Авторские «заметки на полях».

Кумиров создаем мы сами. Бывает, что даже с детства, как это произошло, например, с моей внучкой, Катенькой, которая начала читать самостоятельно уже с пятилетнего возраста. Однажды, вскоре после освоения азбуки, она сделала такое заключение:

«Дедуля, я сейчас читала свой новый журнал «Мурзилка», который пришел по почте. Там много стишков, И почти все подписаны: «Маршак», «Маршак», «Маршак». Ты ведь знаешь, что у меня много детских книжек, где тоже написано – «Маршак». У тебя там, в шкафу, белые толстые книги, и тоже – Маршак. Я думаю, что он не простой писатель, а – ВЕЛИКИЙ писатель».
Так вот ребенок, по собственному разумению, возвеличил любимого детского писателя – поэта.

Для меня Илья Глазунов – не то, что бы кумир, но знаковая фигура времени. Один из тех, «кого призвали всеблагие, как собеседника, на пир». Он писал портреты королей и президентов, а так же тех, кто стоит во главе религиозных конфессий, поэтому кто-то сказал о нем: «художник среди королей и король среди художников, который запечатлел лик Времени». Художник, историк, философ, писатель. Прижизненный классик, имя которого никак не обойти, не зацепив, как это бывает с людьми в узком проходе, где не разойтись. Поэтому не удивительно, что наш герой все время натыкается на это имя, проявляя к нему интерес, независимо от самого человека, от его эпатажа, от неприемлемости его взглядов и идеологии.

Как личность, Глазунов – националист, монархист и барин, осколок прежнего величия. Он – представитель и выразитель современного, сохранившего корни, дворянского сословия. Не удивлюсь, если для него другие сословия – просто серая масса, проще говоря, быдло.

Виктор, перебирая струны гитары, потихоньку и как-то очень задушевно запел старинный романс «Дремлют плакучие ивы». Лена, откинувшись на подушку дивана, прикрыв глаза, не сразу подключилась к мужу, придавая пению особый колорит. Приятный дуэт. Они когда-то вместе занимались вокалом, вроде как, в студии Дворца Культуры, где и познакомились. Следующий романс, как всегда, охотно подхвачен Игорем, а вслед за ним , Василием и всей женской составляющей компании. Старинные романсы— оживление и украшение застолья. Но вот, Антон Кириллович, с некоторых пор, уже не принимал участия в подобном хоровом пении: не позволяла солидность. Но, и не только. Сказывались и проблемы со здоровьем.

Лет за пятнадцать до этого события, когда Василий только что познакомился с Игорем Генриховичем, они вдвоем, когда случались такие встречи, были заводилами исполнения модных популярных песен, в основном, студенческих. И Антон от них не отставал. Он с воодушевлением пел:

Высоко в горах Сванетии,

На-ни-на, на-ни-на,

Жил старик Вано столетний…

Или нечто профессиональное:

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца – плаЗменный мотор.

А ему, в этом случае, вторил басом Борис, который считал себя, в некотором роде, причастным к авиации, поскольку какое-то время учился в училище. Что же касается пения, то описанное подпевание является для него чем-то, из ряда вон выходящим: Борис вообще не пел, и его врожденный бас был ему дарован не для вокала, а для чего-то другого.

То было в прошлом, а теперь Антон Кириллович – уже не тот, хотя и говорит, что «еще не вечер».

Перед тем как разойтись, поговорили о делах и о текущих событиях. Они не радовали: полки пустые, бешеная инфляция, инакомыслящие и иже с ними в массовом порядке уезжают за рубеж, туда же утекает то, что является достоянием России. Бегут как крысы с тонущего корабля.

Борис поведал, что президент Горбачев, тем не менее, оборудуя одну из своих резиденций, ту, что в Форосе, строит водоподводящий канал, видимо для личной яхты. Кто-то посмеялся:

«А может быть он, как Павел-1, решил отгородить свой замок от внешнего мира рвом с водой?»
Эта шутка вызывала определенные ассоциации: Павел-1 в своем отгороженном замке плохо кончил.

По одному из каналов TV показали это пресловутое здание в Крымском Форосе. Съемки велись откуда-то со стороны, камерой, оснащенной телескопическим объективом. Низкие полукруглые окна верхнего этажа в виде сводчатых проемов. Камера приближает одно из этих окон, как бы наезжая на него, до тех пор, когда становится возможным разглядеть что-то внутри. Поражает толщина стен. Да, это же – Бункер! Для чего Михаилу Сергеевичу потребовалось так спешно его сооружать?

Многое из того, что тогда настораживало людей, в какой-то мере, стало понятным позднее, после заявления ГКЧП, а тогда строили догадки, даже обсуждали какие-то приметы. Люди, вообще, в поворотные моменты истории становятся суевернее. У Василия Васильевича еще с детства сложилось впечатление, что все катаклизмы глобального масштаба люди способны предчувствовать по каким-то, им известным приметам. Это чувство возникло как-то сразу, еще в 1939 году, когда они всей семьей, в последний раз, переезжали на дачу в Песочную. В открытом грузовичке с вещами, вместе с ними ехал дядя Митя Валов – сосед по квартире, сослуживец и друг отца. Да и, вообще, вся семья наших соседей, для Васиных отца и матери, всегда была как родная. Близка им до такой степени, что они были готовы делится друг с другом последним. Родственники (и даже предки) тети Раи Валовой жили в Песочной, куда мы ехали, и в соседнем поселке Дибуны постоянно, как аборигены. Так что дяди Митин вояж в то раннее летнее утро не был случайным. Немного застряли у железнодорожного переезда в районе станции Удельная, и Василий прислушался к разговору старших.

- «Никогда в жизни не наблюдал такого кроваво-красного восхода» сказал дядя Митя. Действительно, на юго-востоке в полнеба ярко-красная заря с каким-то темным оттенком. Отблески этой зари даже отражались на листьях деревьев, по обеим сторонам дороги и впереди. Отец, темный силуэт которого отчетливо выделялся на фоне расцвеченного неба у заднего борта машины, пересев поближе, ответил:

- «А я вот, еще мальчишкой, видел нечто подобное, как раз накануне первой Мировой. Наши односельчане, в основном пожилые мужики, почти хором твердили, что это не к добру, скорее всего к большой войне. И, верно: почти сразу же пришло сообщение, что немцы объявили войну России. Многих мужиков, в том числе и отца, сразу же мобилизовали. Я тогда, в 12 лет, остался в семье старшим из мужчин».

Василий подал голос:

- «Ага, есть такая песня: «солнце красно с вечера – моряку бояться нечего, солнце красно поутру – моряку не по нутру»».

- «Не по нутру» - подтвердил дядя Митя – «что-то будет?.. обстановка такая же… колесо истории…»
Василий почти не расслышал ответа, потому что в этот момент машина дернулась. Открыли шлагбаум, и на переезде ее стало болтать и трясти так, что у лежащего Васи затылок тоже затрясся на подголовнике, и он плохо слышал, что говорили взрослые. А дальше, на шоссе, когда машина пошла быстрее, ему, вообще, трудно было понять то, о чем они разговаривали.

Как раз в те дни, был подписан малоизвестный пакт Молотова – Риббентропа, который, как поговаривали, развязал руки Гитлеру. Верь – не верь, а менее чем через два месяца после этого памятного разговора возле Удельной, Германия вторглись в Польшу. Так началась вторая Мировая война. Тринадцатого сентября Васин отец получил повестку в военкомат. Для него шестилетний период, начиная с этого дня, вплоть до окончания второй Мировой, стал периодом, когда он, почти не снимая военной гимнастерки, прошел две войны: сначала советско-финскую, а затем – Великую Отечественную. Дядя Митя погиб в 1941 году, сразу же после мобилизации.

Одним словом, средь бурь гражданских и тревоги, особенно когда пахнет кровью, разного рода предчувствия и знамения не остаются незамеченными. Может быть, просто совпадения?

И вот теперь, к концу ХХ столетия, явно назревают какие-то судьбоносные изменения. По Горбачеву «перестройка», а, по сути, это процесс, вышедший из-под контроля. Досадно, когда житейские потрясения происходят в пору твоего возрастного бессилия, когда ты обречен на пассивность, и никак не можешь что-либо изменить в своей жизни и в жизни своей семьи.

Режим ожидания прервался путчем 1991-го, который явился началом потрясений для страны. Содружество восточно-европейских стран расползлось, и появилась тенденция к распаду державы. Кредит доверия к верховной власти в стране утрачен, тем не менее, к власти стремятся темные личности: на выборах – тьма кандидатов в депутаты, включая самовыдвиженцев. Любой произвол не пресекается, как прежде, поскольку правящая партия – КПСС, с легкой руки генсека, самораспустилась. Вот и Василий Васильевич, с партбилетом на руках, остался беспартийным, не понимая, как могло случиться такое, что все, еще вчера казавшееся незыблемым, на поверку оказалось трухлявым. Развал экономики и пустые полки, непомерная инфляция и соответствующие ей цены, в сочетании с повсеместной задержкой мизерной зарплаты, а то и массовыми увольнениями – все это не назовешь иначе, как разрухой. Для себя он отметил это явление дополнительными дырочками на брючном ремне. Они с супругой, шокированы еще и тем, что их вклады в Сбербанк, их невеликие накопления, созданные до выхода на пенсию, оказались замороженными, а при существующем положении дел, рассчитывать на их сохранность – «дохлое дело».

Бюрократический беспредел, безденежье и безнадежность порождают то, что они и должны порождать: отчаяние, бездуховность и пьянство, благо суррогатного зелья – пруд пруди. На каждом шагу.

В таких вот условиях, в начале 90-х, оказались не столько пенсионеры, сколько молодые, трудоспособные люди, молодые семьи. Эта вакханалия не миновала и семью их сына, Дмитрия. Учеба и аспирантура – по боку, неурядицы на прежней работе и поиски новой работы. И, наконец, распад семьи. Уход Димы из семьи, оставивший без отцовской опеки несовершеннолетнюю их внучку, Ксаночку, они переживали особенно остро. Это так и осталось для них надолго незаживающей раной. Так же, как и тревога за самого сына, боязнь того, что он может быть засосан этой трясиной, нивелирующей всех людей, проявляющих безволие. И не без основания. А какое-то время спустя, в поисках точки приложения своих сил и способностей, Дмитрий оказался где-то далеко на севере, изредка наведываясь домой в Ленинград, как в командировку.

Однажды, совершенно неожиданно, без предварительного уведомления, что для него совсем не свойственно, объявился Борис Иванович. Поскольку уже давно не виделись, Василий Васильевич поразился переменам во внешности своего приятеля, далеко не в лучшую сторону. Прежде всегда подвижный, он передвигался, тяжело опираясь на палку. Да и, вообще стал грузноват.

После обмена любезностями и общими, принятыми в таких случаях, фразами, посудачили об обстановке, которая сложилась в городе и, похоже, стала теперь нашей повседневностью, в связи с чем Борис обронил:

- «Послушайте, всё куда-то растаскивается, а отцы города делают вид, что ничего не замечают. О чем это говорит? У тех, кто этим верховодит, совершенно отсутствует чувство меры».

- «Не только у них. С этим чувством, и у большинства из нас проблемы, а кое у кого оно, вообще, никогда не присутствовало» заметил Василий – «тем более, что мерки-то у всех разные, а каждый, обычно, всё мерит на свой аршин. Что касается этих самых мерок, то тут за примерами и ходить-то далеко не надо».
И Василий, почему-то припомнил давний случай.

Он тогда в Москве случайно встретился с Мальченко, который собирался в Ленинград, в «Индикатор», для согласования каких-то документов. Поскольку Василий в этот день возвращался домой, договорились ехать вместе, даже через знакомых достали билеты для проезда в одном вагоне СВ, но у того неожиданно поездка сорвалась. Зная, что здесь находится некто Петров, работник из «Индикатора», который тоже собрался домой, Виктор Матвеевич его разыскал, отдал ему свой билет и попросил перед уходом зайти за документами. Но Петрова «Митькой звали»: за пакетом так и не зашел.

«Слушайте, не в службу, а в дружбу, не смогли бы Вы передать ему этот пакет?»

«Нет проблем, Виктор Матвеевич».

Купе в вагонах СВ – двухместные, причем, в два яруса. У Василия место верхнее. И когда он открывал двери в купе, то столкнулся, нос – к носу, с этим самым Петровым. Знакомы они не были, но знали друг друга в лицо. Так, шапочное знакомство. Но, странное дело! Тот, как бы, не узнавал Василия. Приглядевшись, он сам понял причину: его визави – пьян, как африканский сапожник в полдень. Вообще-то, понять можно, чем руководствовался его сосед: сделал дело – гуляй смело, настолько, насколько тебе позволяет твоя мерка. Василий решил отложить разговор до утра. Но, видимо, мерка этого парня позволяла ему добрать то, что еще не добрал, поэтому он вскоре вышел, а появился вновь, когда Василий уже засыпал. Еле передвигая ноги, не раздеваясь, рухнул в постель и уснул. Утром, примерно за час до прибытия поезда в Питер, он слинял, не оставив никаких следов.

- «Аналогичный случай был в городе Саратове: баня сгорела» сказал Борис, и, видя, что его собеседник не сразу врубился, пояснил – «это такая присказка. Используется, когда кто-то приводит пример, явно не к месту. Но, поскольку такой пример неожиданно пришел мне на ум, я тоже хочу поделиться».
И он тут же поведал, как один из его друзей ехал однажды поездом «красная стрела» в Москву. Не совсем легально, ему досталось в крайнем купе свободное место, которое хотя и было продано, но оставалось свободным: один из двух пассажиров, ехавших вместе с ним, поочередно должен был находиться в тамбуре, сопровождая какой-то груз, похожий на бочку. Среди ночи Борин приятель был разбужен криками и шумом за дверями. Когда он заглянул в тамбур, то увидел такую картину: кто-то пьяный в тельняшке тузил его соседей, пытаясь ухватить за горло одного из них. Раздумывать было некогда. Втроем они одолели пришельца, которого тут же обезвредили охранники, вызванные проводницей. Оказывается, и начальник поезда, и проводник знали про таинственный груз и закрыли сквозной проход через тамбур. Этому ночному гуляке не хватило выпитого (не добрал до нормы), и он рванул в поисках вагона-ресторана. Откуда ему было знать, что груз – фарфоровая ваза, изготовленная Ленинградским заводом имени Ломоносова по заказу Кремля, перевозился в Москву для вручения Шах – ин-Шаху Ирана, Реза Пехлеви, прибывающему вместе с Шахиней в СССР с официальным визитом.

- «Вот- вот, и здесь виноват критерий (маловато!), но, главное то, что при этом совсем забывается про другое чувство, чувство долга», сказал Василий, поддерживая разговор, понимая, однако, что Борис Иванович, явно, чем-то обеспокоен.

Он еще не так давно перенес обширный инфаркт миокарда, а теперь опять какие-то серьезные болячки. Тревожится за семью, особенно за дочь. По его мнению, она какая-то неустроенная, вроде бы, при деле и все, что надо, у нее на месте, не урод, но не задалась личная жизнь. Речь уже даже не о создании семьи, тем более, теперь даже не считается чем-то не нормальным, когда люди не связывают друг друга узами.

- «Гляжу, и у вашего Димы тоже что-то в личном плане разладилось».

Он мог бы и не продолжать, все было ясно и без слов. А что тут можно сказать? Родительские чувства (даже не советы) для взрослых детей – не руководство к действию, и тем более, не панацея, как средство ото всех болезней. К тому же, говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.

Остается ждать у моря погоды, которая к вечеру оказалась неблагоприятной, а прогноз не утешительный: затяжные дожди и шквалистый ветер.

…ТОЧКА ОТСЧЕТА – РАЗБИТОЕ КОРЫТО.

Долго у моря ждал он ответа,

Не дождался, домой воротился…

На пороге сидит его старуха,

Перед нею разбитое корыто.

(А.Пушкин).

Дул, как всегда Октябрь ветрами. Дул, как при капитализме и как при социализме. Только теперь, в конце 1993-го, еще не совсем понятно, при каком строе он бушевал ветрами. Молодые реформаторы были одержимы либеральной идеей свободной торговли, при которой главную роль играют деньги, а не государственное регулирование. Этому способствовало представительное совещание в Белоруссии, иначе говоря, Октябрьский переворот (а именно так воспринял это событие наш герой и те, с кем он беседовал). Тут, пожалуй, будет к месту известное изречение: если переворот побеждает, он становится революцией; если нет – остается путчем. Как, например, недавнее событие, связанное с ГКЧП. Одним словом, стечение обстоятельств способствовало идее.

Чем обернулась эта приверженность рыночным отношениям, рыночной стихии, увидели позднее. А кое-кто просто перепутал рынок с базаром. Тем более, что Ельцин, придя к власти, всем разрешил торговать где угодно и чем угодно. Тем самым превратив всю страну, включая столицу, в огромную барахолку. Василий Васильевич к тому времени завершил свою трудовую деятельность, подрабатывая, как пенсионер. Он торговать не захотел и к жизни вовсе охладел.

С приходом к власти царя Бориса завершился и начатый ранее распад державы, после сговора в Беловежской пуще. Съезд Советов (Советская власть!) узаконил этот распад. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись! А субъектам федерации, от имени президента Бориса Ельцина, было предложено брать себе столько «суверенитета», сколько смогут сами проглотить.

На этом рассуждения Василия Васильевича о политике того периода можно бы и завершить, но напрашиваются интересные выводы, связанные с экспериментами в области государственного управления, за весь советский период.

Ленин показал, что управлять государством можно коллегиально. Сталин показал, что государством можно управлять единолично. Брежнев показал, что государством можно, вообще не управлять. А вот, Ельцин ухитрился передоверить управление зарубежным руководителям. Картина была бы не полной, если ничего не сказать о Хрущеве, который решил, опираясь на самых преданных единомышленников (на поверку оказалось не совсем так) управлять сам по-мужицки, засучив рукава и потрясая кулаками. При этом, посулив показать «Кузькину мать» всем недругам Советского Союза (переводчик вспоминал, что получил нагоняй за попытку перевести это выражение как «мать Кузьмы»). Он, приняв за основу высокие показатели выплавки стали, где мы переплюнули Америку, прикинув, сколько лет потребуется, чтобы ее перегнать и по другим показателям, провозгласил: «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Странно то, что с молчаливого согласия ближайшего окружения, этот тезис попал и в новую программу партии. Только диссиденты-невозвращенцы осмеливались осуждать подобное невежество, ностальгируя в миноре, навеянном строфой из Блока:

Россия, нищая Россия,

Мне избы черные твои,

Твои мне песни ветровые…

Кошмарное последнее десятилетие прошлого века, прожитое нами под руководством Ельцина, целиком выпало из нормальной цивилизованной жизни. В.В.Путин, приемник этого, всенародно избранного, но не оправдавшего чаяния избирателей, президента, уже годы спустя, назвал дикую приватизацию государственной собственности и способ ее проведения грабежом, приведшим к обнищанию народа. Это был период, когда Василий, подергавшись и даже пострадав от финансовой пирамиды, получившей, кстати, благословение Митрополита ленинградского и ладожского, Иоанна, уже ничего не предпринимал, кроме, пожалуй, уже упомянутого, сверления дополнительных дырочек в брючном ремне, чтобы можно было его потуже затянуть. Зато жена, руководствуясь инстинктом хранительницы домашнего очага, активизировалась. И, наученная горьким опытом военных, послевоенных и блокадных лет, делала все возможное и не возможное, дабы выжить в тех условиях. И не позволяла домочадцам окончательно расслабиться, ни оступиться.

Когда, с изменениями условий и переменами во властных структурах, жизнь постепенно возвращалась «на круги своя», появилась надежда допеть то, что не успели. Но (увы и ах!), тут-то свое слово и сказал возраст.

Годы берут свое. Помимо того, что иссякают физические и духовные силы (как говорится, укатали Сивку крутые горки), появилось сознание и ясное понимание того, что они с женой безнадежно отстали от века. То, что прежде доставляло удовольствие и радовало, устарело и кануло в Лету. Новое время – новые песни, что можно понимать и буквально. Танцевальная музыка 30-х и 40-х годов прошлого столетия, старинные и классические романсы, неаполитанские песни – бельканто в исполнении таких прославленных мастеров, как Александрович, Лаптев, Лемешев, Козин. Записи более поздних, особенно западных, эстрадных певцов: Том Джонс, Хэмпердинг, Адамо. Прекрасный шансон Джо Дассена и Шарля Азнавура, а также многое другое – все это осталось в прошлом. Все это, пылясь, хранится, только в виде записей на дисках, которые и воспроизвести-то стало уже невозможно. Поскольку аппаратура, давно снятая с производства, уже – архаизм, как, впрочем, и сама эта музыка. Также крайне редко звучат (а можно сказать совсем не звучат по радио) любимые фортепьянные и скрипичные концерты в сопровождении оркестра. А вот современную музыку, которая звучит на каждом шагу (произведения, которые, в большинстве своем, Василий Васильевич мог отличить друг от друга только по названию), он уже не понимал. Возникшие проблемы со слухом, когда ему в любом исполнении стала слышаться фальшь, только усугубили положение.

Да и не только музыку. Он, в равной степени, уже не воспринимал и театральные действа, с их, разного рода шоу на западный манер и феериями в духе времени. И даже светомузыку. Но больше всего его раздражали новые течения в изобразительном искусстве, такие как инсталляции, перформансы и прочие нововведения, подменяющие собою живопись и скульптуру.

Что-то стало недоступным, а что-то воспринималось не сразу, особенно в повседневном быту. Семейная пара Горьковатых, в этот период, например, даже испытывала панический страх перед банкоматом, призванным обеспечивать безналичные расчеты с помощью пластиковых банковских карт. По началу, даже абонентскую плату за пользование мобильным телефоном они не доверяли автоматам. Прежние удовольствия от встреч, от пребывания в компаниях сравнительно молодых людей (будучи, естественно, и сами не старыми), утратили свое очарование. Потому что они начали ощущать себя рядом с другими чем-то, вроде громоздкой старомодной мебели, к тому же, судя по восприятию их присутствия окружающими, и причиной скованности. А уже теперь, в эти последние два года, когда органам чувств уже не помогает и коррекция, а органы передвижения утратили свою мобильность, выход в свет нашей семейной пары, за пределы ближайших кварталов, стал далеко не рядовым событием.

Вот, именно так, в таких условиях, на рубеже двух веков, Василий Васильевич перешагнул через свой пресловутый третий возраст, промелькнувший как полустанок (назвать его лучшим, как это делают европейцы, у меня просто не повернется язык), и вступил в новый, преклонный возраст, под названием «старость».

Однако, в самом начале этого периода он еще пытается рваться, как карась, запутавшийся в тине. Отдавая себе отчет, что все его ностальгические рассуждения о прошлом, напоминающие старческое брюзжание, это есть, в известной мере, не что иное, как благоприобретенный консерватизм. И, будь он помоложе, его рассуждения могли бы стать несколько иными. Человек – сам кузнец своего счастья и сам кует для него ключи. Хорошо, если он, к тому же, по темпераменту достаточно флегматичен и не злопамятен (наверно, абсолютно счастлив тот, у кого хорошее здоровье и плохая память). А по сему, Василий уверовал еще в одну истину: ждать у моря погоды – безнадежно, ждать милостей у природы – бессмысленно, и только круглый идиот может ждать, что кто-то придет и все сделает за тебя одним мановением руки. Как Василиса Прекрасная, каждый раз превращаясь из лягушки в царевну. Но для этого нужно иметь, как минимум, такую лягушку. Так что, дожив до известного предела, следует положиться, в первую очередь, на самого себя, да еще на фортуну.

В одном из зданий бывшего Главного штаба, переданных Эрмитажу, в 2002 году была открыта коммерческая выставка картин известного французского художника-импрессиониста, основателя этого направления в живописи – Клода Моне. Большое количество картин, представленных из музеев, то ли двенадцати, то ли пятнадцати стран. Мимолетного впечатления (лежащего в основе этого направления в искусстве, вообще) в пейзажной живописи достиг, пожалуй, лучше других, именно этот мастер тонкой передачи эффектов пленэра (на открытом воздухе), уловив воздействие света и атмосферы на цвет. Здесь конечный результат достигается путем использования приемов, применяемых другими художниками этого направления, для создания беглого мгновенного впечатления. И хотя Василий Васильевич не был поклонником этих произведений, в живописи его больше привлекал реализм, упустить такую возможность посещения выставки, разумеется, он не мог. Такого спутника, как, блаженной памяти, Антон Кириллович, уже не заполучить, да и жена в последний момент забастовала, поэтому он отправился туда один.

Знакомство с творчеством художников, которых представлял К.Моне, к тому времени у Василия уже состоялось, главным образом, в музеях. Кроме того, за год до этого события, сын приобрел, только что изданную одним из московских издательств, прелюбопытную «энциклопедию импрессионизма». Еще раньше, будучи в командировке в Перми, он попал на самую крупную выставку копий работ импрессионистов. Они даже как-то, по-особому, назывались; и он полюбопытствовал на сей счет у экскурсовода. Гид, как смог, объяснил: слайды картин проектируются на полотно, по изображениям наносится контур, а потом эти полуфабрикаты отдаются на доработку французским художникам, работающим в такой же манере письма.

Выставка особого впечатления на него не произвела, может быть еще и потому, что помещения, где они экспонировались, не были достаточно подготовлены для этого. Отсутствовала не только подсветка, не было даже нормального освещения. Василий Васильевич прежде бывал в этом здании, когда оно предназначалось для выполнения совершенно иных функций. Помещения, несмотря на проведенные определенные косметические процедуры, сохранили отпечаток чиновничьей казенщины «присутственных мест». Не будучи профессионалом, он осознал другое: к этому явлению, под названием «импрессионизм», как и ко многим другим, не фундаментальным, течениям в изобразительном искусстве, вполне применим один и тот же закон – вырождаемость. Вслед за первооснователями появляются последователи со своим видением традиции; затем идет возрождение, в лучшем случае, просто подражание, а в худшем – с традицией, доведенной до абсурда.

К этому же периоду относятся еще несколько посещений музеев, включая выставки. Не считая тех случаев, когда приходилось сопровождать внучку в Зоологический, петровскую Кундскамеру и в Русский музей, они с женой два или три раза посетили выставки в корпусе Бенуа и в Центральном выставочном зале. Театры и концертные залы видели их у себя еще реже. Последний выход в свет состоялся, когда им стукнуло восемьдесят. Так закончился их театрально-музейный гранд- сезон, который бывает один раз в жизни.

Старость – явление неизбежное, если хочешь жить долго, а отношение к этому явлению у людей разное. Например, вспоминается кинофильм Герасимова «Журналист», где героиня, в лице Тамары Макаровой, находясь в Париже и наблюдая с умилением за местными старушками, тем не менее, выдавливает из себя такую фразу:

- «Старость – это т-а-а-кая гадость».
Не менее впечатлительно звучит и фраза из Пушкина:

Блажен, кто рано праздник жизни

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина.

У одной из музыкальных групп есть поговорка– чуть ли не дивиз: «живи быстро, умри молодым». Но, вот тут приходит на память то, что сказал, обреченный с молодых лет на неподвижность, писатель Николай Островский: «жизнь дается человеку только один раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».

А потому остается в силе пожелание: главное, ребята, сердцем не стареть; песню, что задумали, до конца допеть. Если, правда, к тому времени не окажется так, что умственные способности порастрачены. Впрочем, если не хватит ума, то его может восполнить и мудрость. Василий вспомнил расхожее мнение, позаимствованное, кажется, у Перельмана, что мудрость – это усталость ума. Когда часть мыслительных функций передается из левого полушария мозга (а, может быть, наоборот, из правого?) в другое, отвечающее за интуицию и еще там за что-то. Как говорится, если не мытьем, то катанием, но надо постараться допеть задуманную песню.

Они стареют, а жизнь, кажется, налаживается. И показателем растущего благосостояния россиян может служить, к примеру, вид их городских дворов из окон своей квартиры: увеличение числа личных автомашин, расширение проездов, с оборудованием мест парковки для них. Что же касается самих Горьковатых, то они, наконец-то, сменили свою старую, видавшую виды, стиральную машину типа «Рига» (символизирующую собою разбитое корыто), на новый автоматический стиральный агрегат с программным управлением.

Начало нового столетия дало им возможность начать с чистого листа так же и свою, как бы вторую жизнь, избегая нежелательных повторов и фрагментов периодов молодости, да и зрелости тоже, ведя отсчет времени именно с данного момента. К сожалению, на закате дня, не имея ясной перспективы.

Еще на заре их семейной жизни, когда они перебрались со всем скарбом, «со чадо и домочадцы», на новое постоянное местожительство, за Муринский ручей, в их среду обитания, если можно так выразится, входил городской парк «Сосновка». Микрорайон новостройки на месте бывшего пригорода, под названием Гражданка, в котором им предстояло жить, в шутку называли ГДР (по аналогии с Восточной Германией). Эту аббревиатуру следовало расшифровывать так: «Гражданка дальше ручья». Так же мало благоустроенная, как и их ГДР, большая часть парка Сосновка, тем не менее, радовала глаз своей полудикой, не вытоптанной, красотой. Но, там была и обустроенная площадка с большими навесами от дождя и солнечных лучей с дощатыми полами, длинными столами и скамьями. Такие же длинные скамейки из досок имелись и на всей, прилегающей к этим навесам территории, которую народ называл «площадкой пенсионеров». Здесь, в стихийно возникших «клубах по интересам» проводили свой досуг пенсионеры, в основном, не имеющие большого стажа в данном качестве, еще толком не знающие, куда себя деть и не решившие чем им заняться. Столы использовались для настольных игр: шахматы, домино, шашки и еще что-то вроде этого. Василий обратил внимание: с годами стареющий контингент уступал место более молодым собратьям. А старики, подобно мышам, разбегались по разным углам, не только не играя, но и уже никак не общаясь друг с другом. У каждого своя нора, свой очаг, свое корыто. Это в прежние времена соседи по дому знали друг друга, грубо выражаясь, как облупленного. Теперь же они, бывает, не знакомы, проживая рядом, не только в доме, но и на одной лестничной площадке. О каких играх тут можно говорить?

Разумеется, речь идет не о картежниках, где азарт подогревается крупными ставками, превращаясь во всепожирающую страсть, для понимания которой очень подходит монолог пушкинского Германа! «Что наша жизнь? Игра». Речь идет о развлечении, развивающем сообразительность (нечто, вроде интеллектуальной разминки). Бернард Шоу по этому поводу заметил, что люди перестают играть не потому что стареют, а стареют именно потому, что перестают играть.

Василий никогда, ни в самом начале и ни позднее, не принимал участия в тех мероприятиях, проводимых на «площадке пенсионеров», потому как не игрок. В детстве он, вроде бы, любил шахматы. В военное время любимым развлечением его товарищей на досуге было домино, когда и он с увлечением мог «забить козла», но считал это пустым занятием. После войны он мог бы, вместе со своими товарищами по работе, любителями шахмат, оттачивать свое мастерство в блиц - турнирах, устраиваемых в обеденные перерывы, или сразу после окончания работы, если бы не обстоятельства, препятствующие этому. Одиннадцать лет учебы на вечерних факультетах, без отрыва от производства, да еще стараясь оставаться в числе успевающих, отнюдь не способствовали шахматному тренингу. И когда, в каникулярное время, он пытался поучаствовать в играх его цеховых товарищей, то убеждался, что его тренированные противники ему не по зубам. Позднее, став пенсионером, он придаться этой страсти уже не мог в силу привычки, а привычка, как говорят – вторая натура. Преферансиста из него тоже не получилось. Бывая в командировках, а особенно в составе отраслевых комиссий, где обязательно отыскивались 2-3, а то и 4 любителя этой игры, способные просиживать, в азарте, чуть ли ни целую ночь с зашторенными окнами, в клубах табачного дыма, он не вдохновлялся таким времяпрепровождением.

Все это вовсе не характеризует его как рационально безупречного (или как аскетичного) человека. А для кого-то это даже может послужить поводом отозваться о нем так: «прост, как амёба». Из песни слова не выкинешь. Короче говоря, одиночество в старости, в смысле умения обходиться без общения с приятелями, без посещения клубов и развлекательных заведений, для него не стало смертельным. Но и не служило причиной ускорения естественного процесса старения, как полагал известный драматург. Да и сверстников его, доживших до сей поры, с которыми он когда-то контактировал, судьба разбросала так далеко друг от друга, что встреча с кем-либо из них становится возможной только случайно. Да это же просто – сенсация, если не сюжет для отдельной повести, когда совсем недавно Василий Васильевич столкнулся, нос к носу, в своем продмаге с Барышниковым. Да, сдал старик! Он, проживая где-то на куличиках, в этом районе оказался вовсе случайно, и не располагал свободным временем, поэтому они, взяв по банке пива, присели где-то ненадолго поболтать.

Похоже, Касьяныч всерьез решил писать что-то вроде военных мемуаров, даже попробовал связаться с каким-то небольшим официальным издательством. Проблема состоит в том, чтобы их заинтересовать, чтобы там почувствовали коммерческую привлекательность: тиражи маленькие, читать стали меньше. А пишут теперь, кстати, больше, чем прежде.

- «Прежде считалось, что наша страна – самая читающая в мире. Нынче, говорят, опять поставлена такая же задача. Да, нужно как-то расширять читательский круг. Да и можно. Особенно из людей, населяющих периферию. На всем ее протяжении «от Москвы до самых до окраин».

- «Ага, до Чукотки. Говорят (как в старом анекдоте), что оттуда пришел ответ: «Чукча не читатель. Чукча – писатель»».
Посмеялись, и Василий напомнил недавнее высказывание по этому поводу известного писателя-фантаста, Стругацкого, что теперь стало жить интереснее, чем читать.

Павел Касьянович, вскользь, пояснил, что к своей «писанине», его побудило желание как-то выразить свое видение обстоятельств тех военных баталий, в которых ему довелось участвовать.

- «Понимаете, существует даже какое-то убеждение, что оценка военных событий, и не только всей компании, или крупных сражений, но даже эпизодов – прерогатива исключительно больших военачальников и историков. Что может увидеть, скажем, рядовой из своего окопа? Кругозор не тот. Такая логика не допускает и мысли о том, что этот мало осведомленный свидетель сам в состоянии заглянуть за воображаемый горизонт, да еще что-то там увидеть, чтобы оценить должным образом то, чему являлся свидетелем».

Харахорится дед. Только вот хватит ли сил? Как-никак, не тот возраст.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: