РАДУЖНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ И ПАСМУРНЫЕ ДНИ.

Что нам стоит дом построить?

Только б вырыть котлован…

(из песни).

Каков ни будь ярлык,

Вино, обыкновенно, в разладе с ним,

Когда в сосуд проник грибок.

(Д.Байрон).

Старым предприятиям Петровских времен, несмотря на традиции и огромный накопленный опыт, в большой степени присущ известный консерватизм, начиная с технологического уклада, и кончая привычками и мышлением его персонала, включая инженерный состав. Сплошь, да рядом – преграды для всего нового и прогрессивного. Да и преобразования порой обходятся дороже, чем создание нового современного предприятия.

Еще, будучи электромонтером, я с большим сочувствием относился к судосборщикам, сварщикам и другим специалистом – корпусникам и монтажникам, работающим на морозе, в неотапливаемых цехах и под открытым небом зимой. А что уж тут говорить о передовых методах! Понятие того, что так не может продолжаться вечно, что необходимо менять условия работы, мне разъяснять было не нужно. Только что произведенное увеличение генерирующих мощностей, за счет установки судовых котлов, и газификация котельных как раз и предопределяли решение такой задачи. Поэтому параллельно с завершением реконструкции котельных, в спешном порядке были начаты, а теперь уже велись полным ходом, работы по отоплению основных производственных цехов, и в первую очередь цеха по первичной обработке металла и цеха секционной сборки.

Вот тут-то и пригодился нам опыт крупнейшего нашего северного машиностроительного предприятия, на котором мы с Петровым, еще до его ухода, успели побывать: огромные стеновые проемы с раздвижными воротами, оборудованными тепловыми завесами – как раз то, что нам нужно. Направленные потоки горячего воздуха отсекают поступление холодного воздуха извне, а в сочетании с калориферными установками в пролетах, создается требуемый тепловой режим. Сам способ не представлял собою открытия, но вот опыт полукустарного изготовления теплообменников, с оребрением труб, образующих поверхности нагрева, нам – ох как, был необходим на первых порах. Тем более, что на месте открытого для всех ветров склада металла с ваннами кислотного травления, решено было оборудовать закрытый участок с автоматизированной поточной линией дробеструйной очистки металла.

Однако, прошедшая зима – первая зима, которую я встречал в своем новом качестве, выявила, что обретение дополнительных источников тепла, само по себе, еще не решает проблемы теплоснабжения. Более того, в предстоящую зиму, в связи с увеличением числа потребителей в виде отапливаемых цехов, эта проблема может только усугубиться. Главная причина – дефицит топлива. Кроме того, новые судовые котлы уже не смогут работать на твердом топливе, тем паче, - на низкосортных его видах, добытых какими-либо окольными путями. Требуется мазут любой марки, в качестве резервного топлива. А в качестве основного – газ.

Вот тут-то и загвоздка! Как раз в то время природный Ставропольский газ подавался в Ленинград по единственной нитке трубопровода, да и то – транзитом. Куда он шел? Это – совсем как в детской книжке:

Куда идем мы с Пятачком?

Большой-большой секрет.

Секрет Полишинеля. Да и значительно позднее, когда появилась вторая нитка, газ направлялся, в первую очередь, на экспорт и на газификацию электростанций. А в тот период распределение этого лакомства проводилось чайной ложкой. Где уж тут рассчитывать на увеличение лимитов, когда и на самое насущное не хватало: давление чуть-чуть пульсировало.

1965 год я уже встречал без энтузиазма: лимиты и фонды на энеригю и топливо не обеспечивали не только дополнительную, но и основную потребность на уровне прошлых лет. Сразу после нового года мне предстояла поездка в Москву, и я планировал использовать ее как возможность для попытки что-либо изменить. Накануне командировки, около заводоуправления, я случайно, нос к носу, столкнулся с Терлецким. Я знал, что Константин Филиппович серьезно болен. Он уже давно не появлялся на заводе и внешне сильно изменился: вместо бравого, энергичного мужчины, строгий взгляд и внушительный вид которого подчеркивались чапаевскими усами, стоял ссутулившийся старый человек в роговых очках с очень толстыми стеклами (судя по всему, он делал операцию катаракты). Справившись о его здоровье, как бы между прочим, я сообщил ему, что собрался в Министерство, и даже назвал главный повод.

- «Вот что» - сказал, подумав, Константин Филиппович – «мне предложено обследование и лечение в военно-морском госпитале. Как долго я там пробуду, не знаю. А пока решил побывать в Москве: там у меня много моих бывших учеников и друзей, хочу повидаться. Может быть это последний раз. Завтра я тоже буду в министерстве, там встретимся и подумаем, что можно предпринять».

На другой день, уже в апартаментах Главного Производственного Управления, я информировал Терлецкого о своих болячках, когда к нам подошел главный инженер нашего Главка, которому я и был представлен. При этом мой покровитель не приминул добавить:

«Федор Федорович – мой ученик».
Я сказал, что не собирался обременять главного инженера своими заботами только лишь потому, что уже успел встретиться и переговорить с заместителем начальника главка, Голубевым, которого я знал достаточно хорошо, еще с тех пор, когда он работал у нас на заводе. Сергей Дмитриевич очень доходчиво объяснил мне ситуацию, из чего я понял, что нам в главке ничего не светит, кроме сочувствия. Через полчаса Терлецкому предстояла аудиенция у заместителя министра, и мне было велено стать сопровождающим.

Замминистра, Юрия Гавриловича, я помнил еще с тех пор, когда он был главным инженером наших верфей. Хотя мы прежде и здоровались при встречах, меня он, разумеется, не помнил – не тот уровень. Открыв дверь в кабинет, Терлецкий уверенно шагнул вперед и остановился не далеко от порога, не спуская строгого взгляда. Вслед за ним шагнул и я. Хозяин кабинета, выйдя из-за стола, и так же, не спуская глаз, двинулся навстречу гостю, и, подойдя вплотную, сердечно его приветствовал. А вот, само представление меня замминистру получилось несколько забавным: выглядело это наоборот, будто его представляли мне:

«Юрий Гаврилович – тоже мой ученик» - сказал Терлецкий, а затем, уже представив меня, строго спросил: - «Юрий Гаврилович, это что же получается? Человек (имея в виду меня) уже не первый раз шлифует коридоры здесь, в министерстве, и везде получает от ворот – поворот».
Объяснив ситуацию, добавил, что надеется на помощь осведомленного человека, понимающего всю остроту положения.

«Не все в моей власти, к тому же эти вопросы – не в моей компетенции. Если кто сможет что-либо предпринять, так только Хабахпашев».
Хабахпашев – другой заместитель, с которым, по просьбе Терлецкого, Юрий Гаврилович тут же связался и, после непродолжительного разговора, условился, что тот нас примет. Прием был теплый, а результат плачевный. Следующим на очереди был визит к заместителю министра, Лариошину М.В. в ведении которого - вопросы технической подготовки производства. Встреча и беседа имели тот же результат, но с искренними заверениями по части дружеского отношения и полученного удовольствия от встречи. Дружеская встреча Константина Филипповича с еще одним заместителем министра, замом по общим вопросам, для меня вообще не представляла интереса, поскольку Сергей Сергеевич выразил искреннее удивление, что его снова пытаются втянуть в историю с теплоснабжения завода, которым он совсем недавно занимался, в связи с передачей нам неиспользуемых судовых котлов.

Кроме увеличения поставки топлива в первом квартале, за счет соответствующего уменьшения в следующем, все оставалось на том же уровне. Таким образом, запал пропал. Терлецкий, хотя и пытался что-то еще сделать, но уже и так было ясно – дело безнадежное.

«У меня запланировано завершение визита в министерство сегодня, и вечером предстоит встреча с Борисом Евстафьевичем. Пойдем вместе» - сказал он. Тут уж взмолился я:

«Увольте, Константин Филиппович, к министру я не пойду, это – прерогатива директора, а я с ним портить отношения не хочу. Да и как к этому отнесется сам Борис Евстафьевич?»

Если быть до конца объективным, по большому счету, этих руководителей, да и других чиновников, можно понять: метод распределения известен давно и установлен директивно – от достигнутого уровня. А с учетом показанной в ведомственных отчетах экономии, потребность подлежит еще и урезанию (урезать, так – урезать). Как выполняется план и откуда экономия – вопрос другой. Можно спросить: где энергосберегающие технологии? Вопрос правомерный, правда, но не все так просто. Можно, к примеру, использовать тепло экзотермических реакций основных производственных процессов (если можно!), можно использовать геотермальные источники, только Питер – это не Исландия и не Курилы.

Одним словом, все пущено на самотек: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Устоять и не допустить развала. В те поры бытовал даже анекдот: завершается парад военной техники; вслед за стратегическими ракетами, до того как на площадь вступят демонстранты, проходит группа солидных мужчин в бобровых шапках и роскошных шубах. Генсек в недоумении что-то спрашивает, и внемлет ответ: «это - всеразрушающая сила Госплана».

О каких комфортных условиях можно рассуждать? Приспосабливаешься и привыкаешь, как привыкают к плохой погоде.

Что же касается Константина Филипповича, эта черта характера у него в крови: не пройти мимо, не оставить без внимания, а если надо – помочь. За годы знакомства с ним, я не помню случая, чтобы при встрече он не остановился и не поинтересовался моими делами. Припоминается как однажды, вдруг, он спросил:

«Василий Васильевич, говорят – ты футболист».

«Вас вводят в заблуждение; если я и играл когда-нибудь, то только в детстве, в дворовой команде».

«Не виляй» - строго сказал он, напомнив мне случай, когда пришедшему ко мне на прием человеку я не помог. Я стал оправдываться, дескать, вопрос – не по адресу, ведь я же разъяснил: к кому следует обратиться и что сделать. Константин Филиппович решительно со мной не согласился, и назидательно заявил:

«Ты просто обязан был сделать то, что мог, связаться с кем надо. Представь себе, что человек, может быть, не сразу обратился к тебе, а долго думал, прежде чем решиться на это». А ведь, по большому счету, он прав.

Он, наверно, догадывался и о своей дальнейшей судьбе. Действительно эта его поездка в Москву, да и не только туда, была последней, а госпиталь стал его последним пристанищем. Хоронили его на Серафимовском кладбище, а этому предшествовала панихида в помещении клуба иностранных моряков, куда съехались не только официальные лица, но и его бывшие сослуживцы и друзья из других городов. Ленинградская Военно-морская База была представлена несколькими адмиралами. У гроба стоял почетный караул из старших морских офицеров, из которых мне особенно запомнился Гарри Львович, наш военпред – руководитель военной приемки на заводе. Ему к лицу парадный мундир, и выглядел он довольно помпезно. Отпевание же проходило на кладбище в местной церквушке, и Гарри Львович, как был, со всеми регалиями, так и вошел туда, и вынужден был там отстоять положенное время. И это – чуть ли ни член Райкома, да еще в 1965 году! Как потом он рассказывал, допущенная вольность ему обошлась довольно дорого.

Вспоминая всю эту историю, связанную с выбиванием дополнительных фондов на топливо, я просто не мог не отметить степень уважения, проявленную к человеку, с которым меня когда-то свела судьба.

В начале 60-х мы с Ларисой и с сыном, дошкольником, решили провести свой отпуск на черноморском побережье, где встретились с моим приятелем и коллегой – главным специалистом еще одной из Ленинградских верфей, который отдыхал вместе с женой там же, и тоже дикарем. Почти месяц, проведенный вместе, сблизил нас с ним еще больше. Там на природе Михаил Сегеевич развивал свою теорию и убедительно доказывал Ларисе, что наша с ним сфера деятельности является трудным, сложным, но очень интересным занятием. И что лично его никакое другое хобби, кроме творческих моментов в его работе, не интересует. Поэтому наша увлеченность работой оправдана, и просто обязана быть понятой женами, что давало повод для шутливых дискуссий, реплик и зубоскальства.

А ведь действительно! Молодые и энергичные – мы с увлечением занимались внедрением новшеств, совершенствованием своего хозяйства. В те годы по линии Ленсовнархоза проводились встречи коллег-руководителей, вроде клуба по интересам, где такие же, как мы с Михаилом, друг перед другом демонстрировали свои успехи в области нововведений, которые иногда меняли даже лицо предприятия – ветерана, помнящего времена, когда тачка, кувалда и лопата были основными средствами производства. Один только центральный диспетчерский пульт электроподстанций чего стоил! Мозаичное панно, на котором собрана мнемосхема электроснабжения завода, позволяющая видеть сиюминутное состояние, иначе говоря, исполнительную схему; положение коммутационной аппаратуры (что включено, что выключено). Можно произвести кое-какие дистанционные измерения, и даже, в отдельных случаях, дистанционное управление. По образу и подобию, позднее на том же панно, были набраны мнемосхемы других энергокоммуникаций: теплоснабжения, воздухоснабжения, трубопроводов природного и сварочных газов. Все это – неоценимая помощь оперативному персоналу, особенно дежурным мастерам в нерабочее время, да и вообще, дисциплинирует обслуживающий персонал.

Эра автоматизации не обошла стороной и нас – молодых энтузиастов. Автоматизировали все, что можно: и процессы горения, и запуск мощных электроприводов, и даже схему управления всей системой электроснабжения завода. Что, в свою очередь, потребовало некоторой реорганизации в составе подведомственной мне службы, а именно, появились единая лаборатория КИП и автоматики. О том времени напоминает и выданное мне «Свидетельство участника ВДНХ СССР», где экспонатом выставки достижений является наша центральная ацетиленовая станция, работающая в автоматическом режиме. А вот об этой станции, вернее о том, что с нею связано, разговор отдельный.

Ацетиленовая станция с централизованным снабжением всех стационарных постов газопламенной обработки металла по трубопроводам, уже само по себе, явление. Построена она была еще до того, как бразды правления оказались в моих руках. На мою долю выпала ее автоматизация. Станция оснащена тремя газогенераторами типа Далаго (так мы по привычке их называли, по имени автора-разработчика), два из которых изготавливались у нас на заводе, имеющем право на изготовление сосудов, работающих под давлением, по проекту, составленному и согласованному должным образом. Третий генератор - бывший опытный, изготовленный еще на стадии освоения, образец, закупленный у самого разработчика (с этим генератором станция вошла в строй еще до того, как изготовили два других).

Ю.В. Далаго, руководитель одного из подобных нашему центров в Москве, по совместительству занимался еще и изобретательством, являясь «Заслуженным изобретателем СССР», и в нашей отрасли промышленности был человеком небезызвестным. Изобретал он, судя по всему, что угодно, не гнушаясь и банальными вещами. Говорю так, потому что наслышан. Еще в молодости, когда моя будущая жена работала в научно-исследовательском институте, она мне рассказала забавный случай, связанный с Далаго, который у них в институте был частым гостем, поскольку очень ревностно отслеживал использование его запатентованных новшеств. В институтской газете местные остряки поместили шарж (или карикатуру) на изобретателя, где он изображен с кухонным дуршлагом, вместо шляпы на голове. Запомнилось, хотя я тогда еще с ним и не сталкивался.

Своим человеком стал он и у моего предшественника, когда в качестве консультанта присутствовал при монтаже генераторов. Своим человеком, на некоторое время, стал он и при мне, кода мы модернизировали регулирующее устройство генератора, с целью поддержания постоянного давления газа, ибо в наших условиях провалы и пики давления в сети – недопустимы.

Наша «центральная ацетиленовая», до того как стать образцовой и экспонатом ВДНХ, имела тот недостаток, что и другие, подобные ей: загрузка карбида кальция – исходного сырья – производилась вручную, со всеми, присущими этому способу недостатками. Механизация и автоматизация этого процесса решала многое, в том числе и то, что станцию уже можно было отнести, по своему характеру, к предприятиям тонкой химической технологии. Персонал работал в белых халатах. Вспомнилось: прежде, когда у нас на заводе существовали кустовые ацетиленовые, загрузку производили аппаратчицы в резиновых сапогах и резиновых передниках, в резиновых же диэлектрических перчатках. Автоматика облегчала труд, повышала и безопасность работы, и культуру производства.

Задача усложнялась тем, что использование здесь электричества и электронных схем управления – недопустимо, в виду наличия взрывоопасной среды. Эту задачу решал проект, предложенный московским институтом ПКТИМаш: в их схемах все электронные элементы, включая логические в цепях управления, заменяются… пневматическими, работающими от сети сжатого воздуха!

Изготовление деталей и монтажные работы осуществлялись под наблюдением представителей института, в лице группы авторского надзора и главного инженера проекта (именуемого - ГИП), а функции главного строителя, с проведением оперативок, я принял на себя. И вот тут-то вновь на горизонте замаячила фигура Ю.В. Долаго, хотя к этому проекту он ни с какой стороны не был причастен. Тем не менее, мне стали известны его критическое отношение к мероприятию и высказывания, похожие на обструкцию. У меня с ним состоялся нелицеприятный разговор. Между прочим, ему было заявлено, что оплачивать его командировки без вызова я не намерен. Очевидно, Юрий Венедиктович все это воспринял как личное оскорбление, прислав мне письмо, где пытался объяснить, что сама наша станция – чуть ли не его детище. Такое заявление могло бы быть правомерным только по отношению к газогенераторам, никак не к самой станции, подлинным же его детищем являлся один из генераторов – бывший опытным у самого изобретателя, приобретенный нами по случаю (теперь у нас он имел № 1). Как показало время, инцидент не был исчерпан: его отрыжка имела какой-то, прямо-таки мистический характер.

Это случилось позднее.

Однажды, уже в нерабочее время, по непонятной причине произошел отказ в работе газогенератора № 1. Дежурный мастер, не до конца разобравшись в сложившейся обстановке, и не поставив в известность руководство цеха, принял решение устранить неисправность силами дежурного персонала. В момент вскрытия бокового люка, при попадании воздуха внутрь, образовалась гремучая смесь, произошел взрыв. Пострадал сам руководитель и двое слесарей, один из которых, получил сильные ожоги, приведшие к летальному исходу. Уже предварительное расследование показало, что причиной неисправности послужило ослабленное сечение штока регулирующего механизма при его изготовлении; причиной же аварии и несчастного случая – непродуманное скоропалительное решение мастера. Сам виновник признался, что он растерялся и поспешил, не понимая того, что им в тот момент руководило, ибо был совершенно уверен в правильности свих действий.

На другой же день я принимал высокое начальство: прибыл Перекалин, начальник функционального управления министерства. Первое, что он сделал – вручил мне приказ начальника нашего главка, где мне ставилось в вину, на основании заключения Ю.В. Далаго (не кого-нибудь, а именно проектанта и изготовителя аварийного газогенератора!), что механизм регулирования не соответствует имеющимся чертежам, совершенно забывая о том, что это его опытное детище совсем другой модификации. А главное – кто имеет право, без соответствующего предписания вносить изменения в поднадзорное оборудование? Что называется, с больной головы – на здоровую! На всякий случай решили обезопасить изобретателя (в министерстве знали, что Далаго с Перекалиным – друзья). Слава Богу, что в главке не подтвердили согласования приказа. Видимо, это был всего лишь проект приказа, но с какой целью мне пытались его, что называется, ввернуть?

Поскольку авария на ЦАС – это, одновременно, и ЧП районного масштаба, нашему новому главному инженеру, будущему министру, вкатили партийное взыскание по линии РК КПСС. На заседании бюро райкома, еще до принятия Решения, у меня появилась возможность высказаться, и я попросил первого секретаря райкома, нашего будущего главного инженера – Н.М. Лужина о снисхождении для Игоря Сергеевича, поскольку он на заводе – без году неделя:

«Николай Матвеевич, я понимаю, что взыскание – вопрос решенный, но учитывая тот факт, что человек, при всем его желании, просто не в состоянии за такой короткий срок войти в курс дела, прошу всю ответственность и взыскание перевести на меня. Тем более, что я ближе всех к этому событию». Секретарь райкома крякнул, а я продолжил: «…К тому же, ведомственная комиссия не усмотрела в организации работы ацетиленовой станции ни отступлений от действующих норм и правил, ни каких-либо нарушений требований безопасности. Авария произошла от непродуманных действий мастера… и, наверно, от… его растерянности, что ли, при устранении неисправности… Которую, кстати, никто из присутствующих сразу не понял…» - я старался как можно доходчивее объяснить действия мастера. Применительно к современности, сейчас бы эту причину сформулировали кратко – «человеческий фактор».

«Вот что, Василий Васильевич, я Вам скажу: мы здесь рассматриваем персональное дело человека, который по роду своей деятельности отвечает за охрану труда и безопасность на предприятии. А что касается Вас, я полагаю, партком не оставит и Вас без внимания».
Я получил подтверждение, что обо мне не забыли, что роль защитника здесь неуместна, а моя адвокатская практика оказалась явно недостаточной, хотя мои потуги и не остались без внимания.

В подобных этим ситуациях, в своей епархии, нужно быть не только опытным инженером, но и, в значительной мере, юристом, психологом и даже дипломатом. Ведь приходится иметь дело с живыми людьми. В энергохозяйстве, куда ни погляди – то взрывоопасно, то пожароопасно, то маслоопасно и, вообще очень опасно. Взгляд, то и дело, натыкается на предупреждения: «опасно для жизни», «не влезай – убьет», «не включай – убьет». А что касается руководства этим хозяйством, то тут - держи ухо востро, но и не зарекайся. Одним словом, закаляйся и делай выводы на будущее: накапливай опыт, в том числе (главным образом) – чужой. Вот и Михаил Сергеевич, после аварии на моей ацетиленовой станции, примчался ко мне не только с сочувствием, но и по обмену опытом. Так же примерно, как и я до этого ездил к нему (вскоре после нашего совместного отдыха в Алуште), когда у него разнесло взрывом газонаполнительную рампу вместе с помещением, и когда газовые баллоны вели себя, как реактивные снаряды (кстати, опять – человеческий фактор). Опыт – сила: за одного битого двух не битых дают. Почему-то пришли на ум слова Вольтеровского Кандида: «Все что ни делается, все – к лучшему».

Прочитать «философские повести» Вольтера мне в свое время, еще в мою холостую бытность, порекомендовала Верочка Овчинникова. Меня хватило только на одну из этих повестей – «Кандид»: она вроде и не очень заумная, даже с несколько банальным сюжетом, но не очень впечатлила. В памяти осталась, проходящая рефреном фраза: «все, что ни делается, все – к лучшему, в этом лучшем из миров». Вера увлекалась философией и, больше того, даже поступила в Народный университет Марксизма-Ленинизма, и закончила его по курсу философии. Не знаю, насколько это нужно было ей для ее работы, скорее – для души. Она, вообще, интересный собеседник и, еще когда работала у нас в библиотеке, мы с ней часто, особенно по дороге на работу, в трамвае, разговаривали на отвлеченные темы. Эти беседы и случайные встречи на территории завода породили даже слухи о романе в наших с ней отношениях, что никак не вписывалось в реальность. Она старше и значительно умнее меня, видная и экспансивная женщина, да еще с большим жизненным опытом: на этом фоне реальность как-то и не просматривается. К тому же, у меня уже была не мифическая, а настоящая подруга, которая затем стала и моей подругой жизни.

А что касается моего личного интереса к философской книге, с которого я начал этот разговор, это естественная попытка найти ответ на какие-то вопросы. Кто-то из сведущих людей назвал общественный интерес к этой теме простым любопытством ко всему непонятному. И то, что люди обычно имеют в виду под именем философия, как правило, ею вовсе не является: просто расхожие вопросы о смысле жизни, о счастье и прочее.

Мое знакомство с философией, вернее, знакомство с предметом «Марксистско-Ленинская философия», произошло значительно позднее, когда я готовился к сдаче кандидатских экзаменов. Прослушав курс лекций, и выдержав экзамен, разумеется, я Философом не стал, поскольку вынес из этого довольно не много. Больше того, так до конца и не понял, что же такое философия. Совсем как в том старом анекдоте, где отец пытается выяснить у сына, окончившего военную академию, что же это за предмет. Сын в качестве примера использует такой эпизод: идут двое, один – грязный-грязный, а другой – чистый-чистый. Они идут в баню, а помыться может только один. С точки зрения логики, помыться должен грязный, а с точки зрения психологии – чистый (грязнуля, он и есть – грязнуля, сколько бы раз его ни мыли).

«А вот с точки зрения философии, как ты думаешь, кто должен помыться?»
спрашивает сын у отца. Отец надолго задумался.

«Ага, задумался. Вот это и есть – философия».

Но кое-что, немаловажное, из своих уроков я довольно твердо усвоил. Например, что диамат – это НАУЧНАЯ теория познания объективной истины, где методом изучения явлений природы и общества служит марксистский диалектический метод – ЕДИНСТВЕННЫЙ НАУЧНЫЙ метод познания. А вот идеалистический диалектический метод и метафизика (которую возрождают идеалисты) таковыми не являются, поскольку метафизика есть ничто иное, как схоластическое направление, оторванное от жизни, бесплодное умствование без обращения к практике. Говоря о заумном словоблудии и спецтерминологии, скрывающих суть вопроса, наш преподаватель по курсу МЛФ однажды раздал нам десяток абзацев-извлечений из известных в прошлом философов, и попросил перевести с русского на русский, то есть своими словами передать смысл изложенного в текстах. Результат не заставил себя ждать: ни один из нас не докопался до подлинного смысла.

Это мнение об априорной философии, я усвоил в результате знакомства с ее критикой, которой нас пичкали на лекциях. Однако, после знакомства с «Этикой» Канта я стал более сдержан в своих оценках

Понятно и другое – цель: домарксовская философия ставила целью объяснение мира, а марксистско-ленинская – коренное революционное изменение мира. Диамат в этом случае – действеннное орудие в деле переустройства общества. Но ведь существует еще какая-то философия, которая заставляет человека проявлять личный интерес к философской книге, пытаясь в ней найти ответ на тот, или иной вопрос.

Только сравнительно недавно прочел мудрое высказывание, что философия – удел избранных, и она не призвана давать ответы, главное в ней пробудить вопрошание, а значит и попытку вразумительно ответить на него. Мудрость приходит позднее, а в те далекие времена пытался даже что-то понять в болоте спекулятивной философии. Доступным для моего сознания осталось только то, что агностики в своем представлении о мире не идут дальше ощущений, оставаясь «по сю сторону явлений», считая «вещь в себе» просто непознаваемой. А фрейдисты считают, что сознание подчинено подсознанию. И что основным и единственным законом психики человека и всей его деятельности является либидо, и только оно объясняет все общественные явления, вплоть до революций, оправдывая в то же время все самые низкие стремления людей. Так что, может быть сексуальная озабоченность и есть – двигатель общественного развития?

Этими последними мыслями, как-то раз, я и поделился с Верочкой. Она по-прежнему, и на Черной речке, оставалась другом нашего, теперь уже общего с бабушками, дома, и часто у нас бывала. Последние годы не прошли для нее не замеченными: видимо, прогрессирующее нервное заболевание, а так же личные неурядицы привели к некоторым изменениям, как в ее жизни, так и в ней самой. В конце концов, она оказалась в больнице после попытки суицида: передозировка снотворного. Мы в семье при разговорах с ней старались не касаться этой темы, но мне этого избежать не удалось, когда я однажды провожал ее до трамвая после очередного визита к нам. Собственно говоря, она сама начала этот разговор. Я всегда считал, что человек, принимающий такое решение, если он не фанатик, должен обладать огромной силой воли, на что Вера ответила:

«Я думала только о том, как бы скорее избавиться от дикой головной боли».
Говорила она это, вроде, искренно, но потом неожиданно спросила:

«Неужели я действительно такая экспансивная?» - Вопрос вроде бы риторический, но застал меня врасплох.

«Ну,… мне трудно судить об этом. А вот то, что ты – натура экзальтированная, это – точно. А это привлекает. Но ведь кто-то может эту доверчивость использовать и в своекорыстных целях».

«Причем тут это?»

«Не скажи! Есть что-то такое, что отпугивает. Помнишь, у Пушкина:

Я знал красавиц недоступных,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: