Интуитивно подсознательно 3 глава

И выдавал нечто совсем уж контрреволюционное:

– И Ленин твой меня обдурил! Я ему, твоему Ленину, поверил, а он меня, революционного матроса, вокруг пальца обвел. Где она, обещанная нам, беднякам-крестьянам, земля? Где воля? А?!.

Каждый, говорят, слышит то, что хочет слышать. Мне такого слышать не хотелось, и всё, что я слышал, у меня в одно ухо входило, а через другое тут же и выходило. «А, ерунда, – думалось. – Как можно валить в одну кучу большевизм и меньшевизм, марксизм-ленинизм и троцкизм, да еще называть всё это кряду ересью жидовствующих?» Выкинул я те крамольные речи из башки, казалось, напрочь забыл, и – надо же! – спустя едва ли не полвека – вспомнилось, всплыло, когда начал собирать материалы для книги «Черная нелюдь. Легенды и документы об убийстве Сергея Есенина». Читал, ахал, за голову хватался, отмахивался, отплевывался, глазам верить не хотел, но…

«Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния, – витийствовал «пролетарский вождь № 2 Лейба Бронштейн-Троцкий. – Наши юноши в кожаных куртках – сыновья часовых дел из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы, о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть все русское! С каким наслаждением они уничтожают русскую интеллигенцию – офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, агрономов, академиков, писателей…»

В окружении многочисленной охраны и хоровода «пишбарышень» разъезжал этот «наркомвоенмор и главковерх мировой революции» в комфортабельном вагоне по истерзанной России и внушал единоутробным собратьям по устроенной им резне: «Наша задача сегодня – поставить свои головы на славянские шеи». И, стервенея от пролитой крови, приходил в садистское неистовство: «Если нужно будет срезать триста миллионов голов, мы, не задумываясь, срежем…»

А его ближайшие подручные? Первый прямой наместник в Москве, женатый на его младшей сестре, Каменев – он же Лев Борисович Розенфельд. В Петрограде Зиновьев – он же Овсей-Гершон Аронович Апфельбаум. ВЦИК – Всероссийский центральный исполнительный комитет – возглавлял Свердлов, он же Ешуа-Соломон Мовшевич Розенфельд. Наркомом, то бишь, «народным» комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации был Володарский – он же Моисей Маркович Гольдштейн, чье имя, точнее – псевдоним, и доныне носит один из мостов над Невой в Петербурге.

Доктор богословия А. Саймонс из США жил во время революции в Петрограде, являясь настоятелем местной епископальной церкви. «Я ничего не хочу говорить против евреев как таковых. Я не сочувствую антисемитскому движению. Я против него, – писал он в 1919 году. – Но я твердо убежден, что эта революция имеет ярко выраженный еврейский характер…» И далее отмечал: «…в декабре 1918 г. в так называемой Северной Коммуне (так они называют ту секцию советского режима, председателем которой состоит мистер Апфельбаум), из 388 членов только 16 являются русскими».

По предложению все того же Лейбы Бронштейна-Троцкого «старое царское» и потому, стало быть, негодное слово «министр» было заменено «звучным» революционно-интернациональным – «комиссар». Новое правительство России получило название Совнарком – то есть Совет Народных комиссаров. Каково мне было прочесть, что в первой четверке советского руководства не оказалось ни одного русского. По признанию известного сионистского деятеля М.С.Агурского, оно состояло из трех евреев и одного грузина. Больше того, из 556 человек, стоящих на вершине административно-командной иерархии с 1917 по 1925 год 448 были евреи.

«Грабь награбленное!» – с вожделенной ухмылкой, якобы в шутку, бросил «гениальнейший из гениальных» лозунговый призыв «гениальнейший из гениальных вождь мирового пролетариата» Ульянов-Бланк-Ленин. И «гениально» подкрепил необходимость репрессий и расстрелов «гуманностью» марксистско-коммунистических идеалов: «Террор – это средство убеждения», посему да здравствует «беспощадный массовый террор»!

Усердно, как и подобает коммунисту, штудируя теорию так называемого научного коммунизма, я часто еретически думал, что основоположники и классики этого учения лукаво умалчивают о простом, лежащем на поверхности и в то же время самом существенном, самом главном. О том, что в истоке самых высоких мечтаний о всеобщем равенстве и братстве лежит обыкновенная человеческая зависть. Любой человек так или иначе в чем-то завидует другому. Вплоть до ненависти к тому, кому завидует. Отсюда и воровство, и грабежи, и убийства, и войны, и бунты, и мятежи, и революции. Так что «вождь мирового пролетариата», кстати сказать, никогда не бывший пролетарием, выросший в богатой семье с бонной-гувернанткой при нем, знал, «чем увлечь массы». Ложью. Обещаниями. Призывом к грабежу.

И – увлек. Заварил кашу. Грабители, естественно, получили отпор, а для их защиты – массовый беспощадный террор.

А тут еще такое, вроде бы невеликое, но существенное обстоятельство в красивую теорию вкралось. Как упоминалось выше, доктор богословия А.Саймонс из США, да и не один он, отмечал, что революция в России имела «ярко выраженный еврейский характер». Ярко выраженным еврейским был и необузданный, вышедший из берегов ленинский революционный грабеж. Истинно, как воронье, алчными стаями слетаясь в Москву и Петроград, да и в другие города из-за местечковой черты оседлости, еврейские «революционеры» занимали лучшие квартиры, вышвыривая на улицу семьи «буржуев-богачей», завладевали накопленными ими имуществом.

Все это не могло не вызвать законного негодования русских людей. В народе нарастал ропот, начиналось естественное сопротивление. И тогда 27 июля 1918 года, сразу же за расстрелом царской семьи, где тоже верховодили евреи, Совет Народных Комиссаров издает особый закон об антисемитизме: «Совет Народных Комиссаров объявляет антисемитское движение опасностью для дела рабочей и крестьянской революции».

Любопытно, а? Движение против бесчинств еврейства опасно для… рабочих и крестьян. Железная логика! Но, по свидетельству тогдашнего наркома Просвещения А.В.Луначарского (он же – Мандельштам), Ленин собственноручно приписал и того круче: «Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона». Подписано: «Вл. Ульянов (Ленин)».

Ставить вне закона означало расстреливать без суда и следствия. А вместе с тем не только поощряло «революционную» еврейскую вседозволенность, но, по существу, выделяло все еврейство в России как нацию особенную, неприкосновенную, прямо скажем, избранную, высшую.

Что не замедлило проявиться не только в высших эшелонах общественной жизни, но и в чисто житейских взаимоотношениях низов, где в ответ на кровавый еврейский произвол вырвался вопль: «Бей жидов – спасай Россию!» Даже в большевистскую «Правду» прорвался этот призыв, где 3 июля 1918 года под заголовком «Бей жидов!» было опубликовано воззвание рабочих Архангельска «к сознательным русским рабочим и крестьянам», где отмечалось, что повсюду «поруганы, опоганены, разграблены только русские православные церкви, а не синагоги…»

В самом деле, если уж вы, большевики, против религии как против поповского «опиума для народа», то что же, иудаизм – не «опиум», не дурман? Если русские православные попы – враги народа, то жидовские раввины что – друзья?

– А они, жиды, нас, русских, и за людей не считают, – говорил мне, бывало, мой мятежный дед. – Они же нас, знаешь, как называют? Гоями. А гои – это значит скоты. А наш Христос для них – немзер. А это знаешь что? А это значит незаконнорожденный… Попросту говоря, прости, Господи, язык не поворачивается сказать, – байстрюк, выблудок… Так вот… А ты говоришь…

Помню я еще и значок, который гордо носили на груди комсомольцы, скидывавшие с деревенской церкви православный крест. Красивый такой – залюбуешься. Вроде как бело-эмалевое зубчатое колесико-шестеренка с красной пятилучевой звездочкой в центре, крупными голубыми

буквами «СВБ», и по окружности – надпись: «Борьба против религии – борьба за социализм». Да за один только этот значок, за право носить его, наши разбитные парни готовы были, что называется, в огонь и в воду.

– Не ведают бо, что творят, – горестно вздыхая, ворчал дед.

А я сокрушался, что еще не дорос до того, чтобы заиметь такой красивый значок…

Как писал известный русский писатель Леонид Леонов, что спрашивать с простых деревенских парней, которые сбрасывали с церквей колокола и кресты. Их можно и понять, поскольку они были необразованными и оболваненными, темными, и даже простить. А как отнестись к тем, кто подписывал декреты и постановления для такого варварства, кто этим вандализмом руководил? Уж их-то необразованными, темными не назовешь. И не скажешь, что они не ведали, что творили. Ведали, очень даже ведали!

В двадцатые годы этим черным делом руководил Троцкий, в тридцатые – Лазарь Моисеевич Каганович. Он самолично включил взрывное устройство при уничтожении Московского Кафедрального во имя Христа Спасителя красавца-собора, сопровождая свой геростратовский жест кощунственно-оскорбительными словами: «Мы задерем подол матушке-России!»

Согласно разработанному этим Лазарем Генеральному плану реконструкции Москвы, было снесено около двух тысяч памятников русского зодчества. Православные храмы взрывала «строительная бригада» при НКВД, во главе которого стоял тоже «железный нарком» Ягода, он же Иегуда, он же Гиршель Генрих Гиршевич. Рука об руку с ним «трудился» председатель Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский, он же – Миней Израилевич Губельман. Когда один за другим в Москве стали рушить древние московские православные храмы, известный русский художник Павел Дмитриевич Корин обратился к Ягоде-Гиршелю с просьбой не уничтожать хотя бы те, которые имеют особую историческую и культурную ценность. Тот вроде бы внял его просьбе и попросил список. Корин незамедлительно такой список представил. А спустя недолгое время с ужасом увидел, что взрывают именно по его списку. «Я волосы на себе рвал, – с горечью вспоминал Павел Дмитриевич, – зачем я передал список в руки злодея…»

Злорадное, кощунственное, прямо-таки садистское оскорбление русских святынь поистине не знало пределов. Демонстративно осквернялись даже святые для русского народа захоронения предков. По завещанию Дмитрия Донского должна была вечно, пока стоит Россия, гореть свеча в церкви Рождества Богородицы Симонова монастыря на могиле героев Куликовской битвы – Осляби и Пересвета. Увы, здесь расположили компрессорную электромеханического завода «Динамо», и нельзя без содрогания думать о том, что над прахом, над костями самоотверженных защитников Отечества начали безостановочно грохотать мощные компрессоры.

А вскрытие мощей? 9 августа 1920 года патриарх Тихон пишет председателю СНК Ульянову-Ленину (копия председателю ВЦИК Калинину), требуя отвода следователя Наркомюста Шпицберга, «бывшего ходатая по бракоразводным делам», а ныне от Наркомюста, ревизующего «мощи Православной Русской Церкви, вскрывая раки и гробницы с останками признанных Церковью святых». И что же? А – ничего. И это ведь не единичный пример. Чем могли русские люди объяснить такое наглядное глумление, такое вызывающе-демонстративное надругательство? «Это все жиды, – говорили в народе. – Жидам что… Они самого Христа распяли», – писал Сергий Булгаков, вспоминая о тех временах.

В те же годы снесли собор Вознесения, воздвигнутый по воле жены Дмитрия Донского в память Куликовской битвы, разобрали Владимирскую церковь, построенную как памятник избавления от татарского нашествия, и Гребневскую церковь, рядом с которой были захоронены поэт Тредиаковский и ученый Магницкий, создатель первого учебника по арифметике, по которому училось не одно поколение россиян. Вечно неприкосновенным по завещанию Кутузова должен был сохраняться мемориал на Бородинском поле. Однако в 1932 году, когда исполнялось 120- летие Бородинской битвы, памятники героям Отечественной войны 1812 года, в том числе громада-монумент, где был захоронен прах генерала Багратиона, разрушили. Неужто и здесь «не ведали, что творили»?!

Не менее разителен и такой пример. Казанский собор на Красной площади, построенный по обету Дмитрием Пожарским в честь освобождения Москвы от польских интервентов, в конце двадцатых годов решено было отреставрировать. Научную реставрацию проводили под руководством известного русского архитектора П.Д.Барановского, и древнему храму был возвращен его первоначальный вид. Однако едва ли не сразу после завершения реставрационных работ собор был снесен, а на его месте открыли… общественный туалет. «Не ведали, что творили?!»

И этот пример не единичен. В Санкт-Петербурге в честь победы в Отечественной войне 1812 года была возведена Покровская церковь. В 1934 году ее тоже взорвали, а на ее месте в центре площади Тургенева тоже «воздвигли» общественный туалет. Нечаянное совпадение? Случайность? Уж как хотите и кем хотите меня называйте и обзывайте, а я вижу здесь единую методу глумления над всем русским, да такого, что большего цинизма уже и вообразить трудно. Вот, мол, вам и на ваши православные русские святыни и на вас самих!

И так осуществлялось по специальной разнарядке уничтожение православных храмов и памятников русской национальной культуры по всей стране. Все бывшие губернские центры обязаны были уничтожить и уничтожили свои кафедральные соборы. Кроме Астрахани и Тулы – «по нерадивости». Торжественно был взорван Преображенский Кафедральный собор с усыпальницей Козьмы Минина в Нижнем Новгороде. Останки национального героя были свалены в ящик и почти тридцать лет лежали потом в фондовом хламе. Точно так же кощунство было проявлено в отношении святых мощей Александро-Невской лавры в Петербурге. На родине Александра Невского в Переславле-Залесском было разобрано 17 церквей. В Костроме было снесено 16 памятников – шедевров русского зодчества, в том числе памятник Ивану Сусанину.

И что более всего меня смущало, возмущало и повергало в тупое онемение, так это то, что ничего из всего этого я, дожив до своих якобы благородных седин, и знать не знал, и слыхом не слыхивал. Ни-че-го! Ничегошеньки! Во стыд-то, во срам, а?

Конечно, в оправдание и самооправдание можно сказать, что тут я виноват без вины. Из-за моей, а вообще-то из-за нашей извечной русской простодушной доверчивости. Неловко и горько такое признавать, но что есть, то есть. Пользуясь этим, еще с пеленок обокрали меня, обвели вокруг пальца, облапошили хитромудрые дяди, вдолбили мне в голову ложь, сызмальства, в самые мои доверчивые годы заставили повторять чужую иноверческую ересь, коварную хулу на святыни наших отцов и дедов.

«Я знаю, что ничего не знаю», – удрученно признался когда-то древнегреческий философ Сократ. Ха-ха, аз многогрешный уж едва ли не первоклашкой превзошел мудростью самого Сократа. Явился однажды из школы, увидел, что бабушка крестится пред иконой, и поучающим тоном изрек:

– Бога нет!

– Не трогай Бога! – одернула бабушка.

– Бога нет! – еще непримиримее возгласил я. И с маху выложил неотразимый, по моему разумению, школьно-атеистический аргумент: – Попы врут!

– Попы врут, а Бога – не трогай! – еще строже возразила бабушка. Да только что бабушка и что дедушка с их закоренелыми допотопно-дореволюционными домостроевскими предрассудками против всё знающих и всё понимающих училок и учителей! А потом…

А потом мы же учили-изучали марксизм-ленинизм. Зубрили. Причем эти «труды» обязательно нужно было конспектировать и предоставлять конспекты преподавателям и своим ближайшим комсомольско-партийным «вождям». А как же – самый главный, самый важный предмет! И мы, можно сказать, молились. Только нашими иконами были «бородатый основоположник» Карл Маркс и его последователь Ульянов-Ленин. И их учение, как нам внушали, было всесильным, ибо было единственно верным. И я, чего уж там от своего прошлого отпираться-отмахиваться, в это верил. Искренне верил. Безоговорочно. И был счастлив, когда мои конспекты и познания классиков марксизма-ленинизма оценивались по высшему баллу. А то, что подавляющее большинство православных святынь в нашей стране постарались уничтожить и саму память о них предать забвению, проходило мимо сознания, поскольку ни в газетах, ни в учебниках о том, разумеется, не писали.

Так вот и получилось, что когда я впервые услышал разговор о необходимости восстановления храма Христа Спасителя, то поначалу даже в толк взять не мог, о чем речь. Соответственно спервоначала и отнесся. Ну что для меня – атеиста! – какая-то там давно разрушенная церковь! Для меня само слово «храм» было тогда равнозначно понятию «религиозный дурман». Мало, что ли, в борьбе с таковым было снесено всяких там храмов, монастырей, церквей и церквушек! Снесено – стало быть, по тогдашнему моему разумению, на то были основания и необходимость. И нечего, значит, спустя годы о них сожалеть. Известно же, что в определенный период развития человеческого общества религия была явлением приемлемым и даже прогрессивным, но потом изжила себя и стала невежественно-консервативным.

Но что меня поразило, когда я об этом давно снесенном храме Христа Спасителя узнал? Оказывается, храм был не только культовым сооружением, не только самым большим и самым богатым в мире православным собором, но и грандиозным историческим памятником, пантеоном отечественной воинской славы и символом непобедимости русского народа.

Все в нем поражало воображение. Высота – 104 метра, так что внутри (для сравнения) могла бы целиком поместиться стометровая колокольня Ивана Великого – одно из крупнейших сооружений этого рода в тогдашнем мире. И вмещал он одновременно 10 000 прихожан. Венчали храм пять куполов, на позолоту которых ушло почти полтонны золота. Столько же весил и установленный на главном куполе позолоченный крест. Ярко блистая на солнце, он был виден в округе за шестьдесят верст.

Трудно сопоставить с чем-то архитектурно-художественную значимость храма. «Сокровище», – говорили о нем, – «жемчужина, краса Москвы!» И еще – «сокровищница творческого русского духа, русского зодчества, скульптуры, живописи, техники, знания». Его именовали восьмым чудом света. Но особая ценность храма – мемориальная. В его основании была устроена сквозная обходная галерея – нижний коридор, где на 59 стенах находилось 117 огромных мраморных досок-скрижалей с описанием хода боевых действий в Отечественной войне 1812 года. Целых шесть стен (с 11-й по 16-ю включительно) были посвящены Бородинской битве. На одной из них строка: «Выбыло из строя нижних чинов 45 000». Далее – трофейные знамена, начертанные золотом названия воинских частей, принимавших участие в сражениях, ключи от иноземных городов, освобожденных от наполеоновских захватчиков. А еще – поименное, в позолоте, перечисление всех до единого участников защиты Отечества – командиров, награжденных, оставшихся в живых и павших, причем с указанием воинских званий.

Велика была победа, великий был воздвигнут и памятник в ее честь. На особой мемориальной доске были выбиты слова: «Да будет сей храм стоять века, вознося славу русскому народу!» А когда 26 мая 1883 года состоялось его освящение, в манифесте императора Александра III было провозглашено: «Да будет сей храм во все грядущие роды памятником милосердного промысла Божия о возлюбленном Отечестве нашем в годину тяжкого испытания, памятником мира после жестокой брани, предпринятой не для завоеваний, но для защиты Отечества от угрожающего завоевателя».

В крипте – нижней церкви собора Христа Спасителя были захоронены герои Отечественной войны, участники сражений при Бородино, Тарутине, под Смоленском, Красным Селом. Каждый входящий мог благоговейно приложиться к полковым иконам, увидеть боевые знамена, прошедшие с войсками через пожарища сражений от Москвы до Парижа. Впоследствии на стенах храма люди писали имена своих родственников и друзей, павших на полях Первой мировой войны, и это не запрещалось. И москвич, и приезжий, будь то мещанин, крестьянин или представитель другого сословия, считал своей обязанностью прийти и поклониться этому святому для каждого православного месту.

Право, читая, я хватался за голову. Читал и перечитывал: «…вознося славу русскому народу… Русскому!..» «…Во все грядущие роды…» И для меня, значит!.. «…Памятником мира…» Во имя мира, а не завоеваний!.. Во имя «защиты Отечества…» А я…

Как же так?! Прослужить более тридцати лет армейским офицером, быть русским, быть патриотом, призванным по долгу службы воспитывать патриотический дух в подчиненных, и за всю свою жизнь не услышать и не прочесть о таком памятнике нигде ни слова, ни полслова? И не потому, что был этаким нелюбознательным солдафоном, а потому, что многое, очень многое, слишком многое от меня, офицера и коммуниста, надежно скрыли. То есть не от одного меня, а от всех нас, русских. Это и ошарашило, и обидело, и повергло в озлобление.

«Сволочь Каганович! – вскипало в душе. – Да и все они, эти Лазари, таковы!.. Все!..»

И как-то по-новому увиделась сцена из впечатляющего кинофильма «Чапаев», где якобы наивный малограмотный или, может, и вовсе безграмотный русский мужичок спрашивает легендарного начдива: «Василий Иванович, а ты за большевиков или за коммунистов?..»

И такое обуяло меня наваждение, такое всклокотало через край окаянство, что я готов был бежать по всей Руси Великой и каждому встречному-поперечному криком кричать о своем позднем прозрении. А на ловца, как известно, и зверь бежит, сама судьба, выходит, послала православного священника. И я сказал отцу Михаилу:

– Вот, – говорю, – вот – большевики, и не надо всех коммунистов одним миром мазать!

И что же в ответ? Я-то ждал понимания… Ну, если не полного, вот так, с налету, взаимопонимания, то хотя бы мало-мальски раздумчивого сочувствия. А что слышу?

– А вы, – вроде этак с сожалением усмехается, – антисемит.

У меня и дух перехватило. И пуще того взыграло ретивое.

– Хитрый! Хитрый поп! – вырвалось. И еще в несколько другой интерпретации этого слова: – Хитрозадый!

– Нет, – спокойно, смиренномудро, видите ли, отвечает, – я не хитрый, я – православный. А для нас, православных, вы, полагаю, знаете, несть ни эллина, ни иудея. Перед Богом все люди равны.

– Оно и видно! – пуляю.

Как-то по-другому нужно бы, но от дурости моея мнози борют мя страсти, и какой же русский не любит быстрой езды! Тут меня и вовсе сорвало с тормозов, завертело, закружило, вдарило всем моим разгильдяйством по русскому бездорожью, понесло черт знает куда по всем кочкам, рытвинам и ухабам.

– Оно и видно! – с нарастающим апломбом повторно выдаю, да еще и соответствующим жестом сопровождаю. – У вас и Бога-то своего нет, а вам все равно. У вас и Бог еврей, да и тот незаконнорожденный. Байстрюк… Бастард… Немзер… Да еще от непорочной Девы… А какая ж она непорочная, а? И это при вашем-то «не возжелай»! Или что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку?..

Чувствую, не надо бы так, не надо, но уже и остановиться не могу, словно кто-то другой моим грешным языком несусветную околесицу несет:

Это что ж получается, а?.. Вот если, скажем, моя маменька в своем девичестве меня в подоле принесла, то я – немзер, а она – шлюха, да? А у вас? – О, у вас – Сын Божий, Богочеловек! А она – Богоматерь!

– Не поминай всуе имя Господа – Бога твоего.

– Что-о? Чего-о? Ха-ха-ха… А я…Да у нас же был уже разговор… Я, так сказать, имел случай признаться, что я – язычник. И Бог у меня свой – Ярило. Наш, славяно-русский Бог. Свой, родной, а не…

Лицо отца Михаила полыхнуло таким густым, таким жарким румянцем, что я осекся. Тяжело засопев, он встал и сердито двинулся к двери. Ну, думаю, сейчас хлопнет. Нет, не хлопнул, вышел молча, с достоинством. М-да!..

Широко раскрытыми, полными страха глазами смотрела на меня присутствовавшая при разговоре моя жена.

– Что, не так? – с вызовом спрашиваю. – Так!

Не отвечая, она тоже встала и тоже молча удалилась в другую половину избы, подчеркнуто оставив меня наедине с моими еретическими мыслями.

«Ну и пусть! – кипело во мне. – Ну и пусть! Они все такие умные-благоразумные, а я… А у меня свой Бог – Ярило!..»

А на душе, чего уж там, гадко было. Погано.

И нет сильнее одиночества,

Чем одиночество вдвоем…

Ярь

А тут еще дочь маслица в огонь, как бы невзначай, плеснула. Как бы между делом однажды спрашивает:

– А ты крещеный?

– А что? – настораживаюсь.

– Да так… Я вот тоже думаю, что Бога нет.

– Но ты-то крестилась. Втайне от меня крестилась. Когда еще…

– А, дура была. Где он – Бог? Нет его.

– Да ты откуда знаешь?

– А я его нигде и никогда не видела…

Не зная, что и сказать, растерянно бормочу:

– Ты тогда в свои комсомольские шестнадцать умнее была. Хотя после того Институт культуры закончила, высшее гуманитарное образование получила.

Смотрю – и внученька моя любимая этак ехидненько хихикает. Фу-ты, ну-ты, сатанинские рожки гнуты, яблоко от яблоньки, от меня, стало быть, от язычника, недалеко катится. А высшее образование… В свое время Ломоносов еще сказал, что многознание уму не научает. Да к тому же Институт культуры носил имя Крупской… Да, да, той самой «железной комиссарши» Наркомпроса, по чьему непреложному распоряжению из библиотек изымались, видите ли, антисемитские произведения Льва Толстого, Куприна, лауреата Нобелевской премии Ивана Бунина и других всемирно известных русских классиков. Да, да, той самой, кого Сталин еще при жизни Ленина в сердцах обозвал партийной б… . Ленин тогда еще извинения от него потребовал, да не на того напал.

А Иван Бунин, между прочим, еще в 1924 году с горестью писал:

«Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурой. И что же с ним сделали?.. Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее, он разорил величайшую в мире страну и убил миллионы людей, а среди бела дня спорят: благодетель он человечества или нет?»

Да и сегодня спорят. Кто лицемерно, из трусости: «как бы чего в случае чего не вышло», а кто и всерьез. Еще бы! Этот «благодетель человечества» надолго, аж до наших дней страху нагнал. Когда в разоренной им России разразился небывало страшный голод, в строго секретном письме («просьба ни в коем случае копий не снимать»), адресованном членам большевистского Политбюро, он призвал использовать голод как предлог для изъятия всех церковных ценностей и вместе с тем для нанесения решающего, «смертельного удара в голову врага» – Русской Православной Церкви. «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше: надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…»

Полвека прошло с той поры, пять десятилетий… Принимая к публикации мои статьи о таких вот большевистских секретах, до самозабвения верноподданная в недавнем прошлом большевичка, редактор «Гдовской зари» на полном серьезе меня однажды спросила:

– Сергей Иванович, а если что… Ну, если опять вернутся, победят они, вы от расстрела за меня заступитесь?

Я недоуменно воззрился на нее: шутит, что ли? Нет, смотрю, лицо бледное, с явной печатью страха, и ни тени усмешки.

– А я и вообще против смертной казни, – говорю. – Великая же заповедь, величайшая! «Не убий!..»

– Да, но…

Вот ведь какие пирожки-коврижки! Намного, больше чем на добрый десяток годков моложе меня, но и живет, и в храм, значит, вон с каким затаенным страхом идет. Де-ла-а! Что ж, принять обряд крещения – еще не значит стать истинно верующим. Многие из ныне крестившихся, насколько я понял, крестились опять-таки из страха. Так сказать, на всякий случай, из страха перед неведомым всемогущим Богом, который может сурово наказать и не пропустить в рай, в царствие небесное. Словом, и там – страх, и тут – страх. Как в той же кинокартине «Чапаев» один мужик говорит: «Красные придут – граблют, белые придут – граблют. Куда бедному хрестьянину податься?..»

Нет, все-таки мой языческий бог лучше. И вижу я его каждый божий день. Ярило – это же солнце. Солнышко наше ясное, солнышко красное, дающее свет, тепло и жизнь всему живому. Потому его и обожествляли наши предки славяне. Мудрые они все-таки были люди. Мудрые! От природы мудрые, ибо жили в тесном единстве с природой и вообще всю природу и все в природе обожествляли. Природу, начиная с Ярилы – Солнца, а не какую-то умозрительную абстрагированную выдумку о некоем невидимо-незримом и неведомом Боге.

И еще что интересно, так это прежде всего то, что в русском языке искони и извечно слово Ярь означает яровой хлеб, весенний посев «яровой ржи» и «яровой пшеницы», дающий более надежный урожай, нежели осенний посев озимых.

А слово «яркий» – это жаркий, сияющий, далеко видный и даже самый видный, броско красивый.

А слово «ярый» – это огненный, пламенный, пылкий, горячий, неудержимо страстный, сильный, могучий, неукротимый.

А слово «ярь» – самый жаркий жар, огонь, пыл, разгар (как в прямом, так и в переносном значении).

И все это производные от «Ярило», дети «Ярило», дети солнца.

Такими они и были, наши предки, славяно-русы, русичи – красивыми, сильными, неустрашимыми и неукротимыми детьми солнца. Детьми, а не какими-то там «божьими рабами», покорно склоняющими голову перед любой властью, ибо якобы «несть власти аще не от Бога».

И еще что любопытно, крайне интересно, примечательно и показательно. В первый же день начала Великой Отечественной войны русского народа против немецко-фашистского нашествия пламенным призывом грянули слова знаменитой песни: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна!»

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: