Теперь я поверил, что все в порядке.

– По-моему, им хорошо вдвоем, как вы находите?

Отец Джеймса подошел к нам, и тут как раз ночь разорвала очередная вспышка и почти немедленный гром. Он посмотрел на сына, который по-прежнему прятал лицо на моем плече.

– Джеймс? Хочешь пойти в наш номер?

Голова помоталась, вытирая нос о мою грудь. По-моему, он даже не посмотрел.

– Ну, если ты уверен. Вообще-то, по-моему, худшее уже позади, хотя еще штормит будь здоров. Но если захочешь, приходи. Может, Мартин тебя проводит, хотя мне не хочется опять его просить. Но если понадобится… ну, сами решайте.

Они погасили свет и оставили нас. Я вздохнул с облегчением.

Как он и говорил, гроза понемногу стихала, и со временем наши руки расслабились, мы устроились поудобнее и стали засыпать.

Хотя и не разомкнули утешительного объятия. Я хочу сказать, утешительного для Джеймса. Меня-то не надо было утешать, конечно.

***

Я проснулся первым и обнаружил, что солнце уже вовсю светит в номер.

Передо мной лежал Джеймс, прижимаясь спиной к моему переду. Мы пребывали в довольно тесном контакте, и по пробуждении я обнаружил, что мое тело желает прижаться еще тверже.
Я не мог пошевелиться, чтобы не разбудить Джеймса – я был прижат к нему по всей длине, – и беспомощно следил, как росло давление в одном месте на его бедре.

Никогда я еще не просыпался с таким ощущением счастья, теплоты, устроенности, близости родной души. Так, подумал я, чувствуешь себя, просыпаясь с женой. Но пока, в четырнадцать лет, моим самым близким другом был Джеймс, а не девчонка, и я улыбнулся про себя счастливой улыбкой. Мне хотелось поцеловать его сонную голову. Но это должны делать мужчина с женщиной. Мальчикам нельзя. Правда, он был намного моложе, и я относился к нему как к младшему брату.

Я осторожно склонился к его голове и легко поцеловал в шевелюру. Получилось как-то недостаточно душевно, поэтому я нагнул голову и поцеловал его еще в шею. Потом я откинул голову и, довольный, снова закрыл глаза.

Следующим проснулся он и, пошевелившись, разбудил меня. К моему разочарованию он отодвинулся, но потом, похоже, пришел немного в себя и повернулся ко мне. Он посмотрел на меня без эмоций.

– Привет, – сказал я нежно.

Он улыбнулся сонной улыбкой. Глаза снова закрылись. Я вспомнил, как ночью он нуждался, чтобы его приголубили, когда для него не существовало ничего, кроме физического утешения. Мне захотелось повторить. Я застенчиво охватил его рукой за плечи и подвинулся поближе. Он посмотрел на меня удивленно.

– Ты чего?

– Ничего, – сказал я, подумывая уже убрать руку. – Замерз немного.

– А.

Я оставил руку на месте.

– Тебе хорошо?

– Угу. Тепло. Уютно. Приятно.

Точнее не скажешь. Но мне хотелось быть еще ближе.

– Ты не выспался?

– Угу.

– Поспишь еще?

– Угу.

– Можешь положить на меня голову.

Он опять посмотрел на меня удивленно. Я подумал, не зашел ли я слишком далеко.

– Не хочешь как хочешь.

Улыбка вернулась. Он еще раз пошевелился, подвинувшись ко мне, и мы убрали руки с дороги, обняв ими друг друга. Его дыхание пощекотало мне грудь. Мое проклятое тело тут же отреагировало.

– Твой тверденький уткнулся мне в ногу.

– Извини.

– Ничего.

И мы подремали. Впервые я чувствовал такую… умиротворенность. Мы были знакомы лишь несколько дней, но он принял меня безоговорочно. Как и я принял его. Если в этом суть отцовства, то я просто жду не дождусь, когда же мое тело превзойдет отметку в 3 1/4 дюйма*, когда начнутся мокрые сны, чтобы это ни значило, когда же я начну что-то выделять при упражнениях,
– то есть когда же я буду знать, что готов зачать собственного сына. Наверно, тогда и девчонки начнут меня замечать и привлекать.

--------------------------------------------------------------------------------

Ш аги на лестнице. Два стука в дверь.

– Можно войти? – Мой отец.

Я откатился, раздавив Джеймсу руку, отчего он пискнул.

– Подожди!

Я вскочил, накинул халат на голое тело и понадеялся, что пояс не развяжется и не даст моему протуберанцу высунуться.

– Можно!

– Привет обоим. Так вы проснулись? Не думал, что вы проспите все утро. Я уже поднимался к вам, но никто не ответил, а когда я заглянул, вы оба дрыхли без задних ног.

Выходит, он видел, как мы спали в обнимку? Где же тогда громы и молнии? Правда, он сам тогда, в моем детстве… но ведь он был моим настоящим отцом, а я для Джеймса был только почетным, временным. А все-таки, может, и он чувствовал ко мне девятилетнему ту же нежность, какую во мне вызывает Джеймс? Правда, когда мне было девять, ему было не четырнадцать, но, может быть, он все равно?… От этой мысли мое сердце потеплело, и, сам от себя такого не ожидая, я подошел к папе и обнял. Он поцеловал меня в макушку.

– Ну, ты пришел в себя после ночного? – Голос его звучал немного хрипло, как мой, если я собираюсь заплакать. Я бросил на него пытливый взгляд, но он смотрел на что-то в окно. Гм. Если мое объятие так на него влияет, не мешает повторять его почаще, особенно когда мне что-нибудь нужно.

Мы опоздали на завтрак больше чем на час, но в вестибюле был кофе с бисквитами, и мы обошлись этим.

– Дерево! – воскликнул я, вспомнив.

– Что?

– Дерево в саду. Оно взорвалось ночью.

Джеймс вытаращил на меня глаза, как на психа. Потом вспомнил про грозу, и как он испугался. Это было видно по лицу. Он передернул плечами.

– Идем!

Я первым вышел на улицу. Было свежо, промытый воздух пах чистотой. Это повлияло даже на Джеймса. Останки дерева являли собой жалобное зрелище. Осталось шесть футов* ствола, которые раскололись, как стеклянная безделушка, которуя я смел с каминной полки. Только осколки обуглились и пахли потушенным костром на лагерной стоянке. Повсюду были разбросаны поломанные и растерзанные ветки и щепки. Волнующее зрелище.

– А если бы в башню? – Он был прав. Я притих. Что бы я делал, если бы Джеймса убило молнией? Если бы он не спустился ко мне, или я не пустил его в свой номер, и его убило бы молнией? Я затряс головой, отгоняя непрошенные мысли.

Хорошо, что нам приготовили упакованные ленчи, и мы, хоть и с большим опозданием, отправились на пристань.

***

Джеймс здорово наловчился рулить яликом за последние три дня.

Я даже подумал, что, может, у него хватит сил держать грота-шкот и вести лодку самостоятельно. Я посмотрел на него, сидящего на центральной банке и смотрящего вперед, стараясь, как я учил, уловить ветер щекой, чтобы точно определить его направление.

– Джеймс. – Он сразу повернулся, ожидая, что я дам ему еще порулить.

– Твоя очередь.

Он с готовностью перешел на корму, и я поменялся с ним местами. Мы уже приноровились делать это, не сбиваясь с курса. Он взялся за румпель как заправский моряк.

– Держи. – Я протянул шкот. Он раскрыл глаза.

– Ты хочешь… хочешь, чтобы я управлял всем сам?

– Да. Если не упустишь. Держи ее этим курсом. Если что, я на подхвате.

С первого дня он как ястреб следил за каждым моим движением и, понятно, знал, что делать. Всего делов – замечать сигналы, подаваемые ветром, реагировать на них должным вытравливанием шкота и не забывать держать курс. Он быстро освоился. Один раз при небольшом шквальчике мне пришлось перехватить, но остальное время он правил как морской волк. Я даже позволил ему сделать четыре поворота оверштаг при лавировке на пути к острову. Не могу назвать их лучшими сменами галса в биографии этой лодки, но мы благополучно добрались. По моему указанию он развернулся носом к ветру, я спустил грот, а Джеймс пошел снимать кливер.

Я подгреб к берегу. Пока Джеймс шкиперствовал, у него был очень серьезный вид. Теперь он снова улыбался, и улыбка расширилась до физического предела. Мы бросили якорь. Он тут же махнул за борт, закопал якорь поглубже, скинул одежду и принялся носиться по берегу как молодой барашек.

– Получилось, получилось! Я вел сам! – вопил он без умолку. Я тоже был счастлив, как дурак, глядя на него и смеясь его восторгам, хотя ему еще многому надо было научиться. Если подумать, к триумфу добавлялась реакция после воображаемых ужасов ночи. Я стоял и смотрел, пока завод пружины не ослаб, и тогда он подбежал ко мне остановился в двух ярдах*.

– Я нигде не напортачил? – Он вдруг снова посерьезнел.

Эх, ну что я мог ответить?

– Ты все сделал замечательно.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Спасибо, что разрешил мне.

Меня вдруг проняло. На меня подействовали не сами слова, а контраст между его недавними прыжками по берегу в голом виде наподобие бледнолицего дикаря, а теперь вдруг остановившегося передо мной, полностью одетым; а еще меня тронул его торжественный тон.

Мир как-то сразу расплылся, а в горле что-то запершило. Я отвернулся в сторону деревни. Проклятие, деревня тоже не желала выходить из тумана. Он подошел, стиснул меня в коротком объятии и отступил, разочарованный.

– Мы будем купаться? – спросил он необычно тихим голосом.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: