|
|
ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОГО ДЕКАБРЯ 12 глава
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОГНЯ Отрывок из поэмы
* * * Я жил тогда в деревне под Кизляром. Мне восемь лет - И в детство мое, в тыл, Оседланный Лаврентьевским эскаром, В деревню "черный ворон" прикатил. Остановился возле сельсовета, Сам председатель отдал ему честь. Сказал солдат Лаврентия: - Ты, это, Народ организуй мне. Дело есть... Народ собрался - Детвора, Старухи И прочие - кто мог приковылять. Тут - дед Макар: - Товарищ! Ходят слухи, Что будут нас отседа выселять? - Не выселять - всем ехать предлагают В Закан... - А где это? - В Чечне, Оттуда в Казахстан все убегают, А горы позарез нужны стране. Я вам скажу: в горах не жизнь - Малина, Она, уверен, будет вам мила. В горах есть все: И масло, И овчина, Для детворы - орех и мушмула. Есть и кизил, Халва и кукуруза, А для охоты - всякой дичи тьма. Чечня - обетованный край Союза... - И все, что перечислил, задарма? Взглянул солдат Лаврентия на деда, Дед сдвинул вместе ноги-калачи: - А никуда не двинусь я отседа. Мне здесь неплохо, на родной печи! Хотя, конешно, голодно и стужно, дак ведь зима... - А ты полегче, дед! Иначе будешь говорить, где нужно. Там разберутся - там не сельсовет... Поедешь!
* * * Непросто жить, судьбой припертым, Не видя звезд родной земли... Альви с войны в сорок четвертом В аил казахский привезли – И там, как нечто на уроке, Узнал он, что его дада Расстрелян был еще в дороге, А нану съели холода... А до Москвы не докричаться, Поскольку слушающих нет... Скрипя зубами отмечаться Он будет все тринадцать лет В комендатуре поселковой – Свет опрокинулся вверх дном... Что я, в тюрьме средневековой? Я же в Отечестве родном... Иди! Иди! Чего уперся? Болтать с тобою недосуг... Но - пел ашуг про Лиду Лорса – И люди плакали вокруг...
Грозный, 1988
ПРОДОЛЖЕНИЕ РЕПРЕССИИ
Чеченцам - ауховцам, или аккинцам, - возвращающимся на родину в Дагестан, на местах выселения вручались удостоверения по оргнабору и направления на работу и поселение в различные села Дагестана вроссыпь. Иначе возвращение запрещалось. Настрадавшиеся люди готовы были на что угодно, лишь бы выехать поближе к родным местам. Со временем они рассчитывали, поскольку ограничения в передвижении сняты, вернуться к очагам предков. Между тем, Ауховский район был ликвидирован и не восстановлен после Указа и в родные места въезд для них остался закрытым. Возвращение приносило новые унижения и переживания. Радость гасла, как только поезда прибывали на станцию назначения. Ауховцев встречали воинские части и усиленные милицейские посты. Правительство Дагестана 16 июля 1958 года издало специальное постановление о введении паспорт-ного режима специально для чеченцев Ауховского (Ново-Лакского), Каз-бековского и Хасавюртовского районов... Частично это Постановление было отменено в Москве в 1963 году, но продолжает действовать по сей день. Согласно ему чеченцев не пускали в Хасавюрт, прибывших возвращали обратно. Иные проезжали до Баку и нелегально въезжали в Хасавюрт. За это их арестовывали, судили, лишали свободы. Известны факты, когда жители Хасавюрта были оштрафованы за то, что пускали чеченцев на квартиры. Чеченцы, населяющие Дагестан, не пользуются правами, предостав-ленными народам СССР Конституцией. Попытки чеченцев обратиться в высшие органы власти и в ЦК КПСС остаются безответными. Уже после апрельского Пленума ЦК КПСС 1985 года в Дагестане по отношению к чеченцам принят ряд мер по подавлению и пресечению их прав. Во всех справочниках и научных трудах чеченцы-аккинцы отсутствуют: они либо вычеркиваются, либо упоминаются как пришлые, как слишком малочис-ленные, приписанные к другим национальным образованиям. Например, в книге "Дагестан" (М., 1986) к коренным народам Дагестана относятся: аварцы (25,7%), даргинцы (15,2%), кумыки (12,4%), лезгины (11,6%), лакцы (5,2%), табасаранцы (4,4%), ногайцы (1,5%), рутульцы (0,9%), агулы (0,7%), цахуры (0,3 %), таты (0,4 %). Среди прочих названы русские (21,7%), азербайджанцы (4%), чеченцы (3%). То есть чеченцы, издревле живущие на земле современной Дагестанской АССР в нынешнем Хасавюртовском районе, попали в число пришлых. По сей день с нас не снято обвинение-причина выселения. Оно состоит в следующем: фронт в 1942 году подошел близко к Хасавюрту и был пущен слух (а затем и сфабриковано фальшивое дело) о том, что в чеченском селе Акташ-Аух готовится прием немецкого десанта, в связи с чем арестовано более 40 человек, пятеро из них расстреляно, а остальные получили большие сроки, домой не вернулся никто. В селе Аух-Юрт арестовали 36 человек, из которых 20 расстреляли, остальные не вернулись. Дела всех без исклю-чения сфабрикованы и несостоятельны, но до сих пор руководство Дагестана оперирует списками этих лиц в доказательство виновности аккинского населения. Иначе говоря, до сих пор утверждается "справед-ливость" сталинской репрессии в отношении народа. Дж.УМАЛАТОВ, 1991
* * * Указы Президиума Верховного Совета СССР и Президиума Верховного Совета РСФСР "О восстановлении Чечено-Ингушской АССР" выполнялись на местах "с поправками". В частности, Совет Министров Дагестанской АССР от 16 июля 1958 года принял Постановление "О переселении из Киргизской ССР и хозяйственном устройстве чеченского населения в республике", в котором объяснялось о введении и строгом соблюдении особого паспортного режима в отношении возвра-щающегося чеченского населения. Для этого было разработано специальное Удостоверение для возвращающихся на родину, по которым их не пустили в родные села. Вот его форма, по-новому закрепляющая ограничение прав чеченцев:
СОВЕТ МИНИСТРОВ ДАГЕСТАНСКОЙ АССР Отдел переселения и организованного набора рабочих
N... "..." 1960 г.
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Выдано гр-ну ___________________ в том, что __________ разрешается переехать из________ ССР, _____________________области, ____________________ района, селения___________на постоянное местожительство и подготовки жилья своей семье в составе __________ человек, возвращающейся в Дагестанскую АССР, Хасавюртовский район, селение_____________
Настоящее удостоверение действительно в течение 40 дней со дня выдачи.
Зав. отделом переселения и организованного набора рабочих Совета Министров Дагестанской АССР МАГОМЕДОВ Публикация Дж.УМАЛАТОВА УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
Об отмене Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 марта 1944 года "О награждении орденами и медалями работников Наркомата Внутренних дел и Наркомата Государственной безопасности"
Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 марта 1944 года "О награждении орденами и медалями работников Наркомата Внутренних дел и Наркомата Государственной безопасности" (Ведомости Верховного Совета СССР, 1944 г., № 17) отменить.
Москва, Кремль 4 апреля 1962 года
А. СОЛЖЕНИЦЫН
ЧЕЧЕНЫ И ДРУГИЕ
…Куда же ссылали нации? Охотно и много - в Казахстан, и тут вместе с обычными ссыльными они составили добрую половину республики, так что с успехом её можно было теперь называть Казэкстан. Но не обделены были и Средняя Азия, и Сибирь (множество калмыков вымерло на Енисее), Северный Урал и Север Европейской части... Впереслойку расселенные, друг другу хорошо видимые, выявляли нации свои черты, образ жизни, вкусы, склонности. Среди всех отменно трудолюбивы были немцы. Всех бесповоротнее они отрубили свою прошлую жизнь... Они стали устраиваться не до первой амнистии, не до первой царской милости, а - навсегда... Горячо схватились за работу и греки... На казахстанских базарчиках лучший творог, и масло, и овощи были у греков. В Казахстане ещё больше преуспели корейцы. Другие нации, тая мечту возврата, раздваивались в своих намерениях, в своей жизни. Однако в общем подчинились режиму и не доставляли больших забот комендантской власти. Калмыки - не стояли, вымирали тоскливо… Но была одна нация, которая совсем не поддалась психологии покорности, - не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это - чечены. Я бы сказал, что изо всех спецпереселенцев единственные чечены проявили себя з э к а м и по духу. После того, как их однажды предательски сдёрнули с места, они уже больше ни во что не верили… Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться начальству, - но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны. Презирая законы всеобуча и те школьные государственные науки, они не пускали в школу своих девочек, чтобы не испортить там, да и мальчиков не всех. Женщин своих они не посылали в колхоз. И сами на колхозных полях не горбили. Больше всего они старались устроиться шофёрами: ухаживать за мотором - не унизительно, в постоянном движении автомобиля они находили насыщение своей джигитской страсти, в шофёрских возможностях - своей страсти воровской. Впрочем, эту последнюю страсть они удовлетворяли и непосредственно. Они принесли в мирный честный дремавший Казахстан понятие: "украли", "обчистили". Они могли угнать скот, обворовать дом, а когда и просто отнять силой. Местных жителей и тех ссыльных, что так легко подчинились начальству, они расценивали почти как ту же породу. Они уважали только бунтарей. И вот диво - все их боялись. Никто не мог помешать им так жить. И власть, уже тридцать лет владевшая этой страной, не могла их заставить уважать свои законы. Как же это получилось. Вот случай, в котором, может быть, собралось объяснение. В Кок-Терекской школе учился при мне в девятом классе юноша-чечен Абдул Худаев. Он не вызывал тёплых чувств, да и не старался их вызывать, как бы опасался унизиться до того, чтобы быть приятным, а всегда подчёркнуто сух, очень горд да и жесток. Но нельзя было не оценить его ясный отчетливый ум. В математике, в физике он никогда не останавливался на том уровне, что его товарищи, а всегда шёл вглубь и задавал вопросы, идущие от неутомимого поиска сути. Жил Абдул со старухой-матерью. Никого из близких родственников у них не уцелело, существовал только старший брат Абдула, давно изблатнённый, не первый раз уже в лагере за воровство и убийство, но всякий раз ускоренно выходя оттуда то по амнистии, то по зачётам. Как-то однажды явился он в Кок-Терек, два дня пил без просыпу, повздорил с каким-то местным чеченом, схватил нож и бросился за ним. Дорогу ему загородила посторонняя старая чеченка, она разбросала руки, чтоб он остановился. Если бы он следовал чеченскому закону, он должен был бросить нож и прекратить преследование. Но он был уже не столько чечен, сколько вор, - взмахнул ножом и зарезал неповинную старуху. Тут вступило ему в пьяную голову, что ждёт его по чеченскому закону. Он бросился в МВД, открылся в убийстве, и его охотно посадили в тюрьму. Он-то спрятался, но остался его младший брат Абдул, его мать и ещё один старый чечен из их рода, дядька Абдула. Весть об убийстве облетела мгновенно чеченский край Кок-Терека, - и все трое оставшиеся из рода Худаевых собрались в свой дом, запаслись едой, водой, заложили окно, забили дверь, спрятались, как в крепости. Чечены из рода убитой женщины теперь должны были кому-то из рода Худаевых отомстить. Пока не прольётся кровь Худаевых за их кровь - они не были достойны звания людей. И началась осада дома Худаевых. Абдул не ходил в школу, весь Кок-Терек и вся школа знала, почему. Старшекласснику нашей школы, комсомольцу, отличнику, каждую минуту грозила смерть от ножа, - вот, может быть сейчас, когда по звонку рассаживаются за парты, или сейчас, когда преподаватель литературы толкует о социалистическом гуманизме. Все знали, все помнили об этом, на переменах только об этом разговаривали – и все потупили глаза. Ни партийная, ни комсомольская организация школы, ни завучи, ни директор, ни районе - никто не пошёл спасать Худаева, никто даже не приблизился к его осаждённому дому в гудевшем, как улей, чеченском краю. Да если б только они! - но перед дыханием кровной мести так же трусливо замерли до сих пор такие грозные для нас и райком партии, и райисполком, и МВД с комендатурой и милицией за своими глинобитными стенами. Дохнул варварский дикий старинный закон, - и сразу оказалось, что никакой советской власти в Кок-Тереке нет. Не очень-то простиралась её длань и из областного центра Джамбула, ибо за три дня и оттуда не прилетел самолёт с войсками и не поступило ни одной решительной инст-рукции кроме приказа оборонять тюрьму наличными силами. Так выяснилось для чечен и для всех нас - что есть сила на земле и что мираж. И только чеченские старики проявили разум! Они пошли в МВД раз – и просили отдать им старшего Худаева для расправы. МВД с опаской отказало. Они пришли в МВД второй раз - и просили устроить гласный суд и при них расстрелять Худаева. Тогда, обещали они, кровная месть с Худаевых снимается. Нельзя было придумать более рассудительного компромисса. Но как это - гласный суд? Но как это - заведомо обещанная и публичная казнь? Ведь он же - не политический, он - вор, он - социально-близкий. Можно попирать права Пятьдесят Восьмой, но - не многократного убийцы. Запросили область - пришёл отказ. "Тогда через час убьют младшего Худаева", - объясняли старики. Чины МВД пожали плечами: это не могло их касаться. Преступление, ещё не совершённое, не могло ими рассматриваться. И всё-таки старые чеченские сердца не велели мстителям - мстить! Они послали телеграмму в Алма-Ату. Оттуда спешно приехали ещё какие-то старики, самые уважаемые во всём народе. Собрали совет старейшин. Старшего Худаева прокляли и приговорили к смерти, где б на земле он ни встретился чеченскому ножу. Остальных Худаевых вызвали и сказали: "Ходите. Вас не тронут". И Абдул взял книжки и пошёл в школу. И с лицемерными улыбками встретили его там парторг и комсорг. И на ближайших беседах и уроках ему опять напевали о коммунистическом сознании, не вспоминая досадного инцидента. Ни мускул не вздрагивал на истемневшем лице Абдула. Ещё раз понял он, что есть главная сила на земле: кровная месть. Мы, европейцы, у себя в книгах и в школах читаем и произносим только слова презрения к этому дикому закону, к этой бессмысленной жестокой резне. Но резня эта, кажется, не так бессмысленна: она не пресекает горских наций, а укрепляет их. Не так много жертв падает по закону кровной мести, - но каким страхом веет на всё окружающее! Помня об этом законе, какой горец решится оскорбить другого просто так, как оскорбляем мы друг друга по пьянке, по распущенности, по капризу? И тем более какой не чечен решится связаться с чеченом - сказать, что он - вор? или что он груб? или что он лезет без очереди? Ведь в ответ может быть не слово, не ругательство, а удар ножа в бок. И даже если ты схватишь нож (но его нет при тебе цивилизованном), ты не ответишь ударом на удар: ведь падёт под ножом вся твоя семья! Чечены идут по казахстанской земле с нагловатыми глазами, рассталкивая плечами, - и "хозяева страны" и нехозяева, все расступаются почтительно. Кровная месть излучает поле страха - и тем укрепляет маленькую горскую нацию. "Бей своих, чтобы чужие боялись!" Предки горцев в древнем далеке не могли найти лучшего обруча. А что предложило им социалистическое государство? Новый мир. 1989. №11
Семен ЛИПКИН
ТАВЛАРЫ Отрывок из повести "Декада"
- Дорогие товарищи, - обратился Семисотов к четырем вызванным, Голос генерала на мгновение окреп, когда он прочел под указом подпись Молотова, потом опять стал негромким, невыразительным: - Операция нелегкая, особенно в условиях горной местности, она Ни одного тавлара, вне зависимости от возраста, пола, состояния здоровья, занимаемой должности, прежних заслуг, ни одного воина Красной Армии, демобилизованного по инвалидности или по другим причинам, не должно остаться ни в одном селении, поселке, городе. Если глава семьи русский или гушан, или представитель другой, не подлежащей выселению, национальности, а жена тавларка, то вся семья включая жену и детей не выселяется. Если же глава семьи - тавлар, а жена другой национальности, не подлежащей выселению, то семья, включая детей, должна быть выселена, но жена по своему усмотрению может остаться в республике. Документы на такого рода семьи уже подготовлены, но и вы проследите за их правильностью. Все ли ясно, товарищи, есть ли у кого-нибудь вопросы? Какие могут быть вопросы, когда все так ясно, как снежная вершина Эльбавенда, освещенная утренним солнцем? Но у Семисотова было еще одно важное сообщение: - Грузовые машины с населением доедут до станции Тепловская. Там люди будут погружены в вагоны. На всем пути следования их обеспечат питанием. Будет и санитарный вагон. Партийному и советскому руководству, выдающимся деятелям науки, литературы и искусства предоставят один мягкий, два купейных вагона. Свое имущество эти товарищи могут взять с собой без всяких ограничений. В дороге они получат питание повышенной калорийности. По прибытии в Казахстан они будут хорошо трудоустроены... Я понимаю ваше настроение, дорогие товарищи, по-человечески вам сочув-ствую, нелегко покинуть места, где родился и вырос, но еще раз напоминаю: прежде всего мы коммунисты, и слово партии, любое указание партии для нас - святая святых... ...Куруш не спал. Долго шумели на площади. Пусть хорошо грамотные по-русски Исмаил и другие вместе с мудрейшими стариками составят письмо в обком и Совнарком, на имя Девяткина и Акбашева, который хотя и не из Куруша, но тавлар, да еще из Кагарского ущелья, не могло же окаменеть на большом посту его тавларское сердце.
Крупно и низко горели звезды, заснули вершины гор, убаюканные музыкой их свечения, но в домах не спали. Как покинуть место, где жили испокон веков, жили еще тогда, когда московских хозяев не было, Москвы не было, как покинуть минарет горской земли? Алим где-то прочел, что Куруш - самое высокое из населенных мест Европы. А когда начнут пере-селять? Видно, не раньше лета - надо сперва отремонтировать внизу раз-рушенные дома. Исмаил мысленно сочинял письмо, но понимал, что пустая это затея, строитель канала Волга - Москва хорошо знал хозяев. Заснули перед самым рассветом, а на рассвете их разбудили: гул "дугласов" задрожал над вершинами гор, на полуавтоматических парашютах "ПД-41" выбросили на неровную землю Куруша авиадесантников. Молодые чекисты врывались в дома, требовали, чтобы жители в течение одного часа уложили вещи, по одной клади на человека, включая детей. Биев и начальник десантного отряда разбили отряд на группы, в каждой по два десантника, значит, рассчитали так, чтобы десантников было в два раза больше, чем домов: Семисотов умел считать. Среди десантников были и женщины, и не только потому, что мужчины нужнее на фронте: гуманное правитель-ство понимало, что операция необычная, среди высылаемых большинство женщин, немало и дряхлых старух, немало больных, возможны и беремен-ные, здесь хрупкая чекистка пригодится скорее, чем иной тяжелоатлет. Ворвались десантники и в саклю Исмаила, парень и девушка, оба кур-носые, гладколицые, как бы безглазые, ибо в глазах не душа светилась, а тусклая, даже не звериная, а какая-то отчужденная от всего живого злоба. Эти двое сперва кричали, матерились, потом поостыли, даже стали помогать, чтобы ускорить дело, собирать вещи, но торопили, торопили. Наконец, три клади были уложены. Алим приладил к плечам хурджин - горскую переметную суму, в одной руке у него были портреты Ленина и Сталина, в другой - Исмаила и Айши. Маркса, как видно, он решил оставить. Десантница возмутилась: - Что ж ты, ёшь твою двадцать, взял пять кладей? Сказано ведь русским языком - по одной клади на человека. Глупый ты парень, чего взял – картин-ки. Тут, может, получше вещи есть, да оставить надо, приказ. - Я сам нарисовал, не оставлю портреты, убейте меня, а не оставлю, - закричал Алим, и в его крике слышались и детский плач и недетский гнев. Десантник сказал: - Полина, дай хлопец визьме свои малюнки, а як дийдемо до машины, там и побачимо. А в машину малюнки покласты йому не буде дозволено. Десантница смягчилась: - Ладно, бери, ёшь твою двадцать. Собрали жителей, всех до единого, как приказал Семисотов. Плач детей, проклятия женщин, жуткое молчание старцев и еще более жуткое трагиче-ское молчание красивоглазых мулов. Начали спускаться по тропе. Через каждые пять человек - по десантнику. Впереди Биев, а замыкал высылаемых начальник отряда. На этой почти вертикально низвергнутой тропе чекисты утратили свою уверенность. Голова кружилась на тонкой нитке земли между безднами. Исмаил взял на свою долю самый тяжелый из трех хурджинов. Он, конечно, понял, уже перед рассветом понял, что речь идет не о переселении высокогорных аульчан вниз, иначе дождались бы весны, даже лета. Набрехал Биев, районный кум: весь Куруш, а может быть, весь народ, вся республика выселяется в дальние, уж не в сибирские ли, края, поэтому и обманывал Биев, боялся сопротивления курушан, хотя чего бояться, всех давно, как подкову согнули, поэтому и приказали взять всего по одной клади на человека, поэтому-то и чекистов-десантников в Куруше выбросили. И не только Исмаил понял огромность беды. Не потому ли, достигнув середины тропы, все, как будто по уговору, отдышась, оглянулись на мгновение наверх. Домов уже не было видно, только минарет сельского клуба, как одинокий замечтавшийся паломник на пути к Мекке, застыл отрешенно и благоговейно. Заря свободно разгорелась, и глазам открылся двуглавый Эльбавенд. Одна голова горы, казалось, венчала туловище, распятое утренним солнцем, а на другой, повязанной снежной чалмой, были опущены тяжелые ледяные веки - не хотела гора, не могла видеть великое горе своих сородичей. Исход народа? Угон народа? Долго еще продолжало жить это мгновение в сердцах людей там, на далекой чужбине. А здесь мгновение прошло, и снова спуск. Исмаилу показалось, что племяннику, шедшему перед ним, трудно тащить и хурд-жин, и по две картины в каждой руке. Он хотел облегчить ношу племянника, попытался взять у него хотя бы две картины, но его хромая нога подвернулась, Исмаил упал, дышавший ему в спину десантник не успел ему помочь, и старый кузнец Исмаил Кучиев сорвался и разбился на дне пропасти, упали в пропасть и портреты Ленина и Сталина, упал и безногий Ахмед в коляске, сработанной Исмаилом. Свалился в пропасть со своей кладью и костылем однорукий, одноногий Бабраков. Свалились несколько старух и детей. Муторно стало на сердце у начальника отряда: число высы-лаемых не будет соответствовать числу, обозначенному в списке. К тому же один из десантников не удержался, свалился в пропасть, и все из-за этих предателей-чучмеков, чернозадых гитлеровских наймитов. А горы стояли, смотрели, вспоминали и плакали, плакали никогда не замерзающими слезами родников. И никогда не замерзнут эти слезы. Умрут десантники, и дети десантников, и внуки десантников, а горы будут стоять, думать, вспоминать, плакать, и вовеки не высохнут на их морщинистых лицах родники слез... Там, где обрывался разбитый грязный асфальт и не горел последний фонарь, стоял скотский поезд. Трое солдат и сержант в полушубках и валенках, всаженных в галоши, указывали военным, имеющим талоны: после третьего вагона следует свернуть налево, там выход на площадь. Внезапно половина стенки второго вагона отодвинулась, возник лаз, и капитан увидел молодую женщину в белом халате. Сержант помог ей спрыгнуть на землю, спросил: - Что там, Зина? - Погоди, воздуху наберу. Преждевременные роды. Нашла чучмечка время. Но ведь они здоровые, как суки. Даром, что до восьми месяцев не дождалась, а мальчик в порядке. Не помрет, так жить будет. - Кто эти люди? - спросил капитан, не надеясь получить ответ, понимая, какого рода войск эти солдаты. Но сержант, видимо, считал, что таинственность ни к чему. - Нелюди, товарищ капитан, а предатели, семьи власовцев. Можно сказать, оголтелые отщепенцы. С Кавказа вроде. - Разрешите посмотреть? - А чего, смотрите. Только недолго. Вам самому противно станет, дикие ведь, воши по ним бегают. Капитан заглянул в лаз. Вагон, предназначенный для перевозки скота, был переоборудован для перевозки людей, но так, что людям было хуже, чем скоту. По обе стороны от узкого прохода были сделаны нары. Ни внизу, ни наверху люди не могли выпрямиться. Они скорчились в этом гноище, в грязи и вони. Былые пастухи стали отарами, гуртами. Беззубый старик в папахе, сидя на заплеванном, загаженном, с застывшими испражнениями полу скотского вагона, жадно дышал воздухом, сыро и мглисто врывавшимся сквозь лаз. В углу слева кричал новорожденный. Женщины окружили роженицу. Давно небритые мужчины молча, недвижно и грозно сидели на нарах. Их босые ноги были восковыми, как у мертвецов. "Подумать, на руках у матерей все это были розовые дети", - невпопад вспомнил капитан Аннен-ского. Черты этих несчастных показались капитану странно знакомыми. Он сказал, наклоняясь к лазу: - Салям алейкум. Хардан сиз? Ким сиз? Тавларлар? - Тавларлар, тавларлар, - подтвердили мужчины, обнажая белые десны, и то была улыбка. Для дальнейшего разговора капитану не хватало тавларских слов. Он перешел на русский: - Почему вы здесь? В скотском вагоне? В ответ закричали женскими, мальчишескими, старческими голосами: - Мы и есть скот! Мы пища для русских! Нас высылают! В Сибирь высылают! Наш народ высылают! Сам ты кто, из наших мест? - В своем ли вы уме? Разве целый народ высылают? - Целый народ высылают! Гурджистанская собака Сталин высылает! - И Мусаиб Кашгарский среди вас? И даже Акбашев? И все, все? А гушаны? - Гушанов оставили. Их и наших мертвых оставили. Здесь и Мусаиб, здесь и Акбашев, только они в хороших вагонах едут. А мы, сам видишь, хуже скота. Бывало, овечка ягненочка родит, так мы нежим и мать и ребенка, а у нас женщина Сарият родила, дыхание Аллаха в ней и в ее мальчике, а воды нет для нее. - Ведро есть? - Найдется. Нас не выпускают. - Дайте, принесу воды. Капитан подумал было, что сержант-чекист на него рассердится, но тот отвернулся. Может, нарочно отвернулся. В русском человеке злоба вспыхивает, но доброту сжечь не в силах, доброта не дрова, не уголь, не керосин, а дух Божий. Капитан еще раньше приметил кран с кипятком. Он поспешил к нему, смешал горячую воду с холодной и вернулся к лазу. Какой-то мальчик - одни глаза на бескровном лице - принял у него ведро без благодарности. Капитан пошел получать продукты по талонам. Ему выдали буханку хлеба с довеском, концентрат - пшенную кашу. Довесок капитан съел, хлеб оказался кислым. Когда он приблизился к вагону, лаз уже был задвинут. Капитан обратился к сержанту с просьбой отодвинуть стенку на минуточку, он только хлеб и крупу им даст, но сержант сказал: - Не положено. И тихо добавил: 
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|