Город, который американцы любят ненавидеть»

И лос-анджелесская школа

106 Лос-Анджелес — «это единственный город на земле, где все места видны под любым утлом, очертания каждого ясны, никакой путаницы, никакого смешения», — пишет американ­ский урбанист и географ Эд Соджа [см.: Soja, 1989: 191].

106 Соци­альный комментатор, урбанист, историк и политический активист Майк Дэвис позволяет себе более парадоксальную оценку (она вынесена в название этого параграфа). Апологе­тика национальной исключительности нами обычно на тех или иных основаниях порицается.

106 Как быть с апологетикой городской исключительности, не совсем ясно. Лос-анджелес­ская школа урбанистики в этом отношении представляет се­рьезный интерес.

106 С начала XX века в описаниях Лос-Анджелеса подчерки­вается, что это не совсем обычный город: образование и развитие в нем самых разнообразных иммигрантских со­обществ, а также его распыленность побуждали урбанистов су­дить о нем скорее исходя из него самого, нежели сравнивая его с другими городами.

106 Этой тенденции отстаивать исключительность Лос-Анджелеса был придан теоретический лоск в 1980-1990-е годы группой южнокалифорнийских урбанистов — представителями лос-анджелесской школы.

106 Они сочли, что Лос-Анджелес не просто необычный город но что в своем раз­витии он опережает другие американские города, что его ди-107-намика «эмбле матична» или «симптоматична» для всего севе­роамериканского континента.

107 Два эпизода особенно значимы для истории школы: тема­тический выпуск «Пространство и общество» журнала «Окру­жающая среда и планирование» (1986 год), посвященный Лос- Анджелесу, и встреча на озере Эрроухэд. Выпуск прославился предсказанием членов школы Алена Скотта и Эда Соджи, что если Париж был столицей XIX столетия, то Лос-Анджелес бу­дут считать столицей XX века и что интерес к нему таков, что скоро этот город по объему написанного о нем превзойдет Чикаго. «Не найти лучшего места для изучения динамики капи­талистического опространствливания», — писал в этом же вы­пуске Эд Соджа [см.: Sqja, 1986; 1989: 191].

107 Осенью 1987 года девять членов школы (и примкнувшие к ним) собрались на выходные на озере Эрроухэд в горах Сан- Бернардино. В ходе дискуссий они укрепились в убеждении, что Лос-Анджелес — архетипический город конца XX века, «один из самых информативных палимпсестов и парадигм развития в XX веке городов и массового сознания» [Idem, 1989: 248].

107 Как написал позднее Майк Дэвис: «Я достаточно неосторожен, чтобы говорить о "лос-анджелесской школе". В строгом смысле слова, я включаю сюда примерно двадцать представи­телей новой волны марксистских географов, или, как выража­ется один мой друг, "политэкономов в скафандрах", хотя неко­торые из нас — неортодоксальные городские социологи или (как и я) неудавшиеся городские историки. "Школа" базируется, конечно, в Лос-Анджелесе, в Калифорнийском университе­те и в университете Южной Калифорнии, но некоторые ее чле­ны живут в Риверсайде, Сан-Бернандино, Санта-Барбаре и даже во Франкфурте» [Davis, 1989: 9].

107 Дэвис признается, что сравнение их коллектива с чикагской и даже с франкфуртской школами привело лишь к выводу о том, что связи членов их школы куда более слабые и столь же «децентрализованные», что и город, который они пытаются

108-109 объяснить.

108 Образец постмодернистской архитектуры Лос-Анджелеса — развлекательный центр Уолта Диснея (архитектор Фрэнк Гари)

109 В центре их общего проекта — понятие реструкту­ризации и то, как процессы реструктуризации происходят на разных уровнях анализа — от городского района до глобаль­ных рынков, или «мировых режимов накопления» (термин Дэвиса).

109 Как мы знаем из социологии науки, каждая следующая па­радигма тогда получает шанс на существование, когда она предпринимает усилия по демонстрации ее принципиально­го отличия от предыдущей. Авторы из Лос-Анджелеса здесь не исключение, в особенности Эд Соджа, который ставит под воп­рос всю предшествующую теоретическую традицию. Главный вектор этой проблематизации — отношения города и тер­ритории или региона. Вот только один пример. Авторы чи­кагской школы описывали типичные для индустриального общества классические формы развития городов, такие как аг­ломерации (для которых характерна синонимичность поня­тий города и центра региона), говоря о том, что город есть лишь ядро более широкой зоны деятельности, из которой он извлекает ресурсы и на которую распространяется его влия­ние.

109 Соджа убежден, что к концу XX столетия такие формы себя полностью исчерпали. Апеллируя к случаю Лос-Анджелеса, он настаивает, что о городе как центре региона говорить бес­смысленно, ибо специфические социальные, экономические и политические процессы привели к тому, что «центров» данной территории много. В то же время символическое значение го­рода выросло. Каждое место, по крайней мере символически, претендует на то, чтобы быть городом, а процесс урбанизации «осязаемо прерывист и неупорядочен» [Sqja, 2000: 397]. Поэто­му разрыв в развитии урбанистической теории, фиксируемый лос-анджелссскими теоретиками, вызван неспособностью тра­диционных моделей объяснить феномен этой школы. В чем же он состоит?

109 В период массового фордистского промышленного разви­тия парадигмой города, повторим, стал центрально располо­-110-женный город, окруженный менее политически и экономи­чески значимой территорией, откуда черпались разного рода ресурсы.

110 Специфика Лос-Анджелеса заключалась в том, что его промышленное развитие свидетельствовало о неразрыв­ности города и территории, точнее говоря штата — богатей­шего в США, что в свою очередь объясняется стратегическим расположением Калифорнии на берегу Тихого океана, высокой концентрацией хайтек и медиаиндустрии, тесно свя­занной с университетской наукой и многонациональным населением.

110 Иными словами, развитие региона и развитие собственно города оказались здесь сплетенными сильнее, чем где-то еще. Добавим к этому, что главным способом самоопре­деления людей, живущих в этой части Штатов, стал специ­фически калифорнийский стиль жизни, вобравший в себя открытость нетрадиционным религиям и идеологиям, нефор­мальность, нацеленность на радости жизни (подкрепляемую мягким климатом), соединенный с мощной культурной инду­стрией.

110 Здесь набирало силу движение за гражданские права в 1960-е годы и в защиту окружающей среды в 1970-е, отсюда начали победное шествие персональный компьютер в 1980-е и Интернет в 1990-е.

110 Но здесь имели место и самые впечатля­ющие городские беспорядки, начиная с бунтов, инициирован­ных «черными пантерами» в 1960-е, до периодически проис­ходящих столкновений этнических меньшинств с полицией. Одной из причин волнений был характер городского пла­нирования: оно с начала XX века было нацелено на макси­мальное коммерческое использование городских зон, распо­ложенных друг от друга на значительном расстоянии. Рост пригородов сопровождался делением их на изолированные сообщества, образованные по этническому и классовому при­знаку,

110 Строительство хайвеев и критерии, по которым город­ские власти выделяли гражданам земли под застройку, усугуб­ляли пространственную сегрегацию.

Две самые известные школы урбанистов:

Попытка сопоставления

111 Эти и другие процессы, вызвавшие беспрецедентное разра­стание города вширь и его социальную и политическую фраг­ментацию, нашли отражение и в литературе по истории горо­да, и в текстах более общего характера (выполненных в ключе социальной теории и философии). Знакомство с последними позволяет выстроить (заведомо неполную) сравнительную характеристику чикагской и лос-анджелесской школ.

111 Во-первых, если чикагцы строили свою исследовательскую стратегию на постулате моноцентричности города, то лос-анджелесские теоретики видят в своем городе модель полицентрического развития.

111 Во-вторых, если для первых принципи­альным был центр, то для вторых — периферия. В-третьих, если в первом случае исповедовалась идеология объективно­го научного исследования, заведомо превосходящего по глуби­не проникновения в предмет случайные наблюдения и опыт самих горожан, то во втором исследователи отнюдь не претен­дуют на то, чтобы «побивать» объективностью и глубиной сво­их изысканий какие-то другие наблюдения. В-четвертых, если чикагцы интересовались материальным, социальным и изме­римым, то лос-анджелесские теоретики строят свой анализ на тезисе о том, что социальное и политическое воображаемое по нарастающей становится материальной силой, воплощаясь в новых городских проектах. В-пятых, если чикагцы были дос­таточно равнодушны к действиям власти, то у теоретиков из Лос-Анджелеса, особенно у Майка Дэвиса, ее действия часто становятся центром анализа.

111 B-шестых, если в текстах первых поэтика «насыщенных» описаний нечасто (и нерефлексивно) проникала в социологические по характеру штудии, то в тек­стах вторых (и Дэвис здесь безусловный лидер) журналистский репортаж с места события сочетается с неспешным анализом художественной литературы, экскурсы в основы урбанистики

112 сменяются непримиримой политической полемикой, а сфокусированность на городских процессах время от времени усту­пает место захватывающим дух картинам земных геологичес­ких сил и географических тенденций.

112 В-седьмых, если чикагцы рисовали портрет классического индустриального города, то акцент лос-анджелесских теоретиков на реструктурировании вызвал их интерес к деиндустриализации и реиндустриализации городов, в частности к росту индустрии развлечений.

112 В-восьмых, если чикагцы следовали схеме линейной эволю­ции, то теоретики из Лос-Анджелеса выступают в пользу нели­нейного видения развития города, представляющего собой своеобразное поле возможностей, в котором развитие одной части в результате капиталовложений никак не связано и никак не отражается на развитии какой-то другой части.

112 Не случайно Майкл Диэ и Стивен Фласги [см.-. Dear, Flusty, 2001; 2002] — также члены лос-анджелесской школы - с энтузиазмом позиционируют чикагцев как школу мысли, воплотившую установ­ки модерности, а лос-анджелесскую школу — как постмодер­нистскую.

112 Однако, сколь бы настойчиво идея о принципиальных раз­личиях двух главных школ урбанистики ни проводилась, до­статочно очевидными являются и моменты преемственности между ними. Понятно, что в случае Чикаго традиционная структура города (с деловым центром) делала видение, базиру­ющееся на «концентрических зонах» (я имею в виду диаграм­му Берджеса), неизбежным. Однако увлеченность лос-андже­лесских авторов «д еце нтриров а нн ы м» видением, постоянное подчеркивание ими, что в Лос-Анджелесе ни одна культура или сектор промышленности не лидирует, что Лос-Анджелес — город меньшинств (при отсутствии какого бы то ни было до­минирующего сообщества), кажутся чрезмерными.

112 Лос-андже­лесские авторы оспаривают тезис чикагцев, что влияние всегда идет из «центра», из города, но если «центр» мыслить диалек­тически, то роль, которую ведущие корпорации играют сегод­ня в реорганизации пространства этого и других городов,

113 функционально совпадает с той, что издавна отводилась «цен­тру».

113 Кроме того, преемственность проявляется в том, что не­которые ключевые понятия авторов лос-анджелесской шко­лы - те же, что использовались чикагцами. Так, Соджа в уже цитированной статье для тематического выпуска «Простран­ство и общество» описывает Лос-Анджелес как «упорядочен­ный мир, в котором микро- и макро-, идеографическое и номотетическое, конкретное и абстрактное можно увидеть в выраженном и интерактивном сочетании».

113 Само словосочета­ние, которое он здесь использует, — «упорядоченный мир» — восходит к видению города Парком и Берджесом как, во-пер­вых, целостного социального мира — средоточия процессов цивилизации; во-вторых, мира, организованного на основе понятия социального порядка.

113 В-третьих, в основу своей кни­ги «Экология страха» (199В) Майк Дэвис, по сути, кладет «самую знаменитую диаграмму в социальной науке» [Smith, 1988: 28] — диаграмму концентрических зон использования городской земли Берджеса и пытается с ее помощью представить буду­щую географию Южной Калифорнии (см.: Davis, 1998: 393, 397—398]. Рост антидемократических настроений, вызванный всеобщей озабоченностью безопасностью, приводит к усиле­нию наружного наблюдения в центре Лос-Анджелеса, увеличе­нию численности охранников и частных охранных агентств, строгой охране в школах сокращению социальных программ, сопровождающемуся резким увеличением расходов на тюрь­мы, программы «нулевой толерантности», — все это, по мне­нию Дэвиса, свидетельствует о готовности белых калифор- нийцев пожертвовать гражданскими свободами из-за страха, который они постоянно испытывают. ГЬрод исчезает в безгра­ничности пригородов, его ландшафт милитаризуется. Его ядро превращается в «зоны страха», в которых обитают торговцы наркотиками, проститутки, бездомные.

113 Этот опасный бункер, как ватой, обит кольцами ареалов (это метафоры Дэвиса), жи­тели которых более всего боятся социальной заразы, а потому добровольно заключают себя в подобие современных анкла-114-115-вов.

114 Диаграмма М. Дэвиса

115 Схема Берджеса, напомню, отражала воплощение в про­странстве города социальной иерархии: в зависимости от до­хода и социального статуса, а также длительности пребывания в Америке люди селились в трущобах, в этнических анклавах, отелях, квартирах и домах. В центре пространства Лос-Андже­леса, по версии Дэвиса, — безработные, чреватый насилием «даунтаун», по соседству — рабочие пригороды, где сообще­ство объединилось в тотальном надзоре друг за другом, предо­твращая преступность, в отдалении — процветающие «сообще­ства за воротами» и, наконец, на самой периферии — кольцо «гулага», как любят выражаться американские авторы, — мно­гочисленные калифорнийские тюрьмы [см.: Davis, 1998: 363— 365].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: