор политическое устройство княжества сохранило в своих основных чертах, несмотря на многочисленные попытки наступления со стороны князя, республиканскую форму. Ни в одном из других нидерландских государств «штаты» не пользовались такими ши­рокими прерогативами и таким огромным авторитетом.

Но благодаря именно тому, что Льжеская область почти целиком зависела от привилегированных групп и что ей не хватало противовеса прочной центральной власти, стоящей выше частных интересов, в ней не создалась та столь активная и столь благотворная система управления, которая с XIII века функционировала во Фландрии, Брабанте и Генегау. Льежская область обладала очень значительной политической свободой, но в ней было мало безопасности, порядка и дисциплины. Бальи появились здесь лишь очень поздно, а территориальное законодательство было очень слабо развито. В созданном в XI веке суде божьего мира сохранилась до конца Средних веков устаревшая процедура¹. Финансовая система и судебная организация остались здесь в зачаточном состоянии. Наконец, нормальным институтом княжества остались до середины XIV века

¹ К. W. Nitzsch, Heinrich IV und der Gottes-und Landfrieden. Forschungen zur Deutschen Geschichte, Bd. XXI, S. 296 u. f.

E. Fairon, L'abolition des guerres privees au Pays de Liege, в «Melanges Goderroid Kurth», t. I, p. 157 и далее (Liege, 1908).

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЯЗЫК,

ЛИТЕРАТУРА, ИСКУССТВО,

РЕЛИГИОЗНАЯЖИЗНЬ

i

В XII и в XIII вв. литературная и художественная жизнь Нидерландов представляла ту же картину, что и их политическая жизнь: в ней царило французское влияние. Легко понять, что иначе оно и не могло быть: ведь эпоха, когда капетингская монархия выдвинулась в первый ряд великих европейских держав, была в то же время классической эпохой средневекового французского искусства и литературы. Первой испытала это влияние, естественно, Фландрия, которая была политически связана с Францией и на юге которой романский язык был национальным языком, подобно тому как она же первая переняла в XI веке рыцарство, клюнийскую реформу и институт божьего мира. Поэтому при описании как интел­лектуальной, так и экономической деятельности Бельгии Фландрию следует поставить на первый план.

Лучший способ понять во всем его объеме влияние, оказанное Францией на Фландрию, — это проследить за успехами французского языка в германских частях этого государства. Действительно, здесь произошло с очень ранних пор настоящее офранцуживание, которое, правда, не захватило широких народных масс, но благодаря которому, тем не менее, французский язык сделался в конце концов для высших классов общества вторым национальным языком¹. Нет никаких сомнений в том, что в XIII веке Фландрия представляла с лингвистической точки зрения такую же картину, как и в настоящее время.

Эта глава была уже написана, когда появился второй том замечательного труда Курта (С Kurth, La frontiere linguistique en Belgique (Bruxelles, 1898). В нем можно найти превосходный очерк об употреблении обоих языков в Средние века.

Это обстоятельство не было вызвано какими-нибудь изменениями в самой природе народа. Действительно, после завоевания V века фламандская народность не знала никаких смешений с чужеземцами. Французский язык не был навязан ей насильственно в результате завоевания, как это произошло в Англии, или благодаря чужеземной иммиграции, как это было с немецким языком в Богемии или в славянских и литовских областях Прибалтики. Во Фландрию, частично населенную людьми, говорившими на французском языке, и связанную с Францией своим географическим положением, политической зависи­мостью, церковными округами и интересами своей торговли, француз­ский язык проник естественным образом, без всяких усилий, благодаря ходу веще^. Мы имели уже повод указать на роль этих различных факторов для предыдущего периода. Но ясно, что их действие должно было усилиться вместе с ростом культуры и могущества капетингской монархии. В XII в. богатые валлонские города южной Фландрии, и в особенности Аррас¹, стали наиболее оживленными центрами романской литературы и культуры, которые быстро распространились отсюда на север графства. Рост французского влияния происходил тем более бурно, что ему не приходилось при этом преодолевать никаких пре­пятствий. Действительно, Англия, с которой Фландрия поддерживала в XII и XIII веках столь оживленные сношения, была сама в это время государством с французской речью, а что касается Германии, то мы уже знаем, что ее былая гегемония над Нидерландами отошла в прошлое.

Таким образом, французский язык не был навязан Фландрии силой. Он проник в нее вместе с французской культурой и вслед за ней. Для всех тех, кто принимал участие в интеллектуальной жизни, он стал привычным и часто необходимым орудием. Если в XI веке клюнийцы ввели знание его в большинство бельгийских монастырей, говоривших на фламандском языке, то цистерцианцы, тоже прибывшие из Франции, дали ему в XII веке право гражданства в многочисленных аббатствах, основанных ими в Нидерландах. Многие монастыри получили своих аббатов и приоров из Франции. В 1207 г. андрские монахи жаловались, что их приор, присланный из Шару, не говорит по-фламандски и что они не могут его понять². Однако факты подобного рода встречались очень редко. Почти во всех больших монастырях монахи, говорившие на фламандском языке, и монахи, говорившие на валлонском языке, жили бок о бок и приучались понимать друг друга. Некоторые из них оставили

A. feanroy et Н. Сиу, Chansons et dits artesiens du XIII siecle (Bordeax, 1898). К этому надо прибавить A. Guesnon, La satire a Arras au XII siecle, в журнале «Moyen Age», 1899, p. 156 и далее, 248 и далее; 1900, p. 1 и далее, 117 et suiv. G. Kurth, La frontiere linguistique en Belgique, t. I, p. 236.

нам кое-где в писаниях макаронического стиля свидетельство о своих знаниях. Мы знаем, что в Сен-Троне в правление аббата Вильгельма II (1277—1297 гг.) многие монахи были «facundi in theutonico, gallico et latino sermone» (красноречивы на фламандском, французском и латинском языках)¹ и если иногда случалось, что какой-нибудь монах «modice litteratus» (недостаточно образованный) не знал латыни, то во всяком случае можно было надеяться, что он поймет, если заговорить с ним по-французски².

Как ни распространен был французский язык в монастырях, но он, несомненно, был еще более распространен в аристократических кругах. Первые графы Фландрские, управлявшие двуязычной страной, говорили на нем, по-видимому, с самых древних времен. То же самое, несомненно, можно сказать о Теодорихе Эльзасском, ибо жители его родной Лота­рингии были отчасти романской расы, а отчасти — германской³. Хотя его сын Филипп почти в течение всего своего правления оставался смертельным врагом французского короля, но все же он был насквозь французским князем, по своему воспитанию, нравам и языку. При нем графский двор представлял своего рода кружок романских поэтов и ученых, и достаточно сослаться на один только этот факт, чтобы показать, как ошибочно было бы датировать распространение французского языка во Фландрии с правления дома Дампьеров. Впрочем, совершенно верно, что национальность князей, преемников Филиппа Эльзасского, сильно способствовала ускорению начавшегося еще до них процесса. Балдуин VIII и Балдуин IX были по происхождению валлонами; графини Иоанна и Маргарита воспитывались с детства в Париже, и сомнительно, чтобы они научились когда-нибудь фламандскому языку, одни только начатки которого были им, должно быть, известны и на который они, несомненно, смотрели как на недостойный двора жаргон. То же самое имело место и еще с большим основанием при Гюи де Дампьере и всем его роде. В XIII веке единственный язык, которым пользовались графы и на котором говорило их окружение, был французский. На французском языке составлялись отчеты их дворцового ведомства и велась их частная переписка, на французском же составлялись по их приказам инструкции

Gesta abbat. Trudon., ed. de Borman, t. II, p. 222.

Gesta abbat. Trudon., ed. de Borman, t. II, p. 229, 238. Знание обоих языков было так распространено в XII веке среди представителей высшего фландрского духовенства, что один из компиляторов того времени счел необходимым заменить в описании жизни св. Муммолина (659 г.) епископа Турнэского, слова: «et latina et teutonica praepollebat facundia» («он отличался знанием латинского и фламандского языков») словами «praevalebat non tantum in teutonica, sed etiam in romana lingua» («он отличался не только в знании фламандского, но и романского языков»). См. Novati, Rendiconti del R. Instituto Lombardo, 2-я серия, т. XXIII. ³См. R. Parisot, Annales de l'Est, 1901, p. 295, n. 3.

для их бальи и распоряжения, исходившие из их канцелярии. Действи­тельно, французский язык стал с тех пор официальным языком цент­рального административного аппарата Фландрии.

Дворянство было не менее офранцужено, чем князья. С тех пор как оно утратило свой сельский характер и посвятило себя военному делу и рыцарскому образу жизни, оно переняло у Франции ее нравы, ее костюмы и ее язык. Представители дворянства отличались от остального населения своими обычными занятиями и своим кастовым духом не менее, чем языком, на котором они говорили. Знание французского языка было бесспорным признаком «куртуазности», и чтобы научиться ему, не от­ступали ни перед какими жертвами. С начала XII века молодых дворян стали посылать с этой целью в Турнэ, Лан или Артуа¹; у других были наставники-иностранцы. Кроме того, весьма многочисленные браки, за­ключавшиеся между дворянскими семьями Фландрии, с одной стороны, и семьями из Генегау, Шампани и Пикардии — с другой, способствовали распространению у первых знания валлонских наречий². Французские песенки, весьма вероятно, убаюкивали детство немалого числа фландрских рыцарей, так что для многих из них французский язык был не только языком светского общества и различных торжественных церемоний, но занимал место национального языка³ в домашнем быту. Словом, фландрские феодалы, подобно своем сюзерену, говорили и писали обычно по-фран­цузски. Достаточно перелистать какой-нибудь картулярий, чтобы убедить­ся, что в XIII веке большинство исходивших от них хартий написано на этом языке. Единственная дошедшая до нас с того времени земельная книга фландрской дворянской семьи, именно Viel Rentier (старая книга рент) одерандрских сеньоров, — тоже написана по-французски, и наличие французских стихов, нацарапанных на обложке рукописи, показывает, насколько романизованы были те, кто некогда держал ее⁴ в руках.

Французский язык не остался монополией дворянства: его усвоила также значительная часть горожан. Богатые патриции, подражавшие ро-

Galbert, Meurtre de Charles de Bon, ed. Pirenne, p. 22; Guibert de Nogent, Histoire de sa vie, ed. Bourgin, p. 146; Hariulf, Mirac. S. Richarii, Mon. Germ. Hist. Script., т. XV, с 919. Вильгельм Нанжисский говорит в биографии Людовика Святого о детях фландрских дворян, которые были посланы в аббатство Сен-Николя около Лана для обучения французскому языку.

г г* См. в связи с этим очень поучительные генеалогии в хронике, приписываемой

Балдуину д'Авену. Mon. Germ. Hist. Script., т. XXV.

Уже в XII веке фландрские дворяне' романизировали иногда свои имена. Во всяком случае это можно предположить, когда встречаешь у Гальбера такие формы, как «Borsiardus» (вместо «Borchardus»), где буква «s» заменяет «ch». В XIII веке встречаются даже французские прозвища у представителей дворян­ства («Жена рыцаря Гергарда Гентского называлась Elisabeth Boene feeme»). N. de Pauw, Obituaire de S. Jean, p. 83 (Bruxelles, 1889). Bullet, de la Comm. royale, d'Histoire, 4 serie, t. XII [1885], p. 446 et 1903, p. LXXVIII и далее.

скоши и прекрасным манерам рыцарей, организовывавшие по их примеру в городах турниры и «круглые столы», носившие, подобно им, бархатную одежду и золотые цепи и сражавшиеся, подобно им, верхом на лошади в выставлявшихся городами войсках, эти патриции переняли также и их язык. Но еще большую роль сыграли, конечно, потребности торговли. Постоянные сношения фландрских купцов с шампанскими ярмарками заставили их научиться французскому языку¹. Он был для них также необходим, как необходим в наше время английский язык для крупных континентальных экспортных фирм, ведущих торговлю с заокеанскими странами.

Не только дела велись в Провене, Ланьи, Труа, Ба-Сюр-Обе на французском языке, но на этом же языке писались ярмарочными клерками векселя и долговые обязательства, словом, всякого рода кредитные до­кументы, которыми пользовалась тогдашняя торговля². В самой Фландрии ломбардские и флорентийские банкиры не прибегали к другому языку, так что незнание французского языка поставило бы торговавших шерстью и сукном перед невозможностью вести свои дела³. Поэтому нет никаких сомнений в том, что все лица, прикосновенные к крупной торговле, члены гильдий и ганз, стали уже с ранних пор говорить на столь важном для них языке.

Пока шампанские ярмарки являлись для фландрской промышленности главным континентальным рынком, рост романизации в городах происходил с поразительной быстротой. Сент-Омер, население которого было чисто германским по происхождению, стал начиная с XIII века городом, в котором говорили по-французски⁴. Конечно, присоединение его к Артуа

С этой целью фламандские и валлонские семьи посылали друг к другу на несколько лет своих детей, чтобы научить их иностранному языку. См. примеры этого у Дюканжа (Ducange, V° Lingua). Ср. 5. Luce Bertrand Duguesclin, p. 15 n. (Paris, 1876). Прибавьте к этому очень интересный документ XIII в., опубликованный Е. Бутариком (Е. Boutaric) в Archives des missions scientifiques et litteraires, 2 serie, t. II, p. 307 (Paris, 1865). Аналогичный обычай существовал в Льежской области. По словам Якова де Гемрикура — Miroir de nobles de Hesbaye, ed. Salbray, p. 303 (Bruxelles, 1673), молодые рыцари посылались в Лоозское графство, чтобы научиться «чести и фламандскому языку» («honneur et langue tixhe»).

В архивах г. Ипра сохраняется несколько тысяч долговых обязательств ипрских купцов. См. С Des Marez, La lettre de foire a Ypres au XIII siecle, p. 103 и далее. Почти все они написаны по-французски; составленных по-фламандски — ничтожное меньшинство. По-французски же писались, даже на ярмарках в Туру, долговые обязательства при сделках между фландрскими и английскими купцами. См. пример этого ibid., с. 253.

В XIV в. — и, несомненно, даже в XIII в. — интересовавшие иностранных купцов документы составлялись в Брюгге на французском и фламандском языках. См. Hanserecesse (1256-1430 гг.), Bd. И, S. 309 (Leipzig, 1872).

Начиная с XIII века эшевены города пользовались для своих текущих дел французским языком. Но среди простонародья фламандский язык сохранялся еще долгое время. В XV веке беггарды просили милостыню по-фламандски, и

при Филиппе-Августе должно было способствовать этому, но одного этого недостаточно для объяснения указанного факта. Действительно, в Ипре, всегда входившем в состав фландрского графства, можно было наблюдать аналогичную картину в правление графини Иоанны. На фран­цузском языке писались с тех пор — почти до конца XIV века — все документы его архивов. Во французском переводе до нас дошел текст его городской хартии¹.

Гентские и брюггские архивы слишком бедны источниками XIII века, чтобы позволить нам прийти к столь же бесспорным выводам. Однако^ по вполне явным признакам можно убедиться в том, что, несмотря на значительное расстояние этих городов от лингвистической границы, фран­цузский язык был здесь в ходу у богатых «poorters» (горожан). Сохра­нились многочисленные печати горожан с французскими надписями на них², и хотя документы, составленные на романском языке от имени патрициев до начала XIV в., редки, но все же в примерах их нет недостатка. Знаменитый Венемар, один из вождей аристократической партии Гента в правление Людовика Неверского³, приказал составить в 1323 г. на этом языке акт об учреждении больницы, носящей до настоящего времени его имя.

Французский язык, уже глубоко укоренившийся во Фландрии, бла­годаря обычаям и потребностям торговли, нашел могучее орудие для своего распространения в системе государственного управления. На помощь ему пришло мощное и быстрое развитие муниципальной жизни и княжеского чиновничества. Действительно, эшевены отказались, подоб­на этом же языке велись тяжбы в городских судах. Giry, Analyse d'un registre des archives municipales de Saint-Omer. Memoires de la Societe des antiquitaires de la Morinie, t. IV. В то же время большинство городских улиц имело фламандские названия, с окончанием на «straet». Кутюм эшевенства от 1509 г.констатировал, что «эшевены привыкли составлять свои уголовные приговоры на фламандском языке», и лишь 9 марта 1590 г. собрание городского магистрата постановило «перевести • с фламандского на французский все постановления и статуты, которые ежегодно обнародуются в первую субботу после возобновления Закона», тогда же разбирался вопрос, «не удобнее ли было бы обнародовать ежегодно в Бретеке на французском языке». Pagart. d'Hermansart, Documents inedits contenus dans les archives de Saint-Omer. Bulletin historique et philologique de 1900 (Paris, 1901).

Самое старое собрание городских «Keure», составленное примерно около 1309 г. написано по-французски. Все городские счета до 1380 г. составлены на этом же языке, за исключением короткого промежутка времени от 1325 до 1329 г., когда городом управляли ремесленники. См. С. Des Marez, Note sur l'emploi de la langue francaise a Ypres, в С. Kyrth, La frontiere linguistique, t. II, p. 107 и далее.

Gilliodts van Severen, Inventaire des archives de Bruges, t. I, p. 59. Об этой личности см. Chronicon comitum Flandrensium. Corpus Chron. Flandr., т I, c. 196 и ел. В Гентском археологическом музее хранится замечательная латунная дощечка с его гробницы.

но бальи, в своих распоряжениях и счетах от латинского языка и начали пользоваться общераспространенным французским языком, лучше отве­чавшим тому новому практическому духу, которым они были проникнуты. Движение началось, конечно, с романских частей графства. Для, социального и политического состояния Фландрии характерно то, что первый известный нам на французском языке документ происходит из Дуэ (1204 г.). В течение всей первой половины XIII века фран­цузский язык непрерывно вытеснял латинский в судебных и админи­стративных актах. До 1250 г. он был как в валлонских, так и во фламандских областях страны единственным общеупотребительным язы­ком во всех отраслях управления. Этот официальный французский язык Фландрии представлял довольно странное наречие, лишенное часто гибкости и правильности и до того перегруженное нидерландскими словами, что германские филологи могли бы здесь сделать иногда счастливые находки. Впрочем, он был менее странным, чем романское наречие, которым пользовались в это же время в Англии, и удивительно даже, что он не исказился еще более под пером фламандских писцов. Действительно, многие из тех, кто писал на нем, несомненно, научились ему в результате упорного труда и прилежания. Если можно допустить, что бальи, принадлежавшие почти все к мелкому дворянству, знали его с детства, то этого наверное нельзя сказать об эшевенах и низших судьях, вышедших из народа. Так как графские чиновники употребляли лишь французский язык, то все те, кто имели сношения с правитель­ством, должны были научиться понимать его и писать на нем. Впрочем, следует заметить, что этого результата здесь добились, не прибегая к принуждению и насилию¹. Начиная с середины XIII века, когда фламандская проза настолько развилась, что стала годиться для из­ложения официальных распоряжений, власти, имевшие непосредствен­ные сношения с публикой, начали пользоваться фламандским языком, не встречая никаких препятствий со стороны графа. Однако француз­ский остался вплоть до правления Людовика Мальского единственным языком, которым почти исключительно пользовалась центральная ад­министрация. Княжеские чиновники продолжали употреблять язык

Действительно, графы никогда не препятствовали вести тяжбы на фламандском языке перед их судом. Дебаты здесь происходили «secundum idioma loci» («соответственно местному наречию»). Первая ограничительная мера в вопросе о свободе языков в Бельгии восходит к времени Филиппа Красивого, который постановил в 1298 г., что «quando dominus rex mittet ibi servientem suum ad videndum quale jus fiet, litigabitur in gallico, ita quod serviens missus ibi ex parte regis, posset referre curiae nostrae certitudinem de iis quae ibi audiet». («Когда король посылает туда (в курию графа) своего чиновника для надзора за судопроизводством, пусть разбирательство происходит на французском языке, так чтобы посланный чиновник мог в точности передать нашей курии то, что он там услышит».) Diericx, Memoires sur les lois des Gantois, t. II, p. 138.

князя, так что даже для эшевенов, переставших им пользоваться как постоянным языком, знание его все же было обязательно. Чтобы составить себе точное и живое представление о лингвистической обстановке во Фландрии до конца правления Гюи де Дампрьера, достаточно перелистать наугад какой-нибудь тогдашний сборник документов или реестр. Здесь встречаются вперемежку тексты на латинском, на французском и на фламандском языках, и подобно тому, как от историков Фландрии требуется теперь знание этих трех языков, так оно требовалось в самой Фландрии 600 лет тому назад от всех чиновников и государственных писцов¹.

Несмотря на свое необычайно широкое распространение среди дворян, представителей крупной буржуазии, чиновников и даже богатых крестьян², французский язык не проник в гущу народных масс. Низшие слои городского населения, как и крестьяне, продолжали говорить по-фламанд­ски. Так, например, из ипрских архивных актов видно, что в XIV веке городские низы в те периоды, когда они захватывали муниципальную власть, заменяли французский язык в административных делах фламан­дским³. Словом, французский язык был в XIII веке во Фландрии языком двора, дворянства и деловым языком. Если в XIII веке благодаря ему в военный, юридический и торговый лексикон проникло множество чу­жеродных слов, то в отличие от того, что имело место в Англии, он не изменил, по существу, ни повседневного, ни литературного языка. Он не исказил их, а стал рядом с ними⁴.

Подобное существование в одной и той же стране двух языков, на каждом из которых говорила одна часть населения, не могло, разумеется, не вызвать довольно серьезных затруднений. В 1175 г. папа Александр III подтвердил старое обычное право гентцев вести тяжбы по церковным

¹ тт „ .

Часто в тексте одного и того же допроса, показания свидетелей оказываются

написанными то по-французски, то по-фламандски. См. пример этого у Warn-

koenig, Flandrische Staats- und Rechtsgeschichte, Bd. Ill, S. 94. Иногда даже в

одной фразе оба языка перемешаны друг с другом. Так, в изданном в Брюгге

в 1282 г. постановлении о государственных мерах веса можно прочесть: «sine

augmentione que contrepois dicitur... illam ponderationem que vulgo dicitur clofwichte».

Ср. также: Saint-Genois, Inventaire des chartes des comtes de Flandre, № 1231.

" Интересный в этом отношении пример см. Н. Duthilloeul, Douai et Lille au

XIII Siecle, p. 143 (Douaui, 1850).

G. des Marez, Note sur l'emploi de la langue francaist a Ypres в G. Kurfh, La

frontiere linguistique en Belgique, t. II, p. 109.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: