Интуитивно подсознательно 21 глава

Но при переходе с орбиты на орбиту электрон, оказывается, излучает и другие волны – торсионные. Те, что рождены его собственным вращением. И представляют они собой не что иное, как некую «память» о былом вращении частицы – нечто вроде инерции. Называется эта инерция – импульс собственного вращения – спином. Причем этот спин может отрываться от электрона и становиться уже самостоятельной частицей, которую ученые назвали нейтрино. И тут выяснилось, что при распаде нейтрино не соблюдается закон сохранения: количество спинов частиц не равняется их количеству после. Разницу уносило нейтрино.

То есть «память» уносило, по нынешней терминологии, информацию уносило в бездну, в пространство пустоты. Такое излучение и назвали торсионным. Вторичным. Но самое интересное – дальше. Там, где начинается первичное. Источником торсионного излучения, источником торсионного поля, как мы видели, является вращение материи. А, оказывается, и само по себе пустое пространство – время закручивается самым различным образом, и это закручивание тоже рождает торсионное поле. А согласно теории Эйнштейна структура вакуума представляет собой потенциальное состояние материи. А дальше в эту структуру и вносится информация, переносимая торсионным полем, и…

«…И Слово было у Бога, и Слово было Бог…» (Ин. 1.1).

Слово – это ведь информация. И рождает эту информацию торсионное поле закручивания вакуума, пустого пространства… абсолютного ничто…

Ну и ну! Как бы там ни было, древние мудрецы, значит, уже владели этой торсионной теорией. Или космические пришельцы из более развитых цивилизаций. В именах, правда, не совпадали. Для кого-то пустота – это вечный, безграничный Хаос, который родил Землю-Гею, Бездну-Тартара, Любовь-Эроса, Мрак-Эреба и Ночь-Нюкту. Для кого-то Дух Божий носился над водной бездной в непроглядной вечной тьме, пока не догадался сказать: «Да будет свет!» и не создал Землю, «и увидел, что это хорошо». А для кого-то воссиял Бог-Ярило, а Бог-Род сотворил весь видимый и невидимый мир. Любопытная схожесть, правда? Прелюбопытнейшая! Ибо…

Мы, люди-человеки, живем на… электроне по имени планета Земля. Планета Земля в ряду других планет вращается вокруг Солнца и вращается вокруг своей оси. А вся Солнечная система вращается в Галактике, а Галактика вращается вокруг себя. А еще и Вселенная вращается, и само пространство закручивается. И все они создают торсионные поля. И все эти неисчислимые поля бесчисленных атомов – Солнечных систем, планет-электронов, нас в том числе, людей, на планете Земля – все это, выходит, как бы единое целое – Вселенная. Как это там – у великого нашего Ломоносова?

Открылась бездна, звезд полна,

Звездам числа нет, бездне – дна…

Ну, а мы-то, мы, люди-человеки? Поскольку человек состоит из тела и души, то… То и в каждом из нас эти атомы, электроны, элементарные частицы и… торсионные поля? И они сливаются с торсионным полем Вселенной, рождающим информацию, именуемую Космическим разумом? И тогда наш мозг является, значит, частицей, клеткой, нейроном Вселенского Космического разума! Не он ли, этот Вселенский Сверхразум и встречает людей, или их души, когда они, судя по свидетельствам переживших клиническую смерть, пролетают через темный туннель и ныряют в бесконечное сияние Света и Добра?!

И тогда что такое в свете этой торсионной теории – смерть? Соединение души с Богом – человеческого разума с Космическим Сверхразумом?

И что такое тогда – молитва? Не попытка ли мыслью и словами создать свое торсионное поле для связи со Сверхразумом, с Богом? И тогда отпевание покойника – это ведь тоже молитва, молитва с просьбой принять душу усопшего в Царствие Небесное…

И я, атеист-материалист, направился к отцу Михаилу с просьбой о церковной панихиде. И мне, не верящему ни в Бога, ни в черта-дьявола-сатану, прямо-таки как камень с души сняло повеление попа привезти гроб с телом моей почившей в Бозе супруги и поставить в храме на ночь.

– Так это ж то, что ей сейчас надо! – вырвалось у меня. Мучили, занозой застряли в мозгу ее слова о том, что поначалу Бог привиделся ей черным. Даже если гадать о влиянии каких-то торсионных полей, то и тут о чем только не вспомнишь. В той космической бездне, что звезд полна, и где нет дна, звездные миры тоже ведь самые разные. В том Небесном Царствии есть звезды и старые, давно людям известные, но есть и уже появившиеся новые, и сверхновые, и пульсары, и какие-то белые карлики, и даже черные дыры. И, наверно, душе человеческой не безразлично, куда ее повлечет неведомая нам торсионная сила.

Не без внутреннего удовлетворения смотрел я и на то, как протоиерей покрыл тело моей усопшей жены белым церковным покровом. И что возле гроба были поставлены зажженные свечи: в голове, в ногах, справа и слева – крестообразно. Я понимал, что случившееся неизбежно и рано ли, поздно ли должно было случиться, и все равно ходил словно оглохший, как-то отрешенно воспринимая все окружающее, поэтому не различал слов, произносимых священником, совершавшим чин отпевания, но на душе становилось все же легче уже от самой той интонации, что звучала в голосе отца Михаила, и я испытывал все возрастающее к нему чувство искренней признательности и благодарности.

День похорон выдался тихий, солнечный, безветренный, теплый. Жена словно бы сделала все для того, чтобы не осложнять наши и без того горькие хлопоты по погребению ее тела. То все дожди досаждали, то промозглый, уже по-осеннему холодный ветер, а тут вдруг в чистом-чистом, голубом-голубом небе – ни единого облачка, и на деревьях не шелохнется ни единый листочек, и даже птицы, которых она любила кормить, пели как-то по-особому. Право, в их разноголосом дружном хоре можно было слышать и прощальную благодарность, и искренне-сердечную грусть.

Когда все провожавшие в последний земной путь разошлись, и мы с дочерью и внучкой остались втроем, дочь поставила на свеженасыпанный могильный холмик зажженную свечу. И мы стояли в скорбном молчании: подождем – пусть догорит. И было тревожно: догорит ли до конца, не дунет ли нежданный ветерок, не погасит ли. Хотелось, очень хотелось, чтобы не погасил. И ветерок не дунул, и свеча не погасла – догорела, даже следа от нее не осталось – исчезла, растворилась, рассеялась в сиянии тихого солнечного дня. И мы тихо, молча, с неисповедимо благоговейным чувством отдали ей низкий-низкий земной поклон…

И еще был случай, о котором напиши, скажут – писатель придумал. А я не придумал. Что было, то было. И ничего такого сверхъестественного не было, и все же, все же для меня как бы еще одно знамение. То ли на третий, то ли на четвертый день после похорон, точно не помню, но недели еще не прошло, дочь и внучка уехали, лежу я ночью в опустевшей избе, смотрю в бездумной тоске в потолок, и вдруг в темноте со стороны окна к изголовью, неслышно ступая, – она. Вся в белом-белом, легкая, не идет – подплывает:

– А мне здесь место есть? – негромко, но строго, требовательно спрашивает.

Я к ней – рукой, обнять хотел, привлечь – всё, нет никого, растаяла, исчезла, словно ничего и не было. Привиделось, словом, примерещилось. Больное воображение, – сам о себе думаю. А все же на всякий случай отодвинулся к стенке, чтобы с краю место свободным было. Мало ли…

А на следующий день все на том же городском базаре встречаю еще одного попа – протоиерея Григория Ивасенко. Того самого, что когда-то был псаломщиком в Гдовском восстановленном Свято-Димитриевском соборе, а потом уехал в деревню Спицыно, где жил тогда его дед, хорошо мне знакомый известный наш русский писатель Сергей Алексеевич Воронин. Он с супругой Марией Григорьевной, да и их внук, теперь уже рукоположенный в сан священника отец Григорий нередко бывали у меня в гостях, я бывал у них, и вот – встретились, так сказать, по чистой случайности. Ну, а я к этому времени уже перестал косо смотреть на попов, подхожу, как положено, к благословению.

Отец Григорий – совсем еще молод, во внуки мне годится, потому в немалом смущении замешкался.

– Что, – усмехаюсь, – стесняешься?

– Да, знаете, неловко как-то.

– А с другими – ловко?

– Так то – с другими. А вы ведь – свой…

– Вот к своим и относись по-свойски. Прости, может, не то скажу – тренируйся, в роль входи.

– А что это вы такой грустный? – сам спрашивает. – Как Лариса Алексеевна поживает? Добрый ей привет.

– Да вот, – говорю, – похоронил…

– Как?! И давно?

– Девятый день сегодня.

– А на могилке отпевали? – вскинулся. – Заказ делали?

– Да н-нет, – бормочу. – Я ведь и не знал, что надо.

– Так поехали! Поехали сейчас же! Я на машине, поехали, литию отслужу…

По правде скажу, я так и вздрогнул, и встрепенулся. Вот! Вот и еще то, что надо, и для меня предуказание. Ну что тут еще скажешь, а? И мы тотчас поехали, и отец Григорий отслужил, отпел там на кладбище, над могилой. И я опять с особым чувством слушал церковно-славянский речитатив православно-христианского моления, и думал, что вот таким оно и должно быть – скорбно-печальным, умиленно-трогательным, искренне-сердечным.

Так что же, может, я проникся религиозным чувством, стал верующим? Ах, если бы это было так просто! Атеист-то во мне укоренился крепче, нежели пробуждающийся православный христианин. «Со святыми упокой!» – возглашал отец Григорий, и мне вспомнились стихи Максима Горького:

Беспощадною рукой

Люди ближнего убьют,

И хоронят, и поют:

«Со святыми упокой…»

И снова чувство вины перед ушедшей из жизни супругой. Часто, часто я ее обижал и вольно, и невольно. Каяться? Что ж теперь каяться, назад не вернешь, и ничего не исправишь. Так что ж тут говорить об искуплении грехов покаянием-раскаянием? И прощения просить – поздно, и стыдно за самого себя, и за того, каким был, и за нынешнего – ударившегося в церковные условности. Спохватился, видите ли, испугался. Чего испугался? Кары небесной? Струсил, значит. Оттого и мечешься?! Эх, ты…

Так ли, не так ли, без фальши, искренне мысленно попросил:

– Прости, Лариса Алексеевна. Если можешь, прости.

И сына, рядом с могилой которого по ее просьбе ее похоронил, тоже попросил:

– Прости, Саша! Если можешь, прости.

– А потом, подумав, поразмыслив, сказал:

– А если не можете, если не заслуживаю, то и не прощайте! Да я, пожалуй, и не заслуживаю. Нет, не заслуживаю…

Сказать, написать, в чем глубоко раскаиваюсь, каюсь, прошу и буду до конца дней своих просить у них прощения? Нет, нет… Почему?.. Что, тайна исповеди? Нет, дело не в этом… Песенка вдруг такая душещипательная вспомнилась:

Ну что ты плачешь, плакать поздно,

Не обвиняя, не кляня,

Прости себя, и только после

Прости меня, прости меня…

Но и это не то. Есть, как известно, грехи-преступления, которые для наказания не имеют срока давности. Меня от подобной напасти моя совесть уберегла. Верующий сказал бы – Бог уберег, но я-то атеист, от Бога был всю жизнь далек, а совесть – чувство или, вернее, свойство прирожденное. Это, если заглянуть в Толковый словарь великорусского языка Даля, тайник души, внутреннее сознание добра и зла, прирожденная правда, прирожденный стыд. Так вот стыд удерживает меня и от исповеди перед священником, как того требуют правила церкви. А перед Богом, если такой существует, зачем лишний раз о своих грехах трезвонить? Он же Всемогущий, Всевидящий и Всезнающий – ему и без моих «показаний» все известно обо мне. Разве не так?

Но и это в моих раздумьях и сомненьях еще не все. Есть в пространном списке вольных и невольных грехов и прегрешений христианской церкви так называемые грехи против самого себя. Перечень не назвал бы не нужным – в нем много дельного для соблюдения писаных и неписаных законов соблюдения нравственных норм поведения, а все же составлен он как бы с недоверием к человеку, будто он сам без строгого указующего перста благопристойно вести себя не в состоянии. А наряду с тем и такая еще для самого грешного из грешников христианская отдушина: главное – покаяться. Можно грешить всю жизнь, можно совершить самое гнусное, самое подлое преступление, а затем уже под самый конец, перед самой смертью, в самый последний момент покаяться – и все, ты прощен и будешь допущен и в Царствие Небесное, и вместе со святыми – в рай.

Как же велико милосердие Божие, велика, безгранична Его милость, главное – покаянно взмолись, обратись к Нему, и Он все простит. А по моему еретическо-языческому разумению это первый и самый непростительный порок в христианстве, не остерегающий, а подбивающий и поощряющий грешников и преступников на их самые великие, самые гнусные и самые подлые грехи и злодеяния. Потому как склоняет к мысли: можно, можно грешить, до невозможности подло и мерзко грешить ради наслаждений и желаемых тобой самых непозволительных удовольствий, а потом, мол, в последний момент покаешься – и с тебя всё, как с гуся вода.

Что значит – покаяться? Это значит – спохватиться, образумиться: ах, что я натворил, уповая на безнаказанность из-за моего неверия в существование Бога, но теперь я признаю, что Бог есть, и каюсь перед Ним, и прошу у Него прощения, потому что теперь верю в Бога и буду еще больше верить, если Он простит меня. И Бог, видите ли, умиленно самого великого из грешников незамедлительно прощает. Впечатляющий, сразу запоминающийся пример тому – прощение одному из разбойников, распятых рядом, справа и слева, вместе с Иисусом Христом.

Впрочем, стоп, стоп, тут я, пожалуй, не совсем точен, посему обратимся к тому, как об этом повествует Евангелие:

«Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23. 39—43).

Тут даже и не раскаяние и не мольба о прощении, а просто чисто человеческое сочувствие Христу и признание Иисуса Господом, вера в то, что Он придет в Царствие Божие. И за это, несмотря на все прошлые злодеяния разбойника, ему сразу и прощение, и – райская после смерти вечная жизнь. Так что не о всемогуществе Бога речь и не о глубоком раскаянии злодея в своих тяжких грехах; а о том, что тот признал Господом Иисуса. А вместе с тем и для всех прочих назидание и приглашение: главное – поверить в то, что Иисус – Сын Бога Отца. Поверите – и все блага будут вам дарованы и здесь, на земле, и там – в Царствии Небесном. Словом, не бойтесь, грешите, нарушайте заповеди Божии, сколько вашей душеньке угодно, лишь хотя бы в последний момент при последнем издыхании признайте Христа Богом Сыном.

И вот эту озабоченность своим Божественным происхождением, своей Божественной значимостью мы видим во всех Его хождениях, во всей Его жизни. Ну, не то чтобы на каждом шагу, но едва ли не около того. Вот – посмотрим:

«Женщина говорит Ему: знаю, что придет Мессия, то есть Христос; когда Он придет, то возвестит нам все. Иисус говорит ей: это Я, Который говорю с тобою. В это время пришли ученики Его и удивились, что Он разговаривал с женщиною…» (Ин. 4. 25—27). А Он знал, что делал. Кто быстрее, чем женщина, разнесет доверенную ей тайну!

«Тогда женщина оставила водонос свой и пошла в город, и говорит людям…» (Ин. 4. 28). И вот как Он этим, прямо сказать, бравирует:

«Итак, всякого, кто исповедует Меня пред людьми, того исповедую и Я пред Отцем Моим небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим небесным» (Мф. 10. 32, 33). И все это к тому, чтобы поверили, что Он – Бог Сын, и что тому, кто поверит, будут даны все блага земные и небесные, а кто не поверит, пусть пеняет сам на себя.

Ну что ж, как писал наш замечательный русский поэт Грибоедов: «У нас так исстари ведется, что по отцу и сыну честь». Но это же сказано с иронией, в данном смысле можно подразумевать русское народное: «Бог-то Бог, да будь и сам неплох». И я это не к тому, что не верю в существование Бога, а к тому, что христианская церковь мне навязывает мысль о том, что без веры в Иисуса Христа как Богочеловека невозможна и моя вера в Бога. Иначе говоря, Иисус Христос – посредник между мной и Богом. И даже не совсем так, ибо есть еще близ меня и еще один посредник, вовсе уж такой человек, как и я, – служитель церкви, священник, которого надо называть батюшкой, а в простонародье нашем называют попросту – поп.

Или, как еще со значением говорят, – пастырь. То бишь – пастух. Отсюда и поп: пастух овец православных. Можно, конечно, этим пренебречь, мало ли чего злые языки еретические нагородят, но все же есть в этой ереси некая доля правды. Известно же: в каждой шутке доля правды. А правда в данном случае в том, что, выходит, не доверяют мне самостоятельно думать, самостоятельно идти к Богу и самостоятельно общаться с Богом мои вовсе не прошенные мной посредники. Да еще к тому же и вот закавыка: если с попом, с приходским священником я могу и поговорить, и даже поспорить, то… Ну, сами понимаете, Иисус Христос для меня, овцы заблудшей и паршивой, ни в кои веки недосягаем и недоступен. И уж как хотите, это моей вере, увы, не способствует.

И оттого еще тоскливее в трудные минуты на душе. Ну, до невозможности тоскливо. Невольно позавидуешь искренне верующему: он верит, что благодаря своей истовой вере и все муки земные претерпит, и обретет жизнь райскую в Царствии Небесном. А мне, грешнику неверующему…

На меня и раньше не раз накатывало чувство отвращения к жизни, до того, что иной раз и вовсе не хотелось жить, а после смерти жены и вообще тоска заела. Даже гениальный Пушкин как-то обронил: «Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана?..» Жизнь интересна, если знаешь, зачем и ради чего живешь. Вернее и важнее – ради кого. А так, ради самого себя… Да еще день ото дня теряющим здоровье стариком… Охо-хо! И вдруг…

И вдруг звонит из Питера дочь:

– Отец, дед, живи сто лет! Ты теперь будешь прадедом! Внучка объявила, что собирается подарить тебе правнука.

У меня – комок к горлу. Бормочу что-то, вроде и слов не найти.

– Что молчишь? Видишь, как… Жаль только, бабушка не дожила. Очень уж она хотела правнука понянчить. Не дождалась. Так что ты теперь – за двоих…

– Спасибо! – говорю. – Спасибо, родненькие!..

И мысленно отвечаю Александру Сергеевичу: «Вот зачем нам жизнь дана – для продолжения жизни! Для продолжения рода своего. В этом наше главное человеческое призвание. Ради продолжения жизни на Земле… На Земле, а не где-то там, на некоем белом карлике, в черной дыре или торсионном поле… Хотя кто его знает… Но главное – для продолжения…»

Перевес в один голос

«Плодитесь и размножайтесь…»

Добрые библейские слова. Замечательные. Хочется читать и перечитывать, как стихи. Да они и звучат, как стихи:

«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь…» (Быт. 1. 27, 28).

Ну, не стихи ли, а? Поэзия! А главное – доброта и мудрость. Божественная мудрость!

«…И прилепится <человек> к жене своей, и будут одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Быт. 2. 24, 25).

Одна плоть… И не стыдились друг друга, поскольку – одна плоть, но третий-то тут, как и поныне говорят, ни к чему. А Он… А Он ведь вездесущ и всевидящ. А Ева-то о том не думает, ей из ее женского любопытства все интересно в райском саду, все хочется посмотреть, всем поинтересоваться. Известное дело – женщина. И сорвала она яблоко с древа, с которого Он не велел срывать, и попробовала – вкусно. И по доброте своей женской, из любви и заботливости и Адаму дала.

«И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания…» (Быт. 3. 6, 7). А Он…

Ах, как Он разгневался, ах, как разозлился!

– Ах ты, такая-сякая! Ах вы, такие-сякие! Вон! Вон из рая! Вон из моего райского сада! Вон!..

И – изгнал. А за что? А за первородный грех! За то, что не стыдились, а теперь познали стыд, стыдливыми стали, совестливыми! И – главное – такая безжалостность! Такая злость! Такая беспощадность! Вон! Пошли вон из дома, то бишь – из рая. И это в ту пору еще одну-разъединственную дочь свою! И одного-единственного-разъединственного ее мужа! Истинно – Божественная доброта! Истинно – Бог Отец! Истинно – Божественная мудрость! Или…

Язык не поворачивается такое сказать, но думается: а может – сумасбродная Божественная дурь? Божественное безумие? Глупость?

Как исстари на Руси говорят, русский мужик задним умом крепок. Так, похоже, и тут. Сдуру разрешил плодиться и размножаться, а потом вдруг спохватился: да им только дай волю, они же мне столько детей наплодят, что и в райском саду места не хватит. Да и зачем Мне – Богу! – шум-гам от многочисленной ребятни, от бесконечно плодящихся и размножающихся людей-человеков?!

Так, что ли? Похоже – так. Истинно – Божественная любовь… к Самому Себе! Истинно – Божественная мудрость… Мудрость себялюбца, мудрость бесконечно самовлюбленного эгоиста! И потом, что это за бесстыдство такое – подглядывать за мужем и женой, вмешиваться в их взаимоотношения? Разрешить им создавать свою семью, а потом, спохватившись, казнить их за это изгнанием и обрекать на вечные мучения не только их самих, но и все их потомство! И обращать все Свое всемогущество прежде всего на более слабого из них – на женщину! Ну, скажем, подсказал бы по-отечески, научил планировать семью и все такое прочее, так нет же – сразу: вон! И на нее, и на весь женский род и днесь и на веки веков – проклятье. За то, что первой потянулась к знанию и познала, что такое стыд? Надо было, значит, оставаться бесстыдной? Так, что ли? Похоже, что так. Истинно – Божественная мудрость! Истинно – Бог Отец! Любящий! Заботливый! Добрый. Нежный…

Так и повелось. С Библии. Книги книг. Заглянешь в родословные – сплошь одни мужчины. Ну, скажем, вот от Матфея святое благовествование:

«Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, сына Авраамова. Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома; Есром родил Арама…» ну и так далее – 40 подобных родов без единого женского имени. Будто и не женщины рожают, а мужчины, и вообще матери даже упоминания недостойны.

Тут уж не только еретики – самые правоверные не могли не обратить внимание на такую «Божественную» несуразицу. Дело дошло до того, что на 3-м Вселенском соборе высокопоставленные христианские иерархи чуть ли не разодрались, затеяв жаркий спор: женщина – человек или не человек? Есть у женщины душа или нет? Ух, какие страсти-мордасти кипели! Брызжа слюной от злости решили поставить столь сложный вопрос на голосование. И…

Большинством всего лишь в один голос, прямо-таки как на каком-нибудь партсобрании, приняли исторически важную резолюцию: женщина – тоже человек.

То есть, еще и сомнительно. Перевес-то всего лишь в один голос. Всего лишь в один!

А о наличии у женщины души так и доныне ничего определенного не сказано. Скорее всего, надо полагать, что нет у женщины души. Адама-то Бог Отец сотворил по образу Своему и подобию, а Еву… Еву – из ребра Адама. Всего лишь из ребра. Вроде как клонировал, применительно к современности. А клон… Клон все ж таки творенье уже не совсем полноценное…

По правде сказать, пока была жива моя жена, не очень-то я обо всем этом задумывался. Она делала свои женские дела, я – свои. И как-то так снисходительно мыслишка шевелилась, мол, какие там у нее дела, какие интересы – ограниченно домашние, как обычно этак свысока говорят – кухонные. А тут, когда я овдовел, вот эти кухонные хлопоты и заставили несколько иначе на все взглянуть. Трудно, что ли, себе еду состряпать? Начистил картохи, залил водой, посолил, поставил кастрюлю на плиту – пусть закипает, варится, а сам – к столу: попишу маленько, благо нечто вроде вдохновения накатило.

Увлекся, сижу, кропаю, вдруг – что такое: горелым на всю избу запахло. Выскакиваю на кухню – фу-ты, ну-ты! – вода в кастрюле давно выкипела, и моя картоха горит-дымит. Мелочишка, конечно, но не из мелочишки ли и вся наша жизнь складывается? Вплоть до самых высокомудрых деяний человеческих.

Тут, конечно, любой правоверный христианин вправе меня перебить. А как же, мол, Иисус Христос с Его безбрачием и все такое прочее. С Его призывом-назиданием: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный!» (Мф. 5. 48). А у меня, еретика-язычника, своя, как у той паршивой овцы, баранья-овечья дурь. Так ли уж Он совершенен, этот Бог Отец, если и детей своих из рая изгнал, и все их человечье потомство на вечные лишения обрек? А уж что касается Бога Сына, то бишь Иисуса Христа…

Неизбывная боль

Ну уж, как хотите, а все четыре Евангелия – это же сплошное и бесконечное Его хвастовство Своим Божественным происхождением. Сплошное высокомерие, вплоть до чванства. И всех-то он учит, всех поучает, всех вразумляет, как будто все окружающие – сплошь дураки, а один Он такой умный, что всем остается только безоговорочно Ему внимать, жадно ловить каждое Его слово. Хотя в его речах-назиданиях-проповедях столько явной несуразицы и путаницы, что просто диву даешься, как Он сам не замечает того. Я ни в коей мере не беру на себя роль исследователя и критика, но о самом, на мой взгляд, очевидно-существенном, не сказать не могу.

И суть тут вот в чем. Наглухо умалчивая о том, что Он незаконнорожденный, скромненько помалкивает умненький-благоразумненький Иисус и о том, что Он – еврей. Стесняется, видимо. А чего ж тут стесняться, если «несть ни эллина, ни иудея!» И не любит, когда Его называют Сыном Давидовым. Но даже если Он не Давида-еврея потомок, то мать-то у Него – еврейка. И потом Сам же подчеркивает, что Он послан не вообще всех подряд просвещать-вразумлять, а – евреев, поскольку они-то, оказывается, из самых паршивых овец паршивые, и посему для Него всех дороже. Вот одна из многих овец – женщина Хананеянка «кричала Ему: помилуй меня, Господи, Сын Давидов! Дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15.22—24).

Но если так, то тут Он и на Отца Своего Небесного тень бросает. Перед Ним, Богом Отцом, согласно всем Священным книгам, все равны. А выходит – все, да не все.Да и так ли, иначе ли, получается еще и то, что Он, Иисус Сын Божий, нарушает заповедь: «чти Отца своего и матерь свою». Проповедовать – проповедует, но на словах – одно, а на деле – другое.

А далее еще и весь свой еврейский род хулит, все свое родословное древо. Начиная с матери своей и братьев: «Когда же Он еще говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним. И некто сказал Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобою. Он же сказал в ответ говорившему: кто матерь Моя? И кто братья Мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои...» (Мф. 12.46—49).

Такое вот почтение к матери и к братьям своим. А вот что говорит Он еще и всему своему народу иудейскому: «Ваш отец Диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое; ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8.44).

Вот Он, так сказать, являя великую Божескую мудрость свою, вещает: «Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые: не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые» (Мф. 7.17, 18). Проще говоря, по-нашенски, по-русски, яблочко от яблони недалеко катится. Но если Он – плод от родословного древа иудейского, то…

Воистину, как злоехидно ухмыляются еретики, такое яблочко недалеко от яблони падает, только гораздо ниже. Но это ничуть не мешает Ему хвастаться своим Божественным происхождением, Богом Отцом и выше седьмых небес превозносить Самого Себя: «Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть. Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11.27, 28). Ибо «доколе Я в мире, Я свет миру» (Ин. 9. 5).

Такие вот бросающиеся в глаза противоречия. Не знаю уж, невольные или преднамеренные, по принципу: сбивай людей с толку, мели, Емеля, твоя неделя, ври как можно больше, авось кто-либо, особенно люди доверчивые, во что-то тебе и поверит. Особенно молодым, наивным, малоискушенным в жизни и познаниях, не подозревающих, как изощренно умеют играть в подлянку искушенные в лжи краснобаи и лицемеры, жулики и прочие пройдохи и бесстыжие лихоимцы ради своей корысти.

Ну, а в чем же Его корысть? Зачем, спрашивается, для Него так важно, чтобы люди поверили, что Он – Сын Божий, Бог Сын? А затем, чтобы Его безропотно слушали и безоговорочно исполняли то, что Он провозглашает в своих проповедях. Чтобы жили так, как Он учит, как Он велит. Как? А вот так:

«Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут…» (Мф. 6.25—28).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: