Учебное катапультирование 2 глава

Прошла уже неделя занятий, а мы, сверкая бритыми го­ловами, все еще ходили в своей гражданской одежде. Но вот, наконец, поступила долгожданная команда идти на склад. Форма оказалась размеров приблизительных: кому-то длинны брюки и коротка гимнастерка, кому-то наобо­рот. Но ребята не растерялись — тут же произошел взаимо­обмен, и все остались довольны. Главное — форма! Теперь мы в городе фигуры заметные. Посторонись, прохожий!

На следующее утро все явились в отглаженной и при­гнанной по фигуре форме. Лица сияли от радости. Наголо обритых голов уже никто не замечал — их прикрывали си­ние, с голубым кантом, летные пилотки. Правда, по сравне­нию со «спецами» первой и второй рот мы выглядели не так блестяще. Дело в том, что наша форма уже была в упот­реблении, наверное, сезона три-четыре — старая, выгорев­шая и застиранная. А ученики старших рот получали, как правило, новую форму. Но нас это не волновало. Придет время, и у нас тоже будет новая форма. Таков порядок, и мы это понимали. Нужно было сначала научиться носить то, что дают. А это оказалось непростой наукой. Но этого мало. Чтобы тебя уважали твои сверстники, надо было еще что-нибудь заработать «на грудь». У всех «спецов» были значки спортивных разрядов, полученные ими на город­ских и областных соревнованиях, где наши ребята всегда показывали высокие результаты. Особенно в моде были гим­настика, акробатика, бег, плаванье, бокс, хоккей и лыжи. В спецшколе было два преподавателя физкультуры. Они сра­зу взялись за нас. Кому-то порекомендовали заняться гим­настикой, кому-то — боксом. Многих направили в спортив­ные секции окружного Дома офицеров. А поскольку я с моим школьным другом Геннадием Бокаревым уже год за­нимался в секции бокса, то для меня проблемы выбора не существовало. И до тех пор, пока мы чему-то не научились, слово «ратник» не сходило с уст старых «спецов». Они не стеснялись за нашу серость и неповоротливость иногда дать кому-нибудь и подзатыльник. Но «дедовщины» в современ­ном понимании этого слова не существовало. От армии тог­да еще никто «не косил». Бывших «зеков», которые потом и притащили в нее свои порядки, в защитники Отечества еще на улицах не отлавливали. Среди нас тоже были здоро­вяки и забияки, которые могли хорошо ответить. После не­скольких стычек, последнее слово в которых всегда было за старшими, оплеухи и тычки прекратились. Нам просто да­вали понять, что «спецов» из нас еще надо делать. Так и жили мы рядовой ратью, выполняя всю черновую работу: пилили, кололи, грузили и таскали уголь, чистили и мыли туалеты, выносили из столовой отходы. Но никто никогда не роптал, ибо знали, что «через тернии лежит путь к звез­дам».

Распорядок дня в спецшколе был установлен еще со дня ее основания. В восемь утра завтрак и до четырнадцати ча­сов учеба, потом обед и час отдыха, затем самоподготовка к урокам на завтра и свободное время — спортивные секции, чтение книг и прочие занятия. Так незаметно прожили мы до дня Красной Армии (так она тогда называлась). На па­рад войск «ратников» еще не пускали — нужно было прой­ти соответствующую строевую подготовку. В этот день в спец­школе традиционно устраивался праздничный бал. Мы, «ратники», присутствовали на нем впервые. Это был не про­сто вечер танцев. Каждый «спец» приглашал знакомую де­вушку по выдаваемому ему пригласительному билету.

И это делалось специально, ибо отбоя от желающих туда попасть не было. Наряду дневальных у входных дверей при­ходилось сдерживать толпу девчонок, пытающихся взять вход приступом. Почти у всех «спецов» уже были подруж­ки из разных школ, так как они неоднократно приглаша­лись ими на их школьные вечера и пользовались славой отменных танцоров. Ну а мы, новички, почти не имели зна­комых барышень, однако билеты были и у нас. То, что в спецшколе бал, знал весь город, и «ничейные» девчонки толкались перед входом в школу в надежде на чей-нибудь свободный билетик. И когда какой-то «ратник» выходил из школы и поднимал над головой свой билет, его просто раз­рывали на части. Я тоже торчал у входа в ожидании моей первой симпатии — Риммочки Сысоевой, но она не появля­лась. Видимо, как я тогда думал, она считала ниже своего достоинства прийти без официального приглашения. Чув­ство собственного достоинства этой кудрявой, красивой и умной девочки с отточенной фигуркой превалировало над естественным желанием потанцевать под запрещенную джа­зовую музыку, которая так импонировала энергии нашей молодости и звучала только у нас. Уже и этим она еще тогда завоевала мое сердце, с ней были связаны мои надежды.

Спецшкола сияла огнями. Сияли и «спецы». Новые ките­ли, отутюженные «клеши», зеркальный блеск паркета, боти­нок, кожаных ремней и погон. И среди этого великолепия яркость и пестрота праздничных нарядов приглашенных из женских школ девчонок придавали особую окраску и значе­ние происходящему. А по углам просторного танцевального зала спецшколы толкались неотесанные «ратники», своим присутствием как бы подчеркивая разницу между ними и настоящими «спецами». Одного взгляда было достаточно, чтобы отличить нашего брата от «спеца» — коротенький ежик толь­ко что отросших волос, потертый китель с чужого плеча, брю­ки пока еще дудочкой и кирзовые ботинки. Но все было про­думано. Любую форму надо заслужить и уметь носить. И нам предлагалось проявить свои способности в шитье, утюжке и чистке обуви. Совсем скоро мы в совершенстве овладели этим искусством, и сегодня по умению носить форму можно с пер­вого взгляда отличить бывшего «спеца». А пока мы старались принять независимый вид и не смотреть на лихо танцующие пары. Мы еще только-только познавали азы танцевального искусства на уроках бальных танцев в Доме офицеров.

Танго, фокстроты, блюзы, румбы, вальс-бостон — все это было у нас еще впереди. А сейчас танцевали наши старшие товарищи, и танцевали так, как не умели этого делать наши сверстники в других школах. Это как магнитом притягива­ло девушек на наши вечера. Не последнюю роль здесь игра­ла и особая, сдержанная манера поведения, умение общать­ся, галантность и вежливость в обращении, военная вы­правка — форма обязывала!

На наши вечера приходили также и выпускники воен­ных училищ, находящиеся в отпуске, — молодые офице­ры из строевых частей ВВС. Безупречная выправка и уме­ние носить офицерскую форму с золоченым кортиком вы­зывали всеобщее восхищение. Но с какой грустью они смот­рели на нас, беззаботно веселящихся юнцов. Потом, попав, как и они, в переполненные аэроклубовцами школы перво­начального обучения летчиков, которые были разбросаны по закоулкам России, мы не раз вспоминали их снисходи­тельное отношение к нам и фразу: «Спецуха — это авиаци­онный рай на земле». А пока мы веселились и наслажда­лись нашей молодостью. На сцене чинно, как у Эдди Розне-ра, восседал доморощенный джаз-оркестр, на вершине ко­торого выше всех сидел ударник — Володя Новоселов. «Спецы», насмотревшись только что прорвавшихся на наши экраны трофейных немецких и американских фильмов, вы­делывали сногсшибательные кренделя с ученицами женс­ких школ, содержавшимися в строгости, которой позавидо­вали бы настоятельницы монастырей. Но вот джаз объяв­ляет перерыв, и «ратнику», запертому в кинобудке, дают сигнал — зал погружается в звуки танго из кинофильма «Серенада солнечной долины» в исполнении джаза Глена Миллера. Объявляется «белый» танец. «Спецы», как по команде, оставляют своих партнерш, дабы дать им свободу выбора, и собираются небольшими группами, чтобы поде­литься впечатлениями. Но каждый с интересом следит за своей партнершей. Наиболее активные барышни тут же приглашают приглянувшихся им кавалеров, не поборовшие же свою скромность начинают усиленно демонстрировать независимость и болтать с подругами. Вот тут-то не зевай! У стен остались самые симпатичные и знающие себе цену дев­чонки, и многоопытные «спецы», не поддавшись на случай­ные приглашения, с гусарским поклоном и щелчком каблу­ков выбирают достойных. Весь остальной вечер они ни на шаг не отпускают их от себя.

Но что-то уж очень быстро стал гаснуть свет, а мы только-только созрели для приглашений. Объявляется последний танец. Кажется, мы не успели толком и осмотреться. Вот и конец бала. Школа пустеет. Мы с завистью наблюдаем, как наши старшие товарищи в гардеробе помогают одеться сво­им подругам и уходят их провожать. А мы, «ратники», так и не успев ни с кем познакомиться, идем приводить в поря­док помещение. Утром, к началу занятий школа должна блестеть.

Воспоминания, связанные с нашим первым балом, оста­лись на всю жизнь. Учеба шла своим чередом. Вместе с Юрой мы записались в авиамодельный кружок и стали изучать основы аэродинамики. Из «ратников» нас было только двое, но приняли нас, как родных, — поделились инструментом, материалом, клеем, дали схемы моделей и помогли в их изготовлении. Работа закипела. В конце мая наш кружок должен был выступать на городских соревнованиях. Труди­лись мы в основном после уроков — тисочки, надфили, шпан­гоуты и нервюры всегда лежали в портфеле вместе с тетрад­ками и учебниками по алгебре и литературе. Но иногда скрип напильника раздавался и во время урока (чаще всего — английского). Преподавательница подозрительно посматри­вала в нашу сторону, но нам до поры до времени удавалось ее обманывать. Но однажды мы так увлеклись, что не заме­тили, как англичанка (партийная кличка, из-за ее грузного вида — Атомная бомба) тихо, как «Титаник» к айсбергу, подплыла к нашей парте. Не успев спрятать инструмент, мы покорно ждали столкновения. Но вопреки ее характеру, она молча указала на дверь, и мы, не дав ей раскрыть рот, пробкой вылетели из класса. Скрываясь от начальства, побродили по туалетам и к концу урока мы торчали уже возле класса. Около дверей на подставке с роликами стоял тяжелый авиационный двигатель. Мы переглянулись и по­няли друг друга без слов. Нам потребовались буквально се­кунды, чтобы сдвинуть его с места и подпереть им дверь. Звенит звонок... Изнутри ломились добрых пять—семь ми­нут, пока не подошли ребята из соседнего класса и вместе с нами не отодвинули двигатель.

Подходил к концу первый учебный год. В авиамодель­ном кружке все было готово к предстоящим вскоре соревно­ваниям. Однажды кто-то принес в кружок пневматическое ружье и подходящую по калибру дробь. И... как будто про­снулся инстинкт будущих истребителей — мы вообразили себя в воздушном бою. Началась несусветная пальба по сво­им же моделям. Лучших мишеней нельзя было и приду­мать. Когда кончилась дробь, мы просто ахнули, увидев, что мы натворили. Специальная бумага, которой были оклеены наши модели, была изрешечена и висела клочья­ми. Нервюры, стрингеры и шпангоуты были перебиты и основательно повреждены. А до соревнований оставалось чуть более двух недель. То, над чем мы трудились почти год, надо было срочно восстанавливать... И мы это сделали.

Летние лагеря

Вот и закончился учебный год. Впереди нас ожидал лет­ний лагерь — целых полтора месяца неизвестной нам воль­ной лагерной жизни. В десятых числах июня нас построи­ли, пересчитали, проверили снаряжение и разместили по автобусам. После часа езды перед нами открылась чудесная панорама. Прямо впереди — невысокие, заросшие лесом хол­мы, слева — редкий лесок с кустарником, посреди — ог­ромнейший пруд, противоположный берег был еле виден. По берегам пруда были разбросаны пионерские лагеря, в том числе суворовцев и наш. От зеркальной воды несло прохладой. Невдалеке виднелась плотина, две спортплощад­ки, какие-то спортивные сооружения, пляж с вышкой для прыжков. Въехали в лагерь. По обеим сторонам длинной, засыпанной чистым песком дорожки стояли в ряд большие зеленые палатки, за ними высокие ели. По номеру отыска­ли свою палатку. Внутри пахло свежей еловой смолой. По бокам были устроены два ряда длинных деревянных нар, посредине стоял стол. Каждый получил постельное белье и мешок для матраца, который предстояло набить заранее приготовленным душистым сеном. Мы с Юркой и Володей нашли себе место в углу у окна, устроились и отправились на пляж искупаться. Но вот горн дневального оповестил о сборе. Нас построили, рассказали о распорядке дня.

Началась наша лагерная жизнь. Кроме предусмотренных распорядком дня занятий в лагере часто организовывались различные спортивные мероприятия — военизированные эс­тафеты, сдача норм ГТО, соревнования по плаванию и дру­гим летним видам спорта. Конечно, любимым было плава­ние. За каких-нибудь полторы недели мы физически окреп­ли, брови и волосы выгорели, а тело почернело от загара. Вскоре, как нам показалось, начальство тоже охладело к занятиям, проводило их все реже и реже, а больше времени посвящало купанию и катанию на лодках. Недалеко от на­шего лагеря находился лагерь суворовцев. В то время как мы, раскинувшись на песке, подставляли свои тела лучам солнца, они строем, с полной выкладкой (карабин, противогаз, скатка шинели, саперная лопатка, а иногда и каска), соверша­ли форсированные марш-броски километров по пятнадцать— двадцать. С какой завистью они смотрели на нас! Однажды, чтобы жизнь не казалась малиной, и нам устроили такой марш-бросок, во время которого некоторые до кровавых мозолей стерли ноги и еле доковыляли обратно, а после этого еще неделю зали­зывали свои раны. «Авиация — не пехота, а дорогостоящая элита армии, которую надо беречь для точных, решительных и самоотверженных атак», — наивно полагали мы.

В лагере продолжал работу мотокружок. А так как Кот исправно следил за смазкой вверенного ему мотоцикла, то ходил в любимчиках у Иценко и всегда имел возможность покататься на нем. Он часто носился по лесным дорогам, посадив в коляску и на заднее сидение всех, кто мог за что-нибудь зацепиться. Но однажды прямо на глазах команди­ра роты он чуть не перевернул мотоцикл вместе с пассажи­рами, после чего был лишен всех своих прав и привилегий. Тогда Кот переключился на машину командира батальона. У Махно был старый трофейный «мерседес-бенц». Кот час­то, по собственной инициативе, возился с ним, подтягивал болты, копался в моторе, менял масло. Постепенно войдя в доверие как опытный механик, он частенько получал ключ от зажигания у самого Махно. Но кататься одному на такой шикарной машине, без зрителей, было неинтересно. И, по­садив однажды в четырехместный «бенц» полвзвода, слов­но пилот авторалли, надавил до упора на педаль газа и пом­чался по ухабистой дороге. Но на одном из крутых поворо­тов не вписался в него и вылетел в кювет, оторвав при этом выхлопную трубу. И все это произошло на глазах у появив­шегося неизвестно откуда самого Махно. Естественно, Кота к машине больше не допускали.

Вскоре в наш взвод прибыл для прохождения практики в должности помощника командира взвода сержант — бу­дущий младший авиаспециалист. Среднего роста, худоща­вый, белобрысый, с глазами неопределенного цвета. И ха­рактер у него был прескверный. Получив над нами предос­тавленную ему воинским уставом власть, он стал использо­вать ее по своему понятию. Командир взвода лейтенант Степанов не желал ни в чем разбираться и во всем доверил­ся своему новому помощнику. Наряды вне очереди сыпа­лись один за другим. А это значило, что пришлось корче­вать огромные пни, которые торчали по обе стороны цент­ральной линейки лагеря. Мы обливались потом, орудуя киркой и лопаткой, а наш сержант, покуривая свою воню­чую самокрутку, еще и отпускал разные шуточки в наш адрес. Вскоре нашему терпению пришел конец, и мы реши­ли напомнить ему, с кем он имеет дело. Напрягая вообра­жение, мы долго придумывали способы мести... Придума­ли. После каждого отбоя, при шевелении сержанта на сво­ей железной койке на него то внезапно падала подвинутая нами на самый край полки банка с цветами, то из открыто­го окна палатки влетал на кровать старый, найденный на помойке башмак.

Но выдержке сержанта надо было отдать должное. Он стой­ко переносил все тяготы и лишения воинской службы, и толь­ко все более жестоко наказывал нас — заставлял хоронить каждый найденный на территории окурок, отлавливал запоз­давших к отбою и пристраивал их с киркой и лопатой к кор­чевке пней. Когда строем рота шла в столовую, а штрафники корчевали очередной пень, рота вдруг дружно запевала: «Пусть за нас работает медведь. У него четыре лапы. Вот ему кирка, лопата — пусть работает, пока не околеет». Война продолжа­лась вплоть до нашего отъезда из лагеря. Характер — это такая данность: его можно сломать, но нельзя изменить. На следующий год к нам прислали на стажировку уже другого сержанта — видимо, усвоившего опыт предыдущего, а потому и покладистого. Эксперимент не прошел даром.

«Крещение»

Примерно к середине лета, когда в занятиях наступило относительное затишье, — мы занимались лишь плавань­ем, совершали вечерние прогулки, пели под гитару, а в дож­дливые вечера сидели в палатках и резвились, колотя друг друга шинельными скатками, — в палатках «спецов» вов­сю шла подготовительная работа по организации традици­онного ритуала «крещения "ратников"». Так называлось посвящение в «спецы». Наши командиры этому не препят­ствовали. Мы уже знали, в чем оно состояло. Не знали толь­ко, когда это произойдет — «спецы» держали все в глубо­кой тайне. И вот однажды в одно из воскресений, когда все «ратники» находились в лагере, нам объявили, что все мы должны выйти на пляж. Всегда готовы! Там нас уже под­жидала вся «спецовская» братия. С криками, смехом и улю­люканьем они кинулись на нас, как туземцы племени Тум-ба-Юмба на пришельцев. Каждого «ратника», как есть — в брюках и гимнастерке, подхватывали за руки и за ноги и с нескрываемым чувством радости, как людоед, получив­ший свою добычу, затаскивали на пятиметровую вышку для прыжков в воду. Медленно раскачивали и бросали вниз на волю случая. Тех, кто начинал упираться, кидали с «вы­держкой» — брали за ноги и опускали головой вниз. Подер­жав так секунд двадцать, до тех пор, пока «ратник» пере­ставал трепыхаться, отпускали. А тех, кто продолжал дер­гаться, при раскачке и перед тем, как бросить с вышки, в последний момент придерживали за одну ногу. Бедный «рат­ник» терял центр тяжести, а затем беспорядочно кувыркал­ся с пятиметровой высоты в пучину вод. Надо было видеть, как он, мокрый и бледный, с выпученными глазами выны­ривал из воды. Но уже через минуту на его лице появля­лись уверенность и понимание того, что с этой минуты он тоже «спец». Очухавшись, он тут же помогал тащить на вышку упирающегося всеми силами однокашника и прини­мал активное участие в его «крещении». Конечно, приятно­го в этой процедуре было мало, но никто не роптал. Однако веселье было всеобщим — на берегу от такого зрелища по­катывались от смеха даже те, кто только что вылез из воды. Прыгать с вышки я не умел и при сдаче норм ГТО приме­нял тактику «собачьей выдержки». Она заключалась в том, что, стоя на краю доски, перед прыжком нужно было под­нять руки вверх, напрячь все мышцы тела и медленно ва­литься вниз. И если во время падения выдержка не подведет и ноги не согнешь, то вход в воду свечей обеспечен, а значит — зачет. И когда меня раскачали и бросили, я принял это положение и в воду вошел прямо, как палка, опомнившись только тогда, когда моя голова полностью ушла в ил. Еле выдернув ее, как водяной, весь в иле и водорослях, хорошо нахлебавшись, я появился на поверхности. А на меня уже летел кто-то следующий. Так состоялось наше «крещение». Отныне мы навсегда распрощались со званием «ратника» и стали полноправными «спецами». На следующий год нам самим предстояло крестить наших младших товарищей. Вскоре лагерный сезон подошел к концу, и нас отправили домой на каникулы.

После летних отпусков мы еще долго делились впечатле­ниями о времени, проведенном в лагере. В начале октября помимо занятий началась усиленная строевая подготовка и изучение строевого Устава — спецшкола готовились к уча­стию в военном параде 7 ноября. В это время командующим Уральским военным округом был выдавленный по­дальше от матушки-Москвы Маршал Советского Союза Ге­оргий Константинович Жуков. Со свойственной ему твердо­стью он наводил в своем округе жесткие порядки, вплоть до того, что заставил всех без исключения генералов сдавать зачеты по упражнениям на перекладине. Как говорят, офи­церский состав выражал недовольство, но регулярно посе­щал спортивные занятия, ибо авторитет и крутой нрав это­го маршала были известны не только в Союзе. Парад при­нимать будет лично он, а от этого зависела судьба многих. Итак, пыль на нашем плацу никогда не ложилась. Мы все лучше и лучше чувствовали строй и, как положено по Уста­ву строевой службы, наконец начали просматривать «грудь четвертого человека». Заместитель начальника спецшколы по строевой подготовке подполковник Махнин с высоты сво­его двухметрового роста внимательно следил за тем, чтобы роты в сто человек четко выполняли команды офицеров. Квадрат «десять на десять» должен был двигаться как один человек. Если смотреть на него по диагонали, все фуражки должны быть выстроены- в прямую линию и не прыгать. Шеренга по десять должна осуществлять поворот направо или налево, не ломая прямой линии. А по команде: «Равне­ние направо!» все одновременно поворачивали головы и пе­реходили на строевой шаг, прижимали руки по швам, но движение продолжалось по прямой. И, чтобы чувствовать движение рядом стоящих, «спецы», по старой традиции юнкеров, брались мизинцами рук друг за друга и на один уровень поднимали свои штиблеты. Малейшая ошибка — и процедура повторялась вновь и вновь. Если кто-то подума­ет, что муштра — удел «солдафона», то он ошибается. Чув­ство строя дается только тренировкой. Потом, в строю реак­тивных бомбардировщиков, идущих со скоростью 600 ки­лометров в час, приходилось с креном до тридцати градусов по команде ведущего выполнять разворот всем вместе. И, когда идешь «крыло в крыло», а рядом, вверху, висит ог­ромная машина твоего товарища, способная из-за одного неточного движения пилота мгновенно обрушиться на тебя, а ты, устремив свой взгляд только на ведущего, не смо­жешь этого заметить, только тогда по-настоящему понима­ешь значение строевой подготовки, даже на земле.

Так продолжалось изо дня в день, до самой генеральной репетиции парада войск на центральной площади города. Генеральная репетиция парада, чтобы не мешать городу, проводилась ночью. Открывали парад суворовцы и «спецы». После первого прохода выдавалась оценка самим марша­лом. С первого раза мы прошли даже лучше суворовцев, о чем сообщил нам сияющий Махно. На следующий день, чтобы выспаться перед парадом, нам дали выходной. Где уж там! Несмотря на первую бессонную ночь, в десять утра мы все собрались на «спецбульваре». Обменялись впечатле­ниями и решили двинуть в кино на «Лисы Аляски», где впервые увидели жизнь и работу американских летчиков на военной базе во льдах. Особо поразил нас их устроенный быт: бар, полный напитков, игра на трубе одного из героев и полное пренебрежение к опасностям в полете. Тогда же впервые мы увидели, как пилот, прежде чем сесть в свой самолет, смотрел в какой-то листок — карту обязательных проверок — и пункт за пунктом проверял по ней готовность техники. Такие карты проверок в нашей авиации мы уви­дели только лет через десять — сотни операций проводи­лись на память и «на глазок». Естественно, после длитель­ной беготни по службам, обеспечивающим полет, что-ни­будь да забывалось: заглушки в двигателях, на приемниках замера скоростного напора набегающего потока воздуха, дающих питание приборам скорости, струбцины на элеро­нах и плоскостях рулей. Все это приводило к вынужден­ным посадкам сразу после взлета, а иногда и к более серьез­ным последствиям. Однако я отвлекся, а «спецы» на пло­щади уже слышат команду: «Парад, смирно! К торжествен­ному маршу, по-ротно, дистанция одного линейного, первая рота прямо, остальные — направо! Шагом марш!» — Гря­нул сводный духовой оркестр — с соседних зданий посыпа­лись дремлющие голуби. Я так усердно шлепал по закатан­ной булыжником площади, что у меня в самый неподходя­щий момент развязался шнурок на ботинке. Только чтоб не наступили — завязывать его уже было поздно. На параде мы снова прошли лучше всех, что и завершили очередным праздничным балом, и кое-кто из бывших «ратников» по­явился уже со своей подругой.

Последующее время обучения прошло как-то быстро и очень активно. Мы старались не отставать и от культурной жизни нашего города — доставали билеты на гастроли джа­за Леонида Утесова, Эдди Рознера, Александра Вертинско­го и Вадима Козина, которого дальше Урала почему-то не пускали, — тех, чьи пластинки еще в гражданской школе мы затирали до дыр. Единственный концерт джаза Утесова состоялся в помещении Оперного театра. Цена билета по тем временам была фантастически высокая — пять рублей.

Не сумевшие достать билеты сорвали входную дверь, что было впервые в истории существования театра. В городе был Театр музкомедии, где великие актеры Маренич и Ев­докимова, Дыбчо, Коринтелли, Сытник, Виноградова, Со-тосова и другие показывали прекрасные образцы этого лег­кого музыкального жанра. Со своим другом Геннадием мы не пропускали ни одной премьеры — билеты на галерку стоили копейки. Особое влияние на нас оказали первые аме­риканские фильмы с замечательными голливудскими акте­рами. Речь за кадром шла на английском языке, а внизу экрана быстро шли титры на русском, которые мы иногда даже не успевали прочитать. Но смысл ухватывали сразу. Эти фильмы никогда не шли в центральных кинотеатрах, а только в Домах культуры имени Горького и железнодорож­ников. Короткое название и внизу приписка: «Взят в каче­стве трофея». Фильмы «Долина гнева», «Судьба солдата в Америке», «Роз-Мари», «Сети шпионажа», «Мост Ватерлоо», «В джазе только девушки», «У стен Малопаги» и многие другие мы смотрели по несколько раз. Мы старались подра­жать поступкам этих героев, всегда доводивших любое дело до конца, учились джентльменскому отношению к женщи­не, постигали науку не терять чувства собственного досто­инства в любых ситуациях, за что впоследствии и были не­однократно биты. Слабый ветер свободы «шестидесятников», доносившийся из Москвы, долетал и до нас: появились сти­хи Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко, песни Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого.

Почему-то в нашей «спецовской» среде особенно прижился фильм «Подвиг разведчика» с Кадочниковым и Мартинсо­ном в главных ролях. Реплики их мы знали наизусть. На любой вопрос был ответ: «Вы болван, Штюбинг, завтра ваша щетина по мановению волшебной палочки превратится в золото» или: «Там, где стоит солдат райха, он стоит твер­до!». Мы и внешне старались подражать героям этого филь­ма. Мы были дети войны, и для нас разведчики были геро­ями нашего времени.

Не теряли связи и со своими старыми друзьями из граж­данских школ, регулярно посещали их вечеринки, устраи­ваемые на дому, где вместе слушали старые пластинки Шульженко, Сокольского и Лещенко, джазы Утесова и Вар­ламова. У меня был и останется до конца дней моих самый верный и преданный друг — Геннадий Бокарев. Еще в граж­данской школе мы нашли общий язык и между нами быст­ро установились теплые дружеские отношения, которые, несмотря на расстояния, мы бережем до сего дня. Он всегда отличался искренней доброжелательностью к людям, особым стремлением к знаниям. Тренируя свою память, он запоми­нал все, что читал и видел, обладал образным мышлением, знал имена всех актеров тех заграничных фильмов, которые нам удалось посмотреть, хорошо играл на гитаре и пел. От­служив в армии и постреляв в Венгрии, он окончил ВГИК. Когда в журнале «Юность» была напечатана первая повесть Геннадия «Мы», наша компания узнала в его героях себя.

Позже он стал главным редактором Свердловской теле­студии, а затем киностудии... Я благодарен судьбе за его дружбу, за бесконечные беседы по вечерам после школы, когда мы никак не могли расстаться, хотя и жили далеко друг от друга. Это было время воспитания и испытания чувств, желания понять самих себя, окружающую нас жизнь и свое место в ней. Мы подолгу засиживались у его соседа Сереги, жившего вместе со своей старенькой мамой в под­вале деревянного дома в его дворе. У Сереги был старый, окованный жестью сундук, доверху набитый пластинками и самопально изготовленными на рентгеновских снимках музыкальными новинками, ради которых он, казалось, и жил. По воскресеньям он торчал на «толкучке» — город­ском базаре, чтобы приобрести что-нибудь новое из запи­сей. Он доставал свои драгоценности из видавшего виды сун­дука в строго определенной последовательности, которую знал только он, и осторожно ставил пластинки на старень­кий проигрыватель. Мы млели от этих мелодий, и мир ка­зался нам полным надежд. В последующем, много лет спу­стя, чтобы вписаться в мирную жизнь после жесточайшего авиационного бытия, при первой возможности мы навеща­ли дом этого меломана, который, не найдя родственную душу, так и остался холостяком. С ним мы еще раз прослу­шивали эти дорогие для нас мелодии юности. Где ты, наш незабвенный друг Серега, теперь, где твои прекрасные пла­стинки, кто сейчас слушает их вместе с тобой?

И все, что мы впитали тогда, ушло с нами в кустанайские, кировабадские, орские и другие летные школы и военные училища и помогло выжить в нелегких испытаниях за этот роман с авиацией, ради которой мы оставили все, что было до нее. Мы интуитивно сознавали, что в будущем, как лун­ные стада, разбросанные по углам и весям необъятной Рос­сии, уже никогда не соберемся вместе. Спецшкола, спасибо тебе за все! Спасибо тебе, Юрий Лапкин, за то, что ты помог мне воссоздать картину наглей жизни в спецшколе ВВС.

Часть вторая Курсанты

Последнее «прости»

На следующий вечер изрядно недоспавших после выпуск­ного вечера «спецов» выстроили на перроне свердловского вокзала для последней проверки и отправки в Военно-авиа­ционную школу первоначального обучения летчиков, рас­положенную в Кустанае. Поезд отправлялся через час. Со­провождающий офицер, в подчинение которого мы посту­пили с этого момента, дал нам несколько минут для послед­него прощания с родителями, подругами, друзьями, с прош­лой жизнью, для многих — навсегда...

А теперь за мной, мои юные друзья! Вперед, туда, где на скользких палубах кораблей в штормах и бурях стоят на вахте ваши друзья и воспаленными глазами флибустьеров ищут новые земли, туда, где за право считаться человеком, борются «Два капитана», туда, где в свете молний они ре­жут воздух в кабинах реактивных самолетов.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: