Мы полежали, чтобы отдохнуть, и задремали, оба.

И проснулись замерзшие и, местами, влажные. Я посмотрел на Джеймса, и снова испугался, что он меня не одобрит.

– Джеймс, ты как, нормально?

– Что значит нормально? Я блаженствую…

Я был смущен и польщен, и рад, что доставил Джеймсу счастье, и счастлив, что и эта сторона Эмбердейла получила продолжение. Мы снова устроили приход друг другу. Я тоже блаженствовал, нет слов, как.

– Ты тоже хорошо поработал, – пробормотал я.

– А то, я ведь учился у тебя!

Я бросил на него испытующий взгляд и расплылся в улыбке.

– Вот как? Ты, наверно, и сам практиковался с тех пор.

– Только на себе.

– Точно?

– Да! За кого ты меня принимаешь? А ты, что ли…?

– Не-а.

– А Марк?

Я примолк.

– Не жмись, выкладывай. Чем больше я думал про вас потом, как вы все время держались вместе на острове, как избегали меня… Ты, наверно, на него запал.

Я промолчал.

Джеймс посмотрел на меня и, наверно, почувствовал неладное. Не знаю, что он вычитал на моем лице, но он приподнялся на локте, пододвинулся ко мне и положил руку мне на плечо.

– Ты все еще любишь его, да? Скажи, я пойму. Мне будет обидно, но я пойму. Только будь со мной честен… пожалуйста.

Я смотрел на него, и он начал расплываться от слез на моих глазах. После стольких лет я снова плакал из-за Марка. Джеймс продолжал держать меня за плечо и смотрел своим серьезным взгядом, пока я, накнец, не овладел собой.

– Он умер, – выговорил я.

Джеймс посмотрел на меня с ужасом.

– Он же был всего на год старше тебя!

– Потому и не выдержал. – Я всхлипнул, как маленький. – Думаешь, он просто так умер? – И я пустился в долгий рассказ о том, что случилось с Марком.

Когда я добрался до конца, воцарилось молчание. Потом Джеймс сказал:

– Господи.

Он сначала молчал, потому не сразу осознал трагическую непоправимость и чудовищную несправделивость, но потом заговорил, и наговорил много похожего на мои мысли того времени, и даже более резких вещей. А закончил словами:

– И вся его вина – он сделал для тебя то, что ты сделал для меня.

Я вздохнул.

– Да, – сказал я. – И нам в голову не приходило усмотреть в этом что-то дурное, и я и сейчас не вижу в этом ничего дурного. А ты, ты не обижаешься на меня, что я научил тебя девятилетнего дурной привычке?

Он задумался.

– Тогда у меня точно никаких возражений не было, – сказал он медленно. – Потом я наслушался разговоров про дрочунов, и подумал, что что-то нехорошее в этом, возможно, есть. Потом в церкви нам сказали, что был один тип по имени Онан, который проливал семя на землю, чтобы не перепихиваться с чужой женой, и что он был на прав. Чушь какая-то. Я посмотрел в словарь, и там это описывалось, как «осквернение себя». Получается, библейский персонаж Онан осквернял себя, и за это попал в Библию, как исключительный грешник.

А потом я прочитал научный отчет, и там говорилось, что этим занимаются почти все мужчины, и никаких вредных последствий это не имеет. Тут я призадумался. И я продолжал этим заниматься, и ничего со мной не было. И я подумал, что если это – осквернение себя, то обычный секс – это осквернение кого-то другого, или получение скверны от другого. И если это грех, то зачатие детей тоже грех, что уже полная чушь. И я решил, что если мир когда-нибудь определится, что тут хорошо, а что плохо, я приму к сведению, а пока буду жить в свое удовольствие.

Наступила тишина. Потом я поцеловал его.

Потом мы полежали в задумчивости, наедине со своими мыслями. Потом я пошевелился.

– Мне холодно. И мокро. На меня попало и твоего, и моего.

Джеймс поднялся в сидячее положение.

– Ой… прости, я не целился, я не нарочно!

Я улыбнулся.

– Ничего-ничего. Могу и тебя намазать!

– Спасибо, не надо. Я хочу под душ.

– И я. Можем вместе…

Джеймс притих. О, это наше совместное мытье во времена Эмбердейла… Как это мне раньше не пришло в голову.

– Как будто мы все еще в Эмбердейле…

– Да, это будет нечто.

– Надеюсь!

К моему удовольствию, он отреагировал, как девятилетний мальчик. голые и мокрые от семени и пота, своего и друг друга, мы прошли в каюту, наконец-то перестав стесняться друг друга, взяли полотенца и пошли в душевую. Первая вода была холодная, а забывший об этом Джеймс встал под самый поток. Я стоял в стороночке.

Джеймс охнул и выскочил из-под струй, и я засмеялся, отомстив за его смех надо мной при подобных обстоятельствах пять лет назад. И еще мне было смешно, как юно он стал выглядеть, когда его нынещняя пышная шевелюра прилипла ко лбу.

Когда вода пошла тепленькая, я поманил его обратно под струи. Мы шагнули вместе, и я обнял его, а он обнял меня. Мы посмотрели друг другу в глаза, как влюбленные, стараясь прочитать мысли друг друга. Когда-то, в другой жизни, у нас с Марком было так же, и мне пришло в голову, что будь тогда Джеймс 14-летним, как сейчас, на беднягу Марка я бы даже не взглянул. И от этой мысли Джеймс стал мне еще роднее.

– Мартин…

– Да?

– Что ты во мне нашел тогда?

Я подумал.

– Не знаю. Сначала ты просто все время был рядом. Потом ты ловко научился ходить под парусом. Еще ты все время так доверял мне… А потом ты спасался у меня в грозу… Ну, с этого времени ты мне стал очень дорог.

– А сейчас?

Ну что я мог сказать? Что люблю его без памяти, что хочу никогда не выпускать его из рук? Чтобы он ответил, что не любит голубых, и это будет конец всему.

– Нельзя же так без предупреждения, – хмыкнул я. – Ну что, сначала я тебя? – Я откровенно менял тему.

– Как хочешь.

– Хорошо. Намочи себя со всех сторон и повернись ко мне спиной, я начну со спины.

Джеймс с готовностью повиновался и встал лицом к стене. Я намылил руки и вымыл ему спину от линии волос до пояса. Потом уделил внимание груди, особенно липким местам, куда приземлилось его семя. Намылив руки еще раз, я стал медленно продвигаться вниз по животу, наблюдая за постепенным возобновлением эрекции, особенно когда прошел лобковые волосы и начал намыливать половые органы. Вскоре эрекция достигла полноты, и я намылил Джеймса в этом месте еще раз, и еще раз.

Вдруг он охнул и отпрянул под струи, схватившись за пенис.

– Что такое?

– Мыло под шкурку попало. Жжется, – пробормотал он сквозь воду. Он оттянул крайнюю плоть назад и снова охнул, когда вода ударила по незащищенно головке, и выпрыгнул из под струй обратно ко мне.

– Минуточку, – сказал я, – сейчас посмотрим, есть ли у этого душа другой режим. – Я покрутил рядом с разбрызгивателем, добился мелких капель и завел душ под многострадальный пенис Джеймса.

– Да, так лучше, – сказал Джеймс, и я полил его орган с разных сторон, смывая мыло.

– Прости, я должен был сам сообразить, что нельзя злоупотреблять мылом. Виноват.

– Да нет, я сам должен был смотреть. Но мне было так приятно, да и ты так увлекся… жалко было останавливать!

– Весьма любезно с твоей стороны. Хочешь, чтобы я продолжил?

– Да, только не мыль там больше. Вокруг – пожалуйста, а в этом месте не надо.

И я снова намылил руки, и восстановил эрекцию Джеймса, намылив яички и половину ствола пениса, потом стал мыть между ног, потом забрался между ягодиц. Джеймс заерзал передо мной, когда моя мыльная рука проникла глубоко в его ложбинку.

– Тебе не нравится?

– Не знаю. Странно как-то.

– Можно, я повторю?

– Гм. Попробуй, но я, может быть, тебя остановлю.

И я снова намылил руку, забрался к Джеймсу между ног, снова пощупал яички, а потом медленно прошел между ногами и снова вошел глубоко в ложбинку. Там я остановился и стал медленно водить вверх-вниз. И Джеймс снова заерзал.

– Нет, хватит. Щекотно как-то. И как-то странно. Так интимно, что даже страшно.

Я догадывался, что он хочет сказать. Я забрал руку, ополоснул и развел мальчику ягодицы, чтобы смыть мыло.

– Мартин… опять.

– Хочешь сам?

– Да.

И Джеймс стал смывать себе сам, причем делал все то же самое, но когда я ему об этом сказал, он ответил:

– Да, но это не одно и то же. Ну, не знаю. Может, я еще привыкну.

– Но только со мной. Не забывай, что я тебе говорил, Джеймс.

– Знаю, знаю. На этот счет можешь быть спокоен!

У меня осталось ощущение, что меня попросили больше не приставать с массажом, и я быстро помыл Джеймсу бедра, опустился на колени и обработал лодыжки и ступни. Когда я наконец поднял взгляд, наградой мне был вид мужского достоинства Джеймса у самого моего лица. Искушение взять его в рот было почти непреодолимое, но я кое-как удержался и встал.

– Вот. Ты готов.

– Хорошо. Давай я сейчас ополоснусь, а потом твоя очередь. Хочешь, чтобы я тебя помыл?

– Как хочешь. – Я надеялся, что это не прозвучало слишком холодно.

И Джеймс встал позади меня и помыл мне спину, грудь и живот. Я чувствовал его пенис ягодицами. Потом Джеймс обошел меня спереди и помыл ниже, живот и мою поднимающуюся эрекцию. К моей радости он помассировал меня там, как до этого я его. А потом осторожно подмыл меня, когда я расставил ноги, начал было проникновение в ложбинку, но остановился.

– Ты не против?

– Нисколько. Это приятно.

И Джеймс вволю пошуровал между моих ягодиц, после чего снова, стоя за мной, протянул руку к моему переду, и встал ко мне поближе. Я ощущал его тепло рядом с моей ложбинкой, и спрашивал себя, что это он задумал. Кончик его эрекции коснулся верхней части моей ложбинки, потом весь ствол прижался к ней, и Джеймс прислонился ко мне всем телом. Руки его вновь массировали мои гениталии.

Я потерял голову от наслаждения. Джеймс дарил мне неизведанное еще ощущение. Мне хотелось сказать ему, что я люблю его, что хочу всю жизнь быть с ним… Только это было невозможно! Ему всего четырнадцать, он на попечении родителей и не захочет от них сбежать, а они ни под каким видом не отпустят Джеймса к мужчине, тем более, если он будет рассказывать, что любит их сына. Да и зачем оно Джеймсу? Стоило мне задуматься о реальности, всю мою эйфорию как ветром сдуло.

Он, должно быть почувствовал неладное, потому что прекратил меня ласкать, повернул меня, опустился на колени и, следуя поданному мною примеру, сосредоточился на моих ногах. Закончив, он, как и я до этого, обнаружил, что его глаза находятся на уровне моих гениталий. Джеймс замешкался, бросил украдкой взгляд вверх, а потом медленно приблизился ко мне ртом, остановившись у самого пениса, который пребывал в неопределенно-полувыпрямленном состоянии.

Я снова попал под чары, и мой пенис отреагировал по-своему, и, поскольку Джеймс и не подумал убирать свой рот, мой пенис ксонулся его губ, а потом миновал их и проник в рот мальчика. Потом Джеймс опустил голову, ощупывая ствол по дороге до горла. У меня в голове мелькнуло выражение «глубокая глотка», которое я как-то слышал в школе. Джеймс нерешительно остановился, и тогда мой орган сам принял решение, и Джеймс, под давлением, сделал глотательное движение, и обнаружил, что не может дышать. Ему пришлось немного отстраниться, но после нескольких глубоких вдохов он снова проглотил меня, и на этот раз позволил стволу углубиться в горло, пока губы Джеймса не коснулись моих лобковых волос. Рука его поднялась к моим яичкам, которые оказались у него прямо под губой, и Джеймс умудрился высунуть язык и помассировать их, а другой рукой провел вверх у меня между бедер.

Через некоторое время ему пришлось отодвинуться, чтобы отдышаться. Потом он встал, посмотрел мне в глаза, и если он не увидел там блаженства, любви и нежности, то, значит, он был слеп к человеческим эмоциям.

Слова замерли у него на губах. Мгновение мы стояли, просто глядя друг на друга, а потом Джеймс нерешительно обнял меня, и мы поцеловались губы в губы, и снова, и снова, наше объятие продлилось не одну минуту. Наконец я отстранился, с переполненным сердцем, но зная, что это чудо кончится, когда кончатся каникулы, или вскоре после того. К счастью, душ смыл мои слезы, и я остановился, держа руки на плечах Джеймса.

– Ну что тут скажешь? – вырвалось у меня.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: