Интуитивно подсознательно 32 глава

Слушая Его проповеди в синагогах, усмехались:

«Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нем» (Мк. 6. 3).

«Соблазнялись» в Евангелии употребляется в значении «сомневались». В данном случае можно понимать еще и так: Ты – обычный плотник, такой же во всем, как и Твои братья и сестры! Так чего же Ты выпендриваешься, корчишь из Себя невесть что?! А если Ты и вправду Божественно всемогущий чудотворец, докажи на деле. Но..

«И не мог совершить там никакого чуда; только, на немногих больных возложив руки, исцелил их» (Мк. 6. 5).

То есть немногих, всего лишь немногих вроде бы исцелил, а многих и не исцелил, и чуда никакого для родных и близких не сотворил. Пришлось оправдываться. Дескать, вот там, в других селениях получилось, а дома почему-то не того. Пришлось выкручиваться:

«Он сказал им: конечно, вы скажете Мне присловие: «врач! исцели Самого Себя; сделай и здесь, в Твоем отечестве, то, что, мы слышали, было в Капернауме». И сказал: истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве» (Лк. 4. 23, 24).

И пошел, по обыкновению, тары-бары растабарывать. Не у одного, мол, у Меня, не всегда получается. И у других пророков так бывало и бывает. Известно же из Писания, что в Израиле при пророке Елисее тоже много прокаженных было, а очистился, то есть исцелился, всего лишь один Нееман Сиреянин.

Это Он им в отместку за то, что они Его полукровкой Самарянином да бесноватым обозвали. Но, право, лучше бы уж промолчал:

«Услышав это, все в синагоге исполнились ярости. И, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; но Он, пройдя посреди них, удалился» (Лк. 4. 28—30).

Удрал, проще говоря. А на душе-то и у тех неверие в Него и злость, и у Самого осадок. И что у Него за судьба такая – со всех сторон напасть за напастью?!

«Но тем более распространялась молва о Нем, и великое множество народа стекалось к Нему – слушать и врачеваться у Него от болезней своих» (Лк. 5. 15).

Народ – что? Народ слышал звон, да не понял, где и к чему он, вот и прет из любопытства: вдруг и правда?! А у него до такой правды ох как далеко.

«Но Он уходил в пустынные места и молился» (Лк. 5. 16).

Странный, что и говорить, непонятный какой-то образ, переписывая и дополняя друг друга, создали писатели – евангелисты. Истинно трагедийный. Он же, этот их Иисус Христос, так сказать, баш на баш, обещал любить весь мир, в обмен на то, чтобы и Его любили все да веровали в Него, а ему, увы, так не везло! Ведь не любил Его никто, разве что исстрадавшаяся Матерь Мария, а наоборот, вон до какой ненависти доходило – убить порывались. Да в конце концов и убили. Зверски убили. На кресте распяли. Поистине не просто трагедия, а трагедия всех трагедий. Если и было нечто подобное в мировой литературе, то разве что в какой-нибудь древнеегипетской, папирусные списки которой не сохранились, до нас не дошли.

А Евангелия сохранились. Дошли. Что уже само по себе предопределяет к ним интерес. Да еще такая о Нем всемирная молва, размноженная превеликим множеством легенд и всевозможных изустных домыслов и слухов. Известное дело: на каждый роток не накинешь платок.

И это ведь у Него с детства-малолетства такая многоголосая-многогласная, так ее перетак, подзаборная незаконнорожденная судьба. Еще и первым криком о Своем появлении белый свет не оповестил, а от одной злоязычной соседки к другой ехидный шепоток ядовитой гадюкой пополз.

– А Мария-то, мол, гляди-ка, того… От кого? А поди узнай, от кого. С этим, с римским Пантерой, путалась, видимо, от него. А может, просто ветром надуло, в нашем подлунном мире чего не бывает.

– Ага, Святым Духом…

– Во, во! Истинно.

А когда она Его то ли в коровьем, то ли в свинячьем хлеву на Свет Божий произвела, у-у, тут уж и вообще на всю Иудею сыр-бор расшумелся. Сенсация!

– Слышь, – одна сорока-белобока другой на хвосте благую весть несла, – а дева Мария чего нынче учудила, а? Не успел Еська-плотник ее в жены взять, она ему в ту же ночь бах – подарочек. Ага, Божий. Божененочка, значит. Славный такой младенчик, миленький!

– Ну, а он?

– Кто, Еська-то? О-о, ошалел, бедолага. «Душу, – говорит, – вытрясу, сознавайся, блудница ты такая-разэтакая вавилонская, чей выблудок? От кого?!»

– Ну, а она?

– Х-ха, она! Ты же ее знаешь, она за словом в карман не лезет. «Божий, – говорит. – От Бога».

– Ну, а он?

– А он: «Я тебе сейчас такого Бога покажу, Бога Господа Мать! – живой кишки выпущу! Рассказывай, говорю!»

– Ну, а она?

– Х-ха, она! Ты же ее знаешь, артистку, умеет, когда надо, глазки состроить, а когда и слезу пустить. «Да, понимаешь, – говорит, – буквально вчера поздним вечером ко мне от Бога посыльный пришел. Не то Ангел, не то Архангел. Гаврилой назвался. А сам из себя обходительный такой, обаятельный, не то, что ты, пентюх деревенский».

– Ну, а он? Неужто стерпел?

– Х-ха! «Замолчи, – говорит, – стерва. Не то своим плотницким топором враз черепушку раскрою». Ты же знаешь, как у нас, иудеев, распутниц за блуд карают! Даже про самосохранение нашей еврейской нации напомнил.

– Ну, а она?

– А она и говорит: «Дело твое. Сам же требуешь, чтобы всё, как на духу, рассказала, и сам же за свой дурацкий топор хватаешься…»

– Ой, молодчина! Ну, а он?

– А чего ему оставалось? Засопел только от злости да головой мотнул: «Ладно, мол, ври дальше».

– Ишь ты! А она?

– Ну, а она и вошла в роль кающейся Магдалины. «Я, мол, ему, Гавриле ентому, объясняю, люди узрят – стыд-то какой! А он так шепотком, шепотком, не бойся, дескать, не бойся, все по-первости боятся, а потом ничего, и благодарят еще. А ты же такая красивая, такая неотразимая, сам Бог перед тобой не устоял. И сам он, Гаврюшка ентот, тоже ласковый, любезный, обходительный, галантный… И ручонки у него, бедненького, нежные такие, мягкие. Не то, что у тебя, – шершавые да в мозолях от твоего дурацкого топора. И все ласково так, с придыханием: не бойся, не бойся… Ну и… сам понимаешь…»

– Ну, а он? Неужто и тут стерпел?

– Х-ха! «Понятно, – говорит, – улестил, сволочь! Да и ты, – мол, – хороша. Сказано же: сучка не захочет, кобель не вскочит… Ну, да что уж теперь-то, не стану я об тебя, курву, руки марать. Да и божененка твоего не хочу без матери оставлять. Живите, хрен с вами. Как-нибудь прокормлю, коли уж от Бога мне такая напасть… И поскольку я с тобой уже в синагоге обвенчан, не вышвыривать же тебя вон на улицу. И пусть этот найденыш подзаборный будет вроде Володи – Владимира, владеющего миром, и на манер архангела Гаврилы Иисусом. С тем и признаю своим. Сказано же: чьи бы бычки ни прыгали, телятки все наши…»

И тут не то диво, что он ее простил, а то, что она при тех древнееврейских строгостях во имя чистоты крови и самосохранения нации ни в те дни, ни впоследствии иудеями осуждена не была. Видимо, у них там искони, с ветхозаветных времен, двойные стандарты. И если простому смертному и помыслить о блудодеянии недопустимо, то Господу Вседержителю нашему совсем наоборот – в похвалу и во славу. Ну, и выблудку Его, Божененку – тоже.

А плотника Иосифа и вообще постепенно далеко на задний план оттерли. Так и то сказать – сам опять же виноват. Туда-сюда, глядь-поглядь, а уж и своих-то у него от Марии – семеро по лавкам. Во настрогал! Что ни год, то и приплод. Так что если он и спервоначала выблудка этого невзлюбил, то что уж там говорить о какой-то отцовской любви в дальнейшем. Чужая кровь – она чужая и есть. Да к тому же когда с утра и до ночи спину за плотницким трудом гнешь, тут уж и вообще не до телячьих нежностей. Ладно бы прокормиться при рабовладельческом иудейском режиме да семью хоть как-нибудь прокормить.

На беду и Он, теленочек этот, в яслях найденный, не из ласковых уродился. Не то от взаимной неприязни, не то от унаследованной от легионера Пантеры божественно-римской фанаберии отчиму Иосифу покоряться не восхотел. Как тот ни бился, глядит – не то что к плотницкому ремеслу, а и вообще ни к какому нужному делу Его не приохотить. Просишь-просишь, внушаешь-внушаешь, а Он, гаденыш, скривит свои тонкие злые губы, да еще и сплюнет. Мне ли, мол, Сыну Божьему, на Моих ангельски-нежных ладошках от твоего грубо отесанного топорища мозоли Себе набивать!

А то еще и хохотнет с издевочкой. Лень-матушка, дескать, намного раньше Меня родилась! Грязной тачкой руки пачкать? Нет уж, фигушки!

И уж ладно бы прирожденный аккуратист-чистюля, а то ведь совсем наоборот. Все дети, как дети, обедать за стол садясь, ручонки свои замызганные без лишних напоминаний вымоют, а Его и тут без хорошей затрещины не заставишь. А взгреешь в сердцах – такой рев поднимет, хоть из дому убегай. Тем паче, что это все Мария Ему во всем потакает. И чуть что – разъяренной наседкой за своего сопливого любимчика: «Не трожь! Не смей! Был бы свой, так не обижал бы, пентюх сиволапый, чурбан нетесаный!..»

Тьфу ты, ну ты! – вроде бы свой и вроде не свой. А из-за этого и характерец складывался, как у волчонка: сколь ни корми, все в лес смотрит. И не к столярному верстаку – единственно в синагогу Его сызмальства тянуло. Поверил маменьке, что Он не такой, как все, что Он – богоданный, вот и повадился шастать туда. То, глядишь, в одну бежит, то в другую. Вбил Себе в башку, будто бы там с настоящим Отцом Своим может однажды встретиться. Усядется в уголке и сидит, уши развесив, раввинов слушает, только глазенки поблескивают. И каждое их словечко тайно ловит, запоминает. А понаслушается – и давай дома младшеньким братишкам да сестренкам проповеди читать – ку-да, заслушаешься. Истинно – артист доморощенный. Раввин-самоучка. Да еще называет синагогу домом Его Отца (Лк. 2. 49).

Что ж, оно и понятно. Языком трепать – не топором махать. Язык без костей, на нем мозолей не намозолишь.

Одного лишь в толк не мог взять, что со словом обращаться еще осторожнее, чем с топором нужно. Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, назад не воротишь. Спохватишься, что не то во вред себе ляпнул, да поздно. Не зря же сказано: язык мой – враг мой. Это же все знают. Одному Ему, проповеднику самодеятельному, закон не писан. То говорит, что Он пришел не нарушать заповеди, то тут же их Сам и нарушает.

Таким и вырос, таким и в бродяжничестве куролесить пустился. Людей смешить-потешать да отчима с матерью Своей неотесанностью позорить.

«Когда Он говорил это, один фарисей просил Его к себе обедать. Он пришел и возлег. Фарисей же удивился, увидев, что Он не умыл рук перед обедом» (Лк. 11. 37, 38).

И что же Он – смутился? Пошел да вымыл? Ха-ха, как бы не так. Дома при таком замечании отчиму Иосифу истерику закатывал, а тут и того веселее. Что называется, отблагодарил хлебосольного да радушного хозяина за приглашение. Завелся – и понес, и понес того по всем кочкам. Такие грехи-прегрешения ему приписал, какие никому и в самом страшном сне не снились. И все дурное, что знал и предполагал за фарисейским народом, на него одного выплеснул, обзывая самыми непотребными словами. Хоть в тексте и не сказано, что после неумеренных возлияний, но если по трезвости так нахамил, то тем более удивительно: нормальный ли Он?!

Жених-скопец

Преувеличиваю? Да ничуть. Наоборот, не договариваю. А давайте для полноты картины на минутку представим себя на месте того хозяина-фарисея, что пригласил Его в гости.

С чего бы это ему взбрело в голову пригласить по сути совершенно незнакомого человека. А приглянулся Он ему, привлек чем-то таким-этаким. Чем? Ну, конечно, больше всего Своими велеречивыми проповедями. Уж так говорит, так говорит – как по писаному чешет. Заслушаешься. Сразу видно – тот еще оратор, прирожденно-пламенный. Истинно – трибун! Вития!

Да и внешне этакий благообразный, благочестивый. Так вот и веет от него каким-то таким-этаким обаянием. И не зря же, наверно, в народе про Него столько толков-кривотолков. Одни говорят, что Он чудотворец и непревзойденный целитель, другие на все лады бранят да всячески поносят. Трепач, мол, демагог и все такое. Даже, мол, те, кто у него в учениках ходили, теперь в нем разочаровались.

«С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с ним» (Ин. 6. 66).

Да что ученики! Вон даже родные братья махнули на Него рукой:

«Ибо и братья Его не веровали в Него» (Ин. 7. 5).

Но мало ли кто и чего болтает! Может, кто из скудоумия своего, а кто и вообще из зависти. Известно же, злые языки страшнее бандитского ножа. А вот в дружелюбной доверительной беседе за домашней трапезой все и прояснится. Вот и пригласил. А Он…

А Он, не церемонясь, как какой-нибудь невоспитанный хам, шасть за стол – и немытыми руками за хлеб. А когда Ему вежливенько этак на ушко намекнули, что нехорошо, мол, так, не гигиенично, ну, Он и взвился. Чья бы, дескать, корова мычала, а твоя бы молчала! Фарисей ты такой-сякой-разэтакий, и все вы, фарисеи, такие. Внешне – аккуратисты, чистюли, а внутри – ханжи, лицемеры и жадюги. Десятину на храм вносите, так уже и возомнили, что лучше других? Да при вашем-то богатстве могли бы и побольше отвалить! А в синагогах да на общественных собраниях в первый ряд лезете! Да и вообще вы разве люди? Не люди вы, а…

«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что вы – как гробы скрытые, над которыми люди ходят и не знают того» (Лк. 11. 44).

– И вообще, – в горячности сказал, – Я знаю, что вы Меня можете убить и убьете в конце концов, но все равно правду в глаза вам скажу!

А ведь фарисеи, как мы помним, народ сравнительно небольшой, но вольнолюбивый, независимый и гордый. И можно лишь подивиться тому, что распоясавшемуся хаму не накостыляли там по шее да не спустили с крыльца. По всей видимости, строго соблюдали закон их дедовского гостеприимства. Даже вполне законная укоризна была высказана Ему в весьма сдержанном тоне:

«На это некто из законников сказал Ему: Учитель! Говоря это, Ты и нас обижаешь» (Лк. 11. 45).

За что и тому было выдано «по полной программе». А как же! Он же «из вышних вышний», Он же – Сын Божий, а кто-то там, видишь ли, осмеливается Ему перечить да замечания делать! Нет уж, извините! Все должны любить Его, трепетать перед Ним, преклоняться и целовать Его божественные ноги.

Помню, собирая материал для книги «Черная нелюдь», я прочел и взял себе на заметку неизвестное мне «Евангелие от Иуды». Автор печально известного «Романа без вранья» А. Мариенгоф в главе 27-й пишет о том, что над созданием этого очередного «Святого благовествования» приват-доцент МГУ Н. Шварц работал 12 лет. Закончив, прочел Есенину и Мариенгофу. И вот что произошло дальше.

«Шварц закончил читать и в необычайном волнении выплюнул из глаза монокль.

Есенин дружески положил ему руку на колено:

– А знаете, Шварц, ерунда-а-а!.. Такой вы смелый человек, а перед Иисусом словно институтка с книксончиками и приседаньицами. Помните, как у апостола сказано: «Вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам». Вот бы и валяли. Образ-то какой можно было бы закатить. А вы развели патоку… да еще от Иуды».

И безнадежно махнув рукой, Есенин нежно заулыбался.

Этой же ночью Шварц отравился».

Ай да Есенин! Ай да антисемит! Одной-единственной фразой разнесчастного еврея Шварца с его 12-летним трудом единым махом в гроб уложил! Правда, сей приват-доцент слишком уж увлекался кокаином и дал дуба в крайней степени наркозависимости. Но не в этом суть. Любопытно, что поэт сам о себе в стихах писал:

Стыдно мне, что я в Бога верил,

Стыдно мне, что не верю теперь.

Тоже, значит, как и Достоевский, бился-мучился над треклятым вопросом «Есть Бог или нет Бога?» И вот – гляди-ка ты, а? – что выдал: «Ерунда… патока…» А Он – вон какой: «любит есть и пить вино», да еще в какой компании: с мытарями и грешниками…

А мытари – это кто? А это, оказывается, сборщики податей. То бишь, при рабовладельческом строе сословие не из нищих, поди. Сборщики налогов. Ну, а кто такие грешники – особо и говорить не приходится. Люди, надо полагать, не из честных да совестливых.

И вот среди таких-то наш поборник духовной чистоты и справедливости – их лучший друг и собутыльник. Здесь он свой среди своих, так сказать, по плоти и по духу. Как говорится, чудак чудака видит издалека.

«И вот женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром; и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром» (Лк. 7. 37, 38).

И что же Он? Застеснялся, устыдился? Женщина же все-таки, слабый пол, а Ему, здоровенному бугаю ноги целует да еще и своими волосами дорожную грязь с них отирает. Даже фарисею неловко за Него стало. Однако Он и его упрек Своим упредил:

«Ты целования Мне не дал; а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги. Ты головы Мне маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги» (Лк. 7. 45, 46).

Во как на лесть да на раболепное преклонение перед Его Божественным высочеством падок! Аж разомлел в удовольствии от приятственных ее лобзаний. И от фарисея, и от всех других такого же любострастия-подобострастия к Себе, любимому, не церемонясь, напрямик во всеуслышание требует.

Иуда Искариот – и тот не стерпел, ворчать начал. Дескать, сколько масла да мира она, дура такая, неэкономно израсходовала. Продать бы – это ж скольких нищих накормить можно было бы.

Так Он и его, Иуду, мигом отбрил:

«Ибо нищих всегда имеете с собою и, когда захотите, можете им благотворить, а Меня не всегда имеете» (Мк. 14. 7).

И еще добавил в том смысле, что нищих – вон их сколько, а Он такой – единственный, и за преклонение перед Ним воздастся сторицей:

«Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет, в память ее, и о том, что она сделала» (Мк. 14. 9).

Во какое великое дело она сотворила! Подвиг, заслуживающий памяти в веках и во всем мире. И воздастся ей и таким, как она, несмотря на все их грехи и прегрешения так, как никому из вас, непонятливые да не подхалимствующие:

«…Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие» (Мф. 21. 31).

Чего ж после этого удивляться тому, что все эти лицемеры-фарисеи да сборщики податей – мытари начали наперебой зазывать его к себе в гости да угощать от всей щедрой души всякими соленьями-вареньями да прочими разносолами. А вместе с Ним, разумеется, и всех учеников Его. Хотя иногда, правда, не выдерживали, дивясь их неуемной жадности и обжорству.

«Тогда приходят к Нему ученики Иоанновы и говорят: почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся?» (Мф. 9. 14).

Резонный вопрос, и не от скупости, нет. Просто слишком уж явное, бросающееся в глаза, прямо скажем, вопиющее противоречие между их благонравными богоугодными проповедями и делами. И что же Он? А вот что:

«И сказал им Иисус: могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься» (Мф. 9. 15).

Чудны дела твои, Господи! Пост в определенные дни и сроки обязателен для всех. И потом, как это понимать, причем тут какой-то жених? Ведь с ними-то никого другого нет, только Он один. Так что же, Он женихом для них на полном серьезе называет Себя?!

Этот вопрос несколько проясняет, пожалуй, Евангелие от Иоанна. Вот Он и его ученики «возлежат», празднуя Пасху. И:

«Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса» (Ин. 13. 23).

Веселенькая картинка, правда? Во как умели иные мужики любить друг друга: на груди один у другого «возлежат».

И еще такие «благие вести» от Матфея:

«Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матери родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19. 10—12).

Ха-ха! Сказка – ложь, да в ней – намек. Тонкий намек на толстые обстоятельства. Дуболомно пытаюсь соображать-«вмещать»: для Царства Небесного – это, видимо, имеется иносказательно полная наслаждений райская жизнь? А скопец – это кастрированный мужчина. То есть мужчина, не способный к воспроизводству потомства. Значит…

«Кто может вместить, да вместит». А как же строжайший закон древних иудеев о самосохранении нации?

И после этого мы будем еще гадать, почему этого тридцатитрехлетнего жениха-скопца иудеи потребовали казнить на виду у всех такой жестокой казнью – распять на кресте? Мужеложество – не древнейший ли не прощаемый библейский грех!

А ведь таков Сей Великий Праведник во всем. Всячески посрамляет фарисеев и прочих грешников, а Сам? Сам ведь, прямо скажем, без малейшего зазрения совести ведет двойную игру. Садясь за стол вкушать «на халяву» дармовые разносолы, из-за врожденной лени и неряшливости забывает хотя бы ополоснуть перед едой Свои «божественные» руки, но ни на минуту не забывает о грешном шкурном принципе «рука руку моет». И посему благоволит-то не к страждущим и обездоленным, а к обличаемым сытеньким да богатеньким. Вот, едва увидев некоего Закхея, «начальника мытарей и человека богатого», повелевает ему:

«Закхей! Сойди скорее; ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме» (Лк. 19. 5).

И тот «поспешно сошел и принял Его с радостью». Что не могло не удивить народ, слушавший Его выспренние разглагольствования о добре, правде и справедливости.

«И все, видя то, начали роптать и говорили, что Он зашел к грешному человеку» (Лк. 19. 7).

Ну, не чудаки ли, а? Да Он с такой же радостью зашел бы и к безгрешному, да что от такого хапнешь, он-то богатый стол деликатесами не сервирует. И даже Закхею стало неловко перед людьми, и он пообещал, что по Его велению может хоть сейчас половину имения своего раздать нищим. Правда, сказать «все отдам» все же не рискнул, видимо, были сомнения в заступничестве своего высокого покровителя, но Тот не подвел:

«Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама; ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее» (Лк. 19. 9, 10).

Говоря Его словами, «кто может вместить, да вместит». А в пояснение для ропщущих простолюдинов поведал еще длиннющую, утомительно занудную притчу, завершив такими недвусмысленными сентенциями:

«Сказываю вам, что всякому имеющему дано будет; а у неимеющего отнимется и то, что имеет» (Лк. 19. 26).

Понятно, жалкие нищеброды? То-то! Так что заткнитесь и не вякайте против тех, кто имеет. А поскольку кое-кто, по-видимому, все же продолжал что-то там вякать, то Он и еще присовокупил:

«Врагов же Моих, тех, которые не хотели, чтобы Я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною» (Лк. 19. 27).

До чего иносказательно, до чего мудро, правда? Он еще больше Своей мудростью и Самим собой возгордился:

«Сказав это, Он пошел далее, восходя в Иерусалим» (Лк. 19. 28).

«Кто может вместить, да вместит!» А кто не вместит, да пеняет на себя.

Некоторые, впрочем, даже после таких предостережений «не вмещали», продолжали выражать свое недовольство:

«Они же, придя, говорят Ему: Учитель! Мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Давать ли нам, или не давать?» ( Мк. 12. 14).

Вопрос, что называется, не без ехидства, но – в лоб. Коли Ты такой честный да справедливый, напрямую и отвечай. И что же Он? А вот что:

«Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры? Покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли» (Мф. 22. 18—22).

Ха-ха, «удивились». Мудрости Его неимоверной подивились, что ли? Что ж, на первый взгляд вон как торжественно-высокопарно звучит, в поговорку вошло, крылатым выражением стало. Иногда для пущей загадочности по- церковнославянски цитируется: «Кесареве кесарю, Божие – Богови». Произнося, мы ныне уже и не задумываемся, а в чем же здесь суть, что за этим стоит, что подразумевается? Будто нечто столь Божественно мудрое, о чем нам, простым смертным, лишний раз и помышлять грешно.

А речь-то идет о самом наболевшем, о самом горьком и злободневном в ту пору для еврейского народа вопросе – необходимости платить дань оккупировавшему Иудею Риму. Кесарю – сиречь Римскому императору, чье изображение и чеканилось на монетах. В народе зрел дух недовольства оскорбляющим душу Римским игом и все возрастающей, и без того непосильной, грабительской данью. А Он…

Да Он не какую-то великую находчивость и божественную мудрость явил, а попросту, прямо говоря, струсил, выкрутился и встал, по существу, на сторону ненавистных народу римских оккупантов. Да тут не дивиться надо было, а лишь разочарованно плюнуть: и это – пророк, выставляющий Себя мудрейшим из мудрейших, справедливейшим из справедливейших! Эх, Ты!..

Это о первой половине Его «мудрого», ставшего крылатым речения: «Кесарю – кесарево», теперь – о второй: «Богу – Богово». В Евангелии об этом говорится проще: «Об уплате подати на храм», куда имущие обязаны были платить десятину, то есть десятую часть от своих доходов, а неимущие – кто сколько сможет, но хоть сколько-нибудь, да обязательно. И вот отношение к тому нашего всеблагого Божьего проповедника:

«Когда же пришли они в Капернаум, то подошли к Петру собиратели дидрахм (монеты для обязательной дани на храм. – С. К.) и сказали: Учитель ваш не даст ли дидрахмы? Он говорит: да…» (Мф. 17. 24, 25).

Он-то, ничуть не сомневаясь, говорит «да», а что же Учитель?

«И когда вошел он в дом (то есть – в храм. – С.К.), то Иисус, предупредив его, сказал: как тебе кажется, Симон? Цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих, или с посторонних? Петр говорит ему: с посторонних. Иисус сказал ему: итак, сыны свободны» (Мф. 17. 25, 26).

Ха-ха?

Ха-ха-ха-ха! И тут выкрутился. Чтобы ни Симону не платить, ни Петру, который Симон, ни всем другим ученикам-Апостолам, всех в «сыны Божии» чохом зачислил. Молодец, ей-богу, находчивый мужик, смекалистый!

А вот и еще подтверждение тому:

«И сел Иисус против сокровищницы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Придя же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу. Ибо все клали от избытка своего; а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк. 12. 41—44).

И – все. И – точка, далее в Евангелии комментариев нет. «Вмещающий да вместит». Я вот только не могу «вместить», действительно ли то была бедная вдова, а не некая иная, может, и состоятельная дама. Если же да, если бедная вдова от искренней веры своей отдала на храм последнее «все пропитание свое», то что же Всевидящий, Всезнающий и Всеблагий Сын Божий, умиляясь таким благородством и самоотверженностью, не явил хотя бы какой-никакой своей милости к ней?

И, любопытно, с какой такой благой целью ученикам-Апостолам о ней рассказал-поведал. Ведь не в упрек же им, да и Самому Себе, что вот они поскупились, пожадничали, а она – нет. И не с призывом хоть как-то в благодарность помочь ей. Тогда зачем же?

А… чтобы все нищие да бедные следовали ее благородному примеру в соблюдении Божьего закона: «Кесарю – кесарево, Божие – Богу».

Последнее-распоследнее отдай! А как же! Помни и разумей страх Божий. А уж куда там твоя лепта пойдет – лично ли в руки Самому Господу Богу или еще кому, это уж не твоя забота и вообще не твоего нищенствующего ума дело. «Не судите, да не судимы будете».

Только вот народ-то, он ведь всякий бывает. Кто и не судит, покорно шею гнет да земно поклоны бьет, а кто и судит. Да еще как! Дескать, какой же Ты, мягко говоря, до бесстыдства странный. Выставляешь Себя сердобольным да милостивым к простонародным низам, а Сам горой насмерть стоишь за богатых. Сам вместе с Твоими заневестившимися с Тобой учениками на храм Божий гроша ломаного не дал, а бедных вдов поощряешь последнюю рубашку с себя снимать. А потом удивляешься, почему народ на судилище Тебя всего с ног до головы оплевал и распять потребовал.

Ты, видать, рассчитывал, что коли Ты за этих иродов-пилатов, то и они за Тебя? Ха-ха, вот и тут Ты в дураках оказался. А выставляешь Себя таким умным, таким мудрым, что мудрее Тебя никого и в мире нет.

Трепло Ты огородное, вот Ты кто! Да и жестокий притом, эгоистичный, безжалостный и беспощадный. Хочешь, чтобы Тебя любили, веровали в Тебя и за Тобою следовали, но на каких условиях!

«А другому сказал: следуй за Мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие» (Лк. 9. 59, 60).

Как это прикажете понимать? Не знаю.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: