Глава 34. ГЛОБАЛЬНЫЕ ВОИТЕЛИ

Задаваясь вопросом, какие страны будут доминировать в XXI в., мы затеваем волнующую игру. Но на деле это неправильный воп­рос — или по крайней мере заданный в неверной форме, посколь­ку остается в стороне то, что может оказаться величайшим перево­ротом в глобальной политике со времени образования государств. Это — появление глобальных воителей.

Новая группа искателей власти врывается на мировые подмо­стки и захватывает ощутимую долю влияния, которым прежде пользовались лишь государства. Некоторые из этих претендентов склонны к добру, некоторые — решительным образом ко злу.

ВОЗРОЖДЕНИЕ РЕЛИГИИ

Когда Салман Рушди выпустил роман «Сатанинские стихи», опьяненный кровью аятолла Хомейни объявил книгу богохульной, призвал правоверных к убийству автора и обратился с историчес­ким посланием к правительствам всех стран мира. Послание это было мгновенно передано по спутниковой связи, оно появилось на телевидении и в печати и при всем том осталось абсолютно не понятым.

Можно утверждать, что книга Рушди дурного вкуса, что автор сознательно оскорбляет множество мусульман, издевается над це­лой религией и преступает Коран. Действительно, так и сказал Хомейни. Но вовсе не в том суть его послания[1].

Хомейни объявил всему миру, что отныне государство — уже не единственный и даже не самый важный актер на мировой сцене.

При поверхностном взгляде кажется, что Хомейни утвержда­ет: Иран, суверенное государство, имеет «право» диктовать, что могут и чего не могут читать граждане других, также суверенных стран. Притязая на такое право, угрожая утвердить его при помо­щи терроризма, Хомейни внезапно поднимает цензуру с местного до глобального уровня.

В мире, где экономика и массовая информация становятся глобальными, Хомейни требует глобального контроля над умами.

В прежние времена другие религии претендовали на подоб­ные права и сжигали еретиков. Однако, угрожая убийством за пределами своих границ, Хомейни не просто посягал на Салма­на Рушди — английского гражданина. Он посягал на фундамен­тальное право государства — защищать своих граждан в их соб­ственном доме.

В действительности Хомейни объявил, что «суверенные» госу­дарства вовсе не суверенны, что они подлежат власти высшего сюзерена, шиитской церкви, и границы этой власти определяет он, Хомейни. Что религия или церковь имеет права, стоящие выше прав государств.

Фактически он бросил вызов всей системе «современных» меж­дународных законов и обычаев, которая до сих пор строилась на исходном положении, что страны являются основными организа­ционными единицами и главными действующими лицами на ми­ровой сцене. При таком положении планета видится нам аккурат­но разделенной на государства, имеющие свой флаг и армию, свою территорию, точно обозначенную на карте, место в ООН и неко­торые разумно установленные законные права.

Не случайно Хомейни показался большей части мира жесто­ким исчадием доиндустриальной эпохи. Он таким и был. Ставя права религии над правами государства, он воспроизводил докт­рину средневекового папства, веками приводившую к кровавым конфликтам между церковью и государствами,

Это важное явление, ибо мы, весьма возможно, вернемся к мировой системе, существовавшей до индустриальной эры — до того, как политическая власть была распределена между ясно обо­значенными государственными единицами.

Допромышленный мир был мешаниной из городов-государств, пиратских морских портов, феодальных княжеств, религиозных движений и других самостоятельных образований. Все они боролись за власть и претендовали на права, которые мы ныне считаем принадлежащими только правительствам. Страны — в современ­ном понимании этого слова — были редкостью. Это была гетеро­генная система.

Напротив, система государств, развившаяся за века промыш­ленной эры, была куда более стандартизированной и единооб­разной.

Теперь мы движемся назад, снова идем к гетерогенной миро­вой системе, но уже в стремительно меняющемся мире высоких технологий, электронных коммуникаций, ракет с ядерными заря­дами и химического оружия. Это колоссальный прыжок, направ­ленный одновременно вперед и назад, который вновь выводит ре­лигию на мировую авансцену. И речь идет не только об исламских экстремистах.

Абсолютно иной вариант того же явления — возрастающая глобальная мощь католической церкви. Папская дипломатия пос­леднее время участвовала в основных политических подвижках — от Филиппин до Панамы. В Польше, где церковью восхищались из-за ее отважного противостояния коммунистическому режиму, она стала доминирующей силой наряду с первым некоммунисти­ческим правительством. Ватиканские дипломаты утверждают, что недавние изменения во всей Восточной Европе были, по большо­му счету, инициированы папой Иоанном Павлом II.

Папа — не фанатик, он поддерживает связь с другими конфес­сиями. Однако в его призывах к созданию «христианской Евро­пы», в его постоянной критике демократий Западной Европы слы­шатся отзвуки далекого прошлого, времени, когда мир еще не был светским[2].

Политика папы заставляет вспомнить о давно забытом доку­менте, циркулировавшем по европейским столицам в 1918 г. В нем выдвигалось требование создать католическое сверхгосудар­ство из Баварии, Венгрии, Австрии, Хорватии, Богемии, Слова­кии и Польши[3]. Ныне папа предлагает создать христианскую Ев­ропу (хотя, предположительно, не чисто католическую) на всем континенте, от Атлантики до Урала, с населением около 700 млн. человек.

Вся эта религиозная активность — часть поднимающегося на­ступления на светские основы жизни, которые лежат в фундамен­те демократии индустриальной эпохи и поддерживают разумную дистанцию между церковью и государством. Если Европа станет христианским, а не светским сообществом, какое место в ней зай­мут неверующие, или индуисты, или евреи, или 11 млн. иммиг­рантов-мусульман, которые с недавних пор стали в Европе деше­вой рабочей силой? (Некоторые мусульманские фундаменталисты на деле мечтают об исламской Европе. Вот слова директора Ин­ститута исламской культуры в Париже: «Через несколько лет Па­риж станет столицей ислама, такой же, какими в другие эпохи были Багдад и Каир».)

Игра новых глобальных сил в будущих десятилетиях не мо­жет быть понята без учета возрастающей власти ислама, католи­цизма и других религий — равно как глобальных конфликтов и войн за веру.

КОКАИНОВАЯ ИМПЕРИЯ

Религия — не единственная сила, готовящаяся бросить вызов власти государственных образований. Джеймс Милл в своем фун­даментальном исследовании наркоторговли пишет: «...Подпольная империя сегодня имеет больше власти, богатств и влияния, чем многие государства. Ее флаг не развевается перед фронтоном Орга­низации Объединенных Наций, но у нее более многочисленная армия, более умелая разведка, более влиятельная дипломатичес­кая служба, чем у многих стран».

Способность наркотического картеля долгие годы коррумпи­ровать, терроризировать и сковывать по рукам и ногам правитель­ство Колумбии, изменив предварительно ее торговый баланс, ука­зывает на то, что другие подпольные группы в недалеком будущем смогут добиваться тех же результатов. (Эти группы не обязательно должны заниматься наркотиками.).

Показателем опасности картеля была огромная охрана пре­зидента США Буша и лидеров Перу, Боливии и Колумбии при их встрече на так называемом наркотическом саммите в Карта­хене. Колумбийцы выделили для охраны эскадрилью истреби­телей-бомбардировщиков, флотилию военных кораблей, коман­ды аквалангистов и спецназа, тысячи солдат. И все эти силы были выставлены не против враждебной страны, а против сети «семей».

Оказалось, что правительствам все труднее бороться с этими новыми персонажами, появившимися на мировой сцене. Прави­тельства чересчур бюрократичны. У них слишком медленная реак­ция. Они связаны по рукам и ногам многими международными обязательствами, и им приходится консультироваться и договари­ваться с союзниками; они должны угождать многим политическим группировкам внутри страны. Поэтому правительства весьма дол­го готовят ответы на действия наркобаронов, религиозных фана­тиков и террористов.

В отличие от правительств большинство глобальных воите­лей, а в особенности наркокартели и партизаны, небюрократич­ны или даже чрезвычайно далеки от бюрократичности. Харизматический лидер-одиночка может призвать к сражению, и эффект будет пугающим — или убийственным. Иногда вообще неясно, кто у них лидирует на самом деле. Правительства ко­леблются и впадают в замешательство при конфликтах с этими организациями. С кем предстоит иметь дело? Если сделка с ними возможна, то где уверенность, что эти люди могут выполнить ее условия? Действительно ли они освободят заложников, остано­вят поток наркотиков, прекратят взрывы посольств или станут меньше пиратствовать?

Те немногие международные законы, которые в прошлом сни­зили уровень глобальной анархии, абсолютно не в состоянии уп­равляться с новыми всеземными реалиями.

В мире спутников, лазеров, компьютеров, «бомб в чемоданчи­ках», сверхточных прицелов, вирусов для воздействия на людей или компьютеры — в этом мире государства, к которым мы при­выкли, вполне могут оказаться перед лицом потенциальных со­перников, причем некоторые из них будут в миллионы раз мень­ше, чем государства.

ДИСПЕРСНЫЙ «ДЕСПОТ»

Государства оказались неспособными совладать с террориста­ми или религиозными безумцами, а затем обнаружили, что им стало труднее контролировать корпорации, способные действовать за границей и переправлять туда средства, вредные отходы и людей.

Финансовая либерализация привела к росту примерно 600 сверхфирм, называемых обычно «транснациональными». Сейчас им принадлежит примерно пятая часть сельскохозяйственной и промышленной продукции, выпускаемой в мире[4]. Однако термин «транснациональные» устарел. Сверхфирмы абсолютно вненациональны.

Вплоть до недавнего прошлого корпорации, охватывающие весь земной шар, обычно «принадлежали» той или иной стране, даже если действовали по всему миру. Компания 1ВМ без сомнения была американской фирмой. При новой же системе создания ма­териальных ценностей, с появлением компаний из разных стран, собравшихся в глобальные «альянсы» и «созвездия», стало трудно определить национальную принадлежность корпорации. Японская «Ай-би-эм Джапэн» во многих отношениях является американской фирмой. «Форд» владеет 25% фирмы «Мазда». «Хонда» строит ав­томобили в Соединенных Штатах и перевозит их в Японию. «General Motors» имеет самый большой пакет акций «Исузу». Вот что пи­шет консультант по управлению Кеничи Ома: «Трудно определить национальную принадлежность... глобальных корпораций. Они несут флаг своих покупателей, а не своей страны».

Какова «национальность» корпорации «Виза интернейшнл»? Пусть ее главная квартира — в Соединенных Штатах, но ей при­надлежит около 21 000 финансовых учреждений на земле 187 стран и территорий. Ее совет управляющих и региональные советы обя­заны заботиться, чтобы одна страна не получила 51% голосов ак­ционеров[5].

При межнациональных слияниях, объединениях и перекупке компаний фирма в принципе может перейти из одной страны в другую за какой-нибудь день. Таким образом, корпорации все бо­лее становятся вне- или транснациональными; они собирают ка­питалы и управленческую элиту из многих разных стран, создают рабочие места во многих государствах и там же распределяют по­ток доходов среди держателей акций.

Подобные перемены заставят нас пересмотреть такие эмоцио­нально нагруженные понятия, как экономический национализм, неоколониализм и империализм. Например, у жителей Латинской Америки есть твердое убеждение: империалисты-янки выкачива­ют сверхприбыли из их стран. Но что будет, если завтра «сверх­прибыли» от деятельности в Мексике распределятся среди инвес­торов в Японии, Западной Европе и, скажем, Бразилии (или еще когда-нибудь — в Китае)? Кто тогда окажется истинным неоколониалистом?

Что, если транснациональная компания номинально базиру­ется в Макао или, скажем, на острове Кюрасао, если ее бумагами владеют 100 000 постоянно меняющихся держателей акций из де­сятков стран и она участвует в игре на десятке фондовых бирж — от Бомбея и Сиднея до Парижа и Гонконга? Что, если основные ее вкладчики также транснациональны? И ее управляющие набраны по всему миру? Какая страна должна тогда считаться «империали­стическим деспотом»?

Когда такие компании утрачивают точную национальную при­надлежность, меняется весь объем отношений между ними и пра­вительствами. В прошлом «домашние» правительства стран-хозя­ев компаний отстаивали их интересы в мировой экономике, оказывали ради них дипломатическое давление и, при необходи­мости, зачастую угрожали военными акциями в защиту их имуще­ства и персонала (и не только угрожали).

В начале 70-х годов в Чили ЦРУ по просьбе Ай-ти энд ти и других американских корпораций энергично расшатывало власть президента Альенде. В будущем правительства могут с куда мень­шей готовностью отзываться на крики о помощи, исходящие от фирм, не являющихся более ни национальными, ни многонацио­нальными, а по-настоящему транснациональными.

Но в таком случае что будет, когда террористы, партизаны или враждебные страны станут угрожать персоналу или производствен­ным мощностям одной из гигантских корпораций? К кому она обратится за помощью? Придется ли ей смиренно проститься со своим имуществом?

КОНДОТЬЕРЫ НА СЛУЖБЕ У КОРПОРАЦИЙ

Военная сила — именно та принадлежность государства, кото­рой обычно не хватает другим соискателям власти. Но если войска одной страны или межнациональные силы не сумеют обеспечить порядок, может наступить день, когда вполне обычные трансна­циональные корпорации решат, что пора пускать в дело свои соб­ственные батальоны.

Возможно, я высказываю экстравагантное мнение, но тому есть исторический прецедент. Сэр Фрэнсис Дрейк вел войну не только с груженными серебром испанскими кораблями, но и с городами всего тихоокеанского побережья Центральной и Южной Америки и Мексики. Его финансировали частные инвесторы[6].

И так ли уж трудно представить себе нечто вроде итальянских кондотьеров на службе у корпораций XXI в.?

В романе «Апокалипсическая бригада» Альфред Коппель точ-нейше изобразил эту ситуацию: нефтяная сверхкорпорация орга­низовала собственную армию для защиты нефтяных полей от уда­ра террористов. Компания действовала самостоятельно, поскольку не смогла получить помощи от правительства своей страны.

Ситуация, изображенная писателем, может показаться экстре­мальной, но в ней есть некоторая логика. Неспособность государств, со всеми их армиями, остановить терроризм уже принудила некото­рые большие корпорации взять дело в свои руки. Они держат обучен­ных водителей, вооруженных телохранителей, специалистов по со­временным охранным устройствам и так далее. И когда Иран взял в заложники нескольких служащих миллиардера Росса Перо, послед­ний нанял и послал им на выручку отставных спецназовцев армии США[7]. Отсюда — лишь малый шаг до наемных подразделений.

ООН — ПЛЮС

Несомненно, мы придем к хаосу, если не будут созданы новые международные законы, а также новые организации, приводящие эти законы в исполнение, или если в этом откажутся участвовать основные «глобальные воители» — такие, как транснациональные корпорации, религиозные движения и им подобные силы.

Со всех сторон сыплются проекты новых всемирных учреж­дений по управлению экологией, контролем над вооружениями, денежным обращением, туризмом, телекоммуникациями, а так­же региональными экономическими делами. Но кто должен ру­ководить такими учреждениями? Одни только национальные го­сударства?

Чем менее отзывчивыми становятся правительства и межпра­вительственные структуры к нуждам транснациональных фирм, тем больше вероятности, что последние отвернутся от правительств и потребуют прямого участия в глобальных институтах.

Не так сложно представить себе Всемирный совет глобаль­ных корпораций, обеспечивающий противовес власти нацио­нальных правительств и выступающий от имени фирм нового типа. Другой вариант: ведущие корпорации могут потребовать представительства в таких организациях, как ООН, Всемирный банк, ГАТТ* — под собственными наименованиями, как членов нового типа.

С учетом растущей и многообразной мощи «глобальных во­ителей» ООН, которая до сих пор едва выходила за рамки про­фессионального объединения правительств, может быть вынуж­дена со временем принять в свои ряды негосударственные организации (как полноправных членов, а не на символическую роль наблюдателей, ныне дарованную некоторым неправитель­ственным объединениям).

Очень возможно, что ООН придется учредить дополнитель­ный вид членства с правом голоса для транснациональных компа­ний, религиозных и иных объединений, что весьма усилит ее влия­ние в мире. Если же государства, заправляющие в ООН, не пожелают расширить представительство, а глобальные корпора­ции умножатся в числе и наберут силу, могут появиться организа­ции, конкурирующие с ООН.

ВСЕМИРНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ НОВОГО ТИПА

Вопрос о том, должны ли некоторые вненациональные «вои­тели» иметь представительство в мировых структурах, тесно свя­зан с формой новых международных организаций. Ключевой воп­рос для архитекторов нового мирового порядка: как должна строиться власть — по вертикали или по горизонтали?

Чистым примером вертикальной организации служит Европей­ское Сообщество. Оно стремится со временем построить сверх­правительство, которое — по мнению критиков Сообщества — снизит статус стран Европы до статуса провинций, введя наднаци­ональный контроль над валютой и центральными банками, обра­зовательными стандартами, состоянием среды, сельским хозяйством и даже национальными бюджетами.

Традиционная вертикальная система тщится разрешать про­блемы, добавляя к властной иерархии еще один ярус. Такова «мно­гоэтажная» организационная архитектура.

Альтернативная система соответствует формам организации, возникающим в деловом мире и высокоразвитых структурах; это — «выравнивание» властной иерархии взамен развития ее по верти­кали. Такая система, более обширная, чем любое государство, бу­дет основываться на сетях объединений, консорциумов, специа­лизированных управляющих агентств. В ней нет высшего уровня вертикального управления, и специализированные агентства не разделены по уровням под началом единого неспециализирован­ного подразделения. Она эквивалентна «одноэтажной» архитекту­ре. Это — гибко-жесткая система.

Сейчас за ЕС внимательно наблюдают и очень часто полагают его единственной моделью региональной организации. Поэтому громогласные предложения скопировать ЕС слышатся от Магриба и Ближнего Востока до Карибского бассейна и Тихого океана. Более революционным подходом было бы связать воедино уже существу­ющие в этих регионах организации, не вводя нового органа управ­ления. То же может быть сделано и со странами.

Например, Япония и Соединенные Штаты так тесно перепле­лись экономически, политически и в военном отношении, что решения, принятые в одной стране, вызывают прямые и весьма существенные последствия в другой. При таких обстоятельствах может настать день, когда Япония потребует для своих представи­телей мест с правом голоса в конгрессе Соединенных Штатов. Со своей стороны, США, без сомнения, затребуют эквивалентного представительства в парламенте Японии. Таким путем может по­явиться первый из многих «двунациональных» парламентов или иных законодательных органов.

Демократическое устройство предполагает, что те, на ком от­ражаются решения, имеют право участвовать в принятии этих ре­шений. Если так, то многие страны фактически должны иметь го­лос в конгрессе США, решения которого влияют на их жизнь сильнее, чем решения их собственных политиков.

Поскольку мир становится единым и распространяется новая система создания материальных ценностей, должна подняться волна требований двунационального участия в политике и даже двуна­ционального голосования. Этого потребуют большие группы насе­ления, ныне чувствующие себя отстраненными от принятия реше­ний, определяющих их жизнь.

Однако же какие формы бы ни приняли глобальные организа­ции завтрашнего дня, им придется уделять больше внимания — и в положительном, и в негативном смыслах — «глобальным воителям».

В какой мере должны быть представлены в институтах, пла­нируемых для мира близкого будущего, религиозные и подоб­ные им группировки, глобальные корпорации, движения в за­щиту среды и прав человека и иные составляющие гражданского общества?

Как удержать на глобальном уровне решительное разделение церкви и государства и тем не допустить ужасного кровопролития и диктатуры — обычных последствий слияния этих двух структур? Как справиться с террористами и преступниками, военными дик­таторами и наркоубийцами? Как дать право голоса на мировом уровне национальным меньшинствам, угнетаемым в своих стра­нах? Какие меры противоракетной и противохимической обороны должны стать региональными или глобальными и выйти из сферы ответственности национальной власти?

Никто не вправе догматически отвечать на эти опасные воп­росы, касающиеся не столь отдаленного будущего. Без сомнения, в мире, который все еще видит себя выстроенным из национальных государств, вопросы могут показаться странными. Но ведь на рас­свете промышленной эпохи ничто не могло выглядеть более стран­ным, более радикальным и опасным, чем взгляды французских, английских и американских революционеров, которые полагали, что народы и парламенты должны править королями — а не на­оборот — и что отсутствие представительной власти есть повод для восстания.

Изложенные идеи могут вызвать страстные возражения патри­отов во многих странах. В XIX в. французский писатель Шарль Моррас, провозвестник фашизма, излагал традиционное мнение, что «из всех свобод самой драгоценной для человека является не­зависимость его страны»[8]. Но абсолютный суверенитет и полная независимость всегда были мифическими.

Только страны, которые пожелают навсегда остаться в стороне от новой системы производства материальных ценностей, не будут впрессованы в новую глобальную экономику. Страны же, связан­ные с миром, неизбежно будут втянуты в мировую систему, состо­ящую из независимых элементов, среди которых будут не только страны, но и «глобальные воители».

Мы присутствуем сейчас при знаменательном переходе власти от отдельных государств или их объединений к «глобальным вои­телям». Это означает не что иное, как очередную всемирную рево­люцию в области государственных формаций.

В развивающейся мировой системе движение к гетерогенности резко ускорится, если начнут раскалываться огромные страны — а это сейчас кажется весьма вероятным. Советский Союз стреми­тельно распадается вопреки отчаянным усилиям Горбачева удер­жать страну в единении на более свободных условиях. Однако в грядущие десятилетия некоторые ее части почти наверняка отде­лятся и примут новые странные формы. Некоторые регионы, будь то части постсоветского Союза или нет, с неизбежностью втянутся в экономический водоворот Европы, где доминирует Германия.

Другие — в нарождающуюся азиатскую сферу влияния Японии. Отсталые республики, все еще зависящие от сельского хозяйства и добычи полезных ископаемых, могут создать федерацию, более свободную, чем прежняя. Однако рациональные с точки зрения экономики решения вполне могут быть сметены вздымающейся волной религиозной и этнической борьбы, так что Украина, Рос­сийская республика и Белоруссия сольются в гигантскую страну, основой которой будут славянская культура и возродившаяся пра­вославная церковь. Некоторые республики Средней Азии может собрать воедино ислам.

Может разделиться и Китай, когда наиболее развитые в про­мышленном отношении области юга и востока страны разрубят связи с огромным крестьянским Китаем и создадут содружества новых видов с Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и, возможно, воссоединенной Кореей. Не исключено, что в результате появится гигантское новое Конфуцианское экономическое сообщество, про­тивостоящее подъему Японии, причем в мировой системе будет повышаться значение религиозного фактора.

Предположение, что такие перемены произойдут без граждан­ских войн и других конфликтов либо смогут пройти в отмирающих рамках глобального порядка, основанного на государственных отно­шениях, было бы до крайности близоруким. С уверенностью можно сказать лишь одно: будущее всех нас удивит.

Однако совершенно ясно, что, охватывая земной шар, новая система созидания ценностей опрокидывает все наши представле­ния об экономическом развитии так называемого Юга, разрушает социализм на Востоке, втягивает в губительное состязание союз­ников и вызывает к жизни абсолютно иной мировой порядок — многообразный и преисполненный риска, внушающий надежду и одновременно пугающий.

Новые знания перевернули наш прежний мир и подорвали опоры власти, на которой он держался. Мы осматриваем об­ломки крушения и, вновь приготовившись творить новую циви­лизацию, стоим сейчас — теперь уже все вместе — на нулевом уровне.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СВОБОДА, ПОРЯДОК, СЛУЧАЙ

В этой книге шел рассказ об одной из самых важных револю­ций в истории власти, о переменах, которые заново формируют облик планеты. В течение жизни последних поколений были ска­заны миллионы слов о переворотах в технике, в обществе, эколо­гии и культуре. Но относительно мало внимания уделялось приро­де власти — того, что управляло многими из этих поворотов.

Теперь мы увидели, как изменяется власть на всех уровнях общественной жизни, от бизнеса до правительств и мировых взаи­моотношений.

Власть — одно из наиболее важных социальных явлений; она связана с самой природой человечества.

Три сотни лет западная наука изображала мир как гигантские часы, как механизм, в котором познаваемые причины дают пред­сказуемые следствия. Это — картина детерминированной, абсо­лютно упорядоченной вселенной; она была единожды приведена в движение, и все последующие события в ней предопределены.

Будь то верным описанием реального мира, все мы были бы безвластны: если исходные условия любого процесса определяют его результат, вмешательство человека ничего изменить не может. В машиноподобной вселенной, приведенной в движение Первым строителем — божественным или каким-то еще, — никто не имел бы власти ни над чем и ни над кем. В лучшем случае, это была бы иллюзия власти.

Коротко говоря, власть обусловлена разрывами в цепи при­чин, незапрограммированными обстоятельствами. Или так: она зависит от случайностей, наличествующих во вселенной и в пове­дении людей.

Однако власть не может осуществляться и в мире, подчинен­ном только случаю. Если бы обстоятельства и людское поведение были целиком неупорядоченными, мы бы не сумели никому навя­зывать свою волю. Без некоторой рутинности, постоянства и предсказуемости жизнь принуждала бы нас к бесконечным случайным решениям, каждое — с непредсказуемыми последствиями, что по­ставило бы нас в полнейшую зависимость от жребия, поэтому власть возможна лишь в мире, в котором сочетаются случайность и необходимость, хаос и порядок.

Но власть связана также с биологической природой личности и ролью правителей или, в более общем виде, с государством.

Это проистекает из того, что в каждом из нас есть неудержи­мое, физиологически обусловленное стремление к минимуму по-рлдка в повседневной жизни — наряду с потребностью в новизне. Именно тяга к порядку в основном оправдывает существование руководства как такового.

По крайней мере после выхода «Общественного договора» Руссо и прощания с понятием божественного права королей го­сударство стало рассматриваться как сторона в договоре с наро­дом — в договоре, гарантирующем или обеспечивающем необ­ходимый порядок в обществе. Нам говорят, что без солдат, полиции и управляющего аппарата улицы заполонят разбойни­ки и налетчики. Что вымогательство, насилие, воровство сметут последние обрывки «тонкого налета цивилизации».

Отрицать такие заявления трудно. Действительно, есть не­опровержимые свидетельства, что в отсутствие системы, ранее на­званной нами вертикальной властью, т. е. без приказов, отдавае­мых сверху, жизнь очень скоро становится ужасной. Спросите у жителей некогда прекрасного Бейрута, каково жить там, где пра­вительство не обладает эффективной властью?

Однако если главная обязанность государства — обеспечивать порядок, то какова мера этого порядка? И изменится ли положе­ние, когда людские сообщества усвоят другие системы создания материальных ценностей?

Если государство устанавливает железный контроль над по­вседневной жизнью, пресекает малейшую критику, запугивает своих граждан, цензурирует прессу, закрывает театры, отбирает загра­ничные паспорта, стучится в двери домов в четыре часа утра и уводит родителей от плачущих детей — кому это на пользу? Граж­данину, который нуждается в минимальном порядке, или самому государству, защищающему себя от посягательств на его власть?

При каких условиях порядок обеспечивает необходимую для экономики стабильность — и при каких душит ее развитие?

Определяя это коротко, скажем по аналогии с Марксом, что есть две разновидности порядка. Одна может быть названа «об­щественно необходимым порядком». Другая — «прибавочным порядком».

Прибавочный порядок является тем избыточным порядком, который навязывается обществу не для его пользы, а исключи­тельно для блага людей, управляющих государством. Прибавоч­ный порядок противоположен полезному или общественно необ­ходимому порядку. Существование режима, навязывающего такой порядок своим страдающим гражданам, лишается, по идеям Рус­со, всякого оправдания.

Государства, устанавливающие прибавочный порядок, теряют то, что конфуцианцы называют «мандатом Небес». Ныне в мире, где все зависят друг от друга, они лишаются легитимности и в нравственном смысле. В системе, которая сейчас развивается, о них не только составляется глобальное мнение, но они навлекают на себя санкции нравственно легитимных государств.

После пекинского побоища в 1989 г. волна критики сторонни­ков жесткой линии в Китае была неуверенной, хотя к этой кампа­нии и присоединились Соединенные Штаты, Европейское Сооб­щество, Япония и большинство других стран мира. Прежде чем обозначить свою позицию, каждая страна хладнокровно оценива­ла свои экономические интересы в Китае. Президент США почти сейчас же отправил секретную миссию в Китай, чтобы сгладить омраченные отношения между двумя правительствами.

И тем не менее, несмотря на такой оппортунизм и «реальную политику», в результате весь мир оспорил моральную легитимность режима. Мир сказал достаточно громко для того, чтобы Пекин это услышал, что он оценивает убийства, совершенные режимом, как неоправданные действия и попытку навязать народу прибавочный порядок.

Пекин гневно возразил, что внешний мир не имеет права вмешиваться во внутренние дела страны и следовало бы разоб­раться в морали самих критиков. Но сам факт, что многие стра­ны были вынуждены высказаться — пусть их внутренняя поли­тика противоречила публичным высказываниям и пусть они выступали неуверенно, — заставляет думать, что глобальные оценки становятся более внятными и мир стал менее терпим к прибавочному порядку.

Если так, то на это есть скрытая причина, революционно новая составляющая — переворот, созданный новой системой производства материальных ценностей; он прохо­дит в условиях общественно необходимого порядка. Ибо новое заключается в том, что когда страны совершают переход к передо­вой, суперсимволической экономике, они нуждаются в усилении горизонтальной саморегуляции и ослаблении контроля сверху. Попросту говоря, тоталитарное управление душит развитие эко­номики.

Летчики-курсанты часто управляют самолетом, сжимая штур­вал до боли в руках. Инструкторы велят им ослабить хватку. Слиш­ком жесткое управление так же опасно, как слишком слабое. Кри­зис в Советском Союзе и других странах показывает, что в наши дни государства, пытающиеся жестко управлять своим народом и своей экономикой, неизбежно разрушают тот самый порядок, ко­торого они добиваются. Государства в состоянии добиваться мак­симального эффекта легкими касаниями, усиливая по ходу дела свою власть.

Это может — только может — оказаться дурной вестью для тоталитаристов. Но на горизонте достаточно грозных предупреж­дений для того, чтобы развеять поверхностный оптимизм.

Тот, кто дочитал до этой главы книги, знает, что в ней нет места утопическим обещаниям. Использование насилия как властного сред­ства исчезнет еще не скоро. В студентов и манифестантов по-пре­жнему будут стрелять на площадях по всему миру. Армии по-прежне­му будут с грохотом пересекать границы. Правительства будут применять силу, когда им покажется, что это отвечает их целям. Го­сударство не откажется от пушек.

Равным образом, управление колоссальными богатствами — находятся ли они в руках частных лиц или чиновников — будет и впредь давать огромную власть. Богатство останется грозным ору­дием владычества.

Но тем не менее, несмотря на некоторые исключения и пре­пятствия, противоречия и неразбериху, мы присутствуем при са­мых важных изменениях системы власти за всю ее историю.

Ибо теперь уже несомненно, что знание, этот источник самой высокой власти, с каждой утекающей наносекундой приобретает все большее значение.

Поэтому важнейшие смещения во власти идут не от одного человека — или партии, института, государства — к другому. Люд­ские сообщества мчатся навстречу завтрашнему дню, и происхо­дят скрытые перемены в отношениях между силой, богатством и знанием.

Таков опасный и ободряющий секрет эпохи метаморфоз власти.

ИСХОДНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Поскольку тема власти столь нагружена полемическими воп­росами и в личностном, и в политическом смыслах, от любого автора, пишущего на эту тему, следует ожидать сообщения о его главных исходных положениях. Оно должно прояснить определе­ние власти, на которое опирался автор. Такое сообщение не может быть исчерпывающим, поскольку никто не в состоянии точно оп­ределить — или хотя бы выявить — все свои исходные положения. И тем не менее даже при частичном успехе такая попытка может быть полезной и для автора, и для читателя.

Итак, здесь представлены некоторые положения, на которые опирается автор «Метаморфоз власти».

1. Властные отношения присущи всем общественным систе­мам и человеческим взаимоотношениям. Власть — не конкретное явление, но аспект всех без исключения отношений между людь­ми. Поэтому она неизбежна и нейтральна — воистину, в ней нет ни хорошего, ни дурного.

2. В «систему власти» включены все, и никто от нее не свобо­ден. Но когда один человек утрачивает власть, ее не обязательно получает другой.

3. В любом сообществе система власти последовательно дро­бится на все меньшие и меньшие подсистемы. Они связываются обратными связями между собой и с более крупными системами, частью которых они являются. Индивидуумы входят во многие различные, хотя и связанные между собой подсистемы власти.

4. Один и тот же человек может обладать властью дома, но не иметь ее на работе — и наоборот.

5. Поскольку отношения между людьми постоянно меняются, то же происходит и с властными отношениями.

6. Поскольку у людей есть потребности и желания, тот, кто может их удовлетворить, обладает властным потенциалом. Соци­альная власть используется для обеспечения людей желательными или нужными ценностями и впечатлениями, равно как для отказа в таковых.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: