|
Учебное катапультирование 7 глава
Однако мы уже на стоянке. Сдав груз и самолет, на служебном автобусе подъезжаем в живописный пригород столицы, где в бывшем имении графа Валуева располагается летный профилакторий. В старинных конюшнях, переоборудованных в теплые, уютные комнаты для экипажей, каким-то чудом в первозданном виде сохранилась бильярдная со всей обстановкой. На стенах — картины, изображающие уголки природы и сцены охоты. Они выполнены из засушенных трав. Шары и кии — все было старинное. Всем этим заправлял довольно пожилого возраста маркер, как говорят, служивший здесь еще «при графьях». Я долго присматривался к правилам игры и игрокам, но вскоре понял, что дилетантам здесь не место, и уезжал в столицу продолжать знакомство с ее достопримечательностями. Прибыв к отбою, я заставал экипаж в папиросном дыму, карточной игре и брани. Под бесконечные крики «храп» и «пасс», положив на голову подушку, я проваливался в сон. Утром следующего дня, загрузившись покупками из столичных магазинов, экипаж выезжал в аэропорт для подготовки к обратному рейсу.
В московских аэропортах, как и везде, авиатехники первыми обслуживали те самолеты, бортмеханики которых выкатывали пару пузырей спирта — все остальные ожидали своей очереди. За загрузку рейса отвечает второй пилот. В те времена, чтобы разгрузили или загрузили самолет, в любом аэропорту приходилось торчать на грузовом складе и вместо положенного отдыха часами ждать своей очереди около стойки, за которой, как бандерша, восседала здоровенная кладовщица. Очередной кавказец за небольшой «подарок» из пяти ящиков свежей черешни пытался сдать на склад только что привезенные три тонны этого дефицитного в мае груза. Незаметно для него, поставив свою слоновую ногу на край грузовых весов и недовесив его еще килограмм на десять, кладовщица, наконец, лениво подписывала документы о приеме груза. Глядя на свежую черешню, молча ждали своей очереди остальные. Из-за задержки вылета командиры снова и снова обновляли просроченные метеопрогнозы и повторно принимали решения на вылет, диспетчеры по радиосвязи просили ускорить загрузку, но кладовщик в любом аэропорту был главнее всех. За это время прогнозы на запасных аэродромах менялись, и командиры, выбирая другие аэродромы, шарили глазами по метеосводкам. Вечно ссылаясь на недостаточное количество грузчиков и нехватку автомашин, которые ею же и регулировались, кладовщица руководила процессом выпуска самолетов по своему усмотрению. И даже оторванный от своей порции и выставленный литр спирта помогал редко — вокруг нее вертелись более ценные грузы, с которых нужно было взять свою долю. Лет через десять я видел этих кладовщиц уже в ранге начальников грузовых терминалов, их личное состояние и влияние в авиапредприятиях не шло ни в какое сравнение с другими ответственными должностными лицами. Осталось только оформить документы на «приватизацию», которую руками «демократов» они уже тогда тщательно подготавливали.
Но, наконец, очередь дошла и до меня. Приняв по счету и по весу какие-то ящики с деталями и мешки с почтой, я вместе с грузчиками поехал к самолету. Доверять этим ребятам было бы верхом наивности. Был случай, когда доверчивый пилот, приняв на складе тюки с дорогостоящим мехом, отправился своим ходом на самолет. А с грузовой машины, сделавшей обходной маршрут вокруг аэродрома, на обочину дороги как-то сам собой вывалился тюк с соболями, который случайно обнаружил проезжающий в это время какой-то «чайник», который и заявил об этом на пост ГАИ. А самолет улетел.
Вместе с грузчиками подъехал к своему самолету, где раскалившийся до белого каления командир тут же излил на меня свой накопившийся гнев. И пока в самолете я еще раз пересчитал мешки с почтой и проверил на них сохранность сургучных печатей, двигатели уже были запущены. Быстро проверив все сопроводительные ведомости на пассажиров и груз, занял свое место в правом пилотском кресле. Через несколько минут, прорулив между плотно стоявшими самолетами, мы стояли на исполнительном старте. Взлет, выход по схеме из московской воздушной зоны через свой коридор, смена радиочастот, и мы на эшелоне. Включен автопилот. Я вытащил штурманский план полета и карандашом отметил время выхода из зоны. Экипаж, всю ночь проигравший в карты, выглядел неважно. Снова мы с радистом ведем навигацию — остальные отсыпаются. Проснувшись, начинают рассматривать свои покупки и спорить, чьи дешевле и лучше. Снова на кресле бортмеханика появляются карты, и игра продолжается. Периодически, к месту или не к месту, командир, как бы давая понять, что он все видит, подкручивает рукоятку курса автопилота. Через минуту я возвращаю курс обратно. И так до очередного аэропорта.
Особенностью этого туркменского летного отряда была неистребимая любовь к карточной игре. Играли до полета, играли во время полета, играли после полета. Играли жены летчиков, когда мужья были в рейсах. И после полета многие летчики через детей, болтавшихся по дворам авиагородка без присмотра, еще долго отыскивали своих подруг, заигравшихся на чьей-нибудь квартире. После десятичасового обратного рейса, на стоянке, прежде чем разойтись по домам, разливали спирт по трехлитровым стеклянным банкам. Не обделяли и встречающих самолет техников. Таковы были давно укоренившиеся традиции этого авиаотряда. А с утра командиры кораблей уже сидели в деревянном бараке штаба вокруг комэски и за ничего не значащей болтовней и последними анекдотами делили «хлебные» рейсы на следующий день.
Жара, как в топке паровоза. Жара днем, жара ночью. Через пару часов простыню в ванну, потом на себя и снова в постель. Спасали только полеты куда-нибудь подальше. Ну, а если по местным трассам (Карши—Мары—Чарджоу), то это было уже на грани фола. Представьте себе находящийся в постоянной болтанке над Каракумами раскаленный солнцем самолет, полностью набитый сидящими в ватных халатах и натянутых на нос бараньих папахах туркменами. В кабине на маленьком кресле бортмеханика между пилотами пытаются затеять игру в «храп». Игра не клеится, кто-то схитрил — ругань до самой посадки. Сели, заправились, выгрузились, загрузились, и все сначала. По шесть посадок за день. Один экипаж за игрой умудрился пролететь свой родной Ашхабад и, очухавшись, к великому удивлению диспетчера, запросил снижение с обратной стороны трассы. Случай получил огласку на местном уровне, командир был отстранен от полетов на три месяца и пристроен махать флажками на земле. С картежной «заразой» замполиты боролись, как могли: совершались рейды дружинников по домам и дворам, процесс на время утихал, но еще глубже уходил в подполье. Но «стукачей» не было, ибо играли и они. В свободное от полетов время я вертелся на своем диване в восьмиметровой комнатушке. Налета нет, заработка тоже, а значит, перспективы подготовки на очередной, третий, класс пилота — никакой. О вводе в строй командиром корабля можно и не мечтать — нужен соответствующий налет и свидетельство пилота второго класса. Полная безнадега. Бесцельно летело дорогое время, из-за малого налета постепенно терялась квалификация. Оставалось еще и еще раз перечитывать письма из дома. Надо продолжать учиться, но где? Подавать документы в МАИ и становиться инженером, после того, как почувствовал небо, не хотелось, а в Высшее авиационное училище летчиков тогда принимали только командиров кораблей. Многие подались в лесные и другие гражданские институты. Но это не для меня — пустая трата времени. Живи, как все, играй в карты, пей халявный спирт и не оттопыривайся. Жди своего часа, когда-нибудь да налетаешь положенные часы. Жди, когда кого-нибудь спишут или «уйдут» на пенсию. Жди, жди, жди. Но время не ждет...
Наступила зима, температура опустилась до двадцати градусов тепла. Уменьшилось количество рейсов, и девать себя было некуда. В продуктовых магазинах на фоне пустых прилавков вдруг появились банки с крабами, по ошибке завезенные в эти края. Между рамами моего единственного окна, используемого в качестве холодильника, этих банок влезло десятка два. Это был мой единственный подарок жене, которая, досрочно сдав зимнюю сессию, прилетела ко мне на каникулы. Любовь не может помешать следовать своей Судьбе. Подруги юности, родительский дом остались в прошлом. Теперь она будет смотреть на звезды, пытаясь угадать, на какую из них держит курс мой самолет, и небо будет значить для нее только одно: оттуда вернется к ней ее муж. С чемоданом и рюкзаком, из которого торчала ручка поварешки, в одно раннее утро она появилась перед штабом отряда. Я сразу оценил практичность и кулинарные способности моей подруги. Новый год мы встретили, «как в лучших домах», — спиртом, разбавленным шампанским, и большой тарелкой крабов. Две недели — праздник сердца — пролетели, как один миг.
Слушай свое сердце. Ему внятно все на свете, ибо оно сродни Душе Мира и когда-нибудь вернется в нее. Люди не придают значения простым вещам, и, может быть, поэтому пишут философские трактаты.
Летело бесценное время, проходили лучшие годы, когда ты полон сил и желания совершенствовать летное мастерство, чтобы освоить более современный тип самолета. Но нет налета. Пустые разговоры, бесцельные шатания по базарам Минвод, Симферополя, Ташкента, Сочи...
Наконец, закончив учебу, насовсем прилетела жена. И теперь, возвращаясь из рейса, уже при подруливании к перрону, я искал глазами кудрявую головку. А вон и она, стоит у решетки и машет мне рукой. Посылаю назад рычаг боковой форточки и даю ответный приветственный знак. В кабину врывается горячий воздух Каракумов, а в моем портфеле дожидаются московские гостинцы и ее любимые конфеты со Столешникова переулка.
Мы постепенно стали обзаводиться хозяйством. В центральном универмаге появились первые телевизоры с большим экраном, но на половинный заработок второго пилота можно было купить только радиоприемник «ВЭФ», деньги на который благодаря исключительному умению жены вести хозяйство мы все же скопили. Теперь в нашей восьмиметровой комнате стало веселее. В Свердловске родители жены с большим трудом купили для нас новый холодильник «ЗИЛ» — нужно было готовиться к рождению ребенка. И вот в конце сентября я отвез жену в роддом. Но именно в эти дни меня поставили в рейс на Москву — некому лететь.
Мой напарник ушел в отпуск, и никакие веские причины не поколебали решения комэски. Улетал я с тревожным чувством — в самый ответственный период жизни жена осталась совсем одна. Прилетев через три дня, я узнал от соседей, что у нас родилась дочь, и побежал в роддом. Потом жена рассказывала мне, что местные роженицы, сочувствуя одиночке, подкармливали ее, кто чем мог. Красавицу-дочку по обоюдному согласию мы назвали Юлией. На следующий день я привез моих девочек домой. И с этого дня для нас обоих началась изнурительная бессонница первого месяца кормлений и пеленаний нашей неспокойной дочурки. Перед полетами жене приходилось подолгу гулять с коляской по городку, чтобы я мог хоть немного поспать. Не могу не восхищаться тем, как мужественно переносила она все тяготы и неудобства моей авиационной жизни. Она всегда была моей надежной опорой. Наделенная природным умом и интуицией, еще ребенком, она первая в военном городке, расположенном в Латвии, где перед войной служил ее отец, рано утром вышла гулять и увидела низко летящие самолеты с фашистской свастикой. Шестилетняя девочка, почувствовав неладное, разбудила дом. Тогда в военном городке все уже понимали, что что-то должно произойти. Старшие командиры давно отправили свои семьи в Россию, остальным строго запрещалось даже говорить о возможном начале войны с «дружественной» Германией. Всех мужчин, в том числе ее отца, отправили в военные лагеря, и городок остался без защиты. Моя будущая теща Ксения Федоровна, схватив пятилетнего сына и первое, что попалось под руку, сообщила другим, оставшимся без мужей, семьям, и на первой попавшейся телеге, еще на что-то надеясь, они стали уходить к железнодорожной станции. По дороге телега сломалась, но они умудрились остановить случайный грузовик с солдатами и, успев посадить только малолетнего сына, — военные не могли больше ждать, остались на дороге одни. Добравшись с Риммой пешком до станции, они застали товарный поезд, который из-за бомбежки вынужден был стоять на путях. К счастью, нашли и брата Толю. Паника, разбежавшиеся беженцы, разбросанные чемоданы с наспех собранным скарбом, крики раненых, плач детей, взрывы бомб — все это было сущим адом. Оставшись без необходимой одежды, без пищи, Ксения Федоровна схватила первый, оставленный кем-то огромный чемодан, но он оказался битком набит столовым серебром, совершенно не нужным в этих обстоятельствах. Оставив этот бесполезный груз там, где он лежал, оставшиеся в живых женщины и дети после налета бросились по товарным вагонам. Судя по остаткам зерна на полу, этот поезд только что вернулся из Германии, доставив туда по договору российское зерно для солдат германского рейха. По дороге их бомбили еще несколько раз. И только некоторым, в том числе и их семье, удалось выскочить в расположение наших отступающих, истекающих кровью и брошенных без управления частей. С трудом, голодные и оборванные, они добрались до Свердловска, откуда по всевышнему велению всего лишь год назад они выехали для защиты наших, формально поделенных с фашистской Германией, границ политического влияния в Европе. К счастью, оставленная на период командировки квартира в Свердловске оказалась не занятой, но все пришлось начинать заново, одним, без отца, о судьбе которого они ничего не знали. Моему будущему тестю Алексею Николаевичу удалось вырваться из окружения. Получив тяжелую контузию и провалявшись в госпиталях, он перед уходом на фронт все же смог послать семье весточку.
Шло время. Используя любую возможность, я совершенствовал свое летное (скорее штурманское) мастерство — мой командир, демонстративно игнорируя мою работу на реактивной технике, взлетал и садился только сам. Поскольку мой заработок и летный профессионализм определялись налетом, которого становилось все меньше и меньше, мне пришлось принимать непростое решение. Мои жизненные установки, которые я получил еще в ВВС, — всегда только вперед, вошли в противоречие с заведенными раз и навсегда «незыблемыми» порядками в летном отряде. На летных разборах, во время изучения документов по летным происшествиям никто ничего не слушал. Обсуждали проблемы ремонта автомашин, квартир, говорили о чем угодно, только не о летной работе. Она была как бы само собой разумеющимся обеспечением этих житейских задач. Любая летная новость мгновенно разлеталась по щелям кабинетов, где сидели все те же многочисленные родственники кладовщиков, инженеров и летчиков. Истинно — не надо работать в авиации, выгоднее работать около нее.
Однако случались и исключения. В зале устанавливалась тишина, когда на разборе появлялся инспектор Туркменского управления Неон Дмитриевич Рыбин — из первых выпускников Высшего авиационного училища, ленинградец, прекрасный летчик, эрудированный и толковый человек. Раньше он работал по заданиям геологоразведки, искавшей уран в раскаленных песках Каракумов. В его задачи входил, в частности, и подбор площадок для посадки. Уран там нашли. Все получили Государственные премии. Неону Дмитриевичу забыли даже сказать спасибо.
Слова философа В. Розанова о России: «Есть Россия ви-димостей, а есть Россия сущности...» — в полной мере можно отнести и к гражданской авиации: есть авиация видимо-стей и есть авиация сущности, и вторая важнее и реальнее первой. То была обычная жизнь нашего авиаотряда, с которой мы после ВВС столкнулись, как с паровозом, паровой двигатель которого здесь пытались приспособить в качестве основного агрегата для атомной установки. Временами препятствия казались сильнее надежд. Хотя жена получила работу в местной медсанчасти, и мы ожидали очереди на квартиру, но постоянно чувствовали себя чужаками. Если в антисанитарную среду поместить стерильный объект, то объект разрушается. Если в те же условия поместить такой же антисанитарный объект, то он адаптируется, так как будет соответствующим и его иммунитет будет достаточным
Сидеть без соответствующего налета, а значит, без перспективы, я уже не мог. Каждое утро по радио мы слышали, что достижения Туркмении в народном хозяйстве становятся просто невиданными, и мы с женой решили, что туркмены обойдутся и без нас. Мы все чаще стали думать о переводе домой — в Свердловск. И поскольку я летал только на Ил-14, мне надо было переучиться на самолет Ил-12, которые были в Свердловске. В Туркмении — всего два Ил-12, но местным летчикам вовсе не хотелось летать на нем по закоулкам пустыни, где были задействованы эти самолеты. Я подал рапорт и вскоре получил возможность переучиться. В моей летной книжке появился допуск к полетам на Ил-12. Но работы все равно не было. Теперь меня уже ничего здесь не держало.
Ссылаясь на потерю летной квалификации, я подал рапорт о переводе, который не без определенных задержек был все же подписан. И вот, продав наш небольшой скарб, на вырученные деньги я взял жене билет на самолет в Свердловск. Сам же решил «зайцем» с нашим экипажем добраться до Москвы, а оттуда с сибирскими экипажами — в Свердловск. С небольшим портфелем, куда вошло все мое имущество, я подошел к самолету, готовившемуся на Москву, и обратился к знакомому командиру.
—Извини, брат. На борту инспектор Туркменского управления Рыбин, — виновато сказал он.
Делать нечего, подвалил к Неону Дмитриевичу, который видел меня в первый раз.
— Какие проблемы, коллега, садись, — прозвучал ответ. Ранним утром, прибыв во Внуково, я узнал, что прямо сейчас на Новосибирск через Свердловск идет Ту-104. Через несколько минут, отыскав нужную стоянку, я со «стеклянным» билетом — бутылкой коньяка — уже бегал у передней стойки огромного реактивного авиалайнера. Экипаж в кабине, чемоданы и пассажиры уже на борту, у самолета только бортинженер, проверяет закрытие всех люков. Я к нему. — «Иди в кабину, проси разрешения у командира», — сочувственно посоветовал он. Поднялся, первый раз увидел огромную кабину пассажирского реактивного авиалайнера. Стою в проходе. Общее освещение выключено, кругом, как на новогодней елке, разноцветные огни лампочек и приборов. Экипаж проделывает последние штатные операции при подготовке к вылету. Все заняты своим делом. Никто не обращает на меня внимания. На внушительных металлических устройствах, похожих на катапульты, сидят пилоты. Поймав момент, когда командир повернул голову в мою сторону, я что-то невнятно пробурчал. — «Устраивайся», — дружелюбно сказал он и снова повернулся к приборам. У меня как камень с сердца свалился. Вошел бортмеханик и встал на мое место между пилотами. «Доложить готовность к запуску!» — услышал я по внутренней трансляции голос командира. Засвистели турбины. «Выруливаем», — сказал командир и положил правую руку в черной кожаной перчатке на круглую шайбу управления.
Лайнер под скрип механизмов передней стойки шасси медленно пополз между стоянок самолетов к взлетной полосе. Головы летчиков развернуты в сторону форточек — плоскости крыльев далеко сзади. Всего в метре от плоскостей на стоянках по обе стороны самолеты — из форточек пилотов, как не высовывайся, их не видно. Надо провести машину так, чтобы не задеть торчащие по обе стороны рулежки их кабины. Ювелирная работа! Штурман притушил яркость огней в своей стеклянной кабине. Через двадцать минут процедуры руления — лайнер на взлетной полосе. Грохот двигателей, выведенных на взлетный режим, энергичный подъем передней ноги, так что меня придавливает к полу от перегрузки, огни полосы полетели назад, и лайнер с большой вертикальной скоростью пошел вверх. Через пару секунд слева я увидел маркированный красными огнями шпиль МГУ, а самолет пошел в правый разворот на Люберцы — выходной коридор московской воздушной зоны. Слева, сияя морем огней, осталась Москва. — «Конец связи», — услышал я последний обрывок трансляции переговоров летчиков — связь перешла к штурману. И тут же на всю кабину — звуки джаза. Впервые в жизни я был свидетелем этой фантастической картины — взлета тяжелого реактивного пассажирского авиалайнера. В условиях вынужденного темпа хорошо слаженная работа пилотов способна вызывать чувство эстетического наслаждения. Как воздушный гимнаст, рассчитывая без страховочной сетки свой прыжок навстречу трапеции, не может ошибиться — темп задан, так и пилот, интегрируя показания десятков приборов, в полете на большой скорости должен попасть в заданную точку. В те минуты я дал себе слово — сделать все от меня зависящее, чтобы снова летать на реактивной технике. Какие трудности мне придется преодолеть на этом пути, я еще не знал. «Но трудность не есть неисполнима», — вспомнил я слова своего инструктора. Переживания и бессонная ночь брали свое, и только теперь я мог позволить себе присесть на маленькое приставное кресло и закрыть глаза. В моем портфеле так и осталась лежать бутылка коньяка, которую даже бортмеханик категорически отказался взять, в кармане — свидетельство пилота четвертого класса, а в голове — планы генералиссимуса.
Свердловск
На следующий день я отправился в знакомый аэропорт Кольцово, куда мы бегали еще пацанами смотреть самолеты, где во время войны летчиком-испытателем Бахчиван-жи испытывался наш первый реактивный истребитель с прямыми крыльями. Тогда, к сожалению, прямые крылья не выдержали нагрузки, пилот погиб. Полет реактивного истребителя стал возможен только тогда, когда у немцев обнаружили стреловидные крылья, имеющие совсем другую аэродинамику. Правда, это только одна из версий конструкторских поисков. Здесь же, недалеко от аэродрома, наш особист арестовал катапультировавшегося из самолета-разведчика У-2, подбитого ракетой на большой высоте, американского летчика-шпиона Пауэрса. Нарушение границы воздушного пространства Союза через Афганистан и Туркмению было сразу засечено нашими локаторами. Но, как водится, пока согласовывали меры воздействия к нарушителю с праздновавшей Москвой, самолет был уже над Уралом. Я вспомнил, что в это же время, 1 мая I960 года, мы шли на Ил-14 вдоль границы на Красноводск и получили команду срочной посадки на военном аэродроме Джебел, в двух шагах от Афганистана.
Авиаотряд Уральской отдельной авиагруппы располагался, как и в Ашхабаде, тоже в деревянном бараке. У штаба, в стороне от общей толпы, возле трофейного, с открытым верхом автомобиля с никелированными спицами колес, стоял импозантного вида командир корабля. Помятая, как у видавшего виды капитана, фуражка, из-под которой торчала курительная трубка, вальяжный вид — все говорило о независимом характере владельца этой машины, которая, несомненно, представляла большую ценность для киношников.
Летом разборы полетов, проводимые совместно с представителями других служб, проходили прямо на открытом воздухе. Бросилось в глаза множество немолодых уже женщин с тремя шевронами командира корабля на летной форме. Заместителем командира отряда по летной подготовке была Людмила Уланова, женщина, сама проложившая себе дорогу в авиацию и испытавшая на себе при посадке Ил-18 первый «клевок» самолета при обледеневшем стабилизаторе. Ну, думаю, только бы не попасть в экипаж, где командиром будет одна из них. Мои опасения оказались напрасными. Это были всего лишь старшие бортпроводницы. Удивляло стремление некоторых служб обязательно натянуть на себя форму и знаки различия, принадлежавшие летному составу. Даже у пивного ларька можно было увидеть «летчика» в шевронах командира корабля, на поверку оказывавшегося инспектором пожарной охраны. Летные кожаные куртки и знаки различия как-то незаметно перешли к кладовщикам, которые, будучи членом какой-нибудь общественной организации, стали основным контингентом, решающим все социальные вопросы в летных объединениях. Куда бы летчик ни подавал заявление: на машину, гараж, кооперативную квартиру — он всегда оказывался последним. Эти люди всегда находили «веские» аргументы того, чтобы летчику в последнюю очередь, — и так, мол, много зарабатывает.
«Настали тяжелые времена, уже появился человек в деревянных сандалиях. Нагло стуча, он прошел по асфальту», — писал классик. Экипажу строго запрещалось возить «зайцами» даже своих летчиков. А какая-то уборщица, заложившая экипаж с «зайцем», даже получила премию. Теперь каждый, кто крутился возле самолета, мог поднять голос на экипаж. Кассиры, как и раньше, продолжали продавать по два билета на одно место. Дежурные по посадке, проверив кабину экипажа на наличие "зайцев", сажали в салон того, кто платил больше. При посадке пассажиров в Адлере у трапа можно было наблюдать такую картину: пассажиры протягивали дежурной вместе с билетом и паспортом вложенные туда сторублевки. Дежурная шустро отделяла их и бесцеремонно запихивала в объемистые карманы. У кого вложений не обнаруживалось, оттеснялись в конец очереди. Однажды мы с женой собрались в кисловод-ский санаторий. Билеты были куплены заранее. Не привыкшие толкаться и лезть вперед, мы вошли в самолет последними. На наших местах и с такими же билетами уже прочно обосновалась кавказская семья. Опять пришлось просить командира, чтобы он разрешил лететь жене на откидном сидении около холодной двери, а мне в кабине. Долетели, но жене сразу по прилету пришлось обращаться по поводу сильной простуды в местную поликлинику.
Правда, о летчиках вспоминали, когда проходили какие-либо торжественные мероприятия: надев все награды (а летчик, в лучшем случае, кроме знаков за безаварийный налет и присвоенного класса, никогда их не носил), они должны были находиться на трибуне у знамени вместо почетного караула. Но стоило летчику совершить какой-нибудь «прокол», все эти активисты скопом набрасывались на него, и каждый пытался высказывать свое суждение о летном деле и бесцеремонно давать советы командиру корабля. Не дожидаясь выводов комиссии, разъезжались после смены по домам и, привлекая внимание пассажиров, продолжали рассуждать в общественном транспорте о том, что надо было бы сделать экипажу в той или иной аварийной ситуации. Когда, работая со львами, опытный дрессировщик допускает ошибку, и лев проявляет свой характер, остальные львы не вмешиваются, тигры же — кошачья порода — набрасываются на него всей стаей. Но такова уж природа этих людей, и Бог им судья.
Однако в родном городе и настроение другое. Меня без излишних проволочек включили в экипаж, где командиром корабля был мой ровесник, тоже уволенный из ВВС и несколько лет проработавший авиатехником на земле. Все остальные члены экипажа были также моего возраста. Командир, еще не очень свыкшийся со своей новой профессией, мне доверял и давал возможность совершенствовать летное мастерство. Одним словом, все складывалось неплохо.
Поскольку экипажи были давно укомплектованы, вновь прибывшему приходилось затыкать все «дыры» и летать с кем и куда поставят. Но это я расценил, как возможность познакомиться с разными людьми и различным подходом к летному делу. У каждого командира свои порядки — успевай приспосабливаться. Один вместо команды «Убрать шасси!» просто махал рукой вверх, другой делал все сам. Рассказывают, как один бортмеханик, переведенный в другой экипаж, но привыкший к таким жестам, хватанул рукоятку шасси на уборку во время разбега самолета, когда его новый командир решил просто почесать за ухом. В результате самолет сел на брюхо прямо на взлетной полосе. Раскрепленный метод членов экипажа подразумевал четкое выполнение каждым единой технологии работы. Самостоятельность формировала ответственность, а значит, и права, а это уже попахивало демократией. А тут организовал бригаду в кабине — и спрашивай только с командира. Зачем работать с каждым специалистом, проще с одним, с бригадиром. Но бригадира нужно готовить. Замполиты четко следили за тем, чтобы в командирской книжке был сочинен план работы, особенно по изучению решений последнего съезда партии. Процветало начетничество. Ты замполиту: «Мне отдыхать негде, как бы записаться на очередь в кооператив». — Он тебе: «Какие газеты выписываешь? Расскажи, в чем суть приказа номер такой-то» или «Какие вопросы ставились на очередном пленуме партии?» — А этих приказов начальство пекло, как блины, и один важнее другого. Кто-то где-то подломал АН-2 или вертолет — весь Аэрофлот учит, как надо садиться. На командира корабля возлагалась обязанность доучивать своих членов экипажа всему тому, чему его не доучили те, кому положено это сделать еще на земле. Когда не было времени заниматься подготовкой специалистов, использовали военный опыт. А проколы всех таких недоучек взваливали на командира корабля, и это было закреплено в руководящих документах. Зачастую сверху летному командованию давали понять, что этого «сынка» надо ввести в строй в первую очередь. Над «сынком» трудились. Но выучить специалиста, полностью обеспечивающего безопасность полетов, за короткий срок, как родить ребенка раньше положенного срока, естественно, не получалось. Его пристраивали к опытному командиру корабля, где он все равно умудрялся что-нибудь натворить. Другой проблемой были проверяющие на борту из высоких инстанций. Вылезшие размяться из-за высоких
министерских столов и подчас «зацикленные» на своих последних указаниях летному составу, они без всякого предупреждения записывались в задание на полет с проверкой экипажа и зачастую вносили разлад в его работу, нарушая устоявшийся и привычный порядок работы «своего» командира. И хорошо, когда такой начальник заранее включался в план полетов. Наиболее «стрелянные» специалисты накануне полета пытались выведать у других экипажей, которым приходилось с ним летать, особенности его работы, привычки. Но и это не помогало: подлаживаясь, они подчас разрушали привычный алгоритм своей работы. Результатом стали серии происшествий с проверяющими на борту. Правда, некоторые умудренные опытом летные начальники, принимая во внимание свои нечастые полеты, в сложной погодной обстановке не мешали экипажу работать самостоятельно. Некоторые даже вылезали из пилотских кресел и, стоя за креслами, наблюдали работу экипажа. Ну где ж на всех таких сознательных наберешься?
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|