Пергамская мраморная скульптура.

Пергамский алтарь (проект восстановления).

В недавнее время немецкие археологи открыли на месте древнего пергамского акрополя целый ряд скульптурных обломков, длина которых в общей сложности равняется 80 метрам и которые хранятся теперь в Берлинском музее. Эти мраморы украшали некогда грандиозный жертвенник в честь Зевса и Афины, с. 602воздвигнутый царями династии Атталов⁶⁶. На них представлена война титанов с богами — аллегорическое изображение победы царей этой династии над галатами в 239 г. до Р. Х.; другими словами, это — памятник распространения эллинской культуры в варварской стране. Вот как их оценивает один ученый (Райе):

«Большим заблуждением», говорит он, «является взгляд на греческое искусство, как на искусство холодное, неподвижное в чистоте своих линий и застывшее в своем величии. Изображение страстей было свойственно ваятелям Греции не менее, чем ее драматургам. Есть основание подозревать, что в Малой Азии при преемниках Александра, в эпоху, когда пресыщенный вкус требовал более сильных ощущений, местное население, душевные проявления которого выражались более страстно, чем у эллинов, питало к драматическим сюжетам чрезвычайно сильную любовь. Азиатскому красноречию с его постоянными противопоставлениями и напыщенностью выражений должно было соответствовать искусство, полное тоже ярко выраженных противоположений и преувеличенных эффектов. Действительно, сохранившиеся произведения этой страны в описываемую эпоху подтверждают сказанное. Группа Лаокоона, производящая мучительное впечатление, творение Агесандра Родосского, казнь Дирцеи, сделанная с большой претенциозностью Аполлонием и Тавриском из Траллеса, ожесточенная схватка греков с амазонками, изображенная на фризе храма, построенного Гермогеном в Магнезии Меандрской, — являются доказательством того, что азиатское искусство III и II века прежде всего стремилось изобразить энергию в позах и напряженность выражения.

Вместе с тем в Лаокооне, так же как и в казни Дирцеи, сила страстей только кажущаяся и поверхностная. Рассматривая их вблизи, чувствуешь, что бесстрастный художник медленно и с трудом, по правилам школы, искал приемов для изображения припадка ярости Амфиона с. 603 и Зефа. Лаокоон — не что иное, как актер, который учит роль и следит в зеркале за впечатлением, производимым судорожными движениями мышц его лица. Хотя фриз Магнезии почти на столетие древнее, в нем, несмотря на тяжеловесное исполнение и незаконченность, чувствуется больше настоящей силы.

Совсем другое представляет собой мраморная скульптура Пергама. Сила порыва воплощается не только в самом рисунке и разработке, но также и в идее произведения. В этой ожесточенной схватке разнородные существа сталкиваются друг с другом бесчисленными способами: одни — божественного происхождения — сохраняют олимпийское достоинство даже в минуты ожесточения; другие — рожденные из воздуха или земли, полулюди, получудовища, со странным строением тел, свидетельствующим об их беспорядочном характере — выражают на своих лицах самые свирепые страсти. В этом художественном создании виден самобытный порыв, чувствуется естественная плодовитость, изобилие фантазии, которые с первого взгляда поражают глаз и вызывают восхищение.

В эпоху упадка трудно было ожидать такого мощного проявления силы.

Но, увы, это только результат действия воображения, в котором душа не принимает участия. Творцы Лаокоона и фарнезского быка обладали лишь искусством сценической постановки: тут мы имеем дело с драматургами. Ярость, которую они изображают, переживается ими только одно мгновение и то благодаря усилию воли. Они не верят в существование титанов, у которых заставляют трепетать крылья и удлиняют ноги в чудовищные змеиные изгибы. Они развивают с величайшим жаром тему, которая их интересует; но они уже перестали верить.

Группы Зевса и Афины несравненно выше всего остального. Группа Зевса представляет собой в особенности выдающееся произведение. В ней бог направляется быстрыми шагами налево; в левой руке, протянутой с. 604 вперед, он держит для защиты эгиду, правой — размахивает молнией. Его одежды, пришедшие в беспорядок вследствие порывистого движения, открывают могучий торс. У ног бога повержены два титана. У одного из них бедро поражено молнией; он откинут назад, но продолжает сопротивляться. Другой, получивший удар в спину, упал на колени, отказавшись, по-видимому, от сопротивления. Третий титан — со свирепым видом и растрепавшимися волосами — приподнялся на змеином хвосте, служащем ему вместо ног, и борется с орлом властителя Олимпа. Несмотря на сжатость группы, в ней не заметно беспорядка или запутанности. Основные линии настолько же отличаются простотой и гармоничностью, как детали — красотой.

Группа Афины значительно слабее группы Зевса. В ней линии более запутаны, детали грубее и проще, исполнение суше и беднее. Глубоко вдавленные складки одежд делают тени слишком густыми, что нарушает цельность композиции и режет глаз. Богиня держит за волосы титана, в то время как ее постоянный спутник, змей Эрихтоний, впивается ему в грудь⁶⁷. Сын земли, пораженный двойным нападением, падает на колени; побежденный, бессильный, с бесцельно машущими крыльями, он поднимает безнадежный взгляд к небу, протягивая ослабевшую руку своей матери Гее; последняя, выйдя наполовину из земли, молит Палладу о пощаде.

Идея этого произведения очень удачна, хотя несколько вычурна, но исполнение отличается большими претензиями и очень неумелыми приемами. Движение титана красиво, но части его туловища чересчур мелочно разработаны, а глаза, углубленные до крайности, — неестественны. Острая печаль лица Геи не трогает нас благодаря тому, что наше внимание сосредоточивается на тщательно завитых волосах богини и отвлекается этим от сочувствия ее горю. с. 605 Поза Афины банальна, и очень трудно определить, как сделана фигура Победы, которая летит с венком к богине.

Пергамский барельеф (группа Афины).

С этими двумя группами можно сравнить другой обломок: это — остаток упряжи морских коней. Грудь животных превосходна, а особого рода плавники, прикрепленные к плечам, очень ловко скрывают место соединения тела дракона с передней частью туловища лошади. Очень хорош также торс Аполлона; даже стиль его отличается большею чистотой, чем в остальных частях. Художник, кроме того, очень удачно разместил три головы и шесть рук Гекаты; довольно точно отметив тип, которого требует традиция, он сумел скрыть его уродство. Но в остальном, наряду с несколькими художественными частями, сколько посредственных и даже безусловно дурных вещей! Что можно сказать об этой Кибеле с длинными косами, которая направляет сквозь толпу свою колесницу, запряженную львами, и о химерических животных, составляющих свору Артемиды?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: