Объектные отношения при мазохизме

Эммануил Хаммер любил повторять, что мазохистические люди — это депрессивные, у которых еще осталась надежда. Он имел в виду, что в этиологии мазохистических условий, в проти­воположность депрессивным, депривация или травматическая потеря, ведущие к депрессивной реакции, не настолько опусто­шительны, чтобы ребенок легко отказался от мысли, что его лю­бят (см. Spitz, 1953, Beriiner, 1958, Saizman, 1962; Lax, 1977, I. Bernstein, 1983). Многие родители, выполняющие свою роль лишь функционально, тем не менее, могут вступать во взаимодей­ствие, если их ребенку причинена боль или он подвергается опас­ности. Их дети в целом чувствуют себя покинутыми и, следова­тельно, никчемными, но знают, если они достаточно пострадают, то смогут получить немного заботы (Thompson, 1959). Одна моло­дая женщина, с которой я проводила диагностическую сессию,

имела экстраординарную историю повреждений, болезней и несча­стий. У нее, кроме того, была психотически депрессивная мать. Когда я спросила женщину о самом раннем воспоминании, паци­ентка рассказала о событии, которое произошло, когда ей было три года. Тогда она очень сильно обожглась утюгом и получила нео­быкновенно большую дозу материнского утешения.

Обычно история мазохистических личностей звучит так же, как и история депрессивных: с большими неоплаканньми потерями, критикующими или индуцирующими вину воспитателями, пере­становкой ролей, где дети чувствуют ответственность за родителей, случаями травмы и жестокого обращения и депрессивными моде­лями (Dorpat, 1982). Однако, если быть внимательным, можно услышать и о людях, которые находились рядом с пациентом, когда тот испытывал достаточно серьезные неприятности. Там, где деп­рессивным личностям кажется, что они никому не нужны, мазо­хистические чувствуют: если они смогут выразить свою потребность в сочувствии и заботе, их эмоциональное одиночество может пре­кратиться. Эстер Менакер (1953), одна из первых среди аналити­ков, описала, что истоки природы мазохизма лежат в проблемах неразрешенной зависимости и в страхе остаться в одиночестве. "Пожалуйста, не оставляйте меня, в ваше отсутствие я нанесу себе вред". Это заявление составляет суть многих мазохистических со­общений — как это было в примере с дочерью моего коллеги, ко­торая собиралась разрушить все свои игрушки (Beriiner, 1958). В прекрасном исследовательском проекте по изучению психологии сильно и неоднократно избиваемых женщин, от которых персонал прибежищ буквально "рвал на себе волосы", потому что они вновь возвращались к партнерам, которые были недалеки от того, что­бы убить их, моя бывшая студентка Анна Расмуссен (1988) пока­зала: эти подвергающиеся серьезной опасности люди боятся быть оставленными гораздо больше, чем боли или даже смерти. Она отмечает.

"Разлучаясь с теми, кто их избивает, исследуемые личности впадают в такое острое глубокое отчаяние, что становятся жертвой Большой Депрессии и едва могут функционировать... Многие не могут есть, спать и взаи­модействовать с другими. Одна из них говорит. "Когда мы врозь, я не знаю, как вставать по утрам... Мое тело забы­вает, как есть, каждый кусок пищи — камень в моем

желудке". Пучина, в которую они опускаются, пребывая в одиночестве, несравнима с дистрессом, который они переживали, когда находились со своими истязателями".

Нередко от мазохистических пациентов мы узнаем, что роди­тель проявлял к ним свои эмоции только когда наказывая их. В этих обстоятельствах неизбежно установление связи между привя­занностью и болью. Специфическая комбинация любви и жесто­кости также может порождать мазохизм (Brenman, 1952). Ребенок узнает, что страдание является ценой отношений, особенно если наказание чрезмерно, жестоко или носит садистический характер. А дети жаждут отношений даже больше, чем физической безопас­ности. Жертвы жестокого обращения в детстве обычно интерна-лизуют рационализацию плохого отношения к ним своих родите­лей, потому что лучше знать, что тебя били, чем — что тобою пренебрегали. Другая испытуемая (из исследования Расмуссен) призналась:

"У меня есть чувство, что я хотела бы снова стать ма­ленькой. Хочу, чтобы мама по-прежнему заботилась обо мне. Я бы хотела, чтобы меня могли отлупить сейчас, потому что это способ заставить слушаться и кое-что знать в будущем. Если бы у меня была мать, которая лупила бы меня больше, я могла бы держать себя в руках".

Другой аспект истории многих людей, чьи личности приобре­ли мазохистическую структуру, заключается в том, что в детстве их сильно поощряли за то, что они мужественно терпели свои не­счастья. Одна моя знакомая в возрасте 15 лет потеряла мать, ко­торая умерла от рака толстой кишки. Последние месяцы перед смертью та жила дома, слабея от нарастающего коматозного состо­яния и страдая недержанием. Дочь взяла на себя роль сиделки, меняя перевязку на ее колостоме, ежедневно стирая окровавлен­ные простыни и переворачивая ее тело, чтобы предотвратить про­лежни. Бабушка со стороны матери, глубоко тронутая такой при­вязанностью, искренне говорила, какой прекрасной и бескорыс­тной была ее внучка, как Бог должен благоволить к ней, как без­ропотно она отказалась от обычных девических занятий, чтобы уха­живать за умирающей матерью. Все это было верно, но эффект от того, что она в течение длительного времени получала так много

подкрепления своему самопожертвованию и так мало поддержки тому, чтобы сделать небольшой перерыв в работе для удовлетво­рения собственных потребностей, погрузил ее в мазохизм.

Впоследствии, решая каждую очередную задачу развития, жен­щина пыталась показать свое великодушие и терпеливость. Дру­гие реагировали на нее как на утомительно добродетельную лич­ность, вызывающую раздражение неоднократными попытками относиться к ним по-матерински.

В повседневных отношениях люди с пораженческой психоло­гией имеют тенденцию находить друзей из "общества любителей страдания". Если они принадлежат к разновидности морально-мазохистических страдальцев, то тяготеют к тем, кто будет подтвер­ждать их чувство несправедливости. Они также стремятся воссоз­дать отношения, когда к ним будут относиться с равнодушием или даже с садизмом. Крайним примером является существование суп­ружеских пар, где один партнер избивает другого. Некоторые садомазохистические привязанности, по-видимому, являются ре­зультатом саморазрушительного выбора партнера человеком с уже имеющейся тенденцией к насилию, в других случаях он связан с адекватным партнером, но проявляет в нем все самое худшее.

Нидз указывал (Nydes, 1963; Bak, 1946), что мазохистические личности имеют много общего с параноидными и что некоторые индивиды циклически колеблются между мазохистической ориен­тацией и параноидной. Источник этой близости находится в их общей ориентации на угрозу. Люди и с параноидной, и с пора­женческой психологией чувствуют постоянную угрозу нападения на их самоуважение, безопасность и физическое благополучие. Перед лицом этой тревоги параноидное решение будет примерно следующим: "Я нападу на тебя до того, как ты нападешь на меня". Мазохистической реакцией будет: "Я первый нападу на себя, так что ты не сможешь сделать этого". И мазохистические, и парано-идные люди ранее бессознательно были поглощены выяснением взаимоотношений между властью и любовью. Параноидные люди приносят в жертву любовь ради ощущения власти; мазохистичес­кие совершают противоположное. Эти решения могут представать как чередующиеся состояния Эго — особенно на уровне погранич­ной организации личности, — приводя терапевта в замешательство, понимать ли этого пациента как испуганную жертву или как угро­жающего преследователя.

Мазохистическая динамика может пронизывать сексуальную жизнь человека с пораженческой психологией (Kemberg, 1988), но многие характерологически мазохистические люди не являются сексуальными мазохистами (фактически, в то время как их мастур-бационные фантазии могут содержать мазохистические элементы для того, чтобы увеличить возбуждение, нередко они сексуально выключаются при любом признаке агрессии в своем партнере). И наоборот, многие люди, чья индивидуальная история сексуальных отношений дала им мазохистический эротический паттерн, не являются пораженческими личностями. Одним из неудачных по­следствий ранней теории драйвов, которая на концептуальном уровне так тесно связывает сексуальность со структурой личности, является предположение, что сексуальная и личностная динами­ка всегда изоморфны. Нередко это действительно так. Но, к сча­стью, часто люди более сложны.

Мазохистическое собственное "Я"

Представление о себе мазохистической личности может быть сравнимым, до определенной степени, с представлением о себе депрессивной личности: я недостойный, виноватый, отвержен ный, заслуживающий наказания. Но, кроме того, они могут об ладать глубоким, иногда сознательным ощущением, что они Hi лишены чего-то, а в чем-то нуждаются и несовершенны, — наря ду с убеждением, что они обречены быть неправильно понятыми, недооцененными и с ними нужно плохо обращаться. Люди с мо-рально-мазохистической личностной структурой часто производят на других впечатление претенциозных и презрительных, экзальти­рованных в своем страдании и презирающих простых смертных личностей, которые не могут выносить столь же сильное горе с подобным изяществом. Хотя данная позиция моральных мазохис­тов создает впечатление, что они получают удовольствие от стра­дания, лучше было бы сказать, что в этом они нашли компенса-торную основу для поддержания своего самоуважения (Stolorow, 1975; Kohut, 1977; Schafer, 1984; Cooper, 1988).

Иногда мазохистические клиенты приводят примеры плохого обращения с ними, и тогда можно отыскать следы скрытой улыб ки на их в целом удрученных чертах лица. Легко сделать вывод, что они чувствуют некоторое садистическое удовольствие от того, что

так сильно порочат своих мучителей. Это может служить еще од­ним источником распространенного мнения, что люди с поражен­ческой психологией получают удовольствие от своего страдания. Точнее было бы сказать, что они извлекают вторичную выгоду из такого способа решения межличностных дилемм, как привязан­ность к кому-то через страдание. Они сопротивляются, но не пре­бывают в состоянии сопротивления, выставляют своих мучителей в качестве морально более низких личностей, демонстрируя их агрессию, и смакуют моральную победу, которой достигает эта уловка. Большинство терапевтов знакомо с клиентами, жалобно выражающими недовольство по поводу плохого обращения с ними начальника, родственника, друга или партнера. Но если их по­ощряют сделать что-нибудь, чтобы исправить ситуацию, они выг­лядят разочарованными, меняют предмет разговора и переключа­ют свои жалобы в другую область. Когда самоуважение индивида увеличивается за счет того, что он мужественно выносит свои не­счастья, и уменьшается в результате того, что он действует в сво­их интересах ("эгоистично" или "потакая себе", согласно этичес­кому лексикону мазохистических людей), бывает трудно переструк­турировать неприятную ситуацию, как этого требуют разумные пределы.

В отличие от большинства людей депрессивной организации, имеющих тенденцию уходить в одиночество, мазохистические па­циенты проецируют чувство собственной "плохости" на других, и затем ведут себя таким образом, чтобы стало очевидно: что зло скорее снаружи, чем внутри них. В этом состоит еще одно сход­ство пораженческих паттернов и параноидных защит. Однако ма­зохистические люди обычно испытывают меньше примитивного параноидного страха и не нуждаются в многократной защитной трансформации аффекта, чтобы удалить его нежелательные аспек­ты. В отличие от параноидных личностей, которые могут жить очень уединенно, они нуждаются в присутствии близких людей, чтобы помещать в них свои отчуждаемые садистские наклонности. Параноидный человек может разрешить свою тревогу, проектив-но приписывая недоброжелательность неопределенным силам или отдаленным преследователям, а мазохистический человек припи­сывает ее тому, кто находится прямо под рукой, и чье поведение подтверждает правильность убеждения проецирующего в мораль­ной низости объекта.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: