Западня глобализации: атака на процветание и демократию/Пер. с нем. — М.: Издательский Дом «АЛЬПИНА», 2001. — 335 с.

[Извлечение]

Глава 2. ПОВСЮДУ ОДНО И ТО ЖЕ.

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ГЛОБАЛЬНАЯ ДЕЗИНТЕГРАЦИЯ

Мужики при господах, господа при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего.

Лакей Фирс из 'Вишневого сада' Чехова

Мир становится единым. И вначале была картина единой Земли.

Почти в трех часах лета от Пекина, в трех от Гонконга и в двух от Лхасы в Тибете расположен город Чэнду. Далекий административный центр провинции Сычуань в срединной части Китая известен в лучшем случае любителям острой ки­тайской кухни; иностранные путешественники попадают туда лишь в результате вынужденной посадки. Однако Чэнду с его населением в 3,4 миллиона человек — один из наиболее быст­ро растущих мегаполисов мира.

Среди строительных площадок для новых блочных высот­ных зданий художники, чья основная специализация огром­ные портреты Мао, демонстрируют новый лик прогресса. Обер­нутые пленкой для защиты от едкой пыли многолюдных, но еще не заасфальтированных улиц, броские картины, наподо­бие гигантских телеэкранов, соблазняют прохожих. Розовое, как поросенок, бунгало, ядовито-зеленая трава, светло-голубой плавательный бассейн и счастливая китайская пара рядом с неестественно большим кабриолетом — вот типичный набор таких соблазнов [1].

На другом конце света, в глубине Амазония, неподалеку от границы между Боливией и Бразилией, то же обещание доминирует на уличных щитах для объявлений и афиш. Стро­ительная компания Mendes Junior из Сан-Паулу широко рек­ламирует во влажном тропическом лесу североамериканский тип ухоженных особняков, постройка которых наносит мест­ной природе невосполнимый урон. А в заплесневелых хижи­нах на берегу пересохшей реки Пурус юные кабоклу — потом­ки от браков индейцев и негров-рабов — оживленно спорят о точных размерах бюста секс-дивы Памелы Андерсон, сыграв­шей пловчиху-спасателынщу в калифорнийском телесериале «Спасатели Малибу», как если бы она была девушкой с их улицы. Тем временем лесоторговцы используют кассеты с гол­ливудскими фильмами как средство подкупа горстки индей­цев, оставшихся в федеральном штате Рондония, с тем чтобы можно было проникнуть в их резервации и вырубить после­дние красные деревья [2].

Власть движущихся картинок дает о себе знать даже сре­ди индейцев племени яномами, самобытность которых с та­ким жаром отстаивал рок-звезда Стинг, равно как и среди молодежи Бутана, который часто называют последней Шанг-ри-Ла. В этом буддистском королевстве у подножия Гимала­ев население заставляют постоянно носить холщовый халат ниже колен и возделывать поля средневековым инвентарем. Жители этой страны часто вызывают у западного человека неподдельный восторг, даром что многие из них носят поверх своих неказистых национальных одеяний кожаные куртки и торгуют кассетами с американскими фильмами, записанны­ми индийскими видеопиратами [3].

Американская мыльная опера «Род Денверов» давно уже стала привычной даже на Дальнем Востоке России. Директор Хабаровского аэропорта искренне возмутился, когда однаж­ды зарубежные гости принялись объяснять ему, что такое «Шпигель». Выдержки из этого журнала регулярно публику­ются в еженедельном приложении к местной ежедневной газете [4]. А на Копакабане один пляжный торговец в соответ­ствии со своими убеждениями поднимает по уик-эндам гер­манский флаг. Этот темнокожий отнюдь не является потом­ком германских националистов; просто он восхищается «спра­ведливостью в Германии, где бедных нет даже среди обычных людей» [5].

Не приходится сомневаться, что, если бы человечеству при­шлось сегодня голосовать и выбирать стиль жизни, оно бы знало, что делать. Более 500 действующих спутников враща­ются вокруг земного шара, посылая сигналы современности. Миллиард телевизионных экранов с одинаковыми картинка­ми внушает одни и те же устремления на берегах Амура, Янц­зы, Амазонки, Ганга и Нила. Даже в местах, где нет электри­чества, таких как Нигер в Западной Африке, тарелки спутнико­вого телевидения и солнечные батареи перебросили миллионы людей «из их деревенской жизни в планетарное измерение», как выразился Бертран Шнайдер, генеральный секретарь Рим­ского клуба [6].

Оборонительное сражение китайского режима против фак­сов, электронной почты и телевизионного вещания из капита­листического мира ведется не только ради удержания власти, но и для защиты иной концепции общества. Там, где к телеви­зионным картинкам из мира всеобщего потребления до сих пор относятся с неодобрением, как, например, в Северной Корее и ряде исламских стран, вместо них делают свое дело фотографии я подробные репортажи. Даже в Иране, где аме­риканский хэви-метал — наиболее популярная музыка среди подростков среднего класса [7], аятоллы больше не в состоя­нии полностью изолировать свою страну от остального мира.

Никогда прежде столь большое количество людей не слы­шало и не знало так много об остальном мире. Впервые в исто­рии человечество объединено общим образом реальности.

Если бы почти 6 миллиардов жителей планеты могли бы на самом деле решить с помощью референдума, как они хо­тят жить, то подавляющее большинство проголосовало бы за тип существования среднего класса в пригороде Сан-Францис­ко. Знающее квалифицированное меньшинство дополнило бы свой выбор социальными стандартами ФРГ времен до паде­ния Берлинской стены. Роскошное же сочетание карибской виллы со шведской системой социальной защиты удовлетво­рило бы всех без исключения.

Дисней-победитель

Почему же калифорнийский идеал жизни утвердился во всем мире? Почему на вершине оказался Дисней? Главной, но не единственной причиной этого стал размер американского рын­ка наряду с геополитическим положением Соединенных Шта­тов после второй мировой войны и их мощью в пропагандис­тских сражениях «холодной войны». Иными словами, Ста­лин хотел всемогущества, а Микки Маусу удалось стать вездесущим.

У медиа-магната Майкла Айзнера, президента и председа­теля совета директоров Walt Disney Corporation, имеется на этот счет своя точка зрения: «Американские развлечения пред­лагают огромное разнообразие индивидуального выбора и индивидуального выражения. Это то, чего люди хотят повсе­местно». Без всякого стеснения этот голливудский делец до­бавляет: «Благодаря своей неограниченной творческой свобо­де американская индустрия развлечений отличается оригиналь­ностью, которой нет больше нигде в мире» [8].

Наиболее непримиримым оппонентом Айзнера на данный момент является Бенджамин Р. Барбер, директор Центра Уол­та Уитмена при Университете Рутжерса в штате Нью-Джерси, который предложил ставшую уже классической формулу «Джи­хад миру McDonald's». По его мнению, тезис Айзнера о разно­образии является «откровенной ложью. Этот миф уводит нас в сторону от двух ключевых моментов: характера выбора и того обстоятельства, что независимость людских желаний во мно­гом иллюзорна. Во многих американских городах, например, есть возможность выбора из десятков моделей автомобилей, но нет возможности выбрать средство общественного транс­порта. И как может кто-либо принимать всерьез заявление о том, что рынок всего лишь дает людям то, чего они хотят, при одновременном существовании рекламной индустрии с бюджетом в 250 миллиардов долларов? Разве, к примеру, телевизион­ная станция MTV является чем-то балыпим, чем всемирная круглосуточная реклама продукции музыкальной индустрии?».

Согласно Барберу, полная победа «Дисней-колонизации глобальной культуры» покоится на феномене столь же древ­нем, как и сама цивилизация: на соперничестве между труд­ным и легким, медленным и быстрым, сложным и простым. Первый член в каждом из этих противопоставлений связан с удивительными достижениями культуры, тогда как второй соответствует «нашей апатии, усталости и тяге к расслабле­нию. Disney, McDonald's и MTV рассчитаны именно на удов­летворение стремления к легкому, быстрому и простому» [9].

Независимо от того, кто прав в оценке победы Голливуда — Айзнер или Барбер, — последствия ее окружают нас повсюду. «Синди Кроуфорд и герои мультфильма «Покахонтас» глядят на вас на каждом углу, как когда-то статуи Ленина в бывшем Советском Союзе. Песнопения Мадонны и Майкла Джексо­на — это призыв муэдзина нового мирового порядка», — пола­гает калифорнийский футуролог Натан Гардела, описывая та­ким образом монотонную панораму современного мира [10].

В громадных империях средств массовой информации солн­це никогда не заходит. Голливуд — это международный гене­ратор важнейшего сырья для постматериализма. Time War­ner хочет слиться с принадлежащими Теду Тэрнеру Broadcas­ting Corporation и CNN, образовав, тем самым, лидера мирового рынка в области масс-медиа, а возможное слияние Walt Dis­ney с телеканалом ABC стало бы вторым по величине корпо­ративным приобретением в американской истории. Sony вла­деет кинокомпанией Columbia Pictures, Matsushita в 1995 году продала гиганта индустрии развлечений МСА мультинацио-нальному гиганту Seagram, производящему спиртные напит­ки. Между Кореей и Персидским заливом властвует австрали­ец Руперт Мэрдок. Его расположенная в Гонконге спутнико­вая станция Star TV охватывает четыре часовых пояса и половину населения мира. Сногсшибательно красивые диктор­ши — китаянки, индианки, малайки и арабки — переходят с китайского на английский и обратно, покрывая пространство и время на шести разных каналах. В настоящее время Мэрдок усиленно старается охватить своим вещанием территорию Ки­тайской Народной Республики главным образом путем учас­тия в кабельном телевидении. До сих пор только 30 миллионов жителей КНР имеют возможность принимать его про­граммы на законном основании и без помех. Пекинские влас­ти пока осторожничают, но уже намекнули индустрии средств массовой информации на то, какая формула позволит австра­лийцу осуществить задуманное: «Никакого секса, никакого насилия, никаких новостей».

Гиганты СМИ, в числе которых Герман Бертельсманн, его упорный конкурент Лео Кирх и итальянец Сильвио Берлуско­ни, хорошо подготовлены к тому, чтобы обеспечить тот титти-тейнмент, над которым властители мира размышляют на со­вещаниях, подобных организованному Фондом Горбачева в Сан-Франциско. Насаждаемые ими образы благополучия уп­равляют мечтами людей, а мечты определяют действия.

Великая жажда монотонного «визга»

Чем больше границ преодолевает кинорынок, тем же он ста­новится. В среднем американская киноиндустрия тратит на ху­дожественный фильм 59 миллионов долларов — сумму, о кото­рой европейским или индийским продюсерам пока остается только мечтать [11]. Кроме того, она постоянно устанавливает новые стандарты в области технологии и оборудования, дос­тичь которых конкуренты могут лишь изредка. Вследствие этого продолжает усиливаться отток капиталов и квалифицирован­ных кадров в направлении Голливуда и Нью-Йорка.

Обещанные каждой семье 500 телевизионных каналов при­несут лишь видимость разнообразия. Несколько лидеров рын­ка будут слегка перекраивать и подновлять свою продукцию на нескольких станциях для различных групп-мишеней, а пого­ня за высокими рейтингами будет подстегивать процесс кон­центрации. Так, покупку права трансляции важнейших спор­тивных соревнований можно профинансировать только при огромных доходах от рекламы, а это могут себе позволить только крупные станции или международные дельцы. Един­ственными производителями, заинтересованными в рекламе и спонсировании, являются те, кто повсеместно присутствует на рынках зоны вещания, а это, прежде всего, транснациональ­ные корпорации. В настоящее время всего лишь десять круп­ных фирм оплачивают почти четверть всей телерекламы в Германии [12]. Полутораминутный рекламный ролик, который можно транслировать на нескольких континентах, стоит столько же, сколько в среднем тратится на европейский худо­жественный фильм [13].

Рекламные агентства со своей стороны используют для сво­их клиентов декорации одной и той же земли обетованной. Немецкие телезрители уже настолько полюбили Нью-Йорк и Дальний Запад, что во время финального матча чемпионата национальной футбольной лиги в мае 1996 года станция RTL почти в половине своих рекламных роликов использовала кар­тинки из этого далекого, но, очевидно, знакомого мира [14]. В наши дни, когда на экране багряное солнце садится в море рядом с пивом Beck, это происходит не на Капри, а за мостом Золотые Ворота. А покрышки Continental уже не визжат на гоночной трассе Нюрбурга в Германии, а изящно лавируют между небоскребами Манхэттена.

Усилители с обратной связью все более повышают степень глобального единообразия. Согласно прогнозу нью-йоркского видеохудожника Керта Ройстона, логическим конечным про­дуктом в области культуры стал бы монотонный американс­кий «визг» по всему миру [15]. В какой-то степени подтвержде­нием этому является молодежный театральный авангард от Томска в Сибири до Вены и Лиссабона, вот уже несколько лет шумно имитирующий каждую деталь нью-йоркской сцены двадцатилетней давности с ее нарочитой яркостью красок, на­зойливым шумом, обилием нещадно орущих телевизионных мониторов— какая скука [16]. Понемногу распространяется мнение, что во времена, когда все кричат, гораздо более воз­буждающей и эффективной альтернативой может быть про­сто тишина [17].

В рамки предсказанного Ройстоном «глобального визга» удачно вписалось и «трио теноров» — Хосе Каррерас, Пласидо Доминго и Лучано Паваротти, — совершившее в 1996 году ми­ровое турне. На переполненных стадионах от Мюнхена до Нью-Йорка огромные аудитории в большинстве своем едва ли слы­шали что-либо, кроме основных мелодий любимых ими клас­сических произведений. Дабы посетители концертов именитой троицы ощутили себя причастными к уникальному событию, удручающее однообразие репертуарной сборной солянки каж­дый раз разбавлялось какой-нибудь изюминкой, отличавшей одно выступление от других. И надо сказать, что на всех четырех континентах, охваченных турне, зрители разных националь­ностей, несмотря на разделяющие их культурные барьеры, ча­сто в едином порыве вызывали исполнителей на бис. Для япон­цев три звездных тенора исполнили «Кава-но нагаре найоми», задушевный гимн вечно текущей реке. А рядом с Дунаем, ко­торый никак не назовешь голубым и ныне перегорожен дам­бой как раз перед Венским стадионом, где выступили теноры, в ушах 100 000 немцев, чехов и венгров, в основном нувори­шей, звенел застольный хит «Вена, Вена, лишь ты одна» [18].

При определении того, что должно понравиться различ­ным нациям, трио чародеев бельканто вполне могло бы исполь­зовать опыт покорителя людских глоток номер один — Coca-Cola. В Китае этот гигант по производству безалкогольных напитков продает свою коричневую шипучку с одним вкусом, а в Японии — с другим: напиток подслащивается в соответствии с культурными предпочтениями и особенностями региона [19]. Во время Летних олимпийских игр 1996 года Coca-Cola в сво­их трансконтинентальных рекламных роликах использовала слегка расплывчатый слоган «для фэнов», но в знойной Ат­ланте проницательные рекламодатели компании напрямую апеллировали к потеющим зрителям, написав на автобусах спортсменов: «Болельщики всегда хотят пить!» [20].

И в Европе спорт как продукт культуры быстро приспо­сабливают к сообществу болельщиков, которое в силу стой­ких предпочтений радо любой знакомой упаковке. Президент ФИФА Жоао Авеланж хочет, чтобы в футбольных матчах было больше рекламных пауз, как в американском футболе [21], в то время как германская Бундеслига стремится изме­нить имидж, ориентируясь на американскую Национальную баскетбольную ассоциацию. Привязанность к рекламному об­разу вытесняет чувство принадлежности к культуре, в кото­рой ты вырос, поэтому мюнхенская «Бавария» продает в Гам­бурге больше маек со своей символикой, чем две команды местной лиги, «ХСВ» и «Сан-Паули», в совокупности. Прода­жа болельщикам подобной продукции уже приносит ведущим клубам больше денег, нежели все статьи их доходов в начале 90-х годов, включая права на телетрансляцию матчей, вместе взятые. По мнению исследователя спорта Ганса И. Штоллен-верка, в силу того, что подогревающие интерес болельщиков разногласия между традиционно соперничающими команда­ми разных городов естественным образом возникают все реже, «их приходится создавать искусственно даже между игрока­ми, игроком и тренером, тренером и руководством клуба» [22].

Подобно своего рода глобальной лавине, сметающей все на своем пути, спрос миллиардов на поток товаров, реклами­руемых в мировом масштабе, неумолимо подчиняет себе тор­говые улицы больших городов. «Превращение жажды в по­требность в кока-коле», как однажды презрительно охаракте­ризовал этот процесс социолог Айвен Иллич, завершилось [23]. Во всех крупных городах доминируют знакомые торговые марки: Calvin Klein, Kodak, Louis Vuitton и иже с ними. Идеи и промышленные товары подвергаются глобализации наряду с музыкальными вкусами и ассортиментом фильмов немногих оставшихся кинотеатров. Они становятся все более однотип­ными, и темпы этой ассимиляции порой таковы, что угрожа­ют разорением традиционным национальным поставщикам.

Последней жертвой этой лавины стала Вена, в прошлом столица империи. Бесчисленные магазинчики, оригинальное оформление которых придавало центру города приятный и самобытный облик, были вынуждены закрыться после того, как Австрия в начале 1995 года вступила в Европейский Союз, главным образом из-за одновременной отмены строгого регу­лирования арендной платы. Сети международных магазинов занимают лучшие места; унылого вида закусочные, фирмы — изготовители вызывающе откровенного нижнего белья и апте­ки, оборудованные по последнему слову техники, открывают свои стерильные отделения.

Эпоха городов

Живущие в странах с процветающей экономикой горожане из среднего класса с невообразимой легкостью перемещаются по уменьшающейся голубой планете, совершая как деловые, так и увеселительные поездки. Уже 90 миллионов человек имеют постоянный доступ к Интернету, и к ним каждую неделю при­соединяется еще по полмиллиона [24]. Венский фотограф, ро­дившийся в земле Форарльберг, знает теперь нью-йоркский Уэст-Сайд лучше, чем Инсбрук; лондонскому биржевому мак­леру ближе его коллеги в Гонконге, чем управляющий отделе­нием банка в Саутгемптоне. Оба мнят себя непредубежденны­ми космополитами, вовсе не подозревая о том, что их глобальные «связи» зачастую весьма провинциальны и ограничивают­ся их собственным окружением. Журналисты, специалисты по компьютерам или актеры путешествуют чаще и интенсив­нее, чем дипломаты или деятели внешней политики: утром они еще могут быть в маленьком венгерском городке, убла­жая отчаявшихся клиентов или ведя переговоры с потенци­альными, днем — на запланированной деловой встрече в Гам­бурге, вечером — у новой, но уже почти утраченной подружки в Париже, на следующий день — гд&то в штаб-квартире ком­пании, а затем летят в США или на Дальний Восток. Каждый, кому по пробуждении требуется несколько секунд, чтобы вспомнить, на каком континенте он провел ночь, принадле­жит к своего рода авангарду путешествующих по миру. «Смот­рите, как бы вам по прилете обратно не встретиться на регист­рации в аэропорту с самим собой!» — эту старую шутку, од­нажды адресованную Гансу-Дитриху Геншеру в бытность его министром иностранных дел, теперь повторяют столь непо­седливым людям немногие оставшиеся у них друзья. Вместе с тем многие завидуют их подвижности, их высоким доходам и даже их «космополитическому» образу жизни.

Однако в то время как эти изнуренные слуги глобальных игроков сидят поздно вечером в барах известнейших отелей «Раффлз» в Сингапуре, «Савой» в Москве или «Копакабана пэлио в Рио со слезами на глазах, их старые школьные дру­зья (с которыми они могут случайно столкнуться на улице во время происходящей у тех два раза в год туристической вы­лазки за границу) уже давно лежат в своих дешевых постелях и видят сладкие сны. В такие моменты эти потерянные для всех и самих себя невольники карьеры не находят себе места от парализующего ощущения пустоты и одиночества, навали­вающегося на них после восьмого за год межконтинентально­го перелета. Знакомая обстановка, в которой они отдыхают, и впрямь глобальна, но при этом в конечном счете однообразна и невыносима. Где бы они ни оказались, они чувствуют себя узниками предсказуемо отвратительных и нестерпимо похо­жих друг на друга аэропортов, однотипных отелей и рестора­нов, зверея от одного и того же набора каналов спутникового телевидения в снабженных кондиционерами, но вместе с тем затхлых гостиничных номерах. Души этих скитальцев не по­спевают за их телами; если у них когда-либо и были силы, необходимые для того, чтобы заняться чем-то действительно новым и другим, то они уже давно их покинули. Поэтому, бывая повсюду, они неизменно оказываются в одном и том же месте; видя все, они видят только то, что им известно, и по ходу дела коллекционируют авиарейсы подобно тому, как домоседы со­бирают телефонные карты, почтовые марки или подставки под пивные кружки.

Но такая подвижность — показатель общей тенденции, ког­да весь мир летит со скоростью звука в беспокойное новое будущее. По всей вероятности, вскоре после наступления тре­тьего тысячелетия в мире будет порядка тридцати космополи­тических конурбаций с населением от 8 до 25 миллионов че­ловек каждая, связанных между собой плотной паутиной элек­тронных сетей, цифровыми спутниковыми телефонами, аэропортами с высокой пропускной способностью зонами бес­пошлинной торговли. Эти мегаполисы разбросаны по планете как случайные пятна света, расстояние между которыми из­меряется тысячами километров, и все же обитатели каждого из них чувствуют себя ближе к жителям остальных, чем к соотечественникам, живущим на периферии, которой их соб­ственная среда обитания в значительной степени обязана сво­им существованием.

Власть, как полагает итальянский футуролог Риккардо Петрелла, будет «принадлежать действующей в мировом мас­штабе лиге торговцев и муниципалитетов, чьей главной забо­той станет обеспечение конкурентоспособности глобальных фирм» [25]. Уже каждый из главных азиатских центров изо всех сил старается вырваться вперед. Молодежь на всех кон­тинентах взрослеет с образом глобальных городов, радикаль­но отличающимся от всего, что знали их родители. И уже не Париж, Лондон и Нью-Йорк блистают превосходными степе­нями, и не Москва или Чикаго. С марта 1996 года высочайшее здание в мире отбрасывает тень в столице Малайзии Куала-Лумпуре, а самое большое количество башенных кранов воз­вышается над крышами не Берлина, а Пекина и Шанхая.

Между Пакистаном и Японией дюжина бурно развиваю­щихся регионов пробивается на сцену глобальной конкурен­ции, соперничая за роли, распределенные за последние деся­тилетия между крупными городами Запада. Бангкок, например, пытается отвоевать статус автомобильной столицы у Дет­ройта. Японские производители — Toyota, Honda, Mitsubishi и Isuzu — уже давно собирают свои автомобили в Таиланде, тог­да как Chrysler и Ford превращают свои отделения в этой стране в корпоративные базы для Юго-Восточной Азии.

Тайбей видит себя преемником Силиконовой долины, и не зря: Тайвань уже является одним из крупнейших мировых производителей мониторов, компьютерных мышей и скане­ров. Малайзия рассчитывает добиться процветания на ниве экспорта высоких технологий подобно тому, как Рур в свое время совершил прорыв в сфере черной металлургии. Бом­бей в настоящее время снимает 800 художественных филь­мов в год: в четыре раза больше, чем Голливуд, а плата за аренду офиса в этом городе побила предыдущий рекорд, уста­новленный в Японии.

Основным конкурентом Токио и Нью-Йорка в борьбе за роль нервного центра новых супергородов Азии является Шан­хай. «Мы хотим к 2010 году стать международным финансо­вым и деловым центром в западной части Тихого океана», — объясняет Ху Янгжао, главный экономист городской комис­сии по планированию. В процессе величайшей городской пе­рестройки со времен осуществленной в XIX веке в Париже бароном Гауссманном старый Шанхай будет почти полностью разрушен, а на его месте будет возведен новый город. Четвер­ти миллиона семей уже пришлось покинуть центр города, по­зднее к ним присоединятся еще 600 000. Здесь открыли свои офисы сорок из 100 крупнейших мультинациональных корпо­раций. Siemens изъявила желание помочь городу в строитель­стве метрополитена; в этом году с конвейеров Volkswagen-Shanghai сойдет 220 000 легковых автомобилей, годовой объем выпуска которых планируется к 2000 году довести до 2 милли­онов. Колония британской короны Гонконг, которая в 1997 году будет возвращена Китайской Народной Республике, пытает­ся не отставать. «На нашей стороне география», — считает круп­ный банкир Клинт Маршалл. В новый аэропорт вкладывается двадцать миллиардов долларов, а всего в двадцати километ­рах бурно развивающаяся китайская провинция Гуандун уже является поставщиком глобальных рынков [26].

Экономический подъем Китая, став уже привычным явле­нием, несет в себе и сюрпризы, как приятные, так и не очень. Существует предположение, что к 2000 году «социалистичес­кая рыночная экономика» Дена Сяопина займет второе место в мире, опередив японскую и германскую. Несмотря на то что в 1960-е годы европейские паникеры не раз беспокоились по поводу надвигающейся «желтой опасности» и ничего не случи­лось, теперь китайцев в Европе действительно много. Рабочие из шанхайской металлургической корпорации Meishan рабо­тают в Неаполе едва ли не круглосуточно. Они разбирают 24 000-тонный сталелитейный комплекс на 100 гектарах зак­рывшегося завода, принадлежащего итальянской фирме Bag-noli. Летом 1997 года его части будут вновь собраны за 14 000 километров от Неаполя, в Нанкине, портовом городе на реке Янцзы. Thyssen Steel, в свою очередь, демонтирует доменную печь, которая не работает на полную мощность, и перевозит ее в Индию, а австрийская фирма Voest-Alpine уже целиком переправила устаревший сталелитейный завод LD-2 из Линца в Малайзию. В связи с этим жители Дальнего Восто­ка приобретают качественные товары; они стали последними, кто извлекает выгоду из длившегося на протяжении несколь­ких десятилетий субсидирования европейской сталелитейной промышленности на суммы в миллиарды дойчмарок [27].

В наши дни глобализация продвигается вперед с прежде невообразимой быстротой. Экономист Эдвард Луттвак описы­вает новую эпоху как «слияние болот, прудов, озер и морей эко­номик деревень и провинций, регионов и государств в единый глобальный экономический океан, накатывающий на неболь­шие участки суши гигантские волны конкуренции, пришедшие на смену вчерашним легкой ряби и спокойным приливам» [28].

Весь мир является единым рынком, на котором, по-види­мому, процветает мирная коммерция. Разве это не исполне­ние вековой мечты человечества? И разве не должны мы, живущие в до сих пор изобильных индустриальных цитаде­лях, возрадоваться подъему столь многих развивающихся стран?

Нет.

Вопреки предсказанию канадца Маршалла Маклуэна, мир ни в коей мере не стал «глобальной деревней». Пока ученые мужи и политики склоняют эту метафору на все лады, стано­вится ясно, насколько мало сближается реальный мир. Да, свыше миллиарда телезрителей в июне 1996 года почти одновре­менно смотрели матч по боксу между Акселем Шульцем и Майклом Мурером на Вестфальском стадионе в Дортмунде. Верно и то, что церемония открытия последних олимпийских игр этого столетия в Атланте, которую наблюдали 3,5 милли­арда зрителей, объединила мир в большей степени, чем лю­бое другое событие за последнюю тысячу лет. Однако эти все­мирные трансляции обмена ударами и спортивных состяза­ний не привели ни к какому действительному обмену, ни к какому действительному пониманию между людьми. Близость и одновременность посредством масс-медиа бесконечно дале­ки от какой бы то ни было культурной солидарности, не гово­ря уже об экономическом равенстве.

Олимпийское откровение

Еще даже до того, как анонимный (а потому типично правый) террор бросил яркий отсвет социальной напряженности в Со­единенных Штатах на транслируемые по телевидению олим­пийские игры в Атланте, их организаторы сделали абсолютно очевидной несостоятельность всякого упоминания о междуна­родной сплоченности. Для начала они бесстыдно низвели 85 000 гостей, явившихся на торжественную церемонию откры­тия за 636 долларов каждый, до уровня статистов в потоке возбуждающих образов. Люди были вынуждены купить раз­ноцветные шарфы, факелы и щиты и по команде размахи­вать ими перед камерой. Вскоре гвоздем вечера стало слово «мечта», которым американские пропагандисты любят закли­нать даже больше, чем своей концепцией свободы. Атланта — это «веха мечты», гласило безвкусно роскошное табло стадио­на. «Власть мечты» — пела Селин Дион. На табло в течение нескольких минут светилась строка из стихотворения Эдгара Аллана По: «Мечтам себя вверяй таким, на кои смертные от­важиться не в силах были прежде!». И наконец, по рядам, как эхо, пронеслись исторические слова Мартина Лютера Кинга: «У меня есть мечта!» [29].

О каких же мечтах идет речь? О том ли, что через трид­цать лет после убийства этого черного защитника гражданс­ких прав почти исключительно белокожие американцы из пригородов на прекрасном новом овальном стадионе в его родном городе ощущают самодовольный трепет, когда «го дрожащий, плохо записанный голос воспроизводится на тща­тельно подготовленной кассете? И отваживался ли Мартин Лютер Кинг мечтать о том, что почти исключительно черно­кожие бездомные Атланты будут в полном составе вывезены на автобусах подальше от центра города на время олимпийс­ких игр для того, чтобы образы американской действительно­сти, не дай Бог, не попали в объективы телекамер съемочных бригад со всего мира?

Во всяком случае, в этом крупном городе американского Юга, вычищенные трущобы и давящие громады небоскребов которого вызывают то же ощущение пира во время чумы, что и вознесшаяся к небесам столица Малайзии Куала-Лумпур, слова «черный» и «бедный» остались синонимами. Есть своего рода самозащитный цинизм в том, что искушенный в вопро­сах социологии телепродюсер Барбара Пайл, одна из ключе­вых фигур в транснациональной вещательной корпорации Теда Тэрнера, комментируя формирующие новые стандарты игры 1996 года, сказала: «Прежде между высотными зданиями CNN и Coca-Cola находилось несколько бедных черных кварталов с дешевым жильем. Их сравняли с землей, чтобы построить на их месте Парк олимпийских игр столетия так называемой «Глобальной олимпийской деревни AT&T», и в будущем слу­жащие этих двух корпораций смогут спокойно прогуливаться между головными офисами друг друга» [30].

Единый мир распадается

Хотя в настоящее время преобладающее влияние на планете имеют высокотехнологичные и замкнутые на себя городские конгломераты вроде Атланты, они все больше приобретают характер изолированных островков. Мировой архипелаг бо­гатства, возможно, и состоит из цветущих анклавов, но в том, что до сих пор было «развивающимися странами», куала-лум-пуры— не более чем цитадели глобальной экономики. Тем временем мир большей частью мутирует в люмпен-планету, львиная доля богатства которой сосредоточена в мегаполисах с мегатрущобами, где миллиарды человек влачат жалкое су­ществование. Каждую неделю число людей, живущих в горо­дах, увеличивается примерно на миллион [31]. В то же время «наше конфузливое безразличие сменилось безразличием самодовольным, — предостерегал Франсуа Мит­теран в марте 1995 года. — Заинтересованность в помощи раз­вивающимся странам полностью улетучилась. Такое впечат­ление, что каждая страна присматривает только за своим зад­ним двором» [32].

Всего лишь 358 миллиардеров владеют таким же богатством, как и 2,5 миллиарда человек, вместе взятые, почти половина населения Земли [33]. Затраты индустриальных стран на «тре­тий мир» неуклонно снижаются: так, Германия в 1994 году ис­тратила на них 0,34 процента своего бюджета, а в 1995 — уже 0,31 процента [34]. Тот факт, что частные инвестиции из бога­тых стран недавно превысили официальную помощь развива­ющимся странам, не вызывает сомнения, однако, действитель­но, от этого выиграли лишь несколько регионов. Ожидаемый доход инвесторов на вложенный капитал зачастую «из-за рис­ка» достигает 30 процентов годовых, что наглядно подтвержда­ется на примере строительства водопроводов в Индии и Индо­незии [35]. Вопреки неоднократным утверждениям правительств Севера о значительном сокращении суммарной задолженнос­ти развивающихся стран, она неизменно увеличивается и в од­ном только 1996 году выросла на 1,94 миллиарда долларов, почти вдвое превысив прирост десятилетней давности [36].

«Все это кончилось, — сделал логичный вывод египетский писатель Мохаммед Сид Ахмед. — Диалог Север-Юг так же мертв, как и конфликт Восток-Запад. Идея развития мертва. Больше нет ни общего языка, ни даже словаря для обозначе­ния проблем. Юг, Север, «третий мир», освобождение, про­гресс — все эти термины уже не имеют никакого смысла» [37].

В Европе и Соединенных Штатах все чаще можно слышать утверждение, что помощь давно уже нужна нам самим. Даже в бурно развивающихся конурбациях миллионы избирателей считают, что они — не более чем обманутые новыми времена­ми. Обеспокоенные люди находят все больше оснований для парализующих страхов за свои рабочие места и будущее своих детей. Не станет ли уровень жизни среднего класса на Западе, до сих пор воспринимаемый как нечто само собой разумеюще­еся, в исторической перспективе всего лишь одним большим KaDeWe, тем субсидируемым роскошным магазином в Запад­ном Берлине, что произвел фурор на неизбалованном товар ным изобилием коммунистическом Востоке, но который при всей пропагандистской шумихе отнюдь не являлся отражени­ем жизненных стандартов Западной Европы?

По мере расширения в обществе экономической пропасти между бедными и богатыми первые все чаще видят политичес­кое спасение в отделении и обособлении. В последние годы по­требовалось найти место на карте для десятков новых госу­дарств, и вот уже 197 национальных команд прошли маршем по олимпийскому стадиону в Атланте. Когда итальянцы и даже швейцарцы борются за свою самобытность, само единство на­ции становится проблематичным. Спустя пятьдесят лет после образования Итальянской Республики до 50 процентов населе­ния регионов между Вентимильей и Триестом голосует за дви­жение протеста «Лига Севера», лидер которого, Умберто Бос-си, призывает взрывать радио- и телевизионные станции госу­дарственной вещательной корпорации RAI. В сентябре 1996 года Босси даже провозгласил независимое государство Пада­ния. Процветающие страны движутся к распаду и в других ча­стях света. В Карибском бассейне, к примеру, доселе спокой­ные острова Сент-Китс и Невис, живущие главным образом за счет туризма, хотят покончить со своей федерацией [38].

Канаде и Бельгии подрезают крылья конфликты между их языковыми группами. В Соединенных Штатах, чьи волны иммигрантов давным-давно приняли один общенациональный язык, миллионы латиноамериканцев, в том числе во втором и в третьем поколениях, ныне отвергают английский. Повсюду набирает силу трайбализм, и во многих регионах он угрожа­ет перерасти в воинствующий национализм или региональный шовинизм.

В отличие от войн XIX и начала XX столетий войны буду­щего в большинстве своем будут идти не между государства­ми, а в их пределах. В 1995 году лишь два из пятидесяти воо­руженных конфликтов в мире укладывались в привычную схему: войны между Перу и Эквадором и между Ливаном и Израилем. Вместе с тем новые конфликты внутри нацио­нальных границ не привлекают должного внимания междуна­родной общественности. Так, например, следует отметить, что в Южной Африке в течение года, последовавшего за крахом апартеида, в результате актов насилия погибло 17 000 человек — больше, чем за тридцать лет вооруженной борьбы про­тив расовой сегрегации [39].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: