Учебное катапультирование 13 глава

В Лос-Анджелес планировалось лететь самым современ­ным самолетом Боинг-747. Но в последний момент его по­чему-то заменили на ДС-9, и мы явно были расстроены. Но зато предусматривалась промежуточная посадка в Лас-Ве­гасе. Как летчика меня поразила организация выполнения рейса авиакомпании «Америкэн Эйрлайнз» на древнем, хотя и реактивном, четырехмоторном ДС-9. Получасовая стоян­ка в очереди на взлет, руление на старт по какому-то мосту, под которым проходила автострада, и мы снова в воздухе. Американские масштабы и постоянное движение — везде и всюду. Сразу после взлета стюардессы сменили униформу на красивые блузки и цветные клетчатые фартучки и с гол­ливудской белозубой улыбкой активно начали развозить многочисленные разноцветные пузырьки, среди которых мы тщетно пытались обнаружить знакомые нам наклейки. Все пассажиры получили по элегантному фирменному значку — никелированной эмблеме авиакомпании «Америкэн Эйр­лайнз». Всюду продуманная реклама. Во время полета ка­питан, в безупречной, элегантной форме, выйдя из пилот­ской кабины и поинтересовавшись самочувствием пассажиров, вдруг подошел ко мне: видимо, кто-то уже сообщил ему, что на борту находятся советские летчики, которых он сроду не видел. Я попросил разрешения взглянуть на обору­дование кабины его самолета.

— Прошу, но только после посадки, — вежливо ответил он.

Перед снижением по трансляции мы услышали предло­жение капитана приготовить наши кинокамеры для запечатления с воздуха Большого каньона в штате Невада, что нас изрядно удивило. По нашим правилам вся фотоаппара­тура должна была быть оставлена в багаже. Уличенный в съемке рассматривался как иностранный шпион, о котором немедленно докладывалось куда следует. Погода звенела, и, перейдя в первый, почти свободный салон бизнес-класса и уткнув в иллюминатор взятую у друга на время поездки кинокамеру, я израсходовал изрядное количество отечествен­ной цветной кинопленки на однообразные виды голых жел­тых ущелий и белых служебных зданий аэровокзала.

После посадки в Лас-Вегасе, пользуясь случаем и при­хватив для солидности пару бутылок «Столичной», наши туристы потащили меня в пилотскую кабину. С разреше­ния растроганного экипажа я, как в свое, влез в кресло командира. Экипаж в три человека (у нас на таком четы-рехтурбинном лайнере сидели бы минимум пять) познако­мил меня с оборудованием пилотской кабины, которое мне показалось довольно знакомым и обшарпанным. Потом по приглашению капитана я направился в здание аэровокза­ла. Впервые увидев игровой автомат, решил испытать судь­бу в игре с «одноруким бандитом». Проиграв три доллара, выиграл один. Хотелось побродить по аэровокзалу вместе со своей командой. По скучающему лицу капитана было видно, что вокзал ему давно надоел, и он все время бродил за мной. Пытаясь отделаться от «кэпа», я пошел на хит­рость:

— Когда же вы будете оформлять дальнейший полет? —задал я законный, на мой взгляд, вопрос, чем поверг его в изумление.

— За меня все документы оформляет представитель авиа­компании, — удивившись моему вопросу, ответил он. —Моя работа в воздухе, а сейчас экипаж отдыхает перед сле­дующим участком полета.

Ничего себе. По нашим порядкам, я бы бегал от метео­службы к диспетчерам, пробивая следующий участок поле­та, волновался бы о заправке керосином, загрузке, крутил­ся под самолетом. А они отдыхают. Так или иначе, присутствие капитана несколько ограничивало меня в свободе пе­редвижения по территории аэропорта, но я об этом не жа­лею. Объявили посадку и, прежде чем отправиться на свое место, я еще раз заглянул в пилотскую кабину. Развалив­шись в правом кресле, дремал второй пилот, на колонках штурвалов уже кем-то были прикреплены палетки с пла­ном полета следующего участка трассы. Не врал капитан — на земле они отдыхали, а при «такой зарплате» могли бы и побегать. И я уселся на свое место в салоне авиалайнера, рядом с главным режиссером театра им. Комиссаржевской, Рубеном Сергеевичем Агамирзяном. Это был замечательный человек. В Америке, в его номере отеля, мы всей питерской группой отмечали его пятидесятилетие. Потом, уже в Пите­ре, он не раз приглашал нас к себе в театр на премьеры его спектаклей и угощал пивом в своем кабинете. Видимо по­мнил, что мы (по понятным причинам) покупали в Амери­ке из автоматов только пиво. Однажды взяли, что подешев­ле — оказалось сладкое.

Маститые доктора наук вели себя, как дети, в Дисней-Ленде Лос-Анджелеса и с удовольствием здоровались с ве­селым Микки-Маусом, каждому протягивающим свои мох­натые лапы. На шлюпках по подземным пещерам мы вы­плыли на панораму осады города с пиратской шхуны. Во­круг нас летели брызги воды от падающих пиратских ядер, двигались начиненные электроникой жители города и гро­хотала канонада. Закачались лодки. Слабонервные стали судорожно хвататься за борта. По мере продвижения на­ших лодок город уже был захвачен. Какой-то пьяный, еле стоящий на ногах пират, поддерживаемый его собутыльни­ком, нагло целился своим огромным пистолетом прямо в нас. От неподдельного испуга наши женщины спрятали свои головы за борта лодки. Грохнул выстрел. В клубах едкого порохового дыма мы дружно навалились на противополож­ный борт и чуть не перевернули нашу шлюпку. Наконец появилось яркое калифорнийское солнце и, слегка подмо­ченные и ошарашенные, мы с облегчением повыскакивали на берег. Снова на каждом углу в белых фраках негритян­ский диксиленд, запах тут же пекущихся пончиков и поп­корна. А мы уже сидим в открытых вагончиках и по кри­вым, ржавым рельсам с грохотом мчимся на старинном, времен Джефферсона, паровозике по американским прери­ям. По сторонам тут и там натягивают свои луки индейцы и проплывают станции с надписями: на первом этаже — «салун», на втором — «дантист». Все это было заснято мною на цветную кинопленку, которую по прибытии домой мне нагло подменили на пустую в фотоателье на Литейном — ребята тоже хотели прокатиться. Однако кое-что у меня ос­талось, и наша группа по прибытии домой, как мне показа­лось, с удовольствием просматривала кадры нашей кино­хроники в центральном зале ресторана гостиницы «Евро­пейская ».

За день мы посетили почти все аттракционы и уже вече­ром никак не хотели отправляться оттуда по программе на осмотр лайнера «Куин Мери», поставленного навечно в од­ном из доков. На следующий день — общий обзор Голливу­да и Театра актера. В Голливуде — одни декорации, суета и никаких звезд. Перед городским Театром актера звезды ос­тавили для нас на асфальте только имена и оттиски своих талантливых рук. Пытался примерить свои руки — ни в одну не попал по размеру.

Если розовой мечтой Остапа Бендера был вечно солнеч­ный Рио-де-Жанейро, то моей — Сан-Франциско. Товарищ Бендер и отличался от Шуры Балаганова еще и тем, что знал: кроме тундры в мире еще есть и город, где вечное лето, пальмы, море и «все ходят в белых штанах». Но тун­дру мы уже видели, хотелось увидеть что-то большее. Пре­красный вид на залив, через который переброшен мост «Зо­лотые ворота». На этой стороне пальмы и белые стелы не­боскребов, на другой — самая неприступная тюрьма Аль-катрас — каждому свое.

Рядом с Канадой, уже в снегу, — Буффало. Ледяной дождь на Ниагаре. Обледеневшая смотровая площадка, с которой видна только часть водопада. На той, канадской стороне, — высокая смотровая башня, куда можно беспрепятственно проехать всем желающим, но не с нашими паспортами. Гро­хот водопада заглушался голосами наших женщин, обсуж­давших тут же купленные сувениры. Через полчаса все пе­ремерзли и запросились в отель. Вечером по прекрасным американским дорогам — артериям нации наш автобус уже летел в пасмурный и предновогодний Чикаго.

Наш небольшой отель расположился прямо в центре горо­да, на берегу озера Мичиган, сплошь утыканном дорогими яхтами. Обзорная поездка по городу, и мы свободны. Два круг­лой формы высотных здания спроектированы так, что обита­тели верхних этажей не выходя из дома могут тут же взять свой автомобиль или катер и по рядом расположенному кана­лу выйти на Мичиган. На центральной улице удивительной красоты праздничные витрины магазинов с движущимися вокруг мерцающих рождественских елок игрушечными уп­ряжками оленей, возле которых торчат симпатичные наряд­ные негритянские малыши со своими респектабельными ро­дителями. Я заметил грустное выражение лица нашего про­фессора, у которого, как и у всех нас, война отобрала детство. Размеренная городская жизнь. Чикагская мафия занималась делом и на улицах не появлялась.

Город миллионеров Нью-Йорк. Отель на 42-й улице, в двух шагах от Таймс-сквера — центра города. Легкие горо­да — обширный городской парк, вокруг которого цокали по асфальту упряжки лошадей. Знаменитый музей «Метропо­литен». Коллекция живописных полотен и скульптуры пред­ставителей всех континентов и школ живописи, начиная с времен египетских пирамид и до знаменитых испанцев, ита­льянцев и французов: Эль Греко и Сальвадора Дали, Рафа­эля и Леонардо, Дега, Писсарро, Коро, Матисса и Ренуара. Обширную коллекцию абстрактной живописи наш амери­канский гид, ссылаясь на последующее посещение музея современного искусства Гугенхейма, не комментировала. Американцы имели деньги, но не понимали искусство и вывезли из легкомысленной Франции все самые значимые работы импрессионистов, которые теперь стоят миллионы. Не верите? Загляните по случаю в Музей современного ис­кусства, расположенный в переоборудованном вокзале д'Орсе в Париже (сразу за мостом Александра I, налево, вдоль Сены), — ничего хоть сколько-нибудь интересного, что ра­нее сотворили их художники.

Ровно через два часа, отпущенные на «Метрополитен», гид повела нас в храм современного искусства, расположен­ный неподалеку и по архитектуре напоминающий нарезан­ную консервную банку. Рассказ ее был очень краток, а в голосе уже не было прежнего благоговения.

Я вспомнил экскурсию английского гида по Националь­ной галерее Лондона, что на Трафальгар-сквере: то же отно­шение к абстрактному искусству. Она без объяснений быст­ро протащила нас мимо их произведений, открыла штору какого-то закутка, где за неимением более подходящего места стояла великолепная мраморная скульптура Родена «Поце­луй». Англичан можно понять: они с тринадцатого века не меняли написание своих длинных слов. Зато остальному миру не приходилось постоянно заглядывать в современ­ные словари.

— Прошу вопросы. Спасибо за внимание, все свободны, — через двадцать минут заявила элегантно одетая дама-гид. Последнее слово из ее рассказа нам понравилось больше всего, и вся наша летная компания рванула на свежий воз-дух.

— Ребята, кто-нибудь чего-то понял? — спросил кто-то.

— Хорошо быть художником в Америке: моя дочка во втором классе рисует лучше, — заметил штурман Юра, с которым мы жили в одном номере отеля. Однажды, после очередной самостоятельной прогулки по Лос-Анджелесу, он долго молча сидел на своей кровати и смотрел в окно, где день и ночь сверкал разноцветный рекламный калейдоскоп. Оказывается, несмотря на запреты, заплатив пять долла­ров, он все же проскочил на какой-то порнофильм. Потом всю неделю не мог смотреть на женщин и постоянно пле­вался.

У «Рокфеллер-центра» мы повстречали объевшихся гам­бургерами американских ребят, исповедующих этот модерн: на их бритой и пустой башке торчали рыжие «ирокезы», а в носу, ушах, на пупе — какие-то железки и кольца. Во всех видных местах города они совершенно бесплатно выс­тавляли на всеобщее обозрение свои разрисованные накол­ками физиономии и замысловатое одеяние. Пропадают ре­бята от скуки, а на африканских пигмеев это бы произвело неизгладимое впечатление. Свобода...

При постоянном сравнивании высот небоскребов у всех выпрямились спины. Чуть было не был вышвырнут из обув­ного магазина — не заметил вывеску: «Белым вход запре­щен». Концерт по случаю двухсотлетия Америки в Радио­центре на Пятой авеню. Шикарный зал с обтянутыми плю­шем креслами, с постоянно жующими, некрасивыми, на мой взгляд, в норковых манто американками. Под ногами — ков­ры, заваленные обертками от конфет. Прекрасный концерт в сопровождении двух джазов, работающих попеременно. Тема представления: от японских мотивов с чайными церемония­ми на фоне цветущей сакуры и ковбоев, осваивающих Аме­рику, до «Маленького принца» Экзюпери. Все очень красиво и трогательно. В заключение сто девушек-балерин под джаз отгрохали великолепный степ. После небольшого антракта представление повторялось. Многие не хотели уходить.

По вечерам на Бродвее — ворох валяющихся газет при наличии урн. Идеальная чистота утром — уборщикам тоже нужна работа.

Раздолбанный Брайтон-Бич, где бывшие одесситы торгу­ются с покупателями за каждый цент. Мекка для нумизма­тов: на прилавках маленьких магазинов — советские ордена любого статута, значки, чудом сохранившиеся царские монеты. В воскресенье — длинный путь пешком через весь город на американскую барахолку «Яшкин-стрит», где за сэкономленные на питании деньги нужно было купить до­мой какую-нибудь вещественную память об Америке. Ка­кой-то умник из нашей группы уговаривал нас поехать туда на метро. Выбрался к вечеру, измученный и голодный.

Речь у прилавков на всех языках и почему-то с одним акцентом. Недорого, за десять долларов, приобрел себе пор­тугальские полуботинки и что-то еще. С печальными лица­ми бродят переехавшие на ПМЖ молчаливые пожилые па­рочки. У них первая стадия капитализма.

Каждый день после групповых поездок предусматрива­лось свободное время. И никакого контроля со стороны на­шего «куратора». Мы обошли все, что возможно. Все пони­мающий мужик! Спасибо ему за доверие. Да у нас, летчи­ков, и не было других пожеланий в Нью-Йорке кроме того, чтобы взлететь на скоростном лифте с пересадкой на семь­десят шестом на сто второй этаж небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг», взглянуть сверху на город небоскребов и выпить там пива с горячими сосисками. Грандиозное зрелище во­площения американской мечты. Действительно, мелкие идеи и мелкие люди — не для Америки. Спустившись на греш­ную землю, как матросы с корабля Колумба, мы почувство­вали себя открывателями Америки.

Жена в Нью-Йорк полетела намного позже меня, в ко­мандировку от своего института. Одна. Вернулась через не­делю с успешно подписанным договором о научном сотруд­ничестве, массой впечатлений и купленных для нас нехит­рых сувениров.

Не тащите меня на аркане, даже в рай!

Снова на работе. Прекрасный экипаж и летный состав. Командиры кораблей — Юрий Суриков, Владимир Ливен-цов, Игорь Ильин, Владимир Королев, Григорий Шевцов, которым палец в рот не клади, если дело касается летной работы. Полное отсутствие приспособленческих комплексов, умение пользоваться собственным умом, способность вы­сказать протест даже против землетрясения и опустить ниже плинтуса любого замполита.

Как-то после рейса меня пригласил в свой кабинет ко­мандир летного отряда и, не предложив раздеться, сразу приступил к делу. Расстегнув одну пуговицу своего мунди­ра, что свидетельствовало о начале доверительных отноше­ний, заявил:

— Хватит летать в свое удовольствие, пора и Родине по­служить! — как ушат холодной воды на голову, объявил он, — есть решение назначить тебя на должность замести­теля командира в международную эскадрилью к «Кальтенбруннеру». — Так между собой летчики называли очень высокого и сурового командира эскадрильи, у которого я проходил преддипломную практику и получил отличную оценку. Но он, как мне казалось, первым бы должен сде­лать мне подобное предложение.

— Будешь летать за границу с проверками, — добавил он на весы следующую гирю. — Понимая, во что мне все это обойдется, — я потеряю свой отлично сработанный эки­паж и личное время — я лихорадочно искал аргументы для отказа.

— Я живу дальше всех, на другом конце города, моя дорога до штаба занимает больше двух часов, — выкинул я
первый козырь.

Командир изобразил на лице гримасу и сразу стал похож на гоголевскую Солоху.

— Это не ответ командира, — категорично заявил он.
Прикрывать высокими фразами свои интересы было его особым «коньком».

«Так, будут напрягать на "хурале", — прикинул я, — житья не жди».

— Мне нужно готовиться к получению первого класса, —
заявил я.

— А я тебе не дам! — парировал он и застегнул свою золотую гербовую пуговицу. Такого расклада я не ожидал —ну прямо в душу плюнул.

— Я не знаю коллектив международной эскадрильи, — выкинул я последний аргумент.

— Хорошо, останешься в своей! — Чувствуя, что еще немного, и я вообще окажусь в унитазе — останется только нажать
слив, я понял, что дальнейшее сопротивление себе дороже.

— Согласен, — выдавил я и вышел из кабинета. Состояние — хуже некуда. Всем экипажем, ошарашенные этой «новостью», мы прямиком отправились прощаться в пер­вый попавшийся кабак...

Тот, кто вмешивается в чужую судьбу, никогда не прой­дет свою собственную. Двойную пенсию Заслуженным пи­лотам вскоре отменили.

При прощании с экипажем, за разговорами, как всегда, перешли на воспоминания. Бортинженер поведал еще одну историю. Сидели они как-то по случаю первого самостоя­тельного вылета новоиспеченного командира корабля. Все было нормально, но штурман, сочинив по недосмотру эки­пажа коктейль из портвейна и водки — «красный следо­пыт», напился с быстротой, достойной удивления, и осел на стуле. Решили доставить его домой — таков незыблемый порядок. Он назвал свой адрес, взяли такси, приехали. На­жимают кнопку звонка. Выходит с недовольным видом му­жик: «Что надо?» — «Забирай своего». — «Кто такой? Пер­вый раз вижу!». — Мы к Толяну (тот уже никакой): «Ты где живешь? Тут тебя не поняли». — Толян называет уже другой адрес, а уже полночь. Везем туда. Снова мужик, но уже совсем в другом настроении. Следующего адреса Толян выговорить не смог. Что делать? И самим уже пора по до­мам. Бортинженер, видимо по уже имеющемуся опыту, пред­ложил отвезти его до утра в приемный покой больницы Ко-стюшко — там оклемается. Приехали, затащили, после не­которых переговоров дежурный врач с санитаркой согласи­лись его оставить. Положили его в холодке, для конспирации вместе с головой накрыли белой простыней. Поутру его командир был уже там. При виде командира штурман враз пришел в себя. — «Где же ты, наконец, живешь?» — «Да вот, напротив больницы», — ответил тот... Надо сказать, что в воздухе он никогда не терял ориентировки.

На следующий день я поплакался в жилетку командиру корабля Вячеславу Медноногову — бывшему штурмовику, Герою Советского Союза. Он прочитал мне краткий курс о роли дисциплины в истории Государства российского.

— Владимир Мономах, приняв христианство от Визан­тии, прекратил распри российских князей, а заодно и заро­дыши демократии Новгородского вече, положив тем самым основы централизованной власти в России, — сказал он. — Тысячу лет россияне стоят в церкви только стоя, либо на коленях, а католики уже давно поставили в храмах ска­мейки. Их церковь, а не наша, готовила предпосылки для изменений в обществе. Наша, опираясь на историю и мен­талитет народа, все еще ведет службы на непонятном нико­му древнеславянском языке, ибо мудра и знает, что демо­кратия в России наступит еще не скоро. Смирись. Приказ начальника — закон для подчиненного. Догоняешь? Зна­ешь «принцип Леонардо?» В Академии не проходили?

Я ответил, что не знаю о Леонардо ничего, кроме того, что он изобрел первый вертолет и, кажется, нарисовал Джо­конду, что хранится в Лувре.

— Так вот, — продолжал он. — Леонардо из всех своих учеников-художников отбирал не тех, кто блестяще справ­лялся с натюрмортом или портретом, а тех, кто, пусть не блестяще, но владел всеми жанрами живописи. Вопрос, по­чему? Широта кругозора — вот что считал главным в чело­веке великий старец. Только эти люди стоили внимания мастера. Такие и выжили во время боев в нашем полку —не те, кто отлично знал технику, и только. Будешь подби­рать людей по этому принципу, соберешь отличную коман­ду. Будешь делать ставку на лучших, но узких специалис­тов, получишь выскочек.

— Ну, это что-то вроде: «Талантам надо помогать — без­дарности пробьются сами», — пытался вмешаться я.

— Вот-вот. Догоняешь. Работай! — Утешил.

Мы все — заложники долга, ибо характер есть судьба. Иногда мы слишком рано узнаем, в чем смысл нашей жиз­ни. Может быть поэтому, не веря в свои силы, мы столь же рано от него отказываемся. Как остаться человеком вопре­ки сложившимся обстоятельствам? Надо преодолеть и это, только так все, что ты покорил и прочувствовал на пути к цели, обретает смысл. Я понял, что чувство собственного достоинства надо держать при себе и не «оттопыриваться», где не надо, понял, почему в Академии отменили курс эти­ки и эстетики... «Где теперь крикуны и печальники? Отшу­мели и сгинули смолоду. А молчальники вышли в началь­ники. Потому, что молчание — золото. Промолчи — попа­дешь в богачи. Промолчи, промолчи, промолчи», — пел Александр Галич. Видимо, он был прав.

В одночасье, потеряв отличный экипаж, я стал одним из тех, кто помимо всего прочего должен был научиться «ходить по стенам». Машины ремонтировать начальникам не научил­ся, в охотники не гожусь. Основной принцип работы: «Делай с нами, делай как мы, делай вместо нас — и никаких предло­жений. Инициатива наказуема». Академические понятия об организации летной работы, к чему нас готовили четыре года, явно давали трещину. Нужно было прочными корнями врас­тать в реальность. Я понял, что стезя командно-руководящего состава требует чего-то большего и не каждый может ей соот­ветствовать. Таким надо родиться, и никто, и ничто, никакие командные курсы повышения квалификации не смогут сде­лать твердого и принципиального командира летного подразделения любого ранга, ибо из сотни кошек не сделать одного льва, а от кривой палки прямой тени не бывает. Для одних летный состав — средство для достижения личных целей, для других — реализация данных природой возможностей. Они заботятся о профессиональном росте своих подчиненных, а не подставляют их при первом удобном случае, ибо летчика нельзя купить, но продать можно.

За многие годы работы в трех летных коллективах — ашхабадском, свердловском и ленинградском — я видел только трех самостоятельных, по моим понятиям, коман­диров летных отрядов, под началом которых мне довелось служить: Ивана Васильевича Донцова, которого быстро за­брали в министерство, Николая Сергеевича Коношонка и Анатолия Сергеевича Самошина. Они стали Заслуженными пилотами СССР и России и пользовались уважением не толь­ко своего летного состава. Особую симпатию в отношении к делу и своим подчиненным вызывал командир летного от­ряда самолетов Ту-134 Александр Владимирович Кудряв­цев, мастер спорта СССР по высшему пилотажу. Этот отряд всегда оставался кузницей летных и командных кадров для всех типов воздушных судов.

Период «перестройки», может быть, кого-то и задевал, но только не гражданскую авиацию. Здесь были свои, ут­рамбованные с военных времен устои, которые обеспечива­ли безопасность полетов на приемлемом уровне. Методы никого не волновали. Правила, запреты, указующие теле­граммы доходили к исполнителю в форме наказуемых по­следствий и были заведомо адресованы нарушителю, а не профессионалу. Человек опасной профессии этого не прием­лет, ибо себя, как профессионал, он ставит выше контроле­ра. Министерство только и делало, что издавало новые при­казы, изменения и дополнения к летным документам. Про­сто чудо, что они до сих пор не обошли все кругом и не пришли туда, откуда вышли. Тогда на этот счет ходила бай­ка: «Американская разведка выкрала наше Руководство по летной эксплуатации самолета Ан-2. Читают, а как летать, не поймут. Оказывается, они не успели выкрасть последние изменения и дополнения к нему!». В античную эпоху на Капитолийском холме в Риме был воздвигнут и стоит до сего времени Табулярий, где на бронзовых табличках раз и навсегда были начертаны законы и директивы республики. И тот из сенаторов, кто пытался изменить закон, должен был выходить с веревкой на шее, чтобы, если это изменение не будет принято, быть удавленным тут же, на месте. А граждане Римской республики славились не богатством, а делами на пользу Отечества. И, хотя на подготовку ко­мандира с налетом в пятнадцать тысяч часов были затраче­ны эшелоны авиационного топлива, его пороли, как Сидо­рову козу, за каждую мелочь. Причины инцидентов квали­фицировались как отсутствие дисциплины, знаний у эки­пажа, а не как умение пользоваться этими знаниями, и часто оказывались ложными. Дисциплинарный Устав работников гражданской авиации работал на полную катушку. За се­рьезный прокол в работе летчик мог лишиться даже части летной пенсии. «Кто видел небо наяву, не на конфетных фан­тиках, кого пороли и секут — тому не до романтики», — острили летчики.

Встреча с НЛО

Тренировка с правого пилотского сиденья, штамп инст­руктора в пилотском свидетельстве и первое задание: про­возка экипажа на Владивосток. Вылет под вечер. Чистое небо. Солнце уже развернулось на запад. Набрали свой эше­лон, все спокойно, и я решил выйти в пассажирский салон, посмотреть, как чувствуют себя наши пассажиры, прове­рить обстановку и работу бригады бортпроводников.

В первом салоне меня сразу же ухватил за руку пасса­жир, сидящий слева по полету. Я, как и положено, пред­ставился и спросил о его самочувствии. Но он, указывая рукой в сторону иллюминатора, попросил меня что-то объяс­нить. Ничего не подозревая, я наклонился и взглянул туда, куда показывал беспокойный пассажир. В ясном небе, точ­но под прямым углом к полету нашего самолета со стороны Мурманска, на нашей высоте, я увидел яркий серебристый шар с четко обозначенными границами. Первая мысль — сбившаяся с траектории баллистическая ракета, направля­ющаяся на наш самолет. Не дав объяснений любознатель­ному пассажиру, я быстро вернулся в пилотскую кабину. Все, что я увидел, — это развернутые влево головы членов экипажа. В кабине стояла полная тишина. Быстро заняв свое правое кресло и, моментально вспомнив действия во­енного летчика, атакуемого ракетой под девяносто градусов к направлению полета, я выключил автопилот и пригото­вился к маневрированию. «Ракета» относительно нашего кур­са шла с небольшим углом упреждения. «Все по науке», — прикинул я. Докладываю на землю. Диспетчер нехотя отвечает, что по локатору ничего не видит и никаких предуп­реждений от военного сектора управления воздушным дви­жением не получал. Вот тебе на! Разворачиваю резиновый тубус мощного самолетного радиолокатора «Гроза» на уве­личивающуюся в размерах цель — пустота. То ли объект очень далеко, и наш мощный локатор, способный разли­чать объекты на расстоянии около трехсот километров, его еще не видит, тогда каких же он огромных размеров, то ли этот объект имеет радиолокационную защиту. В 1976 году технология радиолокационной защиты «Стелс», которой позже будут покрыты самолеты, еще только разрабатыва­лась в недрах наших и американских секретных конструк­торских бюро. По мере приближения ракеты командир ко­рабля начинает проявлять нервозность и постоянно запра­шивает диспетчера службы управления воздушным движе­нием. Самолет вот-вот выйдет из зоны ответственности Ленинграда. По второй радиостанции штурман уже устано­вил связь с диспетчером Кирова.

По визуальным оценкам экипажа, где-то на расстоянии около тридцати километров от нашего самолета серебрис­тый шар начинает медленно разворачиваться параллельно курсу нашего самолета и, обгоняя нас, превращается в плос­кую тарелку. Вогнутая сторона тарелки, теперь обращен­ная к солнцу, черного цвета. По всему контуру тарелки, как из сопел реактивных двигателей самолета, тянутся около сорока белых шлейфов выхлопных газов. Вопреки всем за­конам аэродинамики — плашмя к набегающему потоку воз­духа — тарелка продолжает движение с двойной скоростью относительно скорости нашего самолета и удаляется вперед и чуть выше нас параллельно трассе. Все смотрят, как это НЛО медленно исчезает вдали. По рации слышим, как эки­пажи, идущие по трассе впереди нас, запрашивают диспет­чера об обгоняющем их объекте. Никто не видит его на сво­их радиолокаторах. После прохода НЛО вся земная поверх­ность севернее трассы на многие километры приобрела яр­кий зеленый оттенок. То, что это было НЛО, никто из экипажа уже не сомневался. Жаль, что ни у кого не было с собой фотоаппарата — съемка в воздухе запрещалась. От вопросов ошеломленных пассажиров не было спасу до кон­ца полета, пока их вместе с самолетом мы не передали сле­дующему эстафетному экипажу.

Пилот первого класса, командир корабля Борис Никола­евич Асташенко, с которым мы познакомились во время учебы на курсах полевых экспертов ИКАО при Академии, имел опыт полетов через «лужу» в Америку. Он рассказал нам, как в районе Саратова лично видел в ясную погоду огромный, величиной с айсберг, кристалл, висящий прямо на трассе полета. Диспетчер районного центра, обеспечива­ющий этот полет, на своем локаторе тоже видел это препят­ствие и разрешил проходящим его зону экипажам обход стороной. Что это было? Они не могли объяснить. Ни в ка­ких срочных сообщениях и анализах по безопасности поле­тов это не было отражено.

Еще на Ил-14, и тоже в районе Саратова, однажды ночью наш экипаж видел, как во весь горизонт медленно встала и, продержавшись несколько минут, также медленно погасла багровая «луна». Словно кто-то решил подсветить Землю с обратной стороны.

Летчики гражданской авиации, как лунные стада, круг­лосуточно бороздят просторы Пятого океана и являются не­вольными свидетелями, а иногда и жертвами всевозмож­ных катаклизмов, происходящих на земле и в воздухе: силь­нейших струйных течений воздуха, при пересечении кото­рых самолеты выходили на «срывные» режимы, извержений вулканов, землетрясений, пересечений линий разломов зем­ной коры, с которыми связано возникновение не только различных заболеваний, но и функциональных расстройств, уменьшающих сопротивляемость организма человека.

Командир корабля Ту-134 Валерий Исаев, пересекая зону разлома земной коры над Уралом, над грозовым фронтом на большой высоте видел, как огромной мощности молнии, вырываясь из облачности, выстреливали вопреки всем за­конам физики не вниз, на землю, а вверх. Геофизики, со­здавая свои карты геопатогенных зон, отмечали, что если шоссе пересекает линию разлома, то в этом месте дорожно-транспортных происшествий происходит гораздо больше, чем по всей линии трассы (мой коллега также отмечал это на своей практике). А если воздушные суда за один рейс по нашей необъятной стране и за рубежом пересекают несколько таких зон, то еще неизвестно, где надо искать причины необъяснимого сбоя работы электронных и других систем авиалайнеров и неадекватных действий экипажей.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: