ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОГО ДЕКАБРЯ 6 глава

- который оскорблял другие народы, сделав их дома местом ссылки,

- которого панически боялись в нашей стране и во всем мире, наконец, развенчан.

Кумир больше не существует.

Но неизмеримое горе его дел продолжает жить.

И вот его вынесли из Мавзолея и захоронили у Кремлевской стены. Я думаю - тогда и сегодня - что и там ему не место. Ему вообще на всей Земле не должно быть места. Ввести бы наш обычай: в место захоро­нения проклятого людьми каждый проходящий мимо бросает камень. Вырастает гора камней проклятия - памятник изгою.

В 1956 году с нас снимают все ограничения. Мы свободно можем передвигаться по всей стране, кроме Кавказа.

Упорно держатся слухи, что наша автономия будет организована либо в степях Казахстана с центром в городе Кокчетав, либо в Кирги­зии с центром в городе Ош, либо называются самые разные другие варианты. Мотивируется это тем, что люди обжились здесь, на высыл­ке, а там, приезжие, новоселы на месте нашей родины. Снова всех переселять? Целесообразно ли?

Горцы паникуют. Если республику будут организовывать здесь, то уж очень нескоро мы увидим свой родной дом. Опять собирается ин­теллиген-ция, опять организуется поток писем во все адреса с просьбой, мольбой, требованием, доводами - "верните нас домой! Мы согласны на все трудности, мы ничего не требуем ни от кого, только верните домой, на Кавказ, о котором не забываем уже тринадцать лет ни на минуту". "Если вы хотите восстановить справедливость, восстановить нашу республику - восстановите ее там, где она была раньше, до выселения!" Балкарцы, карачаевцы, ингуши, чеченцы, калмыки - все просят одного.

В Москву шел бесконечный поток писем - от каждого персонально и коллективные. Москва откликнулась указанием провести повсеме­стно собрания, дабы выявить истинное желание народов, депортиро­ванных из родных мест. Желание было одно - ДОМОЙ.

В эти дни ингуши собирались чаще всего в доме Жени Зязиковой, одной из первых коммунисток Северного Кавказа, члена партии с 1920 года, вдовы первого секретаря Ингушского обкома партии Идриса Зязикова, уничтожен-ного Сталиным перед упразднением Ингушской автономии. Сюда сходились все новости, которые обсуждались стар­шими. Мы, молодежь, были на под-хвате, готовые выполнить все рас­поряжения и поручения.

Было решено - надо ехать в Москву. Добиваться встречи с кем-ни­будь из членов ЦК, высказать желание народа тем, от кого непосред­ственно зависит решение вопроса. Решили в подтверждение везти документ-письмо с под-писями желающих вернуться на родину.

Письмо написано, размножено, роздано. Каждый узнал его содер­жание и подписался. Подписываясь, кто мог, давал деньги - на дорогу и житье в Москве посланцам народа. Было собрано пять тысяч подпи­сей. Поехало четырнадцать человек из Киргизии, Казахстана - пред­ставители горской интеллигенции, духовенства, рабочих, колхозников.

В Москве они были приняты Микояном. Он внимательно выслушал все просьбы, желания и доводы. Пообещал доложить и передать пись­мо с подписями членам ЦК. Сказал, что ЦК уже послал на места переселений 200 коммунистов для оценки обстановки, определения ситуации, ознакомления с настроениями людей. С тем делегация вер­нулась. У Жени Зязиковой, затаив дыхание слушали во всех подроб­ностях рассказ, как добивались и ждали приема, где и когда произошла встреча с Микояном, о чем говорили, кто что сказал, кто на что отве­тил, как сидели, как смотрели, что видели, как расстались с Микоя­ном. Все было интересно.

Не обошлось и без смешного.

В заключение встречи Микоян распорядился показать делегации территорию Кремля, Оружейную палату. Их тут же подхватила жен­щина-экскурсовод. Она старалась преподнести им все достопримеча­тельности Кремля, рассказать историю, показать и указать на какие-то детали из жизни русских царей. Наши делегаты шли за ней, воспитанно, не перебивая слушали, а мысли были о другом - всем не терпелось поделиться впечатлениями и соображениями от встречи. Казалось, экскурсии не будет конца. Наконец, один из стариков не выдерживает и спрашивает у папы по-ингушски: "Скоро она закон­чит? Скажи ей, чтобы нас отсюда выпустили". Папа ему со смехом по-ингушски: "Разве тебе не интересно знать, как жили цари?" Тот с досадой отвечает: "Э! Если бы мы были царями, то жили бы еще лучше. Говорить надо! Молиться надо!"

Освободившись, старики первым делом помолились за успех дела, благословили Аллаха за удачно прошедшую встречу.

Не знаю, откуда узналось, что кто-то по нашему делу прилетел из Москвы, был встречен на аэродроме и увезен на правительственную дачу.

Нам, троим из молодых, поручили срочно узнать, правда ли это. А если правда, постараться попасть на дачу и сразу же поговорить с приезжим от имени молодежи. Юсуп Мержоев берет такси, и мы - он, я и Рая Далакова - едем на дачу. Дальше ворот нас не пускают, но говорят, что завтра, в 10 часов утра, в ЦК партии нас примет товарищ Капустин. "Он приехал специально по вашему вопросу. Будет разго­варивать с народом..."

На том же такси мчимся к Жене Зязиковой.

Разговаривать с народом?

Надо оповестить народ, что с ним будет разговаривать представи­тель ЦК из самой Москвы. Хочет нас слушать - хотим мы домой, на родину, или предпочитаем остаться тут.

Нам, девушкам, велели нести Капустину письмо от молодежи. Письмо надо написать - короткое, толковое, о том, что мы хотим на родину. Собрать как можно больше подписей молодежи. Но пока мы ездили на дачу, пока принимались решения, писалось письмо, насту­пил вечер. Где искать молодежь для подписей? В институтах уже никого нет. По домам - долго и сложно. Юсуп уехал по заданию старших организовывать гонцов, а нам с Раей надо найти подписи. Придумали!

Летний вечер. Перед кинотеатром "Ала-тоо" - культурным цент­ром города каждый вечер массовое гуляние. Там всегда много молодежи. Мы с Раей идем туда и вылавливаем "по носам" и по "физиономиям" своих, кавказцев.

- Ты - ингуш, чеченец, карачаевец, балкарец?

- Да.

- Читай. Согласен? Подписывайся!

Подписей собрали немало - никто не отказывался подписываться, все готовы были идти куда угодно и в любой час требовать возвращения на родину.

Утром нас снарядили. Нас - три девушки. Одна из нас - сдержан­ность и логическое мышление. Вторая - эмоции. Третья - молчит, но красавица с толстенной косой до пят. Парни нас проводили до места, вручили свежесрезанные букеты цветов.

Капустин нас принял сразу. Мы представились ему, вручили пись­мо и напористо стали убеждать его вернуть нас домой, на Кавказ. Это мнение не только молодежи, но и всех наших людей.

- Да вы сами убедитесь, - сказали мы. - Сейчас они все придут сюда
поговорить с вами.

- Как придут? Куда? Почему? Кто им сказал, что я буду с ними разговаривать?

- Мы же знали, что вы приехали по нашему вопросу. Вот вам сразу со всем народом можно говорить!

Он - и мы за ним - выглянул в окно. Зеленый, с яркими клумбами сквер напротив Дома правительства шевелится каракулевыми папа­хами. Со всех сторон к нему двигались, двигались папахи. Близился час дня. Нам показалось, что товарищ Капустин встревожился. Он сказал:

- Мне нельзя разговаривать с ними как на митинге, я приеду ко всем
на места. Сделайте так, чтобы они разошлись.

Мы пообещали сделать все, что от нас зависит, вручили ему цветы, сказали, что дома, на Кавказе подарим ему букеты еще лучше и ушли.

Конечно же, первым делом мы передали его просьбу старшим. И так же, как только что папахи стекались в сквер, они мгновенно исчезли в близлежащих улицах.

Удивительная это у нас черта: самый анархичный и независимый нрав в повседневности и самый организованный - в необходимости.

После прошедших собраний люди не стали дожидаться официаль­ного разрешения. "Пусть наверху думают, как на месте выселения или на Кавказе организовать республику, это их дело. Мы люди ма­ленькие, ничего не решаем, наше дело - ехать ДОМОЙ".

Продав за бесценок скот, дома, скарб, около двадцати тысяч ингу­шей и чеченцев ринулись на Кавказ.

Партия и правительство Советского Союза заканчивала большую работу по исправлению грубых нарушений ленинской национальной политики. Автономии карачаевцев, балкарцев, ингушей, чеченцев, калмыков, депортированных в Киргизию, Казахстан, Сибирь, восста­навливались на их родине.

Это было непросто. Грузия, Осетия, Дагестан, Кабарда, РСФСР должны были освободить занятые после выселения земли этих наро­дов, разместить и благоустроить возвращавшихся домой. Нужно было время, но народы, истосковавшиеся по родному дому, ждать не могли. Пришлось вводить пропуска на выезд. Билеты на Кавказское направ­ление продавались только по пропускам. Вновь организовывались спец­эшелоны.

На железнодорожной станции Пишпек, с которой отправлялись поезда из Фрунзе на Кавказ, скопилось огромное количество народа. Старухи, дети, мужчины, женщины, тюки, мешки, чемоданы... Кто-то натягивает палатку. Глядя на него, другой с юмором мостит навес из клеенки. Старуха, согнувшись в три погибели, накачивает примус. Смех, брюзжание, шутки, хохот. Все в хаосе. Настроение у всех при­поднятое. То тут, то там взрываются гармошки, выносятся в бешеном ритме пляски парни, застенчиво поводят руками девушки. Обжигают вски­нутые на мгновения взгляды сверкающих очей - взвинчивают, сжига­ют танцоров. Ворстох! Ворстох! Радость! Радость! Домой!!!

Домой тронулись первые эшелоны счастливейших в мире людей. Многие везли в чемоданах кости близких, завещавших похоронить их на родном фамильном кладбище. Ехали, предвкушая радость встречи с земляками. Однако не все ожидания сбылись.

Руководство Северной Осетии было против возвращения ингушей на родную землю.

Когда первые ингушские семьи стали возвращаться на Кавказ - еще до официального решения, многие осетины, живущие в их домах, без слов освобождали их законным владельцам. Некоторые обжились, вложили свой труд и свои средства в бывшие владения ингушей. У них вернувшиеся ингуши выкупали свои дома. Все шло мирно, люди сами бы разобрались в своих житейских делах. Но правительство Осетии смотрело на это дело иначе.

Председатель Совета министров Северо-Осетинской АССР Б. Зангиев 31 октября 1956 года посылает указание председателю Коста –Хетагуровского (ингушское название - Назрань) райисполкома С.Хадарцеву: "...Совет Министров СО АССР предлагает категорически за­претить учреждениям и частным лицам продавать или сдавать жилплощадь под квартиры ингушам, возвращающимся из поселения, а в отношении лиц, уже приобретших дома, аннулировать документы купли и продажи".

Хадарцев знакомит с этим письмом членов исполкома, те - в свою очередь проводят работу на уровне сельсоветов. Ингуши приезжают ДОМОЙ, а дом-то занят. И новые хозяева освобождать его не собира­ются. Что делать? Кто что может. Народ горячий. Битый. Обиженный. Домой приехал после стольких переживаний. Просит по-хорошему: "Пока меня не было, вы жили, моим пользовались. На здоровье! Те­перь верните. Здесь мои отец, мать, дед, прадед жили. Они строили. Уходите откуда пришли."

А они не уходят. Указание власти - не уходи, ничего не отдавай, не продавай.

Нарастает обида: «Наконец, вернулись, землю видим, родной дом - вот он, видим, трогаем его, а войти не дают...» Закипает возмущение, протест, злость. А кто не закипит, если после всех мытарств надо довольствоваться землянкой, вырытой в родном огороде. Из этой зем­лянки смотреть, как в твоем родном доме распоряжается, живет дру­гой, видеть порой даже вещи, запомнившиеся с детства, видеть, как памятниками с родовых кладбищ вымощены мостовые, построены ГЭС, выложена ванна на даче Берия, в которой он блудил в молоке с женщинами, построены свинарники.

Старики повторяли - терпение, терпение, вот вернутся все, организуется республика, тогда все изме­нится.

В конце 1956 года на станцию Беслан прибыл первый эшелон из Кустанайской области с ингушскими семьями. Люди ехали организо­ванно, билеты взяты по пропускам. Но Первый секретарь обкома партии СОАССР Аккацев дает указание местным органам МВД оце­пить станцию Беслан, не допустить разгрузки эшелона и отправить его обратно. Людям не дали даже выйти из вагонов, встретив их автома­тами и штыками. Тем же эшелоном вернули в Казахстан.

Можно себе представить, что чувствовали люди. Сколько не­доумения, горечи, недоверия, злости, накапливалось в их душах! Ак­кацев объяснил свою акцию тем, что ему некуда девать своих людей, которыми заселены ингушские аулы.

После возвращения Кустанайского эшелона пропуска выдавать перестали. Люди уже не танцевали от радости перед предстоящим возвращением на родину, оказавшись в ноябре под открытым небом на месте отправки. Поползли горькие слухи: "Нас не пускают осетины. Из-за них все мучения. Конечно, у них везде свои люди. И там, наверху есть свои. У нас же никого нет, за нас некому заступиться..."

Папа ездил в Пишпек ежедневно, возвращался больным. Терялся в догадках - что происходит? Мучался, не зная, как помочь народу, что делать? Может, это местный произвол? А может, происки антисовет­чиков? Людей, которые стараются подорвать в народе веру в справед­ливость, в новую политику партии? Знают ли об этом в Москве?

В один из таких ноябрьских дней пошел холодный проливной дождь, поднялся ветер. Женщины с детьми забились в маленькое здание вокзала. Мужчины спасали подплывающие вещи, хватали со­рванные ветром клеенки. Папа забрался на телеграфный столб и начал фотографировать бедствие, решив послать эти снимки в Москву, в ЦК партии. Со столба его сняли работники госбезопасности, отвели в городское отделение, засветили при нем пленку, строго-настрого за­претив фотографировать подобное впредь. Сказали, что обо всем про­исходящем проинформируют ЦК сами. Передали протокол задержания папы в его парторганизацию с рекомендацией разобрать­ся и наказать. Там папе вынесли строгий выговор. Это был уже про­гресс - всего только строгий выговор.

Дома мы, обсуждая происшедшее с папой, поражались тому, что приходило, уже пришло на смену сталинскому режиму. Папа говорил, как были правы его друзья - профессор Дошлако Мальсагов, инженер Ахмет Льянов, Женя Зязикова, Багаудин Зязиков, Джемалдин Яндиев и другие.

В самые трудные для нашего народа дни, в годы самого большого отчаяния они верили и повторяли: "Это ошибки, партия исправит их, непременно исправит..." И теперь папа повторял, что происходит что-то не то, надо перетерпеть, все изменится.

После того, как выезд на Кавказ отменили, люди еще с неделю жили на вокзале. Потом стали брать билеты на другие направления и отдельными семьями кружным путем все-таки уезжать ДОМОЙ. Ме­нее решительные вернулись к друзьям и родственникам и стали ждать решения своей судьбы.

Большая Советская энциклопедия. Чечено-Ингушская автоном­ная Советская Социалистическая республика в составе РСФСР. Ис­торический очерк: территория Чечено-Ингушетии была заселена еще в эпоху палеолита... От эпохи бронзы - (2тыс. до н.э.) сохранились в основном погребальные памятники в горной и равнинной зонах... Ука­зом Президиума Верховного Совета СССР от 9 января 1957 года на­циональная автономия Чеченского и Ингушского народов была восстановлена.

Из стенографического отчета заседания Верховного Совета СССР четвертого созыва (шестая сессия) от 11 февраля 1957 года: "Цент­ральный комитет КПСС и правительство СССР, руководствуясь ре­шениями XX съезда КПСС, в которых с особой силой подчеркивается, что равноправие и дружба народов, составляют незыблемую основу могущества и непобедимой силы советского строя, осуществили меры по реабилитации выселенных народов и исправлению допущенной в отношении их несправедливости. Президиум Верховного Совета СССР, рассматривая вопрос о положении балкарского, чеченского, ингушского и карачаевского народов, принял во внимание их закон­ные пожелания и просьбы и решил полностью исправить допущенную в отношении этих народов несправедливость".

Итак, мы равноправные члены многонационального братства на­шей Советской Родины. Отныне всё, что для всех, - то и для нас. Это не желание, не мечта - это реальность, закрепленная в Конституции СССР.

Во вновь организованной Чечено-Ингушской АССР вновь органи­зованное руководство. Начинаем жить по нормам равноправия и тут же сталкиваемся с плодами выселения.

Пришло время расплачиваться за вынужденную "мораль выжива­ния" - "для того, чтобы выжить - ничего не стыдно. Можно врать, изворачиваться, воровать, хитрить". То, что прощалось, когда грозила гибель и помогло нам выжить в годы испытаний, стало трансформиро­ваться в чудовищную формулу: "чтобы ХОРОШО ЖИТЬ, ничего не стыдно - можно врать, изворачиваться, торговать совестью".

У ингушей есть поговорка: "когда стадо поворачивает, хромые ока­зываются впереди".

Пока люди в Казахстане и в Киргизии, а вернувшиеся - в землянках у своих домов ждали, когда решится их вопрос и им (теперь уже скоро, вот-вот) вернут их дома и земли, первый секретарь СО АССР легко и быстро сговорился с новым руководством ЧИАССР председателем Президиума Верховного Совета ЧИАССР Алмазовым, первым секре­тарем Чечено-Ингушского обкома партии Яковлевым и председате­лем Совета министров республики Гайрбековым. Они сторговали без ведома народа плоскостную Ингушетию - сорок населенных пунктов, древнейших поселений ингушей, отданных Осетии, когда нас высла­ли. Поселения, где до исхода жила половина всех ингушей. Откуда ингуши начали свое происхождение, от аула Ангушт пошло и само название "ингуш". Та часть Ингушетии, где наш народ вместе с Рос­сией вершил революцию, чем он непомерно, но законно гордится. Села Базоркино, Шолхи, Ангушт, Ахки-Юрт, Длинная Долина, Гадаборщево, Яндиево, Чернореченское, Камбилеевка, Джерахой-Юрт, Галгай-Юрт, Таузен-Юрт, Балта, Нижний Ларс, Верхний Ларс, Чми, Эзми, Редант, Планы, поселок Базоркинский консервный завод, ху­тора - Баркинхоев, Цороев, Алиев, Ахушков, Чермоев, Хадзиев, Тер­пугов, Цыздоев, Шадиев, Гетагазов, Патиев-первый, Патиев-второй, Барта-Бос, Ярыч, Винзаводской, Томов, Мамилов, Мельхальский, Льянов, - Алмазов, Яковлев и Гайрбеков почему-то подарили Север­ной Осетии.

Этот постыдный акт, исторический произвол кучки руководителей обыграли как дружбу народов, в котором фактически один народ обоб­рал уже обобранного. Все это представили так, будто не вернувшиеся из ссылки ингуши по-дружески подарили соседям осетинам свои кров­ные, родовые дома и земли потому, что эти земли находятся рядом с границами Осетии и "тяготеют" к городу Орджоникидзе.

Так была проделана и узаконена неприкрытая, с дальним прице­лом политическая диверсия, направленная на то, чтобы навсегда рас­сорить два народа, веками проживших в согласии.

Люди в Казахстане и в Киргизии, узнав об этом, ахнули. Одни решились подождать, когда разберутся и аннулируют акт о "дарении", чтобы им было куда возвращаться. А что разберутся - в этом сомнений нет. Другие поехали домой. ДОМОЙ. Решили - будь, что будет. Осе­тины - ведь люди, не звери, поймут, войдут в положение. Время покажет...

В моей жизни 1957 год - переломный. Спецпереселенцы едут до­мой. Наша семья тоже на старте. Что делать со мной? В Грозном, куда рвется папа, мединститута нет. Во Фрунзе меня, девчонку, оставлять одну, когда все уезжают, невозможно. Я тоже должна ехать. Куда? А в Москву! Ура!

Я еду доучиваться в Московский мединститут.

Заканчиваю во Фрунзе третий курс, для меня прощальный. Мои друзья студенты знают, что я уезжаю. Расстаемся тепло, понимая перед разлукой, как мы дороги друг другу. Меня провожают, и до меня вдруг доходит, что я навсегда прощаюсь с этими совершенно родными мне людьми. Мне не хочется в Москву. Мне никуда не хочется - мне не хочется расставаться с этой вот зеленой аллеей, подступающей к самому вокзалу, с бульваром, вообще с Фрунзе, таким красивым, зеленым, солнечным, который, как, оказывается, я очень люблю, в котором живут добрые, бесхитростные люди. Я мысленно пробегаю по всем его аллеям, вижу оперный - папин - театр, залитый огнями, вижу себя то в партере, то в ложе в ожидании чуда.

И это чудо благодаря папе каждый вечер, стоит только захотеть. Вижу высокие мраморные колонны в большом зале, ярко сверкающую люстру, блестящий, как лед, паркет и танцующих. Мы с папой несемся в танце по залу. Он легкий, большой, надежный. Его сильная рука в вальсе отрывает меня от пола, и я лечу, лечу... Наши институтские балы на Новый год, 1 Мая и 7 ноября проходили в театре... Запомнились на всю жизнь. Родной мой, любимый, добрый город моей юности Фрунзе. Я верну­лась в него через год - хоронить маму, которую положила рядом с дедушкой, ее отцом. Там, во Фрунзе осталось самое дорогое, что бывает у человека - детство, юность, мама...

В январе 1957 года после зимней сессии я поехала ДОМОЙ, в Грозный, к папе. Первый раз после выселения. Я смеюсь в кругу друзей, шучу, острю, а душа трепещет. Мы едем уже по Кавказу. В окно я увидела первые факелы. Незаметно вышла в тамбур, открыла вагонную дверь. Ворвался морозный воздух. Он был с примесью неф­ти. Только подъезжая к Грозному, можно почувствовать этот запах. Вспомнила, как мама во Фрунзе в первые годы ходила на вокзал почувствовать "запах Грозного": там стояли цистерны с нефтью. По­том, стесняясь, говорила "домом пахнет" и глотала слезы.

Кто-то вышел в тамбур. Кто-то из наших, за мной.

- Ты что дверь открыла?

- Дышу.

- А почему плачешь?

- Я не плачу, это снег залетел...

Грозненский вокзал. Высокий сильный папа подхватывает меня с подножки вагона на руки. Вот я и вернулась домой.

С тех пор прошло тридцать лет. Люди, оставшиеся в Казахстане в 1957 году, потому что им некуда было возвращаться, пожелавшие подождать справедливости в решении их вопроса с их домами и зем­лями, все еще ждут. Их десятки тысяч.

Вернувшиеся ингуши тридцать лет пытаются доказать абсурдность "подарка" - они утверждают, что никогда не хотели дарить "тяготеющей" к ним Осетии родные очаги и могилы предков. Но пока безуспеш­но. Древние поселения ингушей переименованы на осетинский лад. Непробиваемая стена безразличия окружает ингушей. Геноцид про­тив них, начатый Сталиным и Берия в феврале 1944 года, продолжа­ется. После возвращения ингушей в 1957 году начался второй этап этого геноцида - более жестокий и бесчеловечный и ничем не оправ­данный. Но это уже другая история. Горькая. Горестная.

* * *

В 1972 году Ахмет Газдиев, Султан Плиев, Джабраил Картоев, Идрис Базоркин - старые коммунисты, Ахмет Куштов написали пись­мо "О судьбе ингушского народа" и лично отвезли его в ЦК КПСС.

Пятнадцать лет ожидания и терпения иссякли. Народ требовал действий, справедливости. В письме излагалась история - трагическая история ингушского народа с того момента в 1934 году, когда Сталин росчерком пера лишил их автономии и присоединил к Чечне, когда отнял у ингушей их единственный город Бурув-Орджоникидзе и отдал его Северной Осетии, когда вернувшихся из насильственной депорта­ции "реабилитированных" ингушей последыши Сталина лишили ро­дины, "подарив" ее Северной Осетии, о мытарствах ингушей, рискнувших вернуться на земли отцов, об издевательствах над ними местных осетинских властей, о безнаказанности и вседозволенности Националистов Осетии, о продолжающемся геноциде.

Под этим письмом подписались тысячи отчаявшихся ингушей. Ты­сячи частных писем полетело в Кремль. Доведенные до отчаяния ин­гуши хлынули за справедливостью в Москву.

Перепуганное Чечено-Ингушское руководство посылает вослед народу секретаря обкома партии Х.Х.Бокова. Курский вокзал был заполнен ингушами. Боков пообещал собравшимся здесь, что предста­вители власти из Москвы приедут к ним в Чечено-Ингушетию обсу­дить проблемы, и убедил вернуться по домам.

Народ поверил и вернулся. В январе 1973 года, в одну из пятниц на базаре в г.Назрань и в других селах было объявлено, что 16 числа на площади Ленина в Грозном должны собраться ингуши. Приезжает Суслов вручать орден республике и заодно обсудить назревшие про­блемы.

Январь 1973 года был на редкость для этих краев морозным. С ночи на 16 января на площади перед домом правительства собираются ста­рики, мужчины, женщины, молодежь. Со всех сторон стекаются люди, желающие справедливого решения своей национальной судьбы. Пра­вительство республики дает указание перекрыть все дороги, в том числе и железную. И тогда на пути не останавливающихся поездов ложатся женщины и старики. Поезда останавливаются, люди добираются до Грозного, чтобы встретиться с представителем центральной власти.

Это был очередной обман. Из Москвы никто не приехал. Из прави­тельства ЧИАССР ни у кого не было желания говорить с народом. С самодельной трибуны на площади Ленина 16, 17 и 18 января день и ночь льется обида обездоленных обманутых людей. Горят костры, около них греются и не уходят старики и молодежь. Не смолкает боль, проклинают обманщиков, предателей...

Братья чеченцы приносят фляги с горячей едой, согревают словом и участием, прикрывают от холода физического и морального.

На исходе третьих суток с трибуны звучит объявление, что из Москвы выезжает комиссия, что надо разойтись по домам и ждать ее. И опять поверил народ. К площади были поданы автобусы, такси, стариков с почетом развезли по домам. Сомневающуюся молодежь, не желавшую расходиться без достоверных сведений, избивая резино­выми дубинками и поливая из брандспойтов ледяной водой, загнали в автобусы, вывезли за город, где выпустили, мокрых, в двадцатигра­дусный мороз в чистом поле. Там и оставили.

Трое суток люди только просили, взывали к совести, к справедли­вости, не допустили ни одного экстремистского поступка.

Началась "оценка" этого события - в прессе, на собраниях, по радио, на телевидении...

Народ расслоили, разбили на отдельные группы. Запугивали всех по-разному. Одни испугались и начали травить и преследовать своих братьев, обзывая их публично сбродом, сборищем, махровыми нацио­налистами, выискивать и придумывать разнообразный компромат на несговорчивых.

За столом, на балконе у Евлоева Умара и его жены Раечки сидим мы - старые друзья и единомышленники еще по выселению. Обсужда­ем происходящее. С нами наш общий друг юности. Я знаю, что ему обещано взамен его подписи под очередным пасквилем. Ему и еще группе моих друзей. Больше всего я хочу, чтобы они устояли перед подлостью, чтобы не поддались, не продались. Я не могу выдать, что все знаю, что догадываюсь о его колебаниях, я говорю о другом, вся­чески стараясь укрепить позиции порядочности. Напрасно.

Через несколько дней выходит в "Грозненском рабочем" статья "Честно служить своему народу", подписанная моими друзьями. В ней говорится, что ингушский народ не реабилитирован (будто и не было XX съезда партии!), а помилован (В чем же вина его? Кто его судил? Когда?), что ингуши должны быть благодарны партии и правительству за то, что нас вернули (Куда?) и т.д. и т.п. Осуждают махровых наци­оналистов - Идриса Базоркина, Султана Плиева, Ахмета Газдиева, Джабраила Картоева, Ахмета Куштова. Тех, кто отвез письмо в ЦК КПСС.

Папу обвешивают выдуманными грехами, начиная от далеких предков, позорят, одновременно уговаривая выступить с осуждением народа и его неправильного "поведения", угрожают: не выступишь - изничтожим. Всех честных людей преследуют, увольняют с работы, исключают из институтов, из партии, шельмуют в печати, по радио и телевидению, идет организованная травля порядочности.

Народ обнаруживает и выбрасывает на поверхность всю нечисть, выяв-ляет совершенно новые крупные личности, достойные большого уважения. Несмотря на разочарования, возрастает надежда - народ жив, в нем много здоровых сил, он не погибнет, он возродится.

Не затихли страсти 1973 года. Ничто не изменилось в лучшую сторону. По-прежнему ингушей не прописывают на родных землях, ингушских детей в осетинских селах переводят в школы для дефектив­ных детей, обрекая обучаться по программе дебилов. Переписывается ингушская история, в которой "доказывается", что они никогда не жили там, где жили извечно. Ингушская культура никак не развивает­ся. Все не раскрытые преступления навешиваются на ингушей. Вот садистски уничтожается семья Каллаговых - вырезали всех вместе с детьми. Сразу находят убийц, но руководство приказывает отпустить их и найти ингушей. "Находят". Под пытками - одному отбили пе­чень, второму выбили глаз, третьего забили насмерть - создают дело. Обвиняют ингушей. Только десять лет спустя обнаруживается правда - ингуши невиновны. Но обвиняли громко, обвинения снимали тихо.

В 1981 году осетинские националисты решаются на крупную про­вокацию. Двадцатипятилетняя безнаказанность обещает успех дела. Два года они готовили эту акцию. Готовы транспаранты, лозунги, портреты всех "нераскрытых" убийств. Подготовлены оружие и ору­дия. Бутылки с зажигательной смесью, железные дубинки-штыри, люди, которым дано задание - бить, переворачивать и поджигать ма­шины с ингушскими номе-рами, резать, избивать, но не насмерть ин­гушей. Все остальное - дело руководства. Все должно начинаться по сигналу. Сигналом должно стать любое убийство, желательно к нояб­рьским праздникам.

Убитым оказался таксист. Повод - неподеленные наркотики. Это убийство и послужило сигналом. Убитого тотчас же понесли в центр города. Там устроили митинг и демонстрацию с требованием выслать, уничтожить терроризирующих осетинское население ингушей. Осе­тинская женщина - врач первого роддома - призывала всех врачей города уничтожать больных ингушей. Сама она обещала убивать ин­гушских новорожденных.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: