Психические функции и отношения

Перестройка позиций психологии неизбежно влечет за со­бой перестройку основных понятий и представлений о движу­щих силах психической деятельности и поведения.

Психическая деятельность и поведение могут быть пра­вильно освещены только как поведение и деятельность личнос­ти. Аналитическая психология, освещая эти проблемы, исходи­ла из безличных элементов и функций. «Целостная» психоло­гия исходила из абстрактного бессодержательного, безличного целого. Интегральные понятия поведения, деятельности и лич­ности, будучи широкими, сложными, многосторонними, требу­ют расчленения, но такого, чтобы при этом не утрачивался це­лостный и содержательный характер понимания личности.

Понятие психического отношения представляет внутрен­нюю сторону связи человека с действительностью, содержа­тельно характеризующую личность как активного субъекта с его избирательным характером внутренних переживаний и внешних действий, направленных на различные стороны объективной действительности. Деятельность и поведение од­ной и той же личности в каждый данный момент определяются ее отношениями к различным сторонам действительности, от­ношениями, вытекающими, в свою очередь, из истории разви­тия личности, т.е. из всей объективной общественно-истори­ческой действительности. Повседневная жизнь человека, его деятельность, поведение, взаимодействие с людьми определя­ются общественными отношениями людей, но научная психо­логия, которая, казалось бы, должна в организованной, систе­матической форме отразить этот бесспорный факт жизни, про­ходит мимо него. Поэтому, изучая высшие формы человеческой психики — сознательную деятельность, мы опираемся на оп­ределение К. Марксом сознания — «сознание есть мое отноше­ние к моей среде» — и на его определение сущности человека как совокупности общественных отношений. Считая эти поня-

тия чрезвычайно важными для психологии человека, строящей­ся на позициях исторического материализма, мы давно занима­емся освещением проблемы психической деятельности с пози­ций психологии отношений.

Борьба с функционализмом в советской психологии являет­ся выражением борьбы за содержательную целостность против атомизма и формализма. Так как это — общепризнанный у нас лозунг, то сейчас речь идет об его последовательном и реаль­ном, а не половинчатом и словесном осуществлении. Борьба с функционализмом в психологии обозначает не полное отрица­ние функции, но стремление правильно осветить и ограничить роль этого понятия. В плане нашей работы естественно возни­кает вопрос о связи психических функций и отношений.

Нельзя сказать, чтобы само понятие психической функции было достаточно четко определено. Это понятие выросло из не­скольких корней. В периоде зарождения так называемой есте­ственнонаучной психологии значительную роль сыграло физи­ологическое понятие функции как способности органа к специ­фической для него деятельности органа. В психологии анало­гичную позицию занимал, например, один из крупнейших представителей экспериментальной психологии — Титченер. Эта позиция сводилась, в сущности, только к аналогиям и по­яснениям, так как ни существа психологической позиции, ни образования новой системы понятий не раскрывалось. Функ­ция в математике рассматривается как величина, изменяющая­ся вследствие изменения «независимой переменной», или «ар­гумента». Соответственно этому психическими функциями на­зывались вторичные психические образования, возникающие на основе первичных, элементарных, например, суждения и понятия, возникающие на основе материала ощущений. Тако­вы взгляды Д. Миллера, отчасти Калкинс, Бентли,

Одним из виднейших представителей направления функци­онализма в буржуазной психологии явился Штумпф, вновь выдвинувший понятие психической функции. Согласно Штумпфу, психическая функция, которую он не отличает от акта, со­стояния переживания, тоже понимается по аналогии с физиоло­гической или органической функцией. Но в его взглядах заслу­живает внимания ряд моментов, которые в дальнейшем нашли свое отражение и сказались в трактовках авторов.

Психические функции, по Штумпфу, представляют прежде всего переживание психической деятельности, психических актов в отличие от содержания этих актов как психических яв­лений. Они являются теми факторами сознания, которые необ­ходимы для описания психического процесса и его изменений, поскольку объект, или содержание психического процесса, мо­жет быть неизменным. Функции представляют собою разные способы отношения к явлениям или предметным содержаниям. Явления реальны как содержания, к которым относятся функ­ции. Функции реальны «как функции, которые выполняются в явлениях». Явления и функции представляют собой реальное единство. Функции не разложимы на явления, ни один признак мира явлений не относится к функциям, и наоборот. Понятие психической «функции» не связано логически с понятием «яв­ления». Явления и функции в известных пределах независимы друг от друга. Так, если незамеченное становится замеченным, если воспринимаются ранее не воспринимавшиеся содержания и т.д., то это есть изменение функции без изменения явления. Наоборот, возможны не замеченные изменения явлений, когда функции остаются прежними, хотя произошли изменения в объективном содержании.

Явления, по Штумпфу (1913), представляют скорлупу или материал, функции являются самым существенным ядром пси­хической жизни. Душа, или психика, представляет целое из функций и предрасположений. Наряду с функциями и явления­ми Штумпф выделяет образования; сюда относятся понятия формы, целого, единства, совокупности и т.п. В эмоциональной сфере такими образованиями, по Штумпфу, являются ценнос­ти, или блага, со всеми их классами и противоположностями (утешительное, желанное, страшное, приятное, средство и цель и т.п.).

Критика функционализма, приписывая его последователям гораздо более элементарное понимание, чем это имеет место в действительности, часто бьет в значительной мере мимо цели. Это «учение» Штумпфа является типичным выражением идеализма и метафизики. Отрыв психики от ее материального содержания и субстрата, утверждение изначальной активности психики составляют суть такого понимания «психических функ-

ций». И. М. Сеченов разоблачал антинаучность такого подхода, называя эти «функции» психическими фикциями.

В дальнейшем в зарубежной психологии критика функцио­нализма была развернута с позиций психологии целостности, которая, выдвигая это понятие с идеалистических и метафизи­ческих позиций, не дала практически новых частных понятий, а внесла только формальный и бессодержательный принцип деятельности в трактовку психических процессов, пережива­ний и функций.

Прежде чем перейти к освещению вопроса с наших пози­ций, следует упомянуть о взглядах на психическую деятель­ность крупнейшего и для своего времени прогрессивного рус­ского психолога А. Ф. Лазурского. Как известно, А. Ф. Лазурский разделяет психологические качества на две группы: эндоп-сихических и экзопсихических свойств. Эндопсихические свойства представляют собой как бы внутренний психический механизм, основанный на нервно-физиологической организа­ции, а экзопсихические есть основанные преимущественно на приобретенном опыте отношения человека к окружающему, включая его отношение к самому себе.

Эндопсихические свойства соответствуют понятию психи­ческих функций, и их связь с механизмами нервной деятельно­сти была понятна Лазурскому (1921), но вместе с тем совер­шенно ясно, что для него недостаточно было противопоставле­ния функций явлениям. Если говорить об «образованиях» Штумпфа, то и этот вопрос у Штумпфа явно не разработан, и образования, в сущности, относятся к функциям более интег­рального порядка. Однако Лазурский, подчеркнув существова­ние двух классов явления, не осветил достаточно вопроса о связи, о соотношении обеих категорий и об их относительной значимости. Во всяком случае, в своей «Классификации лично­стей» он рассматривал их роль настолько независимо одну от другой, что допускал на низшем уровне доминирующую роль эндопсихических свойств, на высшем — экзопсихических. Ла­зурскому не было еще доступно историко-материалистическое понимание; он разрывал здесь метафизически форму и содер­жание, не представляя их в единстве и развитии.

Нельзя сказать, чтобы важный вопрос о таком основном понятии, как психическая функция, в процессе формирования

нашей психологии был достаточно освещен. Понятие функций наши психологи справедливо подвергли критике, усматривая в нем ошибки идеализма, формализма и атомизма. Но психоло­гический функционализм в практике глубоко укоренился, и его выкорчевыванию препятствует отсутствие другой разработан­ной системы психологических понятий.

С. Л. Рубинштейн (1946) с неправильных позиций крити­кует функциональную психологию; он ограничивает понятие функции только «теми физиологическими проявлениями, кото­рые однозначно определяются в плане психофизиологического функционирования». Соответственно этому он признает функ­цию чувствительности, мнемическую (закрепляющую и вос­производящую данные чувствительности) и тоническую, про­являющуюся в темпераменте и эффективности. Психофизиоло­гические функции как предмет психофизиологии образуют «ос­нование системы психологии». К функциям «подстраиваются» как более сложные и собственно психологические образования психические процессы.

Несомненно, что дальнейшее развитие вопроса невозмож­но без критического преодоления этих механо-идеалистичес­ких позиций. Во-первых, функция чувствительности реализует­ся в процессе, например, ощущения, так что нельзя процесс и функцию разделять как разные виды психической динамики. Во-вторых, функцию чувствительности и процесс восприятия, функцию мнемическую и процесс запоминания трудно отде­лить друг от друга. Можно сказать, что структуры рецептивной функции и процесса могут быть более элементарными или бо­лее сложными. Поэтому фактически психофизиологические функции рассматриваются вместе с процессами восприятия, а понимание по существу оказывается неизмененным. В-треть­их, нельзя представлять себе отличие процесса восприятия от функции чувствительности только в том отношении, что про­цессы представляют результат комбинации различных функ­ций. Говоря о процессе восприятия, мы рассматриваем рецеп­тивную деятельность в связи с ее объектом более синтетически и на более высоком уровне отражения, более интегрально, а го­воря о чувствительности — более аналитически, элементарно и абстрагируясь от предметно-гностической стороны; наконец,

мы не можем отказаться от попыток физиологического пони­мания мозговых механизмов процессов восприятия, мышления итд.

Нам представляется необходимым для дальнейшего, не развивая здесь подробно нашего понимания психических фун­кций, выдвинуть ряд положений, имеющих ориентирующее значение.

Понятие психических функций представляет только логи­ческие абстракции психологического опыта. При бесконечном разнообразии процессов психической деятельности они пред­ставляют собой основные компоненты усвоения, понимания, переработки нашего опыта и нашего воздействия на действи­тельность. Они являются не столько способами отношений, сколько постоянными сторонами психической деятельности, к которым относятся не только чувствительность или мнемическая функция, но и внимание, волевая регуляция, обобщение или отвлечение и т.п.

Реальным основанием для этой абстракции является то, что каждая функция, будучи одним из компонентов сложной психической деятельности, может в особых условиях стано­виться центральным звеном процесса психической деятельнос­ти. Так, в каждом процессе нашей деятельности участвует вос­приятие, воспоминание, внимание, мышление и т.п. Но есте­ственно или искусственно могут быть созданы такие условия, когда основным явится процесс восприятия, внимания и т.п. Понятие психических функций, аналитически раздробляющих психическую целостность процесса, является неизбежным следствием необходимости расчленять в процессе познания сложное целое на менее сложные компоненты. Поэтому психи­ческие функции могут быть более или менее элементарны или сложны, причем по мере нарастания сложности расширяется диапазон их изменчивости или убывает их стереотипность. Со­ответственно этому классификация психических функций не может сводиться к линейному их перечислению, а представля­ет собою структурную иерархию от более низкого, элементар­ного уровня и узкого типа интеграции к высокому, сложному и широкому.

Понятие функции сменяет не столько понятие ассоциации, сколько старое понятие способности. Вместе с тем, оно выра-

жает стремление психологов к пониманию и раскрытию цереб­ральных механизмов или условий психической деятельности. Если до недавнего времени методы и опыт позволяли говорить только о психофизиологии органов чувств и о психомоторике, то методические возможности и теоретические достижения в дальнейшем позволят расширить позитивное представление о мозговых механизмах более сложных видов психической дея­тельности. В этом смысле, если бы мы даже отказались от по­нятия функции и говорили о восприятии, мышлении, запоми­нании и т.п., все равно, думая об их церебральном механизме, мы имели бы дело с той же функцией, и спор превратился бы в вербальный.

Связь мозговых механизмов с различными сторонами пси­хической деятельности позволяет отличать понятие функции и церебральных основ от понятия состояния и его церебральных основ как общего условия функциональной динамики. В этом смысле нам представляется ошибочным утверждение С. Л. Ру­бинштейна, что в основе темперамента или аффективной воз­будимости лежит тоническая психофизиологическая функция. Темперамент является динамическим выражением нейро-фи-зиологических явлений во всех сторонах психической динами­ки деятельности.

Психологически правильным и, следовательно, обязатель­ным представляется такое изучение психической деятельности или психических функций, при котором психофизиологический индивидуальный план изучения личности осуществляется в единстве с внеиндивидуальным планом включения индивидуу­ма в действительность. Точно так же правильно и то, что окру­жающая действительность социально опосредована, что чело­век — не только индивид, который взаимодействует со своей действительностью, но является личностью, т.е. субъектом, ак­тивно и инициативно относящимся к действительности. При этом важно, что способы его отношения неразрывно связаны с его функциональными возможностями, формируясь и развива­ясь в условиях объективной действительности, т.е., являясь продуктом его истории, сами определяются отношениями и оп­ределяют функции. Отсюда вытекает давно сформулированное нами положение о том, что функции нельзя понимать вне отно­шений человека.

Если критический анализ и позитивное освещение понятия функции являлись первой задачей данной части нашей работы, то вопрос о роли отношений в функциональной динамике пред­ставляет вторую задачу. Задача преодоления механицизма и формализма заключается не в замене функций процессом и не только в указании на содержательность процесса. Психические процессы могут изучаться непродуктивно, безлично и механис­тично. Процеосуализм — это тот же функционализм, форма­лизм или механицизм при неправильности, неконкретности анализа и при абстрактности содержания. Поэтому мы здесь не можем остановиться на полпути, говоря о том, что деятель­ность направлена на задачу или имеет цель. На первый взгляд мы как будто решаем задачу не абстрактно и содержательно и не механистически. Однако на самом деле, если мы не связы­ваем анализ процесса деятельности с вопросом о том, почему человек решает задачу, для чего он ее решает и какое значение она для него имеет, динамика оказывается абстрактной. Только при наличии такой связи жизненная динамика процесса и его результат будут освещены правильно.

Ведущие черты сознательной моральной личности, черпая свою определяющую силу из передовых общественных идей, определяют характер действия в ответ на внешние и внутрен­ние воздействия, возможность противостоять настойчивому, даже жестокому давлению, давать ему героический отпор, по­беждать его. Они показывают буквально, что убить человека — не значит подчинить его волю, если он не захочет этого сам.

Исторически причинно обусловленная воля, выражаемая действием, основанным на сознательном, внутреннем принци­пиальном отношении, «свободна» в том смысле, что действие зависит от личности, представляющей сознательный результат индивидуальной истории. С учетом этой предпосылки можно разделять проблемы генеза волевой структуры психической де­ятельности, которой мы только что касались, и мотивов, кото­рые приводят в действие сформированную сознательную волю, той проблемы, которая нас сейчас особенно интересует. Нет на­добности говорить о том, что этой мотивационной силой обладают цели, приводящие в действие волю, и волевая энергия, которая при этом возникает, тем больше, чем больше значение цели.

Но подлинно человеческие цели это — ценности, ради кото­рых лучшие люди жертвовали жизнью, в борьбе за достижение которых они черпали источники «сверхчеловеческой» воли, стойкости, выносливости, мужества и терпения; наконец, идеи, которым они были беззаветно преданы. Идея становится целью человека, когда она как ценность вызывает у него стремление достигнуть ее реализации. Идея вызывает у человека сознание ценности, долженствования, долга, а преданность идее и стрем­ление осуществить ее мобилизуют все силы человека.

Угасание эмоции делает человека безразличным, а безраз­личие, т.е. безраличное отношение ко всему, - тупым и пассив­ным. Хорошо известны болезненные состояния, которые харак­теризуются подавленным состоянием; при этом человек в пе­риоде подавленности как бы теряет свои способности, но стоит подняться настроению, как блестяще выявляются функцио­нальные возможности человека. Тяжелая утрата, вызывая ре­активную депрессию, может вызвать полную потерю энергии, психической активности. Этот факт большого жизненного зна­чения неоднократно и ярко показан в художественной литера­туре. Так, Л. Н. Толстой выразительно характеризует его в сло­вах Анны Карениной: «Вы говорите энергия. Энергия основа­на на любви. А любовь неоткуда взять. Приказать нельзя». Так один из проницательнейших знатоков человеческой души пока­зывает, что один из источников энергии человека лежит в эмо­циональном отношении любви.

Что касается другого важного фактора или стороны душев­ной жизни, то, хотя, вслед за Штумпфом, некоторые авторы го­ворят о волевой функции (М. Я. Басов), но ряд авторов спра­ведливо указывает на то, что воля является аппаратом управле­ния всеми психическими функциями. Во всяком случае сфор­мировавшаяся воля человека определяется его отношениями, которые могут оказывать свое влияние на психические функ­ции.

Исключая, таким образом, эмоцию и волю, которых мы сейчас коснулись и которые занимают особое место, мы обратимся к анализу того, что обычно называют психическими фун­кциями — восприятия, внимания, памяти, фантазии, мышления.

Восприятие. Восприятие, как известно, представляет со­бой более непосредственную чувственную и более элементар-

ную форму отражения действительности, чем мышление.

Значение отношений в функции или деятельности восприя­тия вытекает из того, что степень развития этой функции зави­сит от жизненной значимости ее предмета как для животного, так и для человека. Животное тонко различает те раздражения, которые тесно связаны с его жизнедеятельностью. Собака сла­бо различает запахи веществ ароматического ряда (растений, цветов, плодов) и прекрасно различает запахи органических кислот, связанных с запахами животного тела. Человек, чей опыт опирается на культуру функций в их основной форме про­изводственной деятельности, по-разному реагирует на разные раздражители: живописец гораздо тоньше различает цвета, му­зыкант — звуки, дегустатор — вкус и т.п.

Избирательность восприятия зависит не только от профес­сиональной тренировки, она связана с тем, что различные объекты и их стороны имеют разное значение для человека. Известные примеры этого представляет мать, спящая при шуме и пробуждающаяся при легком движении ребенка, мель­ник — при изменении стука жерновов и т.д. Эксперименталь­ные исследования зрительного восприятия проведены у нас А. Россол, которая на основе тахистоскопических исследований показала, что при безразличном отношении испытуемого вос­приятие имеет бедный, неопределенный, случайный бессвяз­ный характер; при активном отношении оно характеризуется, наоборот, четкостью и осмысленностью. Это демонстрируется следующими данными о восприятии деталей, экспонирован­ных в тахистоскопе объектов. При безразличном отношении, как показывают эти опыты, количество деталей в среднем па­дает до двух на одного испытуемого; при заинтересованном — вырастает до семи в среднем, т.е. богатство восприятий возра­стает с активацией отношений более чем в три раза.

Нужно подчеркнуть еще, что восприятие значимого объек­та осмысленно. Эта осмысленность обозначает не только связь отдельных объективных компонентов восприятия, но и субъек­тивную значимость содержания восприятия для воспринимаю­щего.

Значение осмысленности восприятия и усвоения учебного материала правильно показано и подчеркнуто у нас в СССР А.Н. Леонтьевым и его сотрудниками.

Психология здесь, в сущности, показывает факты, доволь­но хорошо известные педагогам. Тем не менее это является важным и прогрессивным потому, что раньше педагог, пытаясь найти ответы на свои вопросы, сталкивался с формальным, бессодержательным, безразличным и безжизненным функцио­нализмом, а теперь встречается с содержательной и живой психологией, созвучной его опыту.

Давно установлено, что в восприятии имеются субъектив­ные и объективные стороны. Субъективные — это отчасти то, что привносится субъектом, но отсутствует в воспринимаемом — объекте. Иллюзорные болезненные восприятия, о которых будет речь дальше, представляют субъективно обусловленное искажение объективной действительности под влиянием болез­ненного состояния. Иногда это искажение связано не с болез­нью, а с привычкой, установкой, идущей из прошлого. Так на­зываемое ассимилирующее восприятие опирается на субъек­тивные компоненты, которые, в отличие от болезни, не наруша­ют процесс восприятия, а облегчают и ускоряют его. Наконец, субъективный фактор может проявляться в интересе к тому, что дано в предмете наблюдения. Этот субъективный компонент является важным, как мы показали, положительным фактором восприятия.

Память. Запас наших знаний основан на способности на­копления фактов, сведений и т.д., т.е. на памяти. Бесконечное разнообразие запаса знаний у различных людей зависит не только от особенностей опыта, но и от неодинаковой прочности фиксации усвоенного материала как в смысле количества, так и в смысле его содержания. Различие в характере опыта зави­сит не от особенностей памяти, но избирательный характер в смысле сохранения опыта выражает особенности памяти. Было бы, однако, грубой ошибкой обезличенно и механически пред­ставлять себе эту избирательную работу, хотя, к сожалению, это имеет место до сих пор. Неправильно было бы отождеств­лять эту избирательность и с типами памяти, как зрительной, слуховой и т.п. Конечно, эти типы существуют, но и в пределах свойственного этим типам преимущественного восприятия они различны по содержанию, независимо от характера психосен­сорной системы — зрительной, слуховой и т.п.

Эта избирательность обусловлена не механизмом, а отно-

шениями личности.

Хорошо известно, что события и факты запоминаются тем прочнее, чем больше впечатления они производят на человека. Можно сказать, чем сильнее впечатление, тем прочнее оно за­печатлевается. Если воспользоваться методом воспроизведения фактов, уходящих в прошлое, то мы увидим, что количество их суживается в общем тем более, чем дальше мы уходим в глубь этого прошлого, однако детальность, яркость, образность неко­торых из них упорно преодолевают время и оказываются стой­кими. Эти стойкие воспоминания и впечатления связаны, как правило, с эмоцией сильной, глубокой и стойкой.

Это положение в настоящее время едва ли требует особой аргументации или иллюстрации. Каждый человек вспоминает ярко минуты своих радостей, страданий, торжества или униже­ния. Это — «незабываемые» часы, минуты или мгновения. Но вопрос о том, что задевает нашу эмоцию, тесно связан с тем, что говорилось раньше. Мощные эмоции возникают только по поводам, по обстоятельствам, имеющим для человека большую значимость. Эта значимость может иметь не индивидуальный или личный характер. Например, всякого человека потрясает разрушительная картина стихийных бедствий, каждый глубоко переживает и прочно запоминает острые минуты опасности для жизни. В обычных условиях эти исключительные пережи­вания редки, а некоторыми людьми совсем не переживаются, но у всех воспоминания заполнены социально и индивидуаль­но значимым содержанием.

Любовь, воспетая поэтом, односторонне освещенная и ги­пертрофированная психоаналитиками, не сделалась предметом исследования в связи с вопросом памяти. Хотя в учебниках психологии в главе о памяти вопрос о любви и памяти не раз­работан, но не нужно быть особенно тонким или образованным психологом, чтобы видеть здесь тесную связь. Любящий по­мнит и вспоминает любимого и любимое. Любимое — в дан­ном случае дело, которое любят; не только забота о любимом деле есть память о нем, но и знание малейших деталей дела, сохранение их в памяти являются выражением любви к делу. Едва ли нужно говорить о том, какие детали, относящиеся к ее ребенку, прочно хранит память любящей матери. О том, что мать неодинаково любит двух детей, не трудно узнать по тому,

насколько при прочих равных условиях богата ее память по поводу одного и как сравнительно бедна по отношению к другому. Можно сказать, что не только эмоция является ус­ловием памяти, но память является мерой отношения — люб­ви, дружбы, интереса и т.п. Опыт школьной работы учит, как известно, тому, что материал, воспринятый учащимся с интересом, оказывается гораздо более богатым и прочнее ус­военным,

В опытах А, Россол, о которых говорилось, при экспозиции картин различного содержания обнаружилось совершенно раз­личное воспроизведение в зависимости от отношения к карти­не. Это отношение характеризовалось как положительное, от­рицательное и безразличное. Результаты приведены в таблице.

Как видно, при положительном отношении воспроизведе­ние наиболее богато — все воспроизведено, и ни один объект не забыт; при отрицательном отношении воспроизведение не­сколько беднее: забыто 22 объекта из 56; наконец, при безраз­личном отношении воспроизведение оказалось вдвое беднее по количеству деталей: 67 и 81 против 133 и 167 при положитель­ном отношении. При безразличном отношении объектов вос­произведено 7, а забыто 43.

К памяти можно подойти и с другой позиции, говоря, что живой материи свойственно, как правило, утрачивать следы впечатлений и опыта; при этом понимании оказывается, что чем большее значение имеют для человека события или лица, тем более их образы преодолевают закон забывания. Отсюда понятны эпитеты «неизгладимое впечатление», «незабываемые минуты» и т.п. Изучение старческого регресса памяти показы-

вает недостаточную правильность положения о том, что старики, не запоминая нового материала, помнят хорошо старый. Воспоминание старого у них богаче, но также полно пробелов. При этом воспроизводимые в преклонном возрас­те переживания и факты раннего детства относятся к люби­мым лицам, к острым (радостным или тягостным) эпизодам детства, к переживаниям стыда, обиды, раскаяния, к эпизо­дам, связанным с переломными моментами в жизни. Все проч­но запоминавшееся оказывается не случайным, а имеющим индивидуальный смысл, связанный с тем значением, которое оно имело для человека, сохранившего воспоминание.

Некоторые воспоминания приобретают, в силу неразрешенности лежащего в основе их переживания, навязчиво прочный характер, что является предметом нашего рассмотрения в дру­гом месте.

Внимание, Внимание — это сосредоточение психической активности. Заинтересованный ребенок весь «захвачен» инте­ресным предметом, рассказом, делом. Внимание голодного неотразимо привлекается запахом пищи. Человек с потребнос­тью в чтении не может оторваться от книги. Увлеченный рабо­той человек поглощен ею. Он ничего не слышит, не видит, не чувствует голода и усталости. Учащийся, рабочий, воин на по­сту, утомленные трудом, не ослабляют внимания, преодолевая усталость вследствие сознания долга и необходимости.

Внимание — важнейший механизм упорядоченной нервной деятельности, физические основы которого освещены И. П. Павловым и В. М. Бехтеревым и соответствуют учению о доминанте А. А. Ухтомского. Но здесь для нас важно подчерк­нуть не это хорошо известное значение внимания, не его физи­ологическую природу, но ту движущую силу и источники вни­мания, которые показаны в приведенных примерах. В школь­ной психологии до последнего времени больше говорилось об объеме, устойчивости, отвлекаем ости, лабильности, концент­рации и т.п. формальных признаков внимания; вопрос же о его движущих силах оставался в тени, в пренебрежении. Только в последнее время психологи заговорили об этом. Не трудно по­казать, что источником внимания является избирательное отно­шение личности к различным сторонам действительности в процессе ее деятельности. Так именно вопрос и был сформули-

рован нами в начале 30-х годов.

Говоря о том, что отношения определяют психические фун­кции, мы имели в виду, конечно, и внимание. Примеры, приве­денные здесь, говорят об интересах, о потребностях, увлече­нии, сознании долга. Эту позицию принимают и другие советс­кие психологи.

Мы говорили выше о доминирующем отношении. Внимание так же как, и воля, является в каждый данный момент выражением в структуре психического процесса динамического соот­ношения различных предметов или содержаний сознательной деятельности, и в них выражено доминирование одного из со­держаний, овладевающего нашим сознанием и становящегося центральным пунктом внимания и нашей деятельности, а также целью нашего волевого усилия. Внимание связано с волей, по­тому что оно выражает, как и воля, целевое отношение к свое­му предмету. Внимание как выразитель и показатель активного отношения характерно изменяется в процессе развития. Непос­редственный, конкретно -эмоциональный характер отношения на более элементарной ступени соответствует непосредствен­ному, эмоциональному, непроизвольному, привлекаемому инте­ресом вниманию.

Интерес — закон детского внимания. В младенческой ста­дии мы обнаружили рефлекторное сосредоточение; в этой ста­дии, собственно, нет психического отношения, нет, строго го­воря, и внимания, а есть рефлекс оптической или акустической сенсомоторной фиксации. На уровне развитой психики отно­шения все более опосредуются, становятся обобщенными и принципиально обоснованными. Соответственно этому внима­ние характеризуется как произвольное, активно направляемое, опосредованное. На этом уровне характерно то, что не столько непосредственный интерес определяет мобилизацию внима­ния, сколько, даже вопреки непосредственному интересу, со­знание необходимости и долга.

Мышление. Восприятие и мышление отражают объектив­ную действительность. На достаточно высокой степени разви­тия мышление отражает ее не в конкретных образах, а в поня­тиях. Но так же, как и в восприятии, в мышлении есть субъек­тивная сторона. Она выступает в различной форме и может быть как положительным, так и отрицательным фактором.

С субъективной стороной мышления прежде всего связан индивидуальный характер суждений. Действительность беско­нечно сложна. Каждая вещь и явление действительности связа­ны с остальным миром бесконечным количеством связей. Но в мышлении различных людей одни и те же предметы могут вы­ступать различными сторонами и в разных связях, в зависимо­сти от того, под каким углом рассматривается предмет и какую субъективную значимость имеют различные стороны его объективного значения.

Не для всех людей одинакового уровня развития одно и то же слово при одном и том же понятии, которому оно соответ­ствует, имеет одинаковое конкретное содержание, оно зависит от различий опыта, интересов, взглядов, оценок, убеждений. По поводу одного и того же факта или события суждения людей могут оказаться различными в зависимости от того, что и как воспринимается, что и как становится предметом суждения, какое значение приписывается тем или иным сторонам объекта или факта. При этом индивидуальность суждения выражается в том смысле, что различные стороны действительности отра­жаются суждением с различной полнотой и неравномерностью. Но наряду с этой не явной субъективностью выступают момен­ты отчетливо субъективные.

Слепая вера, некритический субъективизм в доверии отли­чается от обоснованного, хотя и полного доверия тем, что пос­леднее основано на критической проверке убедительными ис­пытаниями. Точно так же предвзятая недоверчивость отличает­ся от критической бдительности и осторожности. В вере, в до­верии, в недоверии, сомнении и подозрительности мы имеем не просто объективную рассудочную логику расчета, но и логи­ку отношений, отражающих одновременно принципы, эмоции и опыт, исходя из необходимости сочетания доверия и крити­ческой проверки дел, требовательности и уважения к людям.

Уверенность психологически выражает влияние воли на мышление. Мышление,холодное, бесстрастное, как счетчик, не является двигателем человеческого поведения; им является мышление страстное, но не пристрастное, толкающее сужде­ние и выводы на неправильный путь.

С психологической, педагогической, логической, житейско-практической точек зрения следует еще коснуться вопроса о

личности или безличности мышления. Самостоятельность, стойкость в мышлении, отстаивании своей точки зрения явля­ется выражением личности в мышлении. Эти свойства отража­ют отношение к себе, отношение к другим людям, выражают моральную принципиальность или аморальную беспринцип­ность мышления. Вместе с тем они могут выражать неуступчи­вость и упрямство, самовлюбленный эгоцентризм и слепую предвзятость мышления, с одной стороны; уступчивость, со­глашательство, внушаемость, безличность, безразличие — с другой. Иначе говоря, нравственное значение мышления неот­делимо от характерологического значения содержательности мыслительных процессов.

Абстрактная индивидуальная психология рассматривала эти особенности только как проявление характера в области мышления. С этим можно, однако, согласиться лишь с учетом того, что черты характера выражают не формальные качества, а содержательные отношения, и что характер человека являет­ся не только своеобразием свойств, но и своеобразием нрава, т.е. неотделим от нравственного склада и моральных отноше­ний личности.

Изложенное приводит к вопросу о преодолении функциона­лизма, интеллектуализма в мышлении, а это тесно связано с вопросом о преодолении формализма и формально-логическо­го понимания.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: