ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 34 глава

В Голландии он назывался Вильгельмом III.

Тем не менее отношения между Генегау и Голландией, установившиеся благодаря династической унии, сильно содействовали проникновению в нидерландский язык французских слов. Г. Сальверда де Грав показал (Les mots dialectaux du francais en moyen neerlandais, в Romania, t. XX [1901], p. 65 и далее), что большинство этих заимствований почерпнуто из генегауского наречия.

обуздывались буйные нравы дворянства', а города достигли невиданного дотоле благосостояния.

Внешняя политика Вильгельма I был не менее успешной, чем его внутренняя политика. Мир, заключенный им в 1323 г. с Людовиком Неверским, оказался в итоге исключительно выгодным для него, ибо взамен пустых устаревших претензий на имперскую Фландрию, он получил реальное и бесспорное обладание Зеландией. С тех пор он всегда — если исключить только его кратковременное участие в коалиции 1333 г. против Брабанта, объяснявшееся его антипатией к герцогу — тщательно "* избегал вмешательства в распри своих соседей. Соблюдавшийся им ней­тралитет, не вызывая ни в ком подозрения, позволил ему повсюду усилить свое влияние и свой авторитет. В 1323 г. он заключил монетный договор с Брабантом, а позже — в 1334 г. — он получил руку Иоанны, наследницы герцогства, для своего сына; он был посредником в кровавой борьбе, происходившей в Льежской области между епископом и городами. Он был интимным советником и союзником графа Гельдернского и мог рассчитывать на преданность епископов Камбрэ и Утрехта.

Эта политика нейтралитета, столь плодотворная в Нидерландах, ока­залась еще более выгодной во внешних сношениях. Вильгельм был сначала, как и его отец, союзником и почти подзащитным Франции. Эта политика, вызывавшаяся его положением по отношению к Дампьерам, потеряла, разумеется, всякий смысл после мира 1323 г. Не имея оснований бояться больше Фландрии, граф мог отныне обходиться без поддержки фран­цузского короля, и, если он остерегался порвать с ним, то во всяком случае с этого времени он обнаруживал по отношению к нему полнейшую независимость. В следующем году германский император, Людовик Ба­варский, возложил на него деликатную миссию: выяснить точные границы между Францией и Империей вдоль Генегау¹. Впрочем, к этому времени хорошие отношения между Людовиком и Вильгельмом успели уже ут­вердиться. В 1314 г. граф присоединился к сторонникам баварца и получил в награду за это торжественный отказ от притязаний на Голландию и Зеландию, завещанных Альбрехтом Австрийским германским государям². Впрочем, с этих пор он ограничивался чисто платонической преданностью, стараясь не быть втянутым в религиозно-политические смуты, потрясавшие тогда Империю³, и не поссориться ни с папой, ни с Францией из-за дела, интересовавшего его лишь постольку, поскольку оно могло быть выгодным для него. Он продолжал придерживаться этой линии поведения даже тогда, когда Людовик в самый год своего отлучения от церкви

Monuments pour servir a l'histoire des provinces de Hainaut. Namur et Luxembourg, t. Ill, p. 154 Bruxelles, 1876).

² Ibid., p. 43. K. Kunze, Die politische Stellung der niederrheinischen Fursten in den Jahren 1314-1334 (Gottingen, 1880).

(1324 г.) вступил в брак с его дочерью Маргаритой. Это отлучение не только не повредило Вильгельму, но, наоборот, оказалось ему на руку, ибо папская курия, боясь, чтобы он не примкнул к партии своего зятя-императора, стала выказывать ему с тех пор совершенно исключи­тельное благоволение. Так, граф получил в 1327 г. разрешение, необхо­димое для брака его дочери Филиппины с молодым английским королем Эдуардом III.

Этот брак, скрепивший старый союз дома д'Авенов с Плантагенетами, не был простым делом случая. Уже в первые годы своего правления Вильгельм, руководствуясь торговыми интересами голландских городов, должен был завязать тесные сношения с Англией. Поэтому когда королева Изабелла, спасаясь от своего мужа Эдуарда II, появилась на материке со своим сыном, то она прежде всего обратилась к графу Генегаускому с просьбой помочь ей в ее смелой попытке низвергнуть Эдуарда и посадить на трон принца Уэльского. Вильгельм без всяких колебаний обещал ей свою помощь. Он предоставил в ее распоряжение блестящее. генегауское рыцарство и суда своих портов. Известен успешный исход этого предприятия, которым руководил Иоанн Бомонский (сентябрь 1326 г.) и известно также то, как Эдуард III получил корону, отнятую у его отца. Брак с Филиппиной в Иорке (25 января 1328 г.) явился наградой за услуги Вильгельма.

С тех пор последний, будучи в одно и то же время тестем германского императора и английского короля, пользовался авторитетом, какого не имел до тех пор ни один из нидерландских государей. Он призван был играть среди них важнейшую роль в начале Столетней войны. Но это великое событие задело не только бельгийских князей. Оно слишком близко затрагивало интересы городов, так что они не могли остаться в стороне и вынуждены были принять в нем участие, вмешавшись в связи с этим еще раз в большую политику.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГОРОДА В XIV ВЕКЕ

XIV век, начавшийся победой фландрских цехов при Куртрэ, закончился их разгромом при Вест-Розебеке (27 ноября 1382 г.). В промежуток между этими двумя датами города продолжали оставаться на политической авансцене в южных Нидерландах. История этих областей сохранила нам наряду с именами князей имена множества вождей и трибунов бюргерства: Николая Заннекина, Вильгельма Де Декена, обоих Артевельде, Иоанна Гейенса, Франца Аккермана, Петера Коутереля, Петера Андрикаса и многих других. Руководители городской политики выступили теперь от­крыто; они вышли из безвестности, скрывавшей их от нас почти в течение всего XIII в., и это обстоятельство убедительнее всего доказывало уси­лившееся значение городской политики и все более проявлявшийся ею индивидуализм.

Но города XIV века коренным образом отличались от того, чем они были в предыдущий период. В каждом из них на место власти патрициата стала власть цехов, на место исключительного влияния крупных купцов и рантье (otiosi) влияние ремесленников. Нигде в Европе, за исключением Северной Италии, возникновение и рост городов не были столь быстрыми, как в Бельгии. Точно так же только во Флоренции можно встретить нечто аналогичное тому, чем они стали с этого времени. Как и в могущественной тосканской республике, не только политический вопрос делил здесь партии на враждебные лагеря, но демократическая революция, развертывавшаяся здесь, осложнялась социальной проблемой. В этих рабочих городах извечная проблема, раздирающая промышленное общество, возникла с давних пор, и они пытались по-своему решить ее. Бельгия являлась тогда, более чем когда-либо, опытным полем для Европы. Поражения или победы народной партии встречали более сочувственный отклик, чем где-либо, в этих больших городах, где борьба интересов и страстей происходила среди населения более многочисленного и более пронизанного резкими противоречиями, чем где-либо в другом месте. Казалось, будто общая судьба всех бедных и униженных разыгрывается в волнующей трагедии, ареной которой они являлись. И нетрудно понять

тот страстный интерес, с каким во Франции Этьен Марсель, а затем — парижские и руанские «Maillotins» следили за перипетиями восстания гентцев против Людовика Мальского, а также и то, что кельнские ткачи немедленно переняли режим, созданный победившими льежскими ремес­ленниками после их торжества в 1393 г. над патрициями¹. Могучая сила движения, сотрясавшего города, была так велика, притяжение, оказывав­шееся им, так сильно, что оно перекинулось даже в деревню и вызвало во Фландрии грозное аграрное восстание, задолго до французской Жакерии и восстания Уота Тайлера в Англии.

Интерес, представляемый бельгийскими городами XIV века, заклю­чается не только в их внутренней истории. Хотя они и растратили бесконечно много сил на ожесточенную партийную борьбу, тем не менее у них все же осталось еще достаточно энергии для того, чтобы бороться со своими сюзеренами и соседями, чтобы господствовать над деревней, чтобы вырвать у своих государей исключительные привилегии и, наконец, чтобы установить в различных территориях политический строй, отводив­ший исключительное место их влиянию. Они вмешивались даже в об­щеевропейские дела, и постоянные попытки английских королей обеспечить себе их помощь в борьбе с Францией красноречивее всего свидетельствуют об их могуществе.

Хотя городские революции XIV века повсюду вызывались в основном одними и теми же причинами, однако в различных областях страны они имели свои своеобразные особенности. В Льежской области революция протекала иначе, чем в Брабанте, в Брабанте — иначе, чем во Фландрии; чтобы понять все значение ее, необходимо сначала изучить ее в ее различных проявлениях.

I

Начало демократической эры в нидерландских городах можно дати­ровать с «Брюггской заутрени» (17 мая 1302 г.). Правда, мы уже видели, что и до этого события шла борьба между ремесленниками и патрициями, minores и majores, причем первые вели борьбу во имя завоевания власти, вторые —- во имя сохранения ее. Но нигде еще усилия народа не привели к положительным результатам. Неожиданная победа брюггцев над коалицией французского короля с патрициями, и последо­вавшее тотчас же за этим падение олигархического режима во Фландрии, воодушевило ремесленников других частей Бельгии. Оно внушило им впервые сознание своей силы, и немедленно же в Брабанте и в Льежской

К. Bader, Beitrage zur Geschichte des Kblner Verbundbriefes, s. 27 u. t. (Darmstadt, 1896). Cp. Fr. Lau, Entwicklung der Kommunalen Verfassung und Verwaltung der Stadt Koln bis zum Jahre 1396. S. 160, Anm (Bonn, 1898).

области простонародье, точно по приказу, поднялось, охваченное единым порывом¹.

Это восстание имело неодинаковые результаты в Брабанте и Льежской области. Сурово подавленное в герцогстве, оно, наоборот, явилось в епископском княжестве исходным пунктом периода волнений и конфликтов, придающего этой области в истории XIV века почти такой же интерес, как и Фландрии. Валлонская демократия — с берегов Мааса и фла­мандская демократия — с берегов Шельды раскрывают перед нами благодаря разнообразию своих тенденций и различию своего устройства и среды, в которой они возникли, почти полную картину всех форм городского народного движения в этот период средневековья.

Среди бельгийских городов Льеж, как мы знаем, в течение долгого времени выделялся своей совершенно особой физиономией. До конца XIV века, когда стали эксплуатироваться его угольные копи, Льеж не знал крупной промышленности, и торговля его вплоть до того же времени значительно уступала торговле Маастрихта, имевшего возможность бла­годаря своему более благоприятному положению использовать транзитную торговлю между прибрежными портами и рейнской долиной. Но у Льежа нашлись другие источники для компенсации этих неблагоприятных обсто­ятельств. Столица обширнейшего диоцеза Бельгии, объединявшая в своих стенах семь соборов, два больших аббатства и бесчисленное множество церквей, Льеж обязан был своей ведущей ролью не природе, а истории. Благодаря клирикам, монахам, тяжущимся жизнь кипела здесь ключом. Правда, она была очень отлична от жизни мануфактурных центров Фландрии и Брабанта, но не менее активна. В стенах Льежа, в отличие от Гента и Лувена, нельзя было встретить тысяч ремесленников, живущих суконной промышленностью²; но его купцы всегда имели обширную

«Hoc anno [1302] populares contra insignes quasi universaliter eriguntur ubique. In Brabantia tamen insurgerent supplantantur, sed in Flandria et Leodio longo tempore restiterunt». («В этом году [1302] народ повсюду восстал против знатных. Однако в Брабанте мятежники были разбиты, во Фландрии же и в Льеже они долго сопротивлялись».) Hocsem, Gesta episcop. Leod., т. II, с. 337. Ср. Gesta abbat. Trudon, ed С. de Barman, t. II, p. 232 Liege, 1877). В Турнэ 31 августа 1302 г., т. е. через несколько недель после битвы при Куртрэ, некий Иоганес Кварес был заключен «в яму» за то, что он сказал, будто «ceskeuns devroit avoir autant d'avoir li uns que li autres» («каждый должен обладать таким же состоянием, как и всякий иной»). Я обязан знакомством с этим интересным текстом, взятым из рукоп. 216 fol. 87 г библиотеки Турнэ, любезности г. Лео Верье.

В XIII веке несколько льежских купцов поехали закупать шерсть в Англию (Hbhlbaum, Hansisches Urkundenbuch, Bd. Ill, s. 406). Но льежская суконная промышленность не могла развиваться из-за брабантской и фландрской конку­ренции. В XIV веке льежские ткачи имели лишь чисто местное значение. В 1344 г. они предложили епископу Адольфу Маркскому помощь в его борьбе с городской общиной, если он, со своей стороны, согласится на уничтожение ярмарки, созданной в 1339 г., «ибо она приводит к понижению цен на сукно»

клиентелу благодаря духовенству и многочисленным, постоянно жившим, в городе иностранцам, и были поставлены здесь в гораздо более бла­гоприятное положение, чем в любом другом месте. Большинство населения составляли ремесленники и лавочники, имевшие свои собственные домики и ведшие независимое существование.

На основании этого специфического характера льежской мелкой бур­жуазии легко сделать соответствующие выводы о характере тамошнего патрициата. Действительно, отсутствие наемных рабочих в Льеже свиде­тельствует об отсутствии здесь того класса работодателей, из которого складывалась во Фландрии и в Брабанте городская аристократия. Пат­риции Льежа являлись, скорее, розничными торговцами сукна, подобно германским Gewandschneider, или банкирами, получавшими крупные при­были благодаря денежным затруднениям церковных учреждений города и епископства, обремененных огромными долгами, как это характерно было для большинства крупных земельных собственников во второй половины Средних веков. Несмотря на скудость наших источников, мы можем предположить с большой вероятностью, что в XIII и отчасти в XIV вв. Льеж был, подобно Аррасу, городом банкиров¹. В то время как во Фландрии патрициев упрекали в снижении заработной платы и в угнетении рабочих, в епископском городе их обвиняли, главным образом, в финансовых плутнях и в темных ростовщических операциях².

С очень давних пор между ними и капитулом св. Ламберта, вокруг которого группировалась остальная часть льежского духовенства, разго­релась открытая вражда. Многочисленность и могущество этого духовен­ства делали его грозным противником, но к этому присоединялась еще помощь, оказывавшаяся ему мелкой буржуазией в его — то скрытой, то явной — борьбе с эшевенами и знатными родами. Гоксем, этот превосходный хронист, сохранил нам любопытное свидетельство, харак­теризующее умонастроение немалого числа каноников XIV века.

Взвесив достоинства и недостатки «oligarchia» и «democratia», он решительно высказывается в пользу последней, и, несмотря на аристо­телевскую форму, в которую он облекает свою мысль, можно полагать, что современные ему события оказали известное влияние на этот вывод³.

(Mathias de Lewis, Chronicon, ed. St. Bormans, p. Ill (Liege, 1865). Cp. de Chestret de Haneffe, Bullet, de il'Instit. archeol. liegeois, t. XXXIII, p. 43 (1893). D XV веке, сообщает Иоанн из Ставело Chronique, ed. J. Borgnet, p. 292 [Bruxelles, 1861]), в Льеже было лишь 120—140 ткачей.

В «Miroir des nobles de la Hesbaye» Якова де Гемрикура можно найти многочисленные сведения о множестве льежских патрицианских семей XIV века. Почти во всех имелись торговцы сукном и особенно банкиры. См. также С. de Borman, Les echevins de la souveraine justice de Liege, t. I (Liege, 1892). Hocsem, Gesta episcop. Leod., с 317, 328. Hocsem, Gesta episcop. Leod., с 283 et suiv.

Перед лицом своих противников льежские патриции не остались изо­лированными. Благодаря компетенции льежского суда эшевенов, прости­равшейся, в отличие от того, что было в других городах, на всю территорию княжества¹, они находились в постоянных сношениях с дво­рянством Газбенгау. Вскоре произошло сближение между патрицианскими семьями города и дворянскими семьями деревни. Это оказалось выгодным для обеих сторон, ибо если благодаря состоявшимся между ними вскоре бракам в рыцарское сословие вошло известное число разночинных семейств, то зато они принесли обедневшей деревенской аристократии богатства городских банкиров и купцов. Общность интересов все более сплачивала этот союз, в результате чего в начале XIV века произошли глубокие изменения в характере патрициата. С этого времени он явно и быстро утрачивал свой городской характер. Его члены переняли нравы и манеры рыцарства², приобрели поместья в окрестностях города и ввели множество дворян в состав бюргерства. Их ряды, в отличие от того, что наблюдалось в фландрских и брабантских городах, перестали пополняться за счет разбогатевших ремесленников, и патриции, насколько это было для них возможно, стали сливаться с классом, чуждым городскому населению по своим традициям и образу жизни. Это лишь усилило и без того много­численные недоразумения между патрициями и «простонародьем». Чем зажиточнее становились цехи, тем невыносимее делалось для них правление родовитых семей. Между патрициатом и народом возникла настоящая классовая ненависть; возраставшее высокомерие одних — непрерывно питало злобные чувства у других, и нужен был лишь подходящий повод, чтобы они прорвались наружу³.

Союз, заключенный патрициями с дворянством, был далеко не выгодным для них. Благодаря ему они оказались в конце XIII века вовлеченными в войну двух знатных семейств — Аванов и Вару, которая в течение 40 лет захватила все родовитые семьи страны, и под конец привела к почти полному истреблению газбенгауского рыцарства.

Таково было положение дел, когда появились известия о фландрских событиях. Тотчас же возникли беспорядки в Гюи, где сместили эшевенов⁴.

Это произошло потому, что льежские эшевены, став городскими эшевенами, не перестали быть гражданским судом князя-епископа. Надо заметить, что по мере того, как на протяжении XIV века, усиливалось демократическое движение, эшевены довольно быстро утратили свои муниципальные полномочия, ограничив­шись ролью судей, назначавшихся епископом. С 1324 г. они больше не появлялись в городском совете.

Относительно этого см. С. de Borman, Les echevins de la souveraine justice de Liege. Первым льежским патрицием, который получил титул рыцаря, был, по его словам, Иоанн Сюрле (1285—1312). Ibid., p. 97.

См. в Chronique de Jean d'Outremeuse, t. VI, p. 29, анекдот, ярко показыва­ющий, с какой ненавистью родовитые семьи смотрели на то, как ремесленники организуются в корпорации.

Hocsem, Gesta episc. Leod., с. 336. Ср. Bormans et Schoolmeesters, Cartulaire de l'eglise de Saint-Lambert de Liege, t. Ill, p. 29 (Bruxelles, 1898).

В Льеже разразились волнения среди цехов, на улицах произошла резня, и простонародье приступило революционным образом к выборам одного из двух бургомистров города¹. Застигнутые врасплох, патриции не решились оказать сопротивление, чтобы не вызвать и без того угрожавшее восстание. Но они уступили лишь силе, решивши про себя тотчас же восстановить свое исключительное господство в городе, как только возбуждение умов уляжется. Они попытались сделать это во время междуцарствия, после­довавшего за смертью епископа Адольфа Вальдекского (13 декабря 1302 г.), который по примеру Гюи де Дампьера был заодно с народом. Не считаясь с соглашением, установленным в 1287 г. между капитулом и городом (Paix des Clercs), они распорядились о взимании «fermete» (фирмы), налога, одинаково ненавистного духовенству и ремесленникам², а чтобы досадить своим противникам и резко подчеркнуть свою непри­миримую ненависть к демократии, с которой во Фландрии боролись французский король и «leliaerts», они дали своим сыновьям, которым было поручено взимание этого налога, характерное название «детей Фран­ции», pueri de Francia³. Эти провокационные выходки закончились жалким крахом. Духовенство и «простонародье» объединились для общего отпора. Первое наложило интердикт на город, а второе — осмелев под влиянием энергичного поведения мясников, взялось за оружие; перед отлучением духовенства и пиками простонародья «богачи» снова капитулировали. Цехи получили право назначать одного из бургомистров и иметь пред­ставительство в городском совете. С 1303 г. их имена впервые стали фигурировать в городских списках⁴.

Hocsem, ibid., с. 338. На первый взгляд, можно было бы думать, что назначение бургомистра от «простонародья» произошло лишь в 1303 г. Действительно, Гоксем заканчивает главу, в которой он рассказывает об этом следующими словами: «Peracta sunt haec, sede vacente, post mortem hujus Adolphi». («Это произошло после смерти названного Адольфа, когда епископский престол еще не был занят».) Но Адольф Вальдекский умер 13 декабря 1302 г. Однако разбираемая фраза относится, очевидно, лишь к последним событиям, о которых говорится в этой главе. Чтобы убедиться в этом, достаточно принять во внимание заглавие последней: «Quod hujus episcopi (Adolphi) tempore (1301—1302 гг.) fere ubique populares im majores insurrexerunt» («О том, что во времена этого епископа [Адольфа, 1301—1302 гг.] простонародье почти повсюду восстало против бога­чей») и синхронизм, устанавливаемый автором между восстанием льежцев и восстанием фландрцев, которое бесспорно относится к 1302 г. Об этом налоге см. Н. Pirenne, Hist, de la constit. de la ville de Dinant, p. 56 и далее (Gand, 1889). Hocsem, Gesta episc. Leod., с 337.

St. Bormans et E. Schoolmeesters, Cartulaire de Saint Lambert, t. Ill, p. 35. 29 апреля того же года капитул обещал льежской городской общине и цехам, как добрым «господам и друзьям», защищать их против «бургомистров, эшевенов и крупных буржуа города Льежа и их детей». Ibid., p. 33. Г. Курт в своем интересном очерке «L'entree du parti populaire au conseil communal de Liege en 1303», помещенном в Bulletin de l'lnstitut archeologique liegeois, t. XXXVI (1906), p. 193 и далее, пишет, что народная партия добилась назначения одного

Патриции должны были признать, что они недооценили силу своих противников. Они поняли, что им необходимо принять энергичные меры, чтобы вернуть себе утраченные позиции и выдержать борьбу, вспыхнув­шую, по примеру столицы, во всех «добрых городах» княжества. В Сен-Троне была организована гильдия арбалетчиков, целью которой было держать народ в повиновении¹. В то же время аристократическая партия, под влиянием примера союза фландрских «leliaerts» с Филиппом Красивым, постаралась обеспечить себе содействие брабантского герцога с целью «восстановить свое прежнее положение, или даже еще улучшить его по сравнению с тем, что было, когда восстало/ правящее теперь простона­родье»². Она сблизилась также с епископом Теобальдом Барским, который, будучи недоволен растущим влиянием капитула в делах управления, охотно принял их помощь. Таким образом, судьба самого управления страны стала зависеть теперь от исхода конфликта между патрициатом и цехами. Образовались два враждебных лагеря: с одной стороны — капитул и «беднота», с другой — епископ и «богачи», и борьба между ними должна была вот-вот разразиться. Но к моменту начала военных действий с цехами противная сторона заколебалась. Вместо того чтобы вступить в бой, они вступили в переговоры, и мир, заключенный в Воттеме, еще раз подтвердил победу ремесленников (1311 г.).

Смерть Теобальда Барского во время экспедиции в Италию германского императора Генриха VII (13 мая 1312 г.) послужила сигналом к столь долго оттягивавшемуся решительному столкновению. Согласно местной традиции, она делала необходимым назначение «мамбура», который должен был управлять страной до избрания нового епископа. Капитул св. Ламберта назначил для исполнения этих обязанностей своего главу — Арнульфа Бланкенгеймского; аристократия же высказалась в пользу графа Арнуль­фа V Аоозского. Ни поведение «простого народа», ни поведение пат­рициата, не могло вызывать в этом случае никаких сомнений. Первый тем энергичнее высказался за главу капитула, чем решительнее второй стал на сторону Арнульфа Аоозского. Последнему нетрудно было склонить газбенгауское рыцарство и «богачей» Льежа и Гюи к попытке насиль­ственного переворота.

Она произошла в ночь с 3 на 4 августа 1312 г. Пожар, устроенный «богачами» на мясном рынке, явился для их единомышленников, укрыв­шихся вне городских стен, сигналом к захвату города. Шум и пламя

из двух бургомистров города лишь между 29 апреля и 24 июля 1303 г. Но на основании рассказа Гоксема мне кажется очевидным, что один из них был назначен в конце 1302 г. Однако, по-видимому, бесспорно, что этот плебейский бургомистр не смог удержаться и что он снова появился официально в совете только в 1303 г.

¹ Ibid., t. Ill, p. 114.

² Ibid., t. Ill, _P. 73.

пожара разбудили горожан. Ремесленники ринулись к рынку, между тем как глава капитула собрал в соборе несколько каноников и свою домашнюю челядь, поспешно вооружил их и отправился вместе с ними на помощь народу. Прибытие этого неожиданного подкрепления решило исход дела. Среди каноников многие, подобно знаменитому Вильгельму Юлихскому, принадлежали к дворянству и были знакомы с военным делом. Они стали во главе народных отрядов, которым постепенно удалось оттеснить членов патрицианских семей и дворян к Пюблемонтскому холму. До­бравшись до церкви св. Мартина, эти несчастные, избиваемые, истощен­ные, теснимые со всех сторон горожанами, к которым присоединились' крестьяне из окрестностей города и углекопы из предместья св. Марга­риты, попытались спрятаться в этой церкви. Но ярость сделала толпу безжалостной. Здание храма подожгли, и в тот момент, когда солнце поднялось над этой «Льежской заутреней», пламя уничтожило церковь, стены которой обрушились на побежденных¹.

Эта катастрофа потрясла партию «богачей». Она отказалась от мести за смерть своих близких и от попыток борьбы — по крайней мере в данный момент — с этим «простонародьем», которое оказалось столь грозным. Заключенный 14 февраля 1313 г. в Англере мир ликвидировал политическую власть патрицианских семей². Отныне, чтобы быть членом городского совета, надо было записаться в какой-нибудь цех. Таким образом, городская конституция стала чисто народной конституцией.

Вскоре после Англерского мира епископская кафедра была занята Адольфом Маркским. У нас нет никаких оснований думать, что епископ неискренне признал его, однако едва лишь был заключен этот мир, как между ним и народом вспыхнула война. Было бы большой ошибкой думать — как это постоянно делали, — что война эта была вызвана систематической враждебностью князя к цехам. Что бы ни говорили, но ни Адольф, ни его преемники не обнаруживали первоначально антиде­мократических (если можно здесь употребить это выражение) принципов. Для них было совершенно безразлично, управляются ли города «богачами» или «беднотой», при условии, конечно, чтобы соблюдались их верховные прерогативы. Они готовы были предоставить горожанам организоваться по своему усмотрению, лишь бы они не выходили за пределы чисто городских интересов. Но как раз эту сферу интересов невозможно было точно отграничить. Княжеская власть и муниципальная власть слишком глубоко отличались друг от друга по своим тенденциям, чтобы их можно было примирить между собой. Территориальное государство, эта хаоти-

Hocsem, Gesta episc. Leod., с. 356, 357.

St. Bormans, Recueil des ordonnances de la principaute de Liege, t. I, p. 141 (Bruxelles, 1878). Интересно отметить, что в Утрехте с 1304 г. существовала довольно сходная конституция. См. 5. Muller, Recht en rechtspraak te Utrecht in de middeleeuwen, с 21 (Гаага, 1885).

(

ческая совокупность разнородных сил, классов и принципов, должно было пройти, до наступления состояния равновесия, через долгий период кон­фликтов, в которых князья и города неизбежно должны были играть главную роль.

Таких конфликтов было немало в то время, когда во главе городской власти стояли патриции. Но они стали особенно серьезными с тех пор, как цехи захватили власть. Между городами, где все должности были выборными, где все граждане принимали участие в общественных делах, а постоянной заботой всех были исключительные и непосредственные выгоды города, и князем, который черпал свой авторитет в своей «вер­ховной власти», окружал себя тайным советом из рыцарей, юристов и безответственных чиновников, и который, в силу своего происхождения, а также своих верховных прерогатив, должен был считаться одновременно и с интересами своего рода и с интересами дворянства, духовенства и горожан, трения были неизбежны, и из этих трений неизбежно должна была родиться война. Тем не менее война эта вначале не была вовсе войной за принципы. Лишь постепенно резкое столкновение двух сил сменилось борьбой сознающих свою цель партий, а патриции и дворяне, объединившиеся вокруг князя в общей оппозиции ко все более агрессивной городской демократии, усвоили к началу бургундской эпохи чисто мо­нархический идеал. Но к тому времени, когда началось правление епископа Адольфа Маркского, это было еще делом далекого будущего.

Никогда еще положение Льежской области не было более затрудни­тельным, чем в момент вступления нового епископа в столицу (рождество 1313 г.). Действительно, революция городов не прекратила борьбы Аванов и Вару, продолжавших яростно истреблять друг друга. Адольф тщетно пытался заставить их заключить мир. Никто не считался ни с его авторитетом, ни с авторитетом его чиновников, которые и без того как иностранцы были ненавистны большинству населения, и он сам оказался вынужденным принять участие в этой борьбе. Его вмешательство в пользу Вару заставило Аванов стать на сторону городов, и таким образом распря родовитых семей превратилась во всеобщую гражданскую войну. Возник­ший вследствие этого хаос нашел свое отражение в рассказах хронистов того времени. Грабежи, убийства, акты мести, всякого рода жестокости, которыми пестрит их повествование, скрывают от нас ход событий, подобно дыму пожара, через который можно различить лишь смутные очертания и- неясные движения.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: