Улыбка попыталась раскрыться, но не смогла. Но он стал выглядеть немного счастливее.

- Я люблю его, папа. По-настоящему. Это произошло не каких-нибудь пять минут назад. Это продолжалось много лет.

- Оглядываясь назад, я уверен, что так и было, - сказал он, а я с горечью подумал: "Разве можно вернуться назад, в Эмбердейл? Нет, невозможно. Тогда ему было всего лишь девять".

Это было впервые, когда он заговорил с Джеймсом после того момента, когда была сброшена бомба. Лицо Джеймса прояснилось, но глаза смотрели по-прежнему серьёзно.
- Я думал о Мартине, как о брате, которого у меня никогда не было, - спокойно сказал он. - И он был по-настоящему хорошим другом. Я никогда не забывал о нём, даже в течение тех лет, когда был в Канаде, и когда мы снова встретились, я знал что меня ни к кому больше не влечет, так как к нему. Но я предполагаю, что то, что случилось в те каникулы на Каналах между нами... я имею в виду...
Он остановился, поняв, что он чуть не сказал то, что говорить было неразумно.

- Ты был тогда слишком юн, - отрезал папа.

- Нет, - вставил я, - Не слишком. Достаточно для того, чтобы понять себя и меня. Достаточно для того, чтобы захотеть быть со мной без всякого нажима с моей стороны.

- Но, по закону, слишком молод.

- Для чего? Для того, чем педики занимаются всё время? Мы же этим не занимались. Слишком молод, чтобы любить? А как насчёт любви между ним и его родителями? А если мальчик в четырнадцать потеряет родителей, то он не юн, чтобы полюбить приёмных родителей или усыновивших его? Если да, то тогда этот закон лжив и лжёт в течение многих лет.

- Это разные вещи.

- Это? Папа, пожалуйста, подумай. Разница со мной, только в том, что он сам выбирал, а не был выбран. Он не нуждался в заботе и любви, у него для этого были родители. Но он, в свои четырнадцать, захотел быть со мной. И я хотел этого, но никогда бы не решился убеждать его.

Затем опять последовало долгое молчание, снова нарушенное папой.

- Я собираюсь приготовить овощи. Хотите ли пойти со мной... вы, оба?

Я думаю, что мама уже знала. Когда она вернулась, вошла на кухню и сказала жизнерадостно "привет" посреди текущей беседы, то в последующем неловком молчании получила подтверждение. Она уже приняла это. Она посмотрела на всех нас, на внезапно изменившиеся выражения, застывшие на наших лицах, и поняла, почему.

- Я так и думала, - произнесла она. - Иди сюда.

Я подошёл к ней.

- Джеймс?

Он выглядел удивлённым и встревоженным, но также подошёл. К нашему удивлению, она обняла нас за плечи и прижала к себе.

- Скажите мне, вы, оба - вы действительно любите друг друга? Или это просто физическое влечение и сексуальные игры?

Джеймс выглядел шокированным, но пришёл в себя раньше, чем я сообразил, что ответить.

- Я на самом деле люблю его. Я любил его, как это бывает между двумя мальчика, когда мы были в Эмбердейле, но когда мы были на каналах, я полюбил его как партнёра по жизни.

- А ты, Мартин?

- Да, мам, я люблю его. Он всегда был моим другом, и за последние годы мы поняли, что хотим друг друга и никого больше.

- После всех разговоров и обсуждений с твоим отцом, что там между вами есть, я должна сказать, что понимаю вас и люблю обоих, и благодарю за вашу честность. Я не могу понять, как могут любить друг друга два человека одного пола, но это ваш выбор.

Мы тут же постарались поправить её. Я успел первым.
- Это не выбор, мама. Ты не можешь сделать выбор быть счастливым в компании своего пола без того, чтобы не полюбить кого-то. Это как часть тебя, как цвет своих глаз. Ты не можешь его изменить. Посмотри, что случилось с Марком, это должно что-то тебе сказать. Подобно тому, как тебя влекут мужчины, папа, я не могу это изменить. И кроме любви к Джеймсу, я не хочу иного.

Она улыбнулась мне, немного мрачновато, как мне показалось.
- Это наша вина.

- Нет! В этом нет ничьей вины. Так бывает. Если бы мы все являлись копиями своих родителей, то все были бы одинаковыми, - я был горд произнесённым.

- Хорошо, - сказала она. - Я постараюсь принять это, и со временем свыкнусь.
И снова обняла нас.

Мало кто говорил за обедом, но постепенно обычный разговор вернулся, и оба моих родителя старались, чтобы Джеймс в нём учувствовал. Он же, не смотря на свою утреннюю речь, думаю, немного стушевался, но, под воздействием беседы, вернувшейся в нормальное русло, его улыбка появлялась всё чаще и чаще.

На прогулке, которую мы предприняли перед сном, был задан ещё один вопрос.

- А как это на публике?

- Пардон?

- Ну, многие знают, что вы оба "вместе"?

Я задумался.
- На самом деле - никто. Был один парень, который когда-то приходил ко мне на квартиру. Но было ли то заигрывание или реальное предложение, не знаю.

- Так чтобы вы хотели, чтобы мы говорили, когда люди спросят о вас - вы встречаетесь, или вы поженились, что именно?

Джеймс посмотрел удивлённо
- Мы с ним можем пожениться?

- Нет, Джеймс. Не можете. Ни в церкви, ни в государстве.

- Ой.

- Ну, как вы будете это преподносить?

Я опять задумался.
- Думаю, что нам стоит подождать и посмотреть, кто это будет. Чтобы впоследствии не пожалеть. Думаю, что для большинства нам лучше быть хорошими друзьями, которые вместе делят квартиру. Если вы хотите кому-то об этом сказать... ну, у меня нет возражений, раз вы считаете, что это их дело. Как насчёт этого, Джеймс?

- Я согласен. Не могу сказать, что не хочу, чтобы люди знали об этом. Ведь я совершенно счастлив, и горжусь тем, что Мартин мой друг и мы вместе. Но если те люди будут для нас нежелательны, то и не нужно им этого знать.

И это было принято.

Когда мы вернулись и собирались примерить ночные колпаки, то поднялись по лестнице на второй этаж. Я был почти уверен, что мама предложит Джеймсу свободную комнату или же поставит раскладушку в моей старой комнате. Но нет: она приготовила только мою старую двуспальную кровать, и больше ничего. Этот факт не ускользнул и от Джеймса.
- Мне нравится твоя мама, - заявил он.

На следующей неделе был телефонный звонок от Питера и Дорин. Ответил я и Питер был краток до предела. Я был потрясён и удивлён. Он спросил Джеймса, поэтому я прикрыл микрофон и:
- Звучит так, словно он не желает со мной говорить, - сказал я тихо. - Всё, что он сказал: "Джеймса, пожалуйста", и я думаю, что это не очень хорошо. Мне остаться или уйти?

- Останься, пожалуйста.

Я передал ему трубку.

- Здравствуй, папа, - тихо произнёс он.

После чего молчал целую вечность, но я слышал из трубки непрерывное кудахтанье. Дважды он попытался вставить словно, но голос продолжал. Я смотрел на его лицо и никогда не видел, чтобы оно так быстро омрачалось. Затем у него выступили слёзы на глазах, пока он, наконец, не оторвал трубку от уха и бросил её с треском на стол. Он выбежал из комнаты, и я услышал, как хлопнула дверь в спальню.

Я опасливо поднял трубку и посмотрел на неё в тот момент, когда она пронзительно закудахтала мне:
- Джеймс? Джеймс? Возьми трубку. Я ещё не закончил.

Я приложил её к уху.
- Джеймс ушёл, - спокойно сказал я. - Он в слезах, потому что подвёл своего отца, и, кажется, я люблю его больше, чем собственный отец.

В наступившей тишине я услышал тяжёлое дыхание, и мог представить себе ярость, существовавшую на другом конце провода. Я был в ужасе от того, как тот, кого я хорошо знал и любил, был вынужден принять такое отношение к себе. И в ужасе от того, как отец мог так относиться к своему собственному сыну.

Затем трубка снова взорвалась.
- Ты, ё...й педик. Ты затащил моего сына в постель, когда он был ещё ребёнком и заразил его гомосексуальностью. Ты будешь читать мне лекцию о любви? Ты ублюдок. Ты ё...й ублюдок. Кто дал тебе право так говорить со мной?

Ну, он не бросил трубку. По-моему, он больше ярился, я же был холоден.
- Дело в том, Питер, что гомосексуализм нельзя подхватить как болезнь, это врождённое, как родиться левшой. И если не веришь мне на слово, спроси у любого врача или посмотри в медицинских справочниках. В современных. И главное, что мне даёт такое право, потому он любит меня, и я люблю его, и мы вместе много лет, и мы оба уже взрослые, и мне жаль, если это сводит тебя с ума, но это факт. Питер, ты мой друг и отец Джеймса. Пожалуйста, пусть это так и останется. В любом случае проверь, что я тебе сказал только что, от и до, и затем позвони мне. Я должен пойти и успокоить твоего сына, который плачет в спальне, словно ему всё ещё девять. Сейчас я кладу трубку. До свиданья.

Когда я это проделывал, то услышал множество звуков, исходящих оттуда, но всё равно не остановился.

Джеймс лежал, уткнувшись головой в подушку и рыдал, словно ему на самом деле было всего девять лет. Мне сесть рядом и подождать? Или лечь и погладить его рукой? Что делать? Меня никто к этому не готовил. Я не предполагал, что Питер, мой друг и его отец, так отреагирует. И если я чувствовал себя потерянным, преданным, то как он это должен был ощущать?

Я растянулся рядом с ним, лицом к нему и положил руку на плечо. Когда я его коснулся, он вздрогнул, затем немного расслабился. Рыдания чуть утихли. Это заняло много времени. Наконец, его лицо в слезах повернулось ко мне. Я знал его десять лет и никогда не видел таким. И я прижал его к себе и стал плести всякий вздор, чтобы успокоить его, а в глубине души стал зарождаться гнев.
Причина всего ясна. Как может родитель, восемнадцать лет воспитывая ребёнка, признать его мусором, когда тот, выказывая ему доверие, поведал самую трудную истину, познанную про себя? Как человек мог так поступить?
Наконец, он снова был в состоянии смотреть на меня и даже слегка улыбнулся. Его голос, когда он отозвался, дрожал.
- Я сейчас для тебя обуза, Мартин. Я не могу вернуться домой. Не бросай меня, пожалуйста. Да?

И слёзы выступили на моих глазах, гася гнев, как вода пламя.
- Я тебе обещаю, что мы никогда не расстанемся, если ты пообещаешь мне то же самое.

- Обещаю.

Через пять минут снова зазвонил телефон. Это был мой отец.
- Слава богу, я подумал, что-то случилось. Вы пропали на целую вечность.

- Вроде как на месте. Я только что положил трубку после звонка. Пап, ты рассказал Питеру и Дорин? О нас? Он звонил, и он совершенно обезумел.

- Да. Почему и звоню. Питер зашёл слишком далеко, когда я упомянул об этом. Вы рассказали ему?

- Нет. Мы планировали в этот уикенд или на следующий, но пока не договаривались об этом.

- Ах... О, дорогой. И как он?

- Он довёл Джеймса до слёз и был груб со мной.

Молчание.
- Может, будет лучше, если я позвоню ему? Он более или менее воспримет меня по телефону. Или лучше повременить?

- Наверное, подожди, я подумаю. Я поговорю с Джеймсом и если мы решим по-другому, я позвоню тебе.

- Хорошо, но поскорее. Предпочтительно, в течение двух следующих дней, не забывай - он мой деловой партнёр.

- Окей, пап.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: