Особенности исследовательской практики

Первая проблема психологических исследований Интернета связана
с существованием в психологии двух стратегий в организации исследова­
тельской практики — в основе первого лежит объектный подход, а в осно-
ве второго — принцип субъектности. Первый предполагает
формирование экспериментальной и контрольной групп через отнесение к группе на основе объективных характеристик испытуемых, второй — формирование группы на основе их самокатегоризации.

Антрополог и лингвист К. Pike предложил для опи-

сания двух подходов к изучению культуры термины etic

и emic, образовав их из прилагательных phon etic и phon emic. Л. М. Смир­нов [183] поясняет эти термины следующим образом: «... опыт крос-скультурных исследований ... недвусмысленно показал, что концепции и понятия, разработанные в рамках одной культуры для описания пове­дения людей, могут оказаться неадекватными для описания поведения в другой культуре, и заставил обратить серьезное внимание на пробле­му итического (etic) и имического (emic) подходов... при рассмотре­нии используемого метода надо знать, готовился ли он на базе и при учете специфика отдельной культуры (имический подход) или нацелен на выявление того, что должно быть представлено во всех культурах, и поэтому работа ведется с универсальными конструктами и понятиями (итический подход)».

В исследованиях, посвященных психологическим аспектам сетевой жизни, итический подход хорошо представлен работами К. Янг и боль­шинства исследователей Интернет-аддикции, в которых поведение поль­зователей Интернета рассматривается как девиация по отношению к пове­дению, не опосредованному сетевыми ресурсами. Интернет-среда не рас­сматривается в этом случае как субкультура современного общества и, со­ответственно, процесс удовлетворения потребностей, построенный на ис­пользовании информационных технологий в качестве новых психологи­ческих орудий, выступает как патологический, отклоняющийся от норм, сформированных в доинформационную эпоху. Замена одного, ранее вы­работанного в обществе, способа удовлетворения потребности (например, в общении), на другой, так же социальный по своему происхождению, но менее привычный для носителей субкультуры психиатров (напри­мер, общение, опосредствованное чатом), квалифицируется как симптом. Сам же предмет (например, сетевая коммуникация), с помощью которого удовлетворяется данная потребность, выступает далее уже не как один из мотивов (в терминологии А.Н.Леонтьева), оказавшийся в силу еще невыясненных обстоятельств ведущим в структуре личности, а как дей­ствующая причина в патогенезе — например, депрессии или аутизма.

Другим примером изучения психологических особенностей пользо­вателей с точки зрения универсальных концептов, разработанных для описания психики на надисторическом и надкультурном уровне, могут служить работы, в которых испытуемые отбираются в экспериментальную и контрольную группы на основе объективных показателей их сетевой ак­тивности, в первую очередь, длительности пользовательских сеансов и их частоты. Такие показатели как сформированность сетевой идентичности или место Интернета в структуре деятельности субъекта не учитываются при этом вовсе, а эмоциональная вовлеченность в сетевую жизнь рас­сматривается скорее как показатель «ухода в виртуальную жизнь», что, в свою очередь, расценивается как вариант «ухода в болезнь». Неприня­тие во внимание личностных смыслов, участвующих в регуляции сетевого поведения, и фактический отказ от принципа субъектности приводят к ин­тересным и часто неожиданным для самих исследователей результатам.

Глава 1. Виртуальный мир и его обитатели

1.3. Особенности исследовательской практики 21

Так, в работе В. Караваевой, выполненной под нашим руковод­ством, было обнаружено, что среди школьников, много времени про­водящих в Сети, девятиклассники отличаются повышенной тревожно­стью, а школьники ! 1-х классов — обладают более высокими коммуни­кативными навыками, чем их сверстники. Без обращения к «социальной ситуации развития» подростка, освоившего Интернет, объяснение этим фактам найти было довольно трудно.

Общение в чатах называется «вялотекущей и бесконечной» бесе­дой, характеризующейся для постороннего наблюдателя «феерической пустотой» [106, с. 149-151]. Однако, по мнению В. и Е. Нестеровых, впе­чатление о том, что в чатах нет ничего, кроме перемалывания времени в пустопорожних беседах, объясняется невключенностью исследовате­лей в действие, так как нельзя понять сути чата, не участвуя в нем. С точки же зрения участника, чат — это не клуб знакомств, это реаль­ная жизнь, проживаемая в ином мире; посетители чата не общаются в нем, они в нем живут. Поэтому, считают авторы, «бытийная» функ­ция чата является первичной. В этом смысле виртуальное пространство оказалось не суррогатом, оно не копирует, примитивизируя, реальный мир, а предоставляет человеку уникальные возможности, которые от­сутствуют в реальном мире [147].

Вторая проблема изучения Интернета носит уже содержательный ха­рактер. В корпусе текстов, посвященных Интернету, отчетливо выделяют­ся своей драматичностью и насыщенностью мрачными предсказаниями две темы — тема хакеров и тема аддикции. Действительно, тема защиты информации от сетевых вандалов и защита личности от формирования зависимости может актуализировать потребность в безопасности у многих людей, безразличных к другим проблемам жизни в Сети.

Первое поколение хакеров создало не только определенную идеоло­гию сетевой жизни, но и само, превратившись уже в легенду, выступает как объект мифотворчества. В мифологическом сюжете, лежащем в основе культуры современного Интернета, в роли героя выступает хакер. Глав­ное свойство героя — это способность совершать поступки, что в мифе означает способность пересекать границы запретов. Таким образом, мифо­логическим первопредком любого путешествующего по Сети оказывается хакер. К. образу хакера как мало к кому другому в современной жизни мо­жет быть отнесено следующее описание мифологического героя, данное Ю. М.Лотманом: он может «как берсерк устремляться в бой, нарушая все его правила: голым или в медвежьей шкуре, воя как зверь и убивая и своих, и чужих. Он может быть благородным разбойником или пиккаро, колду­ном, шпионом, сыщиком, террористом или суперменом — существен­но, что он способен совершать то, что другим запрещено, и пересекать структурные границы культурного пространства» [130]. Так что каждый, пересекающий границы сайтов на мифологическом уровне воспроизводит «первоначальное», т.е., по М. Элиаде [223], совершенное когда-то в На­чале времен и потому основополагающее для существования этого мира, действие — действие культурного героя Интернет-мира — хакера.

Наряду с двойственным образом героя/трикстера культура Интернета и исследовательские гипотезы, включенные в поле действия ее образов, содержат еще одно двусмысленное представление. Это — само представ­ление о коммуникации, связи, всеобщей связанности посредством Все­мирной Сети. Главным достоинством Интернета является его способность обеспечить связь пользователя со всем миром; но это же ощущается мно­гими и как главная угроза жизни современного человека. Связь или ма­нипуляция; religio или аддикция — вот «проблемы души современного человека», предсказанные еще К. Г. Юнгом.

М. Элиаде в своей работе «Азиатская алхимия» [222] так описывает эту мифологему связи. «Индийское мышление уяснило, что разбросанность и несвязанность равноценны небытию; что для истинного существова­ния нужны единство и цельность. И наиболее подходящими образами для выражения всего этого были нить, паук, ткань и ткачество. Паутина пре­красно показывала возможность „объединить" пространство...». Но, как известно, архаическое мышление строится на системе оппозиций (см., на­пример, [96]), а архетипический образ, по Юнгу, амбивалентен. В образе нити мы сталкиваемся как раз с такой ситуацией: когда речь идет о «пра­вильных» отношениях возникает образ «связующей нити», в противном случае — о «сковывающих путах». М. Элиаде пишет об этом так. «Обра­зы нити, веревки, обязательства и ткани двусмысленны; они выражают и привилегированное положение (быть прикрепленным к Богу, относиться к космической первопричине) и жалостную, даже трагическую ситуацию (быть обусловленным, закованным, предуказанным и т.д.). В обоих слу­чаях человек не свободен. Но в первом он живет в постоянном общении со своим Создателем; во втором он чувствует себя узником судьбы, свя­занным „магией" или собственным прошлым». На основе исследований представлений, отраженных и в мифах, и в целительских практиках при­митивных народов, и в переживаниях современных европейцев, Элиаде делает следующий вывод: «образы нити постоянно встречаются в вооб­ражении и размышлениях человека — что свидетельствует об их соот­ветствии чрезвычайно глубокому опыту, и в конце концов раскрывают человеческую ситуацию, которая кажется непередаваемой другими сим­волами или понятиями».

Итак, страх зависимости, в том числе, страх Интернет-аддикции — это разновидность страха смерти как апофеоза несвободы. Действительно, движение ко всеобщей информатизации актуализировало этот ужас перед «скованностью души», мертвенностью информации как совокупности зна­чений, лишенных личностных смыслов (ср.: «Живое знание» В. П. Зинчен-ко). Ж. Бодрийяр на заре компьютерной эпохи так пишет об этом: «смерть теперь уже не там, где думают, — она перестала быть биологической, пси­хологической, метафизической, она даже больше не убивает; ее некропо­лями являются компьютерные подвалы и залы, белоснежные помещения, куда не проникает никакой людской шум; в этих стеклянных фобах засты­вает вся стерилизованная память мира, как бы непосредственно данная

22 Глава 1. Виртуальный мир и его обитатели

вечность знания, квинтэссенция мира...; это криогенизация всего знания для дальнейшего воскрешения, перевод всего знания в бессмертную фор­му знаковой ценности. Наперекор мечтам о всеутрате и всезабвении мы возводим стену отношений, соединений, информации, густую и запутан­ную искусственную память — и в ней заживо замуровываем себя, надеясь, что нас, словно ископаемых, однажды обнаружат вновь. Компьютеры — это смерть в миниатюре, которой мы покоряемся в надежде на посмерт­ную жизнь» [28, с. 322]. Невольно всплывают и образы Данте:

Мы были там, — мне страшно этих строк, — Где тени в недрах ледяного слоя Сквозят глубоко, как в стекле сучок. Одни лежат; другие вмерзли стоя, Кто вверх, кто книзу головой застыв; А кто — другой, лицо ступнями кроя.

Бодрийяр выделяет два механизма, ответственных за возникнове­ние в массовом сознании страха смерти в ответ на достижения научно-технического прогресса. Первый связан с переживанием, возникающим «от рационального управления вещами, от разгоняющихся в разнос це­левых установок без цели» [28, с. 323]. Фактически, здесь мы имеем дело с такой специфической чертой человеческой психики как, возможность совершать бессмысленные действия [121]. При этом найти смысл в уже традиционных действиях, например, в действиях загонщика — участника коллективной охоты, все же легче, чем в действиях хакера — участника информационного процесса в условиях глобализации.

Парадоксальным образом, — отмечает К. Касперски, — компью­терные преступники принесли больше пользы, нежели вреда и в эконо­мическом, и в социальном планах. Помимо того, что реальный ущерб, приносимый вандалами, составляет 5-10% от общего числа случаев по­тери информации (против 50%, приходящихся на ошибки самих поль­зователей), их существование обеспечивает рабочие места специалистам по компьютерной безопасности [107, с. 27-28].

Сами хакеры также склонны описывать свое поведение как, на пер­вый взгляд, совершенно бессмысленное: «Хакер — это просто тот, кто без устали барабанит по клавишам до тех пор, пока программа не „пойдет". Заставить работать, бежать — это и есть суть хакерства» [231]. Эта харак­теристика дана известным хакером первого поколения, борца за свободу информации и отмену закрытых баз данных КГБ и ЦРУ. В современном компьютерном мире цели хакеров могут быть уже лишены романтическо­го ореола борьбы Робина Гуда, но тем ярче выступает восторг неофитов хакерства перед овладением операциональной составляющей (см., напри­мер, [52], где мотивация потока рассматривается как ведущая для деятель­ности хакерства). У всех же остальных, оказавшихся за пределами круга увлеченных, такое поведение, не только личностный смысл, но и значе­ние которого остаются совершенно не понятны, актуализирует лишь страх пустоты.

1.3. Особенности исследовательской практики 23

Второй механизм опирается на работу самосознания: «всюду, по сло­вам Беньямина, человечество превратилось для себя в объект созерцания (выделено нами — Н.Ч., Ю. К.) ... неороман — яростное стремление из­бавиться от смысла в тщательно воссозданной и слепой реальности. Такой „объективный" микроскопизм, доходя до пределов репрезентации ради репрезентации, вызывает головокружение от реальности и смерти» [28]. Когда самосозерцание не включено в контекст деятельности по формиро­ванию идентичности, оно выступает как апофеоз бессмыслицы, как дове­дение возможностей сознания до абсурда, за которым — лишь смерть.

Представляется, что на область Интернета и информационных тех­нологий в целом проецируются главные проблемы и страхи постинду­стриального общества. Исследования, посвященные этим проблемам — информационно-психологической безопасности и Интернет-аддикции, — артикулируют тревоги коллективного бессознательного, беря на себя тем самым и часть функций художественной практики («Исследователь ад-дикции больше, чем исследователь»).

2.1. Сам по себе океан

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: