ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 27 глава

Wat waelsch is valsch is («Все французское — фальшиво»)

писал он и, сжегши то, чему некогда поклонялся, обратился к Винсенту из Бовэ, Петру Коместору, Томасу из Кантимпрэ, за полезными истинами которых не могут дать эти:

Факт этот засвидетельствован для Сент-Омера Готье Куанси, цитируемым те Винкелем (Те Winckel, Maerlant's werken beschouwd als spiegel van ХШ-e eeuw, 2-е изд., с. 19 (Гент, 1892).

...Scont waelsche valsche рое ten Die meer rimen dan si weten.

(«Прекрасные французские лукавые поэты, которые больше укладывают в рифмы, чем они знают».)

Не следует думать, будто презрение Марланта к «французским поэтам» объяснялось, как это утверждали некоторые, его враждебными чувствами к Франции¹. Он отвергал и осуждал книги, написанные по-французски, а не книги, написанные французами.

Он был проникнут даже подлинным энтузиазмом по отношению к этой родине литературы, и любопытно встретить у этого фламандского поэта, писавшего совсем незадолго до, битвы при Куртрэ, следующее торжественное восхваление правления Филиппа Красивого:

Riddersceep ende clergie Regneert onder die crone vrie, Cuisheit eere, tucht ende vrede Es daer meest in der werelt mede .

(«Рыцарство и духовенство свободно господствуют под сенью короны, и поэтому в мире процветают нравственность, честь, скромность и мир».)

Впрочем, эти похвалы объясняются очень просто, если вспомнить о тогдашнем притягательном действии парижского университета на Нидер­ланды. С тех пор как исчезли вместе с имперской церковью большие монастырские школы, Париж стал для Фландрии, как и для Лотарингии, подлинной столицей культуры³. Нельзя было найти такого мало-мальски образованного клирика, который не сидел бы в свое время у ног знаменитых учителей, преподававших на горе св. Женевьевы. Жилль ле Мюизи рассказывает, что в дни его молодости семьдесят шесть студентов из одного только города Турнэ слушали здесь лекции⁴. Основывались мно­гочисленные стипендии, чтобы позволить бедным школярам отправиться в Париж для окончания своего образования. Еще при жизни ван Марланта

Те Winkel, Maerlant's werken beschouwd als Spiegel van de XIII eeuw, p. 395). См. также W. De Vreese, Jacques van Maerlant, в «Biographie nationale publiee par l'Acalemie de Belgique», t. XIII, p. 64. «Если не говорить о его сооте­чественниках, то нет народа, который Марлант уважал бы больше, чем французов».

Я заимствую эти цитаты из те Винкеля, op. cit., с. 396.

Аббат аббатства Доброй Надежды, Филипп Гарвиг (умер 1182), говорит, что «Parisius honestam scientiam acquisivisse honestum est» (почетно приобрести в Париже честные знания).

Poesies de Gilles le Muisit, ed. Kervyn de Lettenhove, t. I, p. 106. Louvain, 1882. В 1472 г. в Ипре еще существовало «братство парижских школяров». /. Diegerick, Invenraire des chartes de la ville d'Ipres, t. VII, p. 166.

каноник Арнульф Мальдегем основал несколько таких стипендий в пользу молодежи из того самого округа Брюгге, откуда родом был поэт¹. Нидерланды посылали в Париж не только студентов, но и преподавателей, как например, Сигера из Брабанта, Генриха из Гента, Вильгельма из Мурбеке, Жилля из Лессина и Готфрида из Фонтана². Таким образом, наиболее выдающиеся люди страны отправлялись искать на берегах Сены арены, достойной их честолюбия, или их энергии, и легко понять почему; в следующем веке Яков Гиз, бывший свидетелем этой тяги бельгийских ученых в Париж, мог упрекать своих соотечественников в том, что они имели вкус только к «sciencias grossas atque palpabiles»³ (обширным и осязаемым знаниям). Марлант с трогательной решимостью и искренностью поставил себе целью передать светским людям ту науку, которая до тех пор была уделом только духовенства. Он был популяризатором — в полном смысле этого слова. Он писал по самым разнообразным отраслям человеческого знания: по естественной истории в «Der naturen Bloeme», политике и морали в «Heimelicheit der Heimelicheden», по священной истории в «Reimbibel» (Рифмованной Библии), по светской истории в «Spiegel historiael» (Зерцале истории). Работы эти были очень своевре­менны и приобрели немедленно огромную популярность: некоторые из них добились даже — и это, может быть, единственный случай в тогдашней фламандкой литературе — чести быть переведенными на фран­цузский язык⁴. Однако эти книги понравились бюргерской публике, для которой они предназначались, не только своим в известном роде педа­гогическим характером, но и заключавшимися в них добрыми советами, своим серьезным и благочестивым изложением. Поэт хотел, чтобы наука наставляла и морализировала, и, подобно всем моралистам, он черпал в ней доводы против разврата, овладевшего, по его словам, мирянами и духовенством. Его почти всегда твердый и трезвый язык достигает в этих случаях очень часто подлинного красноречия. Настроение Марланта было, по существу, глубоко христианским. Он никогда не поднимался до большей высоты, чем в стихах, посвященных после взятия Акры проповеди нового крестового похода, в своих «Van den lande van Overssee»

Bullet, de la Comm. royale d'Histoire, 5 serie, t. V, 1895, p. 109. Wauters, Bullet, de 1 Academie de Belgique, 2-е serie, t. XI, 1875, p. 358. О Сигере из Брабанта — см. недавно вышедшую работу П. Маноне (Р. Ма-nonnet, Siger de Brabant et l'Averroisme, latin au XIII-e siecle, (Friburg, 1899); о Готфриде из Фонтана — М. De Wulf, Etude sur la vie, les oeuvres et l'influence de Godefroid de Fontaines, Memoires in 8° de TAcad. de Belgique, 1904; о Жилле из Лессина, его же, — Le traite «De unitate formae» de Gilles de Lessines, Louvain, 1901; о всех вместе см. De Wulf, Histoire de la philosophic scolastique dans les Pays-Bas et la principaute de Liege, Bruxelles, 1894. Mon. Germ. Hist, bcnpt., т. XXXI, с 86.

P. Fredericq, Het brugsch fragment der fransche vertaling van Maetlant's «Wapene Martijn». Tijdschriit voor Nederl. taal-en letterkunde, 1884. Cp. G. Huet, La traduction francaise des Martins de Maerlant, в «Romania», 1900, p. 98 и далее.

и «Der kerken claghe». Впрочем, есть основания думать, что его крас­норечивые призывы к своим соотечественникам не встретили у них сочувствия. Бюргеры, наслаждавшиеся «Reimbibel» или «Spiegel historiael», отнеслись холодно к идее крестового похода, и ван Гелю удалось, несомненно, гораздо лучше выразить их настроения, когда он заявил, что разрушать замки рыцарей, грабивших купцов, столь же почтенная задача, как и сражаться за освобождение гроба господня¹.

Несомненно, очень преувеличивают влияние Марланта те, кто видит в нем идеолога фландрской демократии, нанесшей спустя несколько лет после его смерти решительное поражение французской армии под стенами Куртрэ. Действительно, Марлант не был вовсе политическим поэтом, и если он проповедывал простоту нравов, если он прославлял бедность и труд, то в этом следует видеть лишь общие места, встречающиеся у моралистов всех времен, а не нападки на городской патрициат, могущество которого было сломлено победой при Куртрэ. У него нельзя найти никакого следа тех социальных требований, которые были распространены в его время среди валяльщиков и ткачей больших городов. Но хотя Марлант и не породил ни Конинка, ни Заннекина, ни Артевельде, тем не менее он оказал решающее влияние на фламандский народ. Не в том смысле, что он окончательно освободил его от зависимости по отношению к французской литературе (в XIV веке выходило множество переводов, и еще при жизни Марланта Гейн ван Акен перевел Roman de la Rose -— Роман о Розе), но в том, что он сделал фламандский язык литературным языком, превратил его в язык, способный полностью выразить нацио­нальный гений. Он вполне заслужил звание «отца вех фламандских поэтов», которое дал ему Бундале. До конца Средних веков большинство писателей, оставивших глубокий след в нидерландской литературе, были его учениками, и если после его смерти для развлечения продолжали читать «французские книги», то в его произведениях фламандская душа впервые нашла нужную ей насущную пищу.

Искусство в Бельгии разделяло ту же участь, что и литература. Оно также со своей стороны испытывало влияние Франции, и наиболее оживленный центр его точно так же находился в валлонских областях страны.

Правда, в XII веке Льеж сохранял еще германские традиции своей школы. Строитель хора в Сент-Круа всецело находился еще под рейнским влиянием², и это же влияние можно распознать в работах эмалировщика Готфрида Клера. Но совсем иную картину мы наблюдаем в следующем веке. Архитектор, построивший динанскую церковь, вдохновлялся, по-ви­димому, реймским собором. Работы Гуго из Уаньи не имеют ничего общего с германским ювелирным искусством. Как бы велика ни была

См. выше, стр. 198. ²/. Helbig, L'art Mosan, t. I, p. 87. (Bruxelles, 1906).

его личная оригинальность, однако в его творчестве можно с полной очевидностью найти новые пришедшие из Франции формы, свидетель­ствующие о том, что процесс эволюции завершен¹.

Этот процесс еще значительно легче и раньше закончился в Турнэ, который по своему местоположению должен был скорее, чем Льеж, испытать на себе влияние Франции, да к тому же Турнэ, в отличие от Льежа, не зависел от имперской церкви. Через Турнэ готическое искусство Франции распространилось в Бельгии, подобно тому, как романское искусство Германии проникло в него через Льеж. Оно здесь вполне завладело скульптурой² и подчинило своим принципам архитектуру. Изу­мительные хоры, которые при епископе Вальтере Марвиском (1219— 1251 гг.) заменили романские хоры собора, были чисто французским произведением — по своему плану и методам постройки. Однако турнэская школа не ограничилась рабским копированием французского стиля³. Тес­нящиеся вокруг собора прекрасные церкви св. Якова, св. Николая, св. Марии-Магдалины и св. Квентина отличаются большой оригиналь­ностью. Со своей плоской абсидой, своими моноцилиндрическими столбами, своими копьевидными окнами без крестов и трилистников, своими не­прерывными верхними галереями боковых приделов, своими сквозными скульптурными украшениями, своим главным фронтоном с двумя башен­ками по бокам, украшенными тонкими колонками, они являются образ­чиками того полного грации и изящества типа, который можно узнать сразу с первого же взгляда.

Турнэский стиль быстро распространялся повсюду, куда проникали камни из каменоломен Турнэ. Его можно встретить в Валансьене, в восточном Генегау, во Фландрии, за исключением приморской части ее⁵,

'ibid., p. 92.

R. Koechlin, La sculpture beige et les influences francaises aux XIII et XIV

siecles. Gazette des Beaux-Arts, 1903.

з

Об этой школе см. Л. Клоке (L. Cloquet) в «Compte-rendu des travaux. du congres archeologique tenu a Toumai du 5 au 8 aout 1895, p. 368 и далее, который, однако, по-моему, преувеличил значение ее.

Эти камни благодаря своему превосходному качеству употреблялись скульпторами повсюду в Нидерландах. В 1284—1285 гг. городской совет Дордрехт купил их для строительства городских торговых рядов. Dozy, Stadsrekeningen van Dordrecht, стр. 14, (Гаага, 1891). Однако в Голландию попадали также камни из долины Мааса. Материал для колонн гаагского «Binnenhof» доставлен был из Намюрской области. Было бы интересно установить, работали ли над ними намюрские художники, как это мы знаем, практиковалось с камнями из Турнэской области. Действительно, камни из Турнэской области могли бы попасть в этот очень отдаленный от Шельды район лишь по суше, что слишком удорожило бы их. Прекрасный песчаник, служивший для облицовки фасада Ипрских торговых рядов, был привезен из окрестностей Бетюна по рекам Скарп и Лис до Варнетона. Турнэский камень использовали лишь для скульптур. Впрочем, как мы увидим в дальнейшем, в Западной Фландрии, где главным образом употреблялся кирпич, камнями пользовались лишь в исключительных случаях.

и даже в Голландии. Неоспоримые признаки его можно найти в церкви св. Николая и св. Иоанны¹ в Генте, и его главные мотивы легко распознать в мотивах брюггских памятников, построенных до середины XIV века. К сожалению, мы не знаем имен художников, которым принадлежали во Фландрии сооружения, сделанные в правление Иоанны и Маргариты Константинопольской, когда архитектурная деятельность была особенно оживленной. Сохранилось имя только одного из них, именно валлона Арну из Бинша, творца прекрасной церкви Паммельской Божьей матери в Оденарде. Почти бесспорно, что валлонские же архитекторы были строителями других каменных памятников в графстве. Таким образом, страна, доставлявшая строительный материал, продолжала по-прежнему доставлять также и художников, пользовавшихся мм в своей работе. Впрочем, вряд ли можно сомневаться в том, каким успехом пользовались турнэские архитекторы в долине Шельды, если известно, что еще в XIV веке художники этого города работали над сооружением гентской башни и брюггской ратуши.

В отличие от Фландрии, Брабант не испытал турнэского влияния. Обладая богатыми каменоломнями, он не нуждался в привозном камне из других стран и потому избавился от наплыва чужеземных архитекторов. В связи с этим его памятники имеют совершенно иной вид, чем памятники Фландрии. Хотя хоры церквей св. Иоанна — в Генте и св. Гудулы — в Брюсселе построены в одно и то же время, но они, бесспорно, принадлежат двум различным школам. Этой самостоятельностью брабан-тской архитектуры объясняется блестящая участь, выпавшая на ее долю. Начиная с XV века она распространилась повсюду в Нидерландах, покрыв их замечательными зданиями.

Приморская Фландрия, бывшая, подобно Брабанту, тоже независимой от турнэской школы, стала, как и он, колыбелью самостоятельного и оригинального искусства. Здесь строительные материалы тоже имели решающее влияние на развитие архитектуры. Тесаный камень, отправ­лявшийся по Шельде, не мог попасть в эту страну, расположенную к югу от устья великой реки. Поэтому здесь пришлось обратиться к кирпичу. Конечно, местные архитекторы вдохновлялись повсюду фран­цузскими или турнэскими образцами, но употреблявшийся ими материал заставлял их прибегать к новым комбинациям, придававшим церквям этой области, например — церквям в Дамме, Арденбурге и Ливеге, совершенно своеобразную физиономию. Потребление кирпича должно было породить отличавшиеся фантазией и изяществом произведения, особенно в области орнамента. Украшения стен зернохранилища в Тер-Досте, построенного в XIII веке, предвещали уже появление тех очаровательных фронтонов,

В настоящее время церковь св. Бавона.

которые еще и в настоящее время радуют взор путника на улицах Брюгге, Ипра и Гента.

Большинство церквей, сооруженных: во Фландрии в XIII веке, было приходскими церквями. Построенные на средства жителей, они свидетель­ствуют о богатстве и могуществе больших городов страны. Однако они не являются еще наиболее ярким проявлением этого процветания; подлинное свое выражение любовь горожан к блеску нашла в гражданских памятниках. Если во Франции, Германии и Англии можно встретить церкви, значительно превосходящие нидерландские храмы благородством своих линий и гармонией пропорций, то зато мы тщетно стали бы искать здесь зданий, могущих соперничать с Брюггским и особенно с Ипрскими торговыми рядами. Здесь мы имеем перед собой совершенно новое искусство, ничем никому не обязанное. Фландрия нигде не заимствовала образцов тех грандиозных и строгих сооружений, практическое назначение которых так удачно сочетается с их характером, захватывающим по своему героизму и величию. Это — творения того городского гения, который наложил свою печать и на литературу, освободив ее от рабского подражания французским образцам. Но результаты, достигнутые в искусстве, были еще более блестящими; свое наиболее бла­городное и характерное выражение фламандская культура XIII века нашла в сооружениях городских торговых рядов.

Этот очерк культуры Нидерландов в XII и XIII вв. был бы неполон, если бы мы не закончили его несколькими беглыми указаниями на своеобразные проявления религиозного чувства в Бельгии в эту эпоху. Мы уже знаем, какого рвения достигала религия в XI веке и с какой силой она проявилась во время первого крестового похода и борьбы за инвеституру. Ее тогдашний мощный порыв сохранился затем в течение долгого времени. На протяжении более чем ста лет Бельгия оставалась рассадником крестоносцев и все более покрывалась сетью аббатств. Второй крестовый поход вызвал в Бельгии такой энтузиазм, что из некоторых местностей, как утверждают, ушла большая часть мужского населения. Теодорих Эльзасский четырежды отправлялся в святую землю; Филипп Эльзасский — умер в ней в 1191 г.; Балду-ин IX — играл в четвертом крестовом походе ту же роль, что Готфрид Бульонский в первом.

В то же время непрерывно продолжалось создание новых монастырей. Не одни только князья стремились строить их. С ними соперничали дворяне и даже простые бюргеры. Новые ордена премонстрантов и цистерцианцев распространились из Франции в Бельгию с такой же быстротой, с какой в предшествующий период проник клюнийский орден. При жизни св. Бернара (умер в 1153 г.) в Бельгии было основано не менее семи цистерцианских монастырей*. Эти монастыри появились во

' С. Vacandard, Vie de S. Bernard, t. II, p. 401, 402 (Paris, 1895).

всех частях страны. Валлонская область перестала быть исключительным районом монастырей. Из Нидерландов новые ордена распространились в Германии, и колонии бельгийских монахов заселили по ту сторону Рейна не одно цистерцианское аббатство¹.

Религиозное чувство было не менее сильно в городах, чем в сельских местностях, но оно приняло в них особую форму. Горожане пытались с ранних пор освободиться от вмешательства аббатств в свою религиозную жизнь, подобно тому, как они старались освободиться от вмешательства феодалов в свою экономическую и юридическую жизнь. Они хотели сами назначать священников своих приходов, учителей своих школ. С XII века патриции стали строить часовни, которые они пытались превратить в общественные церкви. Уже в XI веке у гильдий были свои капелланы. Вскоре возникло множество всякого рода религиозных братств. Число больниц росло с неслыханной быстротой.

В противоположность старым монастырям и капитулам, к которым относились с явной враждой, нищенствующие ордена были приняты с энтузиазмом. Не было такого мало-мальски крупного города, который не имел бы уже с первой половины XIII века своих францисканских и доминиканских монастырей, и в борьбе этих орденов против белого духовенства и старых монастырей общественное мнение стояло на стороне новоприбывших. Последние стали активно вмешиваться в городскую жизнь; они проповедовали в городских церквях; они сопровождали городские армии в качестве священников, наконец, один из них оставил нам наиболее волнующий и наиболее правдивый рассказ о предстоявшей вскоре фландр­ским городам героической борьбе с Францией². Одушевлявший его де­мократический дух можно было встретить и у его собратьев. В начавшейся в XIII веке борьбе между патрициями и ремесленниками их симпатии были явно на стороне бедноты, подлинными духовными руководителями которой они стали³.

Свободомыслие, характерное для религиозного чувства в городах, не­безопасно было для правоверия. В этих оживленных, полных движения местах, где сталкивалось такое множество людей совершенно различных положений, само религиозное рвение могло легко толкнуть на путь ереси.

Ересь распространилась так же, как само христианство во времена Римской империи среди городских купцов и ремесленников. С XII века значительная часть ткачей стала увлекаться подозрительными, с точки зрения ортодоксии, учениями. В Антверпене пропагандой манихейских

Inama Sternegg, Deutsche Wirtschaftsgeschichte, Bd. II (Leipzig, 1891).

Автор «Гентских анналов», бывший гентским францисканцем.

В 1275 г. приор доминиканцев заверял графиню Маргариту, что принятые ею

меры против патрицианского эшевенства города Гента были продиктованы «bona

conscientia et propter bonum» («добросовестно и для блага»). Warnkoenig.

Flandrische Staats-und Rechtgeschichte, Bd. II, S. 70.

10 Зак 4468

идей среди населения занялся Танхельм, и в течение всего XII века еретические учения, подобно плохо потушенному пожару, непрерывно вспыхивали — то в одном, то в другом месте¹. Социальные и моральные потрясения, вызванные движением городов, в достаточной мере объясняют это положение вещей. Впрочем, духовенство смело выступило против опасности. Мужественные священники поставили себе задачей пропове­довать Евангелие и преподавать нравственные истины народу. Они всту­пили в тесное общение с народом, составляли для него на народном языке духовные песни, принимали участие в его воскресных развлечениях. Таков был, например, в Льеже, Ламберт Косноязычный, эта чрезвычайно своеобразная и в равной мере привлекательная и характерная фигура. Он осуждал заморские паломничества, стоящие слишком дорого, и ставил гораздо выше их раздачу милостыни и любовь к униженным. Он утвер­ждал, что менее грешно трудиться в воскресенье, чем присутствовать на представлениях фигляров, предаваться пляскам и пению на площадях перед церквями и на кладбищах². Эти проповеди принесли свои плоды. В XIII веке опасность была предотвращена, и в дальнейшем речь шла лишь о спорадических вспышках ереси в Дуэ и в Аррасе, являвшихся мелкими и не имевшими никаких последствий эпизодами.

Пропаганда Ламберта Косноязычного и его подражателей характерна для того тревожного и смутного периода, которым сопровождалось об­разование городов. Наиболее яркими представителями успокоившегося и вернувшегося к ортодоксии городского благочестия были бегинские об­щины. Первыми бегинками были вдовы или девушки, которые, не приняв монашества, предавались молитвам, умерщвлению плоти и уходу за боль­ными. Их мы встречаем с XII века в городах, где избыток женского населения обрекал многих на безбрачие. Самым совершенным образцом их была Мария из Уаньи, которая после нескольких лет брака разошлась с мужем, посвятила себя долгое время уходу за прокаженными и под конец поселилась с несколькими подругами около маленького монастыря Уаньи в Намюрской области, где ее образ жизни поразил Якова Витри³.

P. Fredericq, Gaschiedenis der inquisitie in de Nederlanden, c. 10 и ел. (Гент, 1892").

P. Fredericq, Les documents de Glasgow conceraant Lambert le Begue, Bulletin de l'Academie de Belgique, 3 derie, t. XXIX [1894]. Ламберт проповедовал «textores et pellifices» (ткачам и кожевникам). Он перевел для них романскими стихами жизнь пресвятой девы и деяния апостолов, в подражание некоему «magister Flandrensis» (магистра Фландрии), переведшему тоже для народа книгу псалмов. У нас сохранился от Ламберта «Antigraphum», опубликованный А. Файеном в 1899 в Bulletin de la Commission royale d'Histoire. Позднее П. Мейер (Romania, oct. 1900) указал на существование на романском языке молитвенника и календаря, составленных тем же Ламбертом. Он написал ее биографию, напечатанную в. «Acta Sanctorum» болландистов, июнь, т. IV. Это один из поучительнейших документов по истории религии в Нидерландах в XIII веке. Множество интереснейших анекдотов по этому вопросу

Эти мистически настроенные женщины, число которых с начала XIIIвека сильно возросло во всей валлонской области, стали объединяться. Так возникли бегинские общины. По-видимому, первая из них была основана в Льеже Ламбертом Косноязычным, имя которого осталось за сгруппи­ровавшимися вокруг него «бегинками»¹.

Общины бегинок тотчас распространились в городах, где они вскоре утратили свой аскетический характер и приспособились к потребностям городской жизни. Они по-своему способствовали здесь разрешению «жен­ского вопроса».

Бегинки не давали вечных обетов. Они могли вернуться в свет и выходить замуж. Их образ жизни не был исключительно созерцательным; если их средства не позволяли им вести независимый образ жизни, то они прибегали к ручному труду. Многие бегинки занимались в XIIIвеке прядением шерсти, другие — обучали детей из бюргерских семей².

Бегинские общины достигли в середине XIIIвека невиданного расцвета. Из валлонских частей страны, где они возникли первоначально, они вскоре распространились во фламандские области, проникнув здесь даже в самые небольшие города. Так, например, во Фландрии до 1275 г.бегинские общины существовали в Генте, Брюгге, Лилле, Ипре, Арден-бурге, Оденарде, Исендике, Остбурге, Дамме, Гистелле, Куртрэ, Дейнзе, Алосте, Термонде и т. д.³ Создание бегинских общин вызвало вскоре появление бегардов (beghini), которые были отмечены в Брюгге уже в 1252 г. Они жили согласно уставу св. Франциска или св. Доминика, и

можно найти еще у Цезаря Гейстербахского в «Dialogue Miraculorum» и в «Bonum universale de apibus» Томаса из Кантимпрэ. Любопытно отметить, что обычай перебирать четки возник, по-видимому, в XII веке, в религиозных конгрегациях Генегау.

Vita Odiliae (Fredericq, Corpes etc., t. II, p. 33), написанная при жизни Ламберта объясняет таким именно образом происхождение названия бегинок. Впрочем, эта этимология всеми принята, и, хотя я не могу признать ее бесспорной, тем не менее я не вижу теперь серьезных оснований отвергать ее, как я это делал раньше. Не подлежит, по-моему, сомнению, что происхождение бегинских общин не является столь исключительно делом Ламберта, как это принято думать. Мы видели, как распространен был мистицизм среди генегауских женщин. Томас из Кантимпрэ (Bonum universale de apibus, т. II, с. 51), со своей стороны, сообщает, что бегинажи возникли в Нивелле. Поэтому возможно, что их название следует производить от имени св. Бегги, сестры св. Гертруды, патронессы этого города. Бегинские общины появились в XII веке, но слово «beghina» встречается лишь с XIII. Грамота, упоминающая об их существовании в Вильворде в 1065 г. (Miracus, Op. dipl., t. II, p. 948), представляет собой подделку, сделанную два века спустя.

О занятиях и социальной роли бегинок см. один документ от 1328 г. у P. Fredericq, Corpus documentorum inquisitionis Neerlandicae, т. I, c. 176 (Гент, 1889).

Van Lokeren, Chartes et documents de Saint-Pierre, t. I, p. 375. Для Брабанта см. Wauters, Jean I, p. 378.

занимались ткачеством¹. Менее многочисленные, чем бегинки, оНи рас­пространялись, подобно им, в других странах и проникли в Германию и Францию. Таким образом Нидерланды, с давних пор получившие от своих южных соседей новые монашеские ордена и новые стимулы духовной жизни, передали им, в свою очередь, новый институт, родившийся на их почве из взаимодействия их общественных сил.

О них см. Cilliodts Van Severen, Inventaire des archives de l'ancienne Ecole Bogaerde a Bruges. Введение (Bruges, 1899).

КНИГА ТРЕТЬЯ

БОРЬБА

МЕЖДУ ФЛАНДРИЕЙ

И ФРАНЦИЕЙ

В летописях Нидерландов внимание историков и интерес читателей прежде всего привлекают к себе особенно XIV и XVI столетия. Дей­ствительно, оба они отличаются одинаковыми чертами — героизмом и страстной энергией. Но сходство не ограничивается только этим. Рево­люция XVI века была национальным и религиозным движением. В про­тивоположность ей революция XIV века происходила на социальной почве. Она была совершенно чужда национальной идее, и участники ее совершенно и не помышляли об изменении политического строя Нидер-, ландов и объединении их различных территорий в одну общую родину. Было бы глубоко ошибочным считать Якова Артевельде предтечей принца Оранского.

Однако есть все основания придавать особое значение XIV веку. Развернувшаяся тогда внутри страны ожесточенная социальная борьба повлекла за собой величайшие политические последствия. Она привела к полувековой войне между Фландрией и Францией, закончившейся окон­чательным крахом анексионистской политики, которую капетингская мо­нархия преследовала со времени Филиппа-Августа. В связи с этим Фландрия имела в XIV веке решающее влияние на судьбу Нидерландов. Благодаря своему упорному сопротивлению Франции она избавила их от участи, которая, казалось, была им суждена в конце XIII века. Филипп Красивый был последним французским королем до Людовика XI, серьезно угрожавшим границам Бельгии: вместе с ним исчезла исключительная гегемония Франции над Бельгией, установившаяся после битвы при Бувинё.

Как это наблюдалось и раньше, политические события, развернувшиеся в XIV веке, были тесно связаны с общей историей Европы. Предос­тавленная своим собственным силам, Фландрия, разумеется, не сумела бы оказать сопротивления своему сюзерену. Но, как и во времена Феррана Португальского, она заключила союз с Англией, и подобно тому как битва при Бувине поставила ее в зависимость от Франции, так сражения при Слейсе, Креси и Азенкуре избавили ее надолго от опасности того ига, которое она сбросила с себя после сражения при Куртрэ.

Но Фландрии удалось сохранить свою независимость лишь ценой тяжелых утрат. При Филиппе-Августе она потеряла Артуа, при Филиппе Красивом — валлонскую Фландрию. Лилль и Дуэ вышли из того объединения больших городов, которое в течение столь долгого времени задавало тон культуре страны, и графство перестало быть двуязычной областью. С другой стороны, приобретение домом д'Авенов Голландии и Зеландии непосредственно связало с южными областями эти территории, которые до тех пор почти не имели сношений с ними. Таким образом, политическая жизнь Нидерландов приняла более отчетливо фламандский характер, а французское влияние в них соответственно уменьшилось.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: