Учебное катапультирование 4 глава

Да, слабонервным здесь было не место. Сев в кабину, нужно было забыть обо всем, работать руками и ногами, вертеть головой, как сова, на триста шестьдесят градусов. Чтобы не стереть в кровь шею, еще на заре авиации летчи­ки обматывали ее белым шелковым шарфом (что и совето­вали нам инструкторы). Уже на взлете, при поднятии хвос­тового колеса, гироскопический момент двигателя резко бросал самолет вправо, и только мгновенная реакция летчика могла сохранить прямолинейное направление взлета. Набор двести метров, инструктор имитирует отказ двигате­ля — затягивает газ. Самолет быстро теряет скорость. Необ­ходимо принять решение: найти площадку для посадки и направить самолет туда. В последний момент перед призем­лением инструктор выводил обороты двигателя на взлет­ный режим, и все продолжалось сначала. Таких процедур было более чем достаточно. Не справившихся с заданием заставляли тут же, на глазах у остальных курсантов летно­го квадрата (место на летном поле, где происходит разбор полетов, куда привозят второй завтрак и сидят курсанты), компенсировать промашки — приводили в чувство строе­вой подготовкой. Из-за одного провинившегося курсанта пять человек под руководством старшего в группе вынуждены были, под смех сидящих в квадрате, маршировать строем, в то время когда остальные заняты подготовкой к полету! Но таковы были в то время методы воспитания летчиков. Затем следовал общий послеполетный разбор и — обратно в казармы, в руки старшины. Время было расписано по ми­нутам, многие не успевали перешить на гимнастерке све­жий подворотничок и начистить позеленевшие от пота мед­ные пуговицы, за что тут же получали наряды вне очереди. А это значило, в лучшем случае, вместо дневного отдыха опять мыть родимую казарму, отскабливая засохшую грязь от сапог трехсот курсантов. Процедура повторялась, если на проведенном по полу носовом платке старшины обнару­живались малейшие темные пятна. «В авиации все должно быть сделано чисто и без помарок», — приговаривал он, тыча своим не достиранным носовым платком нам в нос. В воскресные дни вместе с инструкторами до обеда мы рыли траншеи для труб отопления авиагородка или строили но­вый тир для пальбы из наземных установок — шестистволь­ных пулеметов — ультрашкасов. Школа строилась, училась и летала одновременно.

Строем идем на очередной экзамен. Дорогу начинает пе­ребегать черный кот. Отделение, как по команде, останав­ливается. Кот, запутавшись в ногах, бежит в конец отделе­ния. Последний курсант хватает его за шкирку и засовыва­ет себе под шинель. Все отделение сдало экзамены на пя­терки, а черный кот с тех пор стал нашим талисманом и очень скоро разжирел от постоянной подкормки — каждый курсант считал своим долгом на удачу притащить ему из столовой самый вкусный кусок.

Раз в неделю, к субботе, в клуб привозили кинофильм. Народу набивалось много. Однажды мне досталось только висячее место — рукой я держался за балку перекрытия крыши, упираясь ногой в выступ стены, хотя и смотрел этот фильм раньше. Но фильм был потрясающий, трофей­ный — мелодрама «Сети шпионажа». Он и она, познако­мившись где-то в Европе, поклялись друг другу в вечной любви. Затем последовала, как и полагается, неминуемая разлука. Через несколько лет жизнь сводит их в Танжере, где он, находясь в качестве агента одной из разведок на ответственном задании и случайно встретив там свою лю­бовь, делает вид, что это не он. Чувство долга перед своей страной вступает в противоречие с чувством первой любви. Для нас, к тому времени уже прилично одичавших в куста-найских степях, это было то, что надо. И мы с Юркой еще долго делились перед сном своими впечатлениями.

Один в бескрайнем небе

Подошло время первых самостоятельных полетов. По установленной традиции курсанты запаслись дорогими па­пиросами, которые полагалось преподнести своему инструк­тору сразу же после выполнения первого самостоятельного полета. Проверку на допуск к полету из-за излишне при­поднятого эмоционального состояния я прошел последним в группе. Наблюдая из летного квадрата за приземлением своих товарищей, за их сияющими лицами, я мусолил свои заготовленные дорогие табачные изделия и изнывал от не­терпения. Летный день заканчивался к полудню. Солнце уже нагрело степной воздух до температуры банной парил­ки, а это сказывалось на мощности двигателя и летных ха­рактеристиках машин. Вот-вот закроют полеты. Наконец, мне разрешили сесть в раскаленный под лучами солнца са­молет. В задней кабине вместо летчика для соблюдения цен­тровки лежал привязанный мешок с песком. Инструктор помог пристегнуть ремни, еще раз оглядел кабину и, хлоп­нув меня по плечу, молча удалился. Для экономии времени двигатель после предыдущего полета не выключался, и мне оставалось только закрыть фонарь кабины и запросить вы­руливание на старт. Я нажал кнопку радиостанции и по­смотрел на летное поле, где на земле и в воздухе с «конвей­ера» работало сразу около десятка машин. «Конвейер» — такой режим работы, при котором после посадки самолет не тормозится, а сразу начинает очередной взлет. Это позво­ляет не тратить лишнее время и бензин на руление, но тре­бует четкой работы руководителя полетов и тех, кто в воз­духе. Я стоял в очереди в ожидании «окна» на занятие стар­та. После посадки очередного самолета получил наконец раз­решение вклиниться в эту карусель. Здесь зевать некогда — шевели руками, ногами и головой. Мой белый шелковый шарф, которым я обмотал шею, уже скатался, но руки были заняты, и я не мог его расправить. Правая сторона шеи уже натиралась о жесткий летный комбинезон. Взгляд влево и вперед — туда, где сел очередной борт. На прямой уже ви­сит следующий, и его летчик ждет разрешения на посадку. Предстартовые волнения пропали сразу, голова работала четко и ясно. На исполнительном старте, получив разреше­ние на взлет, я вывел рычаг газа вперед до упора и отпус­тил тормоза. Машину, как из катапульты, рвануло вперед. Главное — выдержать направление разбега и на установ­ленной скорости отдать ручку управления рулями высоты «от себя» — начать подъем хвоста. Сейчас гироскопиче­ский момент двигателя бросит самолет вправо. Пытаясь уло­вить этот момент, я поглядывал вперед, на выбранный ори­ентир. Быстро спарировал бросок, а машина, подпрыгивая на земле, уже просилась в воздух. На этом типе самолета при взлете и посадке, до тех пор пока самолет бежит на трех точках, чтобы видеть землю, пилот должен смотреть сквозь боковое стекло фонаря кабины влево — ось направ­ления полета не совпадает с осью направления взгляда пи­лота. Передний обзор закрывает капот двигателя. Для мно­гих курсантов эта особенность конструкции создавала опре­деленные трудности. Взгляд на прибор — скорость отрыва, я потянул ручку управления «на себя» и оторвался от зем­ли. Убрав шасси и закрылки, быстро оказался на высоте четырехсот метров — высоте «круга», или «коробочки», по периметру которой самолет должен пройти, чтобы попасть на аэродром и зайти на посадку. Прибрав режим двигателя, положил машину в левый крен для первого разворота. Ог­ляделся по сторонам. Наконец я один в бескрайнем небе. Наслаждаться полетом было некогда — пора выполнять второй разворот. Взглянул на приборы — скорость, высота, курс, температура масла, двигателя, добавил газ и пошел на вираж. Несколько минут, отведенных на выполнение штатной «коробочки» — круга по аэродрому, пролетели мгновенно. Вот уже траверз аэродрома. Снова выпуск шас­си, третий и четвертый разворот, и я «на прямой». Это самый ответственный этап полета на любом аэроплане. Подо­брав обороты двигателя, установил скорость планирования, выпустил закрылки в посадочное положение и начал сни­жение по строго выверенной траектории — глиссаде, чтобы приземлиться у посадочного знака. Все движения рулями приобрели твердость и уверенность. Я не узнавал себя: ни­какого напряжения, все происходило по заранее отточенно­му алгоритму. Замелькала земля, я медленно затянул газ и по мере гашения скорости стал подбирать ручку «на себя». Легкие толчки колес ощутил точно у посадочного знака.

С потерей скорости хвост самолета стал медленно опус­каться на землю, нос самолета поднялся вверх, и я начал терять землю. Снова повернул голову влево — мимо меня с большой скоростью пролетали боковые ограничители поса­дочной полосы — организм бросил в кровь последнюю пор­цию адреналина. Выдерживая направление педалями, я начал давить на гашетку тормозов — привязные ремни вда­вились в тело. Торможение. Полет сделан! Но радоваться рано. Нужно красиво, не поднимая пыли, зарулить на сто­янку. Я потянул за рукоятку открытия фонаря кабины и резко отбросил его назад — в кабину ворвался горячий степ­ной воздух. После полета он показался прохладным — словно из сауны я попал в предбанник. И только теперь я почувство­вал, что мой комбинезон, пропитанный тетроэтилосвинцом и моим потом, прилип к спине. Я бросил взгляд на «стартовый квадрат», где увидел махающих шлемофонами и планшета­ми, переживающих за меня ребят — последний курсант на­шей группы наконец вылетел самостоятельно. По рации слы­шу: «Полеты закончены!» — Подрулив к месту стоянки и выключив все, что положено, сделав серьезное лицо, я твер­дым шагом подошел к инструктору и доложил о выполнении первого самостоятельного полета, потом испросил замечания. Он так же, как и перед полетом, дружески хлопнул меня по плечу и буркнул: «Нормально!» — А я почувствовал, что у меня за спиной, как и у всех, сразу же выросло первое «перо».

Далее инструкторы учили нас выполнять фигуры высше­го пилотажа, затем последовали самостоятельные полеты в зону для отработки этих фигур. Подъем в три часа утра, первый завтрак, в автобус и на аэродром, чтобы закончить полеты до жары. В шесть часов утра, с первыми лучами солнца, я уже вышел в зону на полторы тысячи метров над большим, в несколько километров, болотом. Рычаг газа — вперед до упора. Разогнав машину в «пике», пошел на «мер­твую петлю». В верхней точке затянул до упора газ и дал ручку на выход. Машина снова в «пике». Набираю поло­женную скорость — надо выходить из «пике». Посылаю рычаг газа вперед и... никакой реакции — мотор, переохла­дившись, заглох. Я не учел, что на высоте утром холодно, и забыл включить подогрев двигателя. Включать уже поздно — двигатель не работает, но я открываю заслонку подогрева. Теряю высоту. Чтобы не сорваться в штопор, держу мини­мальную скорость. Самолет снижается ниже предельной высоты в тысячу метров, по достижении которой курсант, чтобы успеть вылезти из самолета и открыть парашют, дол­жен покинуть кабину. Зная, что за мной наблюдает в би­нокль кто-то из наших курсантов, а может быть, и сам ин­структор, начинаю соображать, что делать? Бросать исправ­ный самолет — позор. Приходится снова снижаться, чтобы не потерять скорость и не сорваться в штопор. Дважды про­делываю операции по запуску двигателя в воздухе. «Давай, давай, родимый!» Где-то на высоте восемьсот метров двига­тель был запущен и, набрав положенную высоту, я снова начал выполнять остальные фигуры высшего пилотажа. Выполнив задание, давлю на кнопку радиостанции и спо­койно докладываю: «Работу в зоне закончил! Разрешите выход и снижение». — А в голове уже вертелись варианты оправдания случившегося. Однако поутру, видимо, никто не наблюдал за моими кренделями и не заметил, что случи­лось. И только в казарме я поведал моему другу Юрке, что произошло. На одномоторном самолете без двигателя воз­можно только планирование со снижением и посадка, если найдешь подходящее место.

В школе не забывали и о спорте. Приближались соревно­вания на первенство Уральского военного округа по боксу. И мы с Юрой, как бывшие боксеры, тут как тут — члены спортивной команды освобождались от нарядов и хозяйствен­ных работ. Ежедневно в спортивном бараке мы, как умели (тренера по боксу у нас не было), «входили в спортивную форму» — нещадно колотили друг друга боксерскими пер­чатками. Уже через пару недель нас повезли на сборы в курортное место под Челябинском — Чебаркуль. К тому времени полеты были закончены и мы наслаждались не­привычной свободой. Чистый лесной воздух, огромное озе­ро с прозрачной водой среди сопок, покрытых хвойным ле­сом, отличное питание — все располагало к тренировкам. На этих сборах мы снова встретились со своими учителями и одноклубниками по боксу из свердловского Дома офице­ров. Все они были перворазрядниками, некоторые — даже чемпионами России. Мы же были новичками, и нам предстояли бои с такими же новичками из других военных учи­лищ. На открытом воздухе стоял помост с рингом, по пери­метру которого выстроились команды. С первого взгляда на сбитых молодцов было ясно, что борьба будет нелегкой. Я выступал в первом полусреднем весе и по жеребьевке (по­скольку боксеров ниже моего веса в 62 килограмма просто не было) должен был выходить первым. Когда назвали мою фамилию, я двинулся к рингу. Выход на ринг всегда был самым ответственным моментом — что-то вроде того, когда стоишь перед открытым люком самолета и готовишься к прыжку. Это надо прочувствовать каждому. Старый одно-клубовец, Юрий Хохлов, понимая мое состояние, накинул на меня свой серый пиджак, на котором красовалась сереб­ряная звезда чемпиона России, и шагнул со мной к рингу в качестве секунданта. В противоположном углу ринга, где уже готовили моего противника, секунданты вытянули шеи. Почувствовав такую моральную поддержку, я быстро ус­покоился. Судья на ринге ощупал наши боксерские перчат­ки и отправил нас по углам. Прозвучал гонг, и мы, как рабы-гладиаторы в Колизее, двинулись навстречу друг другу. С пер­вых же секунд, чтобы расслабить собранные в комок нервы, я выбрал наступательную тактику и без разведки обрушил на противника серию ударов, «потащил» его по периметру ринга с таким напором, что через минуту судья остановил бой. Ни­чего не понимая, я отправился в свой угол. Посовещавшись с боковыми судьями, рефери жестом пригласил нас на центр ринга. Я снова был готов продолжать бой. Но вдруг он произ­нес: «За явным преимуществом бой выиграл...», — и поднял вверх мою перчатку. Так, то ли со страху, то ли благодаря моей прежней подготовке и поддержке товарищей, я выиграл мой первый и все последующие бои в этих соревнованиях. Второй раз от летной школы я выступал на первенство Ураль­ского военного округа в Челябинском училище штурманов. Противник достался достойный — штурман-инструктор учи­лища, перворазрядник, чемпион города по штанге. У меня же был только второй разряд. В первом же раунде я подцепил крюк слева. Удар был так хорош, что в один момент я увидел больше звезд, чем все астрономы за свои научные наблюде­ния. Я «поплыл» — нокдаун. Но у меня повадка верблюда, которого нельзя остановить, когда он идет, и нельзя заставить идти, когда он отдыхает. Придя в себя и пытаясь реабилити­роваться, я потащил его по рингу. Все три раунда я навязы­вал ему бой. Но опыт моего противника взял верх. Конечно, по очкам победил он. От многочисленных синяков я выглядел, как очковая змея. Но зато в курсантской столовой кур-санты-штурмана уважительно посматривали в мою сторону — видимо, их инструктор не пользовался особым авторитетом. И даже спустя много лет, при случайной встрече с курсантами этого училища, я слышал от них одобрительные высказыва­ния по поводу того боя.

А тогда, посмотрев на мою поврежденную переносицу, врачи нашей летной комиссии посоветовали мне сделать выбор между авиацией и боксом — я выбрал первое. Не­давно, перебирая старые фотографии, я обнаружил и По­четную грамоту за второе место по боксу в соревнованиях Уральского военного округа.

Первый отпуск

Наступила осень. Морально закаленные трудами, невзго­дами и победами над собой, с направлением на Кавказ для продолжения обучения в Кировабадском летном училище мы с другом Юркой отбыли в долгожданный отпуск...

Ранним зимним утром на перрон родного свердловского вокзала вышли из вагона два курсанта в авиационной фор­ме. Весь их вид выражал уверенность в себе. Широко расста­вив начищенные до неимоверного блеска сапоги, они, как инопланетяне, высадившиеся с другой планеты, всматрива­лись в окружающих. Для «восстановления ориентировки» сразу проехали прямо на «спецбульвар», однако не встрети­ли ни одной знакомой души. Договорились — сейчас по до­мам, а вечером встречаемся у Дома офицеров. Меня встрети­ли мать и брат. Но, кроме маленького фибрового чемоданчи­ка, набитого пачками сахара, который получали вместо па­пирос те, кто не курил, я не привез никаких подарков. Там, где мы служили, ничего подходящего не нашлось. Было очень стыдно. Но радость встречи сгладила все неловкости. Мама, уже изрядно постаревшая, суетилась у маленькой электро­плитки, доставая припасенные для этого случая дефицитные в то время нехитрые продукты. Брат Евгений поставил на стол рижское пиво и сыр. В общем, обстановка и настроение были праздничными. Наступал вечер. Я вышел из дома, пром­чался с детства знакомыми улицами и поднялся по лестнице деревянного дома, где жил мой школьный друг Гена. Сердце колотилось от предчувствия встречи, но на стук в дверь ник­то не ответил. Сосед сообщил, что мой друг в армии. Видимо, последнее его письмо из дома уже не застало меня. Я побежал к другому товарищу, но и его тоже не оказалось. При­ближалось время встречи у Дома офицеров. Юрка уже ждал меня. В клубе было какое-то мероприятие, и мы с Юркой долго очаровывали кассиршу, чтобы достать билеты. Вскоре мы оказались в просторном знакомом «предбаннике», где к нам сразу же подошел наряд военного патруля. Присмотрев­шись к нашим курсантским голубым погонам и отпускным удостоверениям, старший офицер откозырял и пожелал нам приятного отдыха. Оглядевшись, направились в зал застол­бить свои места. С первым звонком по рядам, благоухая не­знакомыми запахами духов (мы же, насквозь провонявшие авиационным бензином, кроме «Тройного одеколона» и «Шип-ра», ничего не знали), потянулись заинтересованные в зна­комстве с военными засидевшиеся невесты. Устроившись где-то сбоку (наши места были уже заняты), мы вглядывались в лица, пытаясь узнать хоть кого-то из старых знакомых, но тщетно. Можно подумать, что за полтора года нашего отсут­ствия сменилось целое поколение.

Открылся занавес, и с песней о Родине перед нами пред­стал все тот же строй Военного ансамбля песни и пляски Уральского военного округа. Проголосив пару-другую пат­риотических ораторий, соловьи строем удалились. Стара­тельно выколачивая пыль из досок, хор сменили «топту­ны» с традиционными армейскими плясками. Такое могли безропотно выдержать только пожилые дамы, из года в год не терявшие надежды подцепить уставшего от холостяцкой жизни армейского старшину. А мы потихоньку стали вы­бираться по направлению к буфету, где за кружкой пива сидели такие же любители хорового пения — ждали начала танцев. И когда загремел духовой оркестр, мы уже были на старте, как армейские лошади при первых звуках полковой трубы. Быстро растащив какую-то парочку подружек, мы пустились в пляс восстанавливать свое прежнее мастерство. Конечно, в кирзовых сапогах так не станцуешь, но в новой курсантской форме мы чувствовали себя, как гусары. По­меняв несколько партнерш и ни на ком не останавливаясь, чтобы никого потом не провожать, еще до окончания вече­ра мы снялись с якоря. Не терпелось пробежаться по вечер­нему городу, по нашему бульвару. И снова — никого. К тому времени спецшколу закрыли. Наш «спец» Борис Штоколов уже пел в Большом театре, а все знакомые под­руги куда-то подевались, и только старый гастроном, как маяк в бухте, так же горел яркими огнями. Набрав несколько бутылок жигулевского пива, вкус которого мы уже успели позабыть, двинулись домой к другу. А там уже заждались его родители: отец, майор, и тихая добрая мать. Посидев с часок и получив ценные наставления бывалого офицера, по морозным темным улочкам, мимо «Зеленой рощи» я отпра­вился до своего деревянного дома, что стоял на самом краю города, на улице Куйбышева. Засуетилась у кухонного сто­лика мама, брат, утомившись от ожидания, устроившись на полу, уже спал, уступив мне свое место на стареньком довоенном диване. Домашнее тепло и горячие котлеты сде­лали свое дело, и от накопившейся усталости и свежих впе­чатлений я начал отключаться прямо за столом. Часы по­казывали второй час ночи, и я заснул сном праведника. На следующее утро я решил навестить моего старого товарища детства Женьку Синицына, с которым в наших старых дво­рах мы провели военное детство, где лазили по многочис­ленным сараям в поисках стеклянных банок, которые сда­вали в магазин в обмен на урюк. Но... и он оказался в ар­мии... Быстро летит время.

Пересмотрев в городе все фильмы и спектакли, мы с Юркой уже не знали, чем заняться. Он предложил отме­тить отъезд — оставить последние деньги в ресторане, что на улице Вайнера, где на саксофоне играл отец нашего школьного товарища Эдуарда. Билеты в кино на новый фильм Юрка предложил одиноко стоявшей около киноте­атра симпатичной девушке.

— Сколько я должна за билеты? — только и успела спро­
сить она.

— Честь имею, курсант авиационный, — гордо откозы­рял он, и мы удалились

Так, без старых друзей и товарищей, как один день про­летел такой долгожданный отпуск, и мы снова отправились на вокзал, чтобы сесть в поезд и ехать к новому месту на­шей, казалось, бесконечной учебы...

В город детства лучше не возвращаться.

Кировабад

Переполненный жизнерадостными кавказскими джиги­тами, удачно распродавшими свои мандарины и лавровый лист, поезд тащил нас мимо Сочи и Сухуми в обширную долину меж гор, где протекает река Кура, в азербайджан­ский город Кировабад. На окраине города, на месте старого армейского аэродрома, уютно расположилось военно-авиационное училище, где нам предстояло дальнейшее освоение авиации.

Нас стало намного меньше — половина ребят ушла в ис­требители. Оставшуюся часть пополнили курсанты из дру­гих авиационных школ первоначального обучения летчи­ков. Надо было как-то уживаться. Особых стычек не было, и уже скоро мы стали единой авиационной семьей. Учеба, караулы, снова учеба. Больше всего мы любили охранять склады с военным снаряжением, располагавшиеся за аэро­дромом. Проверяющие туда почти не заглядывали, и в теп­лые южные ночи мы бродили вдоль колючей проволоки и предавались своим воспоминаниям и мечтам. И когда вне­запно где-то рядом раздавался жуткий вой шакала, что-то наподобие «Bay!», надо было обладать крепкими нервами, чтобы не стать заикой. От скуки иногда палили из автомата по самолетной бронеспинке, за которой находился туалет — благо патроны при сдаче тогда не пересчитывали. Однажды оттуда раздался вопль — не заметили, что туалет оказался занят. А мы на деле убедились, что бронеспинка вполне выполняет свое назначение.

Рядом с училищем находился небольшой ангар, где еще с давних времен располагалась военная рембаза, обслужи­вающая реактивные истребители. В свободное время мы любили ходить туда и смотреть, как машины готовили к облету. На площадке стоял МиГ-15, который только что выкатили из ангара. Вокруг него сновали инженеры и тех­ники, рядом, пристегивая ремни парашюта, готовился к полету летчик-испытатель. Он не спеша забрался в узкую кабину, закрыл фонарь и натянул кислородную маску. «Пой­дет на высоту», — прикинули мы. Засвистела турбина, тех­ники отсоединили кабели. Летчик еще раз поправил на лице кислородную маску и развел черные перчатки в стороны — техники потащили из-под колес тросы тормозных колодок. Чтобы не попасть под выхлопную струю турбины, мы ук­рылись за какой-то машиной. Истребитель медленно пошел по рулежке в сторону взлетной полосы. Через несколько минут со страшным грохотом он оторвался от бетона и све­чой ушел в небо. Когда же мы вот так же сядем в кабину реактивного самолета?

Наконец закончилась теория и начались полеты. Снова нас поднимали в три часа ночи, чтобы закончить полеты до полуденной кавказской жары, когда двигатели самолетов значительно теряют мощность. Мы пересели на новый Як-18у — с носовой стойкой шасси. В пилотировании он оказался немного тяжелее старого, с хвостовым колесом, зато взлеты и посадки были гораздо проще, ибо не надо, как раньше, смотреть в сторону через боковое стекло. И когда мы всем экипажем после летного дня оттирали сле­ды масла с капота двигателя нашего «яка», всем было ясно, что кто-то из курсантов «завис» в верхней точке при выпол­нении «мертвой петли».

Запас топлива на этом самолете позволял выполнять мар­шрутные полеты более двух часов. Через год нас пересадят прямо на фронтовой реактивный бомбардировщик, а пока надо было осваивать навыки полетов по приборам, работать одновременно без автопилота за летчика и штурмана. Изу­чив зону полетов, все курсы и расстояния между поворот­ными пунктами маршрута, как свою казарму, курсант до­пускался к полетам. После освоения упражнений по выс­шему пилотажу нам уже казалось, что мы чувствуем себя в самолете как на своей железной койке. Однако, когда нача­лось обучение полетам по приборам в маршрутном полете, и инструктор дал команду закрыться брезентовым колпа­ком, чтобы не видеть землю, я сразу почувствовал себя, как кот в мешке. Поначалу мне казалось, что все время я лечу боком, хотя стрелки авиагоризонта показывали только не­значительный крен.

«А высоту кто держать будет?» — раздалось в шлемофо­не. Я потянул ручку управления «на себя» — проскочив заданную высоту, я снова упустил крен самолета. Теперь мне казалось, что я лечу уже вниз головой, — пора собрать­ся, брать себя в руки. Я почувствовал, как комбинезон, на­детый из-за жары на голое тело, начал прилипать к спине. Смахнув левой рукой застилающий глаза пот, я заставил себя верить только показаниям приборов, а не своим ощу­щениям. В следующих полетах меня уже так не крутило. В маршрутных полетах вместо инструктора сидел курсант. Можно было спокойно глазеть по сторонам и обмениваться впечатлениями по внутренней радиосвязи. Нам с Юрием повезло — мы напросились в одну группу и летали по марш­руту в одном экипаже. Казалось, что теперь мы уже были готовы летать в облаках. Но вход туда был строго заказан — только визуальный полет. Однажды, полагаясь на получен­ные навыки полетов по приборам и знание маршрута, мы все же в облака влезли. До поворотного пункта оставалось минут двадцать — не поворачивать же назад. Радиокомпас работал устойчиво, и мы, как опытные асы, точно вышли на все поворотные пункты и вернулись на аэродром.

Еще в самом начале учебы мы с Юркой решили, что бу­дем летать только на бомбардировщиках. А это требует осо­бых тренировок. И вот на каждый рейс, втихаря от инст­руктора, мы проносили в кабину пару заранее приготовлен­ных кирпичей. Пролетая над участком реки Куры и убе­дившись в отсутствии людей и лодок, с креном и скольже­нием на крыло мы валились вниз, громкими воплями ими­тируя зловещий вой бомбардировщика. Свободный от пило­тирования Юрка открывал фонарь кабины, доставал кир­пич и с остервенением, словно на батарею противника, швы­рял его за борт. Я выходил из «пике», и атака прекраща­лась. Довольные собой, мы продолжали полет по программе.

Так прошло длинное кавказское лето. Пожелтели листья на деревьях, натыканных вдоль дорожек нашего училища, и только какие-то южные плоды с двумя крылышками — «курсантские слезы» — каждое утро не давали покоя наше­му начальству. Их то и подметали по два раза в день кур­санты, схлопотавшие наряды вне очереди. «И почему не финики», — сетовали мы. Вторая беда — это слишком ре­тивый заместитель командира полка по строевой подготов­ке майор Пагосов. Когда взвод под командованием старши­ны, маршируя к столовой, уже чувствовал запахи кухни, из-за какого-нибудь куста, как черт из коробочки, выска­кивал майор. И как бы мы не старались маршировать, каж­дый раз слышали одну и ту же команду: «Взвод, стой! Кру­гом! Шагом марш!» (майор был из местных, а строевую любил, как мать родную). В столовой, заложив руки за спи­ну, выпятив вперед, как Муссолини, нижнюю губу, майор прохаживался вдоль столов, внимательно наблюдал за нами и, если замечал, что кому-то из курсантов не понравилась еда, забирал алюминиевую чашку и направлялся на кухню. И — горе кухонной бригаде! Доставалось всем. И, надо ска­зать, за это его уважали. Это был настоящий пехотный стро­евик, не на словах, а на деле заботившийся о своем войске. Однако его педантичность и требовательность не знали гра­ниц. Наряды вне очереди сыпались на нас, как из рога изо­билия. Увернуться было невозможно. И мы снова таскали, чистили, возили, грузили. И только дождавшись его отпус­ка, вместо дневного сна мы с Юркой стали ходить на спорт­площадку, чтобы продолжать заниматься боксом. В три часа дня под палящим южным солнцем это было нелегко. Нама-хавшись до седьмого пота и сполоснувшись под душем, мы перелезали через забор училища и заходили в рядом сто­ящий ларек, где всегда была холодная минеральная вода «Арзни». Купив там же пару кило дешевого винограда, уса­живались где-нибудь в тени и восстанавливали потерянный на тренировке водный баланс. К подъему мы были снова в казарме. В субботу и воскресенье нас уже не гоняли на зем­ляные работы, и мы гуляли по городу, познавая восточный колорит жизни. Отношение к нам со стороны местных жи­телей было скорее нейтральное, чем доброжелательное, од­нако никто никогда никого не обижал. Да и среди курсан­тов были представители всех республик нашей страны. Че­рез год кончился и кавказский период обучения. Мы с Юр­кой опять в общем вагоне, с пересадкой в Тбилиси на Москву, а там на Свердловск — в отпуск.

Снова в казахские степи

Наше новое место летного обучения находилось где-то в степи под Орском. Мороз, пронизывающий ветер. Третий год обучения и знакомство с первым советским реактивным бомбардировщиком Ил-28, как и везде, начался с караулов. Охраняя эти машины, я прощупал все детали шасси, двига­телей, до которых только мог дотянуться. Все было прочно и хорошо сработано. Отливая синевой вороненой стали, снизу фюзеляжа торчали стволы двух авиационных пушек, сза­ди, из кабины радиста — еще двух. Триплексы кабины пи­лота, штурмана и радиста были зачехлены. Очень хотелось залезть внутрь, но кабины находились очень высоко и были закрыты на замки, а стремянок поблизости не было, да и в тяжелом овчинном тулупе высоко не залезешь. За время караулов мы уже довольно хорошо изучили внешнее уст­ройство самолета. Догадались открывать заслонку выхлоп­ной трубы двигателя и, забравшись туда и закрыв ее за собой, укрывались от пронизывающего ветра. Иногда уда­валось и вздремнуть там часок.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: