ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕРЦОГСТВА ЛОТАРИНГСКОГО 37 глава

Но чем больше промышленность освобождалась от местного рынка, чем шире изделия ее распространялись по всему свету, чем больше она потребляла драгоценней английской шерсти, обеспечивавшей тонкость ее тканей, тем непосильнее оказывалось для ремесленника освободиться от ненавистного купца. Действительно, одни только богатые суконщики могли снабжать непрерывно работавшие мастерские достаточным количеством сырья, одни они могли удовлетворить оптовые заказы заграничных по­купателей, этой космополитической массы комиссионеров и приказчиков всех стран, теснившихся на рынках и заполнявших дома маклеров. Таким образом, столь торжественно провозглашенная свобода торговли нисколько не помогла рабочим. Место гильдий заняла новая группа капиталистов, которая, несмотря на то, что она не обладала юридической монополией и привилегиями, все же,сохранила в своих руках благодаря логике вещей руководство экономической жизнью. Словом, капитал и труд не могли объединиться в одних и тех же руках, и по мере того, как росло процветание суконной промышленности, ремесленники со своими скудными средствами неизбежно оказывались не в состоянии производить все более и более сложные операции, которых требовало снабжение промышленности сырьем и сбыт ее продуктов.

Однако не следует представлять себе суконщиков того времени в слишком модернизированном виде. Общие условия экономической жизни средневековья, зачаточное состояние кредита ставили их деятельности узкие пределы. В них следует видеть лишь богатых горожан, пользовав-

шихся своим богатством, чтобы заниматься прибыльными операциями по оптовой покупке и продаже. Сами термины, которыми их обозначали: poorters, lieden di van ghenen ambachte en zijn (люди, не принадлежащие ни к какому цеху), указывали, что торговля составляла для них лишь побочное и, так сказать, случайное занятие¹. В отличие от крупных предпринимателей нашего времени, они остерегались всецело уходить в дело, в которое они вкладывали лишь часть своего состояния. Если до конца XIII века они покупали шерсть в Англии², то теперь они добывали ее себе либо в Калэ, либо в самом Брюгге, куда она привозилась в большом количестве местными итальянскими или немецкими купцами, которые сумели в XIV веке захватить почти полностью монополию ввоза ее и которые, снабжали также суконщиков квасцами и необходимыми красящими веществами. Получив таким образом сырье, эти суконщики давали ремесленникам мелких мастерских шерсть для прядения, крашения, тканья, валянья, стрижки и т. д., а затем — продавали за свой собст­венный счет конечный продукт³, либо непосредственно своим согражданам,

Зато не видно, чтобы они занимались в то же время розничной торговлей. В этом отношении они сильно отличались от купцов немецких городов, занимав­шихся одновременно оптовой и розничной торговлей. См. С von Below, Grosshandler und Kleinhandler im deutschen Mittelalter. (Jahrbucher fur Nationalokon. und Statistik, Bd. LXXV [1900], S. 1 u.f.) Поэтому можно утверждать — не забывая вышеуказанных ограничений, — что во Фландрии в XIV веке существовал класс крупных купцов. Сохранившиеся в архивах департамента Па-де-Калэ счета «bolte de Calais» XIV века (т. е. данные о пошлинах на шерсть, ввозимую в этот порт), раскрывают интересные подробности о размерах их операций. Разумеется, в таком труде, как предлагаемый читателю, невозможно привести подробных доказательств этих утверждений. Поэтому я ограничусь лишь несколькими примерами. В 1326 г. приказчики (vallets) трех брюггских купцов ввезли для своих хозяев 311 кип шерсти. Мы, очевидно, имеем здесь дело с крупными купцами. С другой стороны, мы знаем, что эти три купца были богатыми горожанами, домовладельцами и рантье. Все трое были эшевенами и фогтами (voogden) беггардов, которые, как известно, занимались тканьем шерсти. Один из них был в то же время менялой, но никто из них не занимался розничной торговлей. В Брюгге же некий торговец сукном Клас Бавен, эшевен в 1361 г., ссудил городу 5 ливров de gros, т. е. столько, сколько самые богатые местные итальянские купцы. В 1347 г. Гент купил в один прием у господина («maitre») Христиана ван Бирфлита сукна на сто ливров de gros. Гентские и брюггские счета часто упоминают о покупках нескольких десятков штук сукна, произведенных в один прием у одного и того же лица. См., кроме того, Cilliodts Van Severen, Inventaire etc., t. Ill, p. 193 и далее, а также примечание 2 на этой же странице. Продажа гистельских сукон в 1314 г. в Брюгге заставляет считать обычной операцией продажу оптом этих тканей и устанавливает, что одно и то же лицо может продать в течение года максимум 800 штук этого сукна. Espinas et Pirenne, Recueil etc., p. 533. Самые богатые из них покупали в один прием сотни кип. См. Espinas, Jehan Boine Broke, loc. cit., p. 221 и далее.

Число этих торговцев сукном было очень велико. Один ипрский документ от 1302 г. (Diegerick, Inventaire des archives de la ville d'Ypres, t. I, p. 182 [Bruges, 1853]), в связи с покупкой сукна для обмундирования городских арбалетчиков,

либо пользуясь услугами маклеров (makelaer), если, как это чаще всего случалось, покупатель был иностранцем¹.

Этого краткого очерка достаточно, чтобы показать, в чем фландрская суконная промышленность XIV века походила на современную крупную промышленность, но также и чем она от ,нее отличалась. Работая, как и последняя, на весьма обширный рынок, она неизбежно носила капи­талистический характер. Но он не был для нее типичен в целом. В наше время фабрикант является одновременно собственником сырья, орудий труда и изготовленных продуктов, он соединяет в себе предпринимателя и купца, и полученные им в торговле барыши непрерывно поддерживают или умножают капиталы, вложенные им в его различные операции, во Фландрии же эти различные функции были уделом ряда от­дельных групп. Торговля и промышленность здесь были совершенно отделены друг от друга. Торговлей занимались две группы купцов (торговцы шерстью и суконщики), промышленность же была делом ремесленников. Капитал играл здесь уже довольно крупную роль, но он был слишком слаб, чтобы поглотить и захватить все. Будучи раздроблен и находясь в тысячах рук, он не обладал тем могуществом, которое придает ему в наши дни его колоссальная концентрация². Его обладатели должны были ограничиваться узким полем деятельности, распределять между собой роли и иметь перед собой класс произво­дителей, которые, хотя и были доведены до положения постоянных наемных рабочих, тем не менее располагали благодаря своей корпо-

упоминает их около 140. Не все эти суконщики находились, разумеется, в одинаковом, положении. Среди них встречаются представители важнейших пат­рицианских семей, продававших сразу 10—30 штук сукна. Другие, менее богатые, продавали лишь 1—5 штук. Среди этих суконщиков многие занимались, очевидно, подобно германским Gewandschneider, лишь розничной торговлей. Действительно во фландрских городах встречаются lakensnieders или goede lieden van der snede (Dilliodts Van Severen, Inventaire des arch, de Bruges, t. Ill, p. 166, 185 [Bruges, 1875], Delepierre, Precis des archives de la Flandre occidentale, t. I, p. 68 [Bruges, 1840]). Но купцы эти, в отличие от того, что было в Германии, играли лишь весьма скромную роль до тех пор, пока длился расцвет суконной промышлен­ности. Как правило, во фландрском суконщике следует видеть крупного или мелкого предпринимателя, который давал обрабатывать купленную им шерсть и продавал изготовленные сукна целыми штуками клиентеле, состоявшей главным образом из иностранных покупателей.

По-видимому, эти маклеры получали поручения непосредственно от свои? иностранных покупателей и заказывали изготовлять сукно за их счет. Во всяко* случае они принадлежали к той же экономической группе, что и суконщики, i были не менее последних ненавистны рабочим, обрабатывавшим шерсть. В Ипре в 1431 г., т. е. в период, когда суконная промышленность находилаа в полном упадке, в одном из кварталов города было 69 суконщиков на 2/< рабочих, занимавшихся обработкой шерсти, к которым, правда, следует прибавит! довольно значительное количество учеников. См. Н. Pirenne, Les denombrement de la population d'Ypres au XV siecle, loc. cit., p. 23, 24.

ративной организации, силой, с которой неминуемо приходилось считаться в течение всего столетия.

Действительно, до тех пор пока упадок суконной промышленности не изменил радикально условия существования городов, ткачи оставались верны своему идеалу экономической независимости. С неутомимой энергией боролись они за то, чтобы избавиться от зависимости, вытекавшей из самой сущности их промышленности, и чем значительнее была их роль в социальных волнениях, придающих истории Ипра, Брюгге и Гента столь драматический характер, тем отчетливее видно, что это была почти современная борьба между капиталом и трудом.

Трудно было бы понять, каким образом эта борьба могла продолжаться так долго, каким образом рабочий класс сумел сделать эти гигантские усилия и уцелеть после всех посыпавшихся на него кровавых репрессий, если бы мы не знали, что сила его была в его численности. Было бы крайне интересно иметь точные данные по этому вопросу, но, к несчастью, мы такими данными за XIV век не располагаем. Однако нельзя сомневаться в том, что в крупных фландрских городах ремес­ленники суконной промышленности составляли подавляющее большин­ство населения. Равновесие между различными профессиями, наблю­дающееся в большинстве средневековых городов, здесь было резко нарушено в пользу одной из них, и мы здесь имеем перед собой картину, сильно напоминающую мануфактурные центры нашего времени. Один конкретный факт покажет это лучше всяких длинных комментариев. В Ипре, в 1431 г., т. е. в период, когда не прекращались жалобы на гибель города и на плачевное состояние суконной промышленности, последняя охватывала еще 51,6% всех профессий¹, между тем как в то же время во Франкфурте-на-Майне² она обнимала лишь 16/о их. Кроме того, за отсутствием других сведений, можно сослаться на общинные счета Гента, Ипра, Брюгге, указывающие нам, во всяком случае, на военную силу ткачей и валяльщиков. Так, например, в 1340 г. отряд, посланный гентцами для осады Турнэ, состоял из 1800 wevers (ткачей) и 1200 volders (валяльщиков), в то время как cleene neeringhen (мелкие цехи) выставляли все вместе лишь 2100 человек .

Но сила, которой цехи суконной промышленности обязаны были своей численности, уравновешивалась все возраставшим сопротивлением им.

Н. Pirenne, Les denombrements de la population d'Ypres au X siecle loc. cit., p. 27. — Ср. описание организации труда во Флоренции, в прекрасной книге Дорена: A. Doren, Studien aus der Florentiner Wirtschaftsgeschichte, Bd. I, s. 219 u. f. (Stuttgart, 1901).

H. Bucher, Die Bevolkerung von Frankfurt am Main im XIV und XV Jahrhundert,

Bd. I, s. 210 u. f. (Tubingen, 1886).

Rekeningen der stad Gent, т. II, с. 85. — В 1356 г. 52 мелких цеха дали 5237 человек, валяльщики — 1900; число ткачей не указано /. Vuylsteke, Annales de la Soc. d'hist. et d'archeol. de Gand, t. I [1894], p. 38.

Мало того, что «poorterie» (патрициат), выходцами из которого были торговцы сукном и торговцы шерстью, составил против них партию, численная слабость которой компенсировалась ее денежным могуществом, но сверх того, почти всегда — и все чаще и чаще, по мере того, как конфликты становились более ожесточенными — большинство мелких цехов занимало враждебную по отношению к ним позицию. Действительно, экономические требования промышленного пролетариата были им чужды. В качестве мелких бюргеров, живших местным рынком, они имели иные интересы и иные нужды, чем рабочие суконной промышленности, вечные стачки и восстания которых наносили большой урон их розничной торговле. В связи с этим «простонародье», некогда шедшее единым фронтом против патрициата, теперь распалось на враждебные группы. Ткачи не сумели, как когда-то, склонить их на свою сторону. Мало того, внутри самой суконной промышленности против них поднялись грозные противники, а именно — валяльщики.

Борьба между ткачами и валяльщиками, так часто обагрявшая кровью улицы мануфактурных городов и способствовавшая краху демократического движения, просто объясняется самой техникой суконной промышленности. Обработка шерсти требует, как известно, ряда особых операций — пряденья, тканья, валянья, стрижки и крашения, — которые производятся каждая специальной группой ремесленников; все они, за исключением первой, производимой исключительно женщинами, в городе либо в деревне, положили начало соответствующим цеховым корпорациям. Но между этими цехами должна была установиться иерархия, которая, неизбежно приспособляясь к самому процессу труда, должна была в результате подчинить их в большей или меньшей степени ткачам. Действительно, в мастерских ткачей шерсть превращается в ткань, а различные манипуляции, которым подвергается затем эта ткань, имеют целью лишь придать ей прочность, гибкость и мягкость, но не меняют в ней ничего по существу. Поэтому ткачи должны были контролировать работу валяльщиков, кра­сильщиков и стригалей, которые завершают их работу; вскоре они стали претендовать на установление заработной платы для этих профессий. Но тогда последние, под руководством валяльщиков, наиболее многочисленных среди них, поднялись на защиту своей независимости¹, и нередко для борьбы со своими противниками объединялись с купцами и мелкими цехами.

Таким образом, история фландрских городов протекала в XIV веке в крайне сложной обстановке, и если нам пришлось так подробно это показывать, то не только потому, что очень редко можно встретить в Средние века в каком-нибудь другом месте аналогичную картину, но

Scerres (стригали), huutslagers (вытягивальщики сукна), strijkers (красильщики)^, ghereeders (аппретурщики), vouders (фальцовщики сукна) и lakenboeters (особый род аппретурщиков) считались в Генте частью «volrie» (валяльщиков).

особенно потому, что противоречие интересов и социальные конфликты вскрытые нами здесь, непрерывно оказывали исключительное влияние на ход важнейших событий, в которые графство было втянуто в промежуток времени между правлением Людовика Неверского и Филиппа Смелого.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВОССТАНИЕ

ПРИМОРСКОЙ ФЛАНДРИИ

И БИТВА ПРИ КАССЕЛЕ

С начала XII века отношения между Фландрией и Францией все время определялись позицией городов. В 1127 г. после убийства Карла Доброго восстание Брюгге,. Гента, Лилля и Сент-Омера вызвало падение Вильгельма Нормандского и расстроило первую попытку французской короны подчинить своему влиянию Фландрское графство. В царствование Филиппа-Августа Балдуин VIII получил наследство Филиппа Эльзас­ского, благодаря городам и вопреки маневрам французского короля. Позже борьба между Филиппом Красивым и Гюи де Дампьером прошла через те же этапы и окончилась таким же образом, как и борьба между патрициатом и «простонародьем». Наконец, победоносная городская де­мократия задержала при Роберте Бетюнском выполнение условий Атис-ского мира и, как мы увидим, заставила при Людовике Неверском Филиппа Валуа дать ей одно из крупнейших сражений XIV века.

Таким образом, политика фландрских городов была повсюду тесно связана с общей политикой. Их могущество, подобно их торговле и промышленности, ощущалось далеко за пределами их области. Их взаимное соперничество, их распри с их государями приобрели европейское значение и вызвали вмешательство Франции, подобно тому, как по ту сторону Альп усобицы ломбардских и тосканских городов-республик привлекли к себе внимание германских императоров и повлияли на политику последних по отношению к Италии.

I

Замена в начале XIV века олигархического строя народным правлением нисколько не изменила отношения фландрских городов к князю. Дейст-

вительно, патриции и цехи, расходившиеся решительно во всем, становились единодушными, когда дело касалось защиты муниципальной автономии и сведения к минимуму роли графа и его бальи в городском управлении. Правда, эти тенденции ко все более полной независимости могли выявиться лишь в больших городах, достаточно сильных, чтобы добиваться широких привилегий, которые они называли затем вольностями («vrijheden»). Уже к середине XIII века гентские, брюггские, ипрские, лилльские и дуэсские эшевены образовали под названием «фландрских эшевенов» коллегию, сыгравшую крупную роль в политическом устройстве страны и потребо­вавшую права выступать от своего имени. В правление Гюи де Дампьера это движение еще усилилось. Главные города явно стремились подчинить себе сельские местности, забыв, что за пределами своих пригородов они не имеют «ни права, ни суда, ни управления, ни какой бы то ни было власти»¹.

События 1302 г. не только не ликвидировали этих посягательств на права князя, но, наоборот, еще усилили их, придав им юридическую опору. Иоанн Намюрский ни в чем не отказывал большим городам. Шесть недель спустя после разрешения брюггцам свободы торговли, он дал им право назначать эшевенов во всех местностях, для которых их город являлся высшим апелляционным судом, а два года спустя он признал за ними привилегию призывать на войну крестьян и жителей «smale steden» (маленьких городов), кастелянства или Вольного Округа Брюгге². С тех пор этот обширный округ составлял лишь своего рода продолжение городской территории, лишь какой-то огромный пригород. Вскоре он должен был стать еще более грозным для графа и более независимым от его власти, чем в те отдаленные времена, когда он принадлежал феодальным кастелянам.

Роберт Бетюнский не пытался отнять у больших городов сделанные им уступки. Вынужденный жить в мире с ними, чтобы обеспечить себе их помощь против Филиппа Красивого, он сделал им новые уступки, позволив им еще более упрочить свою власть над кастелянствами и увеличить свою внутреннюю независимость. После присоединения Дуэ и Лилля к Франции, Брюгге, Гент и Ипр разделили с князем территори­альную власть и стали по отношению к нему в положение представителей страны той самой Фландрии, три главных «члена» которой они составляли и которую они сравнивали с зданием, покоившимся на них, как на трех мощных колоннах³.

Таким образом, правление Людовика Неверского началось для трех фландрских городов при самых благоприятных обстоятельствах. Затруд-

Kewyn de Lettenhove, Etudes sur 1'histoire du XIII siecle, p. 52 (Bruxelles, 1853). ² Warnkoenig-Gheldolf. Hist, de la Flandre, t. IV, p. 313, 320. B. de Pautv, Ypre jeghen Paperinghe angaende den verbonden, c. 88 (Гент, 1899).

нительное положение молодого государя, права которого на корону ос­паривались его дядей, Робертом Кассельским, дало им отличный повод еще более укрепить свое положение. Людовик, из опасения, как бы они не высказались в пользу его соперника, немедленно по своем прибытии во Фландрию дал им все те вольности, которых они требовали. В октябре 1322 г. он гарантировал Ипру и Брюгге исключительное право заниматься суконной промышленностью в их кастелянствах¹. У гентцев же, обладавших уже этой привилегией, права их бальи были распространены на Ваасскую область и на область Четырех Округов².

Таким образом, в первую четверть XIV века политика городов, в силу благоприятствовавших ей все время условий, сделала успехи во всех областях. Княжеская власть, которая в течение прошлого века сумела справиться с сопротивлением феодалов и заменить повсюду наследственные права кастелянов властью сменяемых бальи, назначаемых князем и от­ветственных только перед ним, вынуждена была капитулировать перед большими городами. В несколько лет князь потерял все столь медленно завоеванные им позиции, и могло казаться, что графы заменили старое устройство более современным, находящимся в большей гармонии с новым социальным строем лишь для того, чтобы облегчить большим городам завоевание ими страны. Действительно, к тому времени, когда Людовик Неверский наследовал Роберту Бетюнскому, преобладание городов было бесспорным и влияние графа, по сравнению с их влиянием, казалось совершенно ничтожным. Фландрия была отныне разделена на «округа» («quartiers»), находившиеся под исключительным руководством могущест­венных городов, и представляла почти такое же зрелище, как и итальянские городские тирании.

Насколько хватал взор с высоты каланчи каждого из «трех городов», все добровольно или насильственно подчинялось влиянию города. Брюгге, Гент и Ипр на землях в протяжении нескольких лье за своими стенами контролировали отправление правосудия, призывали жителей на военную службу, запрещали деревням заниматься той суконной промышленностью, монополию которой они оставили за собой, и которая, обеспечивая им их богатства, давала им также силы, необходимые, чтобы удерживать в повиновении сельские местности. Действительно, они были по отношению к ним не покровителями, а суровыми и беспощадными господами. Ре* зультатом той свободы, которую они не переставали требовать для себя, были покорность и даже подчинение других. Ремесленники, столь ревниво относившиеся к своей независимости и столь гордившиеся своими правами,

Diegerick, Inventaire des archives d'Ypres, t. I, p. 291; Gilliodts Van Severen, Inventaire des archives de Bruges, t. I, p. 337.

Van Duyse et De Busscher, Inventaire des archives de Gand, p. 105. —-Относительно прежних привилегий Гента см. Diegerick, Inventaire des archives d'Ypres, t. I, p. 245 [a° 1314] и Diericx, Memoire sur les lois des Gantois, t. II, p. 231 [a° 1296] (Gand, 1818).

были безжалостны и беспощадны по отношению к жителям деревень. Нет ничего более жестокого и более бесчеловечного, чем их поведение по отношению к деревням, где они периодически появлялись с воору­женными отрядами, чтобы добиться соблюдения своих привилегий, ломая ткацкие станки, разбивая чаны валяльщиков и рамы для сушки сукна¹.

Однако было бы очень несправедливо осуждать с точки зрения со­временности эту политику больших городов. Исключительность, толкавшая их на это, была им навязана, и эта политика не могла быть иной. Нетрудно понять, если учесть экономические условия того времени, что она объяснялась насущнейшей необходимостью — необходимостью жить. В Средние века, когда поселения с 10 000 жителей считались уже крупными городами, Фландрия со своими городскими скоплениями в 30^—60 тысяч человек представляла исключительную картину и вынуждена была преодолевать такие трудности, которые были неизвестны в других местах. Как ни значительна была ее торговля, как ни велики были успехи обработки земли, но ни торговля, ни земледелие не могли обеспечить бесперебойного снабжения масс, сконцентрировавшихся в трех пунктах ее территории. Война, внезапный перерыв транзитной торговли, роковым образом обрекли бы их на голод, если бы они не обеспечили себе бесперебойного снабжения путем реквизиции сельскохозяйственных про­дуктов в обширном районе. Численность их населения, чрезмерная для эпохи, когда товарооборот находился еще в зачаточном состоянии, за­ставляла города подчинять себе деревню. Чтобы понять, какое значение это имело, достаточно вспомнить, например, что Гент, вынужденный довольствоваться одними только ресурсами Ваасской области и области Четырех Округов, мог в правление Людовика Мальского, и позднее — в правление Филиппа Доброго, вынести в течение нескольких месяцев суровую блокаду, не испытывая голода.

Таким образом, с начала XIV века сельские местности оказались в значительной мере принесенными в жертву городам, крестьянин оказался принесенным в жертву горожанину. Задачей первого было прокормить

См. например: Cartulaire de la ville de Gand. Comptes de la ville et des baillis, ed. J. Vuylsteke, t. I, p. 69, 242 и его же, Uitleggingen tot de gentsche stads-en baljuwsrekeningen, c. 207 и ел. (Гент, 1906). — Документы, относящиеся к бесконечным кровавым стычкам Ипра с Поперингом, по поводу занятия суконной промышленностью, можно найти в цитированном выше труде, р. 76, п. 2. По поводу аналогичной борьбы между Гентом и Термондом см. Hems, Gand contre Termonde. Episode de l'histoire industrielle de la Flandre au XIV siecle. Ann. du Cercle archeol. de Termonde, 1895. В 1347 г. английский парламент сделал представление королю, что «три добрых города Фландрии, Гент, Брюгге и Ипр, не допускают, чтобы небольшие фландрские города закупали крупные партии шерсти для выделки сукон; они разрушили их орудия труда для понижения цен на шерсть», W. }. Ashley, An introduction to English economic history and theory, 2 изд., т. II, с. 244 (Лондон, 1893). Относительно угнетения большими городами сельских местностей см. Vanderkindere, Le siecle des Artevelde, p. 203 и далее (Bruxelles, 1879).

второго, и он попал под его опеку. Запрещение заниматься суконной промышленностью завершило это экономическое порабощение. Оно было тем более невыносимым, что шерсть, обрабатывавшаяся в городах, прялась большей частью крестьянками¹. Мотки ниток, загромождавшие хижины крестьян, были своего рода приманками, неодолимо привлекавшими их к профессии ткача... Несмотря на беспощадные кары, обрушивавшиеся на них, они не переставали восстанавливать свои маленькие мастерские. И нельзя сомневаться в том, что их помещики и, может быть, даже богатые купцы, соблазненные дешевизной деревенских рабочих рук, под­держивали их попытки. Но ремесленники, занимавшиеся обработкой шер­сти, отлично понимали какую опасность представлял для них этот дешевый труд, если бы ему было позволено свободно развиваться. Поэтому чем больше росло их влияние в городской политике, тем беспощаднее ока­зывалась эта, политика по отношению к деревне. Этого достаточно, чтобы понять, как велико различие между нашими современными демократиями и городскими демократиями средневековья. Последние по-своему обна­руживали столь же узко буржуазный характер, как и старый патрициат... Как и последний, они не могли подняться над идеей привилегии. Свобода, как они ее понимали, была исключительно свободой ремесленника в пределах городских стен, внутри которых даже пролетариат был — если только позволено ставить рядом два таких термина — своего рода аристократический пролетариат.

При этих условиях небольшие города должны были разделить участь деревень. Уже в конце XIII века можно видеть, как их могущественные соседи стремились низвести их на положение своих подданных или вассалов. Брюгге с давних пор удалось навязать свою гегемонию торговым местностям в своих окрестностях — Дамму, Слейсу² и Арденбургу. Если Ипр, не столь могущественный, не сумел окружить себя столь же многочисленной группой городов-клиентов, то зато Гент в XIV веке мало-помалу подчинил своему влиянию все пользующиеся городскими правами пункты Восточной Фландрии.

Результатом этих посягательств «трех городов» Фландрии было быстрое распространение права гражданства за пределами их стен. Чем тяжелее было бремя их господства над небольшими городами и сельскими мест­ностями, тем более ценными казались привилегии их жителей. Поэтому право гражданства, связанное сначала с пребыванием либо в самих городах, либо в их пригородах, — право, которого добивались со всех сторон лица, жившие вне городов, — стало личной и независимой от

То же явление наблюдалось во Флоренции. Doren, Studien, с. 248 и ел. Я ограничусь здесь указанием на один характерный факт. В 1376 г. жители Слейса были присуждены поставить за свой счет статуи у фасада брюггекои городской ратуши за то, что они осмелились противиться просмотру брюггекими ювелирами грамот их ювелиров. Н. A. van Dale в журнале Cadsandria, 1857, с." 52.

места жительства привилегией, которую можно было приобрести путем уплаты пошлины за внесение в списки горожан. Города не скупились на это. Их могущество росло вместе с числом «внешних горожан» (haghe или buitenpoorters), которые, подчиняясь исключительно юрисдикции их эшевенов и избавляясь, таким образом, от всякой посторонней власти, являлись в кастелянствах преданной им клиентелои и активно работали над сохранением и усилением их влияния. В 1322 г. эти новые горожане были уже настолько многочисленны в окрестностях Гента, что Сен-Пьер-ский аббат жаловался на то, что он не может найти в своих владениях достаточно вассалов для назначения эшевенов¹. Легко составить себе приблизительное представление об их численности в XIV веке в Ипрском округе (quartier), если принять во внимание, что в 1465 г., т. е. в период, когда институт «внешнего гражданства» был в полном упадке, город насчитывал еще 1465 haghepoorters, рассеянных в 157 местностях².

От суверенной власти графа, несомненно, ничего не осталось бы в XIV веке, если бы «три города» объединились между собой и почув­ствовали свою взаимную солидарность. Но их взаимная вражда спасла графа. Впрочем, эта вражда была неизбежна, ибо она вытекала из только что описанного положения вещей. Действительно, поводы к конфликтам между крупными городами становились все многочисленнее по мере того, как росло их могущество и расширялась сфера их влияния. Несомненно, в иные моменты кризиса они иногда сознавали общность своих интересов. Но их политика, покоившаяся на монополии и привилегиях, была всегда проникнута исключительным духом партикуляризма, и их отношения чаще всего определялись взаимным недоверием и соперничеством. Каждый из них жил для себя, не интересуясь своими соседями. Хотя они были, одушевлены сильным местным патриотизмом, но следы подлинного на­ционального чувства встречаются в их истории лишь очень редко.

Это можно ясно видеть на примере того, что случилось после заключения Атисского мира. Брюггцы, давшие сигнал к восстанию и руководившие войной с Францией, оказались покинутыми, как только пришлось при­ступить к выполнению условий мирного договора. Ипр и Гент постарались переложить на них вместе с ответственностью за события, большую часть наложенных на страну штрафов и бесстыдно отказались принять участие в уплате суммы, требовавшейся для выкупа трех тысяч брюггцев, осуж­денных в виде почетного наказания на паломничество³. Это поведение, разумеется, усугубило и без того уже сильное недовольство брюггских горожан условиями Атисского договора. С 1313 г. они перестали выпла-

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: