Черт. От чего у меня иногда такое чувство, как будто в меня ткнули кулаком прямо под сердцем? Если так будет продолжаться, придется показаться врачу.

– Сам, что ли, не можешь. В конце концов, тебе сколько лет?

– Почти десять.

Девять! Я успел забыть, как он юн. Когда привыкаешь к человеку, перестаешь замечать разницу в возрасте. Черт, он же еще совсем ребенок.

– В общем, помоешься сам.

– Тогда приди и поговори со мной, пока я буду под душем.

Вообще-то я не выполняю распоряжения всяких девятилеток. Но я подошел к двери, когда он зашел в душевую, и в полном обалдении смотрел, как он снова снимает свою футболку, а потом без колебаний стаскивает шорты и безо всякого стеснения, хотя на нем уже нет ни единой нитки, встает передо мной и спрашивает:

– А как он включается?

Я подошел к вентилям, не без труда оторвав глаза от его худого розового тела. Почему его не колышет – что задом ко мне, что передом. А в довершении всего…

У него был почти такой же длины, как у меня! Как же так? Ведь ему всего девять! Я на пять лет старше! Правда, у меня остальное хозяйство больше – у него их вообще практически не видать. Но пиписька свисала и покачивалась. Где же справедливость? Это ж какой длины она будет к четырнадцати годам? И какой длины она становится, когда он ее трет? Тут я вспомнил, что он о таких вещах еще ничего не знает и узнает не раньше чем через три-четыре года.
Между тем я должен был наладить ему душ. И при том не давать ему увидеть меня спереди, потому что шорты меня выдавали.
Я отрегулировал температуру, задернул наполовину занавеску и переключил смеситель на душ. Он осторожно проверил воду рукой, одобрил и запрыгнул в ванну.

– У нас дома нет душа.

– У нас тоже.

– А ты не намокнешь, когда будешь меня мыть?

Ну уж дудки. Раздеваться перед ним я не собирался. Тем более в настоящий момент.

– Сам помоешься. Я сам мылся в десять лет.

– А мне нет десяти, мне девять.

– Но почти десять. – С некоторым облегчением я увидел, что он взял мыло. Я его убедил.

Пока он принимал душ, я стоял в дверях и смотрел, и мы говорили о всякой чепухе. Разговор в таких условиях течет хуже, чем вода. Тот собеседник, который стоит под душем, плохо слышит из-за шума, особенно когда мыло в ушах. А тот собеседник, который стоит рядом и смотрит, вынужден все время отворачиваться. Чтобы не демонстрировать оттопыривающиеся штаны.

Он помылся и я протянул ему полотенце, думая, что он сразу завернется. Авось тогда мои шорты спереди станут плоскими.
Но он этого не сделал. Он просто стал вытираться во всех местах.

Когда я, например, быстро вытираюсь после горячего душа, со мной всегда происходит одна вещь. Причем независимо от того, где я нахожусь, так что я очень рад, что в моей школе нет душа и нас не гоняют мыться после физкультуры. Интересно, с ним будет то же самое?

Оказалось, что да, но только до младшей отметки, если можно так выразиться. Его пиписька вытянулась до той же длины, что у меня, и торчала вперед как тонкий, круглый, розовый ватерпас.

Нет, мне точно надо к кардиологу.

Наконец он счел себя сухим, но я сказал, что голова еще влажная. Он энергично растер волосы. Ватерпас отзывался на качку.

– Теперь хорошо?

– Красота. В смысле, нормально. Пойди переоденься, а я пока помоюсь.

– Тогда я пока постою и поговорю с тобой.

Я мысленно зарычал.

– Нет. Ты простудишься. – Любимая фраза моей матери сработала. – Иди оденься, встретимся внизу. Можешь сказать моим родителям, что я скоро. Про себя я подумал, что не стану спешить, как только сниму шорты и трусы.

– А можно, я оденусь и снова зайду?

– Нет. Я скоро спущусь.

– Ладно.

И он ушел. У него все-таки было некоторое чувство собственного достоинства – он послушал, нет ли кого на лестнице, прежде чем выскочить за дверь в голом виде. Последнее, что я увидел, была пара мальчишеских ягодиц, взлетающих вверх по лестнице. Я подошел к двери и заперся. Я выскочил из одежды за пять секунд. Я залез под душ – его душ – и пустил воду. От спешки я забыл отрегулировать температуру и попал под ледяную струю, а потом ошпарился. Наконец я добился нормальной температуры и начал действовать. Через какие-то две минуты я беспомощно задергался, ловя ртом воздух. Это был самый исчерпывающий раз за всю мою жизнь.
Я вспомнил, что надо посмотреть. Белого не было.

Глава 3

Говорят, ты сегодня хорошо провел время. Рада за тебя.

– Говорят? Это тебе Джеймс рассказал? Ему понравилось, да.

– Он от тебя без ума.

Чего-чего? Такого мне от предков слышать не приходилось. Может, это сарказм? Я посмотрел на маму внимательнее. Вроде ничего такого… Хотя ее не поймешь.

– Он и сам нормальный парень, для ребенка.

– Смотри не давай ему сесть тебе на шею, дорогой. Эвансов не обрадует, если ты его поматросишь и бросишь.

– Что, брошу на островах? Мама, за кого ты меня принимаешь?

– Нет, дорогой, я имела в виду в переносном смысле. Если ты его приручишь и прогонишь, он будет горевать все каникулы.

С ума сойти, я могу ранить чьи-то чувства. В школе такого прикола со мной не случалось. Вообще-то в школе как-то не принято обращать внимание на такие вещи. Господь свидетель, на мои чувства всем всегда было наплевать! Да и не сказать, чтобы я был особо популярен в школе. Ладно, я и сам не прочь повозиться с Джеймсом неделю-другую. Он, конечно, еще маленький, но без него что-то скучно. Как сейчас, например.

– Не прогоню, – сказал я вслух. – Он вполне развит для своих лет, – (Что я несу? Опять повторяю присказку матери обо мне!) – и с ним не так много возни. И вообще с ним интереснее. Я хотел сказать, как с юнгой, – добавил я поспешно, заметив, что она собралась обидеться за отца. Она смягчилась.

Прозвенел обеденный гонг. Это я заскочил в вестибюль за пять минут до обеда, чтобы поговорить с матерью.

Эвансы и мой отец уже сидели в столовой, когда мы вошли. Улыбка Джимми снова распахнулась в мой адрес, я же улыбнулся в ответ более сдержанно. Весь обед он болтал со своими родителями, а я весь обед гадал, где он берет темы для разговора больше чем на две минуты. Надеюсь, он не рассказывал им все подряд – как снимал шорты, как мы вместе поливали кустик, как я щупал его шорты, чтобы проверить, что они высохли, как он мылся под душем в моем присутствии, и мои шорты все время принимались топорщиться…
Он должен хоть немного соображать! Хотя, конечно, кто его знает?

После обеда я загнал его в угол, не дав выйти вместе с нашими родителями в вестибюль.

– Что такое ты им рассказывал? Ты болтал безумолку.

– Просто рассказывал, что мы делали.

– Все подряд?

– Ну да.

– И что ты мылся в моем номере?

– Да. А разве нельзя?

– Ну… – Я сообразил, что Эвансы не рванулись с места жаловаться моим родителям, так что все не так плохо. В конце концов, я же его не трогал. Не считая того раза, когда проверял, как высохли шорты. Как бы то ни было, он уже побежал за всеми в другой зал, и мне ничего не оставалось, как двинуться следом.

***

– Вот ты где, Мартин, – сказал мистер Эванс, вгоняя меня в мгновенную панику.

Все пропало?

– Повеселились вы с Джеймсом, нечего сказать. Мне все про вас пришлось выслушать, два раза подряд! – И он засмеялся, вместе с моими родителями. Я тоже засмеялся, хотя не понял, о чем это он.

– Ты не подвел, спасибо. – Что? Он меня хвалит? Я почувствовал слабость в коленях от облегчения. – Ты даже пустил его в свой душ! Надеюсь, ты не жалеешь о своей доброте. Небось он там устроил…

– Ну папа!

– Тихо, Джимми. Ты всегда свинячишь. О чем это я?.. Ах да. Надеюсь, он не слишком там наследил. И надеюсь, ты проверил, чтобы он помылся во всех местах?

Надо было что-то сказать, но у меня пересохло в горле. Тревога и избавление – сильные эмоции, и даже уравновешенным людям с ними нелегко справиться. Максимум, что мне удалось – это ухмыльнуться растерянности Джеймса (я даже мысленно не называл его Джимми).

– Я… э-э… нет, – сказал я с запинкой. – Я помылся позже. – Так, хорошо, с этим я справился. – И он оставил ванную в том же виде, в каком она была.

– Ну, это не слишком большой комплимент, – сказала моя мама. Настал мой черед получить ухмылку в свой адрес от Джеймса.

Мистер Эванс рассмеялся.

– Что ж вы не стали мыться вместе? Вы могли оставить после себя поле боя!

Я не верил своим ушам. Он что, правда так легко это воспринимает? С некоторым шоком я осознал, что меня ни в чем не подозревают. То ли из меня получился неплохой актер, то ли родители Джеймса столь же невинны, как и их сын. Я услышал собственный голос:

– Может, после завтрашней прогулки… – и робко улыбнулся.

В этот момент встать на ноги мне было не легче, чем полететь, в смысле не продемонстрировав при этом всему миру свое физическое состояние.
Так что хорошо, что Джеймс зацепился за мою последнюю фразу.

– Так мне можно завтра еще на лодке? Папа, пожалуйста?

– Ну, это зависит от Мартина… Я не могу его упрекнуть, если он захочет от тебя отдохнуть. Он приехал сюда отдыхать. И потом, он хочет покатать своего отца.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: