Христианская мирная конференция 7 глава

1988 г., разгар перестройки, но Старая площадь все еще про­должает «подковерные игры». В их ряду-Записка отдела пропа­ганды «О противодействии зарубежной клерикальной пропаганде

в связи с 1000-летием введения христианства на Руси». Там бы­ли такие строки: «С целью нагнетания антисоветизма в ранг свя­тых возведен царь Николай II, члены его семьи и несколько ты­сяч белогвардейцев, так называемых "убиенных мучеников"». Эту записку и принятое по ней секретное постановление секретариата ЦК КПСС, скрепляет подпись одного из «прорабов перестройки» — Александра Николаевича Яковлева³⁷⁹.

А после 1991 г. бывший перестройщик ни слова не сказал, что­бы не вспомнить Библию, прогрессивность религии. В числе «ин­тересных дат», отмеченных в конце 1980-х годов он ставит рядом: 1000-летие крещения Руси (об опасности этого юбилея он предупре­ждал еще в 1988 г.), 200-летие Французской революции, 100-летие Интернационала.

Александр Яковлев цитирует Ленина в поддержку своей ми­ротворческой платформы. На этот раз он вспоминает указание вождя о том, что революционер никогда не должен терять спо­собность «самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятель­ствах, в какой области действия надо уметь действовать по-ре­волюционному, и в какой момент действия перейти к действию реформистскому»³⁸⁰. Если бы Александр Яковлев позволил Лени­ну говорить дальше, мы бы прочли: «Надо уметь пойти на все и всякие жертвы, даже — в случае надобности — на всяческие уловки, хитрости и нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды... ».

Вот как сам Александр Яковлев оценивал свои поиски «дороги к храму».

Начал я свою деятельность в высшем эшелоне власти с прин­ципиально ошибочной оценки исторической ситуации. Во мне еще жила какая-то надежа в возможность сделать нечто разумное в рамках социалистического устройства. Лелеял миф, что Его Величество Здравый Смысл возьмет, в конечном счете, верх над немыслием и неразумием, что все зло идет от дурости и корысти номенклатуры.

Отсюда и возникла концепция «обновления» социализма. Мы, реформаторы 1985 года, пытались разрушить большевистскую церковь во имя истинной религии и истинного Иисуса, еще не осознавая, что и религия обновления была ложной, а наги Иисус фальшивым. На поверку оказалось, что никакого социализма в Со­ветском Союзе не существовало, а была власть вульгарной ди­пломатической диктатуры. А наши попытки «выдать замуж: за

доброго молодца старую подрумяненную гилюху сегодня выглядят просто смешным»³⁸¹.

О цинизме большевистских властей говорят такие факты. В хра­мах устраивались всякие склады, конюшни, овчарни, свинарники. За годы, когда Александр Николаевич занимался идеологией, раз­личным конфессиям было передано около четырех тысяч храмов, мечетей, синагог, монастырей, молитвенных домов. За большие за­слуги перед Православной Церковью Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II наградил Александра Николаевича Яковлева ор­деном Сергия Радонежского³⁸².

... В 1992 г. на слушаниях по «делу КПСС» эксперт со стороны коммунистов задал Яковлеву вопрос: «Вы агент ЦРУ?». — «Спа­сибо за вопрос, — медленно произнес Александр Николаевич. — На мгновение замер, силясь что-то вспомнить, и наконец изрек: — Мои хозяева в ЦРУ сказали мне, что Вы — агент израильской разведки, но я этому не верю».

... Начало третьего тысячелетия. Храм Христа Спасителя, Бо­жественная литургия, тезоименитство Святейшего Патриарха. В алтаре толпятся «охотнорядцы», многие из них «спланировали» в Думу со Старой площади. Под объективами телекамер медлен­но движется очередь: «красно-коричневые», «демшиза», либералы, консерваторы, политические клоуны. У каждого в руках цветы и подарок для Святейшего. Кто-то «по-товарищески» жмет ему ру­ку, но большинство, неумело складывая руки «лодочкой», подходит под благословение и лобзает первосвятительскую десницу. «Град Небесный» выше «града земного»...

«Органы не ошибаются!..»

Осенью 1972 г. автор этих строк, будучи студентом второго курса ЛДА, попал «под колпак Мюллера»: хранение так называ­емой «антисоветской литературы» (т. е. литературы, рассказываю­щей правду о «Советах»; в том числе —и о гонениях на Церковь). «Факт наличия распространения» гэбистам доказать не удалось, а владыка прикрыл меня своей широкой спиной. Вот как это было.

Последние числа августа 1972 года. В стенах академии шумно и многолюдно: абитуриенты, сдавшие вступительные экзамены в семинарию, ожидают решения приемной комиссии. А мои экзаме­ны растянулись на целый год. Зачисленный сразу на первый курс академии, я должен был сдать шесть экзаменов за семинарию —

по тем дисциплинам, которые в академии либо уже не изучают­ся, либо преподаются в другом «разрезе». К концу лета сдано пять экзаменов, и вот готовлюсь к последнему — по догматике.

Из стен академии не выхожу почти неделю, чтобы не терять вре­мени на дорогу до дома. Разве что прогуляешься по лаврскому пар­ку, и снова за конспекты. В аудитории нашего (теперь уже второго) курса никого — однокашники еще не вернулись с каникул. Полная изоляция от внешнего мира: газет не читаю, «ящик» не смотрю, «голоса» не слушаю. И откуда мне было знать, что тогдашний шеф КГБ Юрий Андропов усилил борьбу с диссидентами, с самиздатом и поклялся изничтожить «Хронику текущих событий», рассказы­вавшую о произволе властей?

Ведь есть конструктивная критика и самокритика, а есть и «критиканство». «Миссмахер унд критикастер» — «Нытики и кри­тиканы», словосочетание, которым часто пользовался министр на­родного просвещения и пропаганды д-р Геббельс для обвинений в

адрес недовольных нацистским режимом инакомыслящих"" .

«Анализ распространяющейся в кругах интеллигенции и уча­щейся молодежи так называемой "самиздатовской" литературы показывает, что «самиздат» претерпел за последние годы каче­ственные изменения, — докладывал Андропов в декабре 1970 г. — Если пять лет назад отмечалось хождение по рукам, главным образом, идейно порочных художественных произведений, то в на­стоящее время все большее распространение получают докумен­ты программно-политического характера. За период с 1965 г. по­явилось свыше 400 различных исследований и статей по экономи­ческим, политическим и философским вопросам, в которых с раз­ных сторон критикуется исторический опыт социалистического строительства в Советском Союзе, ревизуется внешняя и внут­ренняя политика КПСС, выдвигаются различного рода программы оппозиционной деятельности...

На базе изготовления и распространения «самиздатовской» литературы происходит определенная консолидация единомыш­ленников, наглядно прослеживаются попытки создания подобия оппозиции.

Примерно в конце 1968 — начале 1969 г. из оппозиционно на­строенных элементов сформировалось политическое ядро, именуе­мое "демократическим движением", которое, по их оценке, облада­ет тремя признаками оппозиции: "имеет руководителей, активи­стов и опирается на значительное число сочувствующих"; не при-

нимая четкой формы организации, ставит себе определенные цели и избирает определенную тактику; добивается легальности...

Централш распространения внецензурных материалов по-прежнему остаются Москва, Ленинград, Киев, Горький, Новоси­бирск, Харьков. В этих и других городах выявлено около 300 че­ловек, которые, именуя себя "антисталинистами", "борцами за демократические права", "участниками демократического движе­ния", занимаются выпуском как отдельных документов, так и сборников — "Хроники текущих событий", "Вестника Украины", "Общественных проблем" и т. п. Группой сионистски настроен­ных элементов в Москве, Ленинграде, Риге с 1970 г. начал выпус­каться журнал под названием "Исход"...

Комитетом госбезопасности принимаются необходимые меры по пресечению попыток отдельных лиц использовать "самиздат" для распространения клеветы на советский государственный и об­щественный строй. На основе действующего законодательства они привлекаются к уголовной ответственности, а в отношении лиц, подпавших под их влияние, осуществляются профилактиче­ские меры.

Вместе с тем, принимая во внимание идейную трансформа­цию "самиздата" в форму выражения оппозиционных настроений и взглядов и устремление империалистической реакции использо­вать "самиздатовскую" литературу во враждебньас Советскому Союзу целях, полагали бы целесообразным поручить идеологиче­скому аппарату выработать на основе изучения проблемы необхо­димые идеологические и политические меры по нейтрализации и разоблачению представленных в "самиздате" антиобщественных течений, а также предложения по учету в политике факторов, способствующих появлению и распространению "самиздатовских материалов "#³⁸⁴.

Но, в силу своего одряхления, окостенения режим был уже неспособен к политической гибкости и, когда через полгода ЦК при­нял наконец постановление «О мероприятиях по противодействию нелегальному распространению антисоветских и других политиче­ски вредных материалов», это был на редкость бессмысленный до­кумент, сводивший все к комбинации репрессивных и воспитатель­но-пропагандистских действий.

А между тем в Москве начались обыски; об этом с черным юмо­ром пишет Владимир Буковский.

«Москва привыкла к арестам, обыскам, судам и допросам — они

стали темой шуток и светских сплетен, как другие говорят о свадьбах, крестинах и новых нарядах. Появилась новая форма об­щения — ходить друг к другу на обыски.

Постоянно встречаясь со своими знакомыми, легко обнару­жить, когда в их квартире происходит что-то подозрительное: к телефону никто не подходит, а свет в окнах горит. Или про­сто сговорились встретиться, а они пропали, не идут почему-то. И тут оке звонки по всей Москве — обыск у таких-то! Скорее в такси, и со всех концов уже летят гости. Точно, обыск. Всех впускают, а выпускать не положено. Набивается полная кварти­ра, шум, смех. Повернуться негде. Кто-то приехал с бутылкой вина, кто-то с арбузом. Все угощаются, посмеиваясь над чеки­стами. Попутно пропадают в карманах гостей какие-то бумаги, лишний самиздат, неосторожно сохраненные письма и прочие ве­щественные доказательства — разве уследишь за такой толпой!

Взмокшие чекисты пытаются выгнать собравшихся — куда там! Все ученые — по закону выгнать во время обыска нельзя. Тер­пите. На столе УПК для всеобщего обозрения.

— Потише, граждане!

— А где сказано, что во время обыска нельзя шуметь? Пока­жите такую статью!

— Только понятые из домоуправления с ужасом глядят на
этих нечестивцев»³⁸⁵.

... »Ловцы человеков» прошлись по столице «широким бред­нем», захватив в свои сети крупный улов и рыбешку помельче. В числе прочих в мелкоячеистый невод попал один из моих знакомых, и у него была изъята записная книжка с адресами и телефонами. Там были мои координаты; информацию сбросили в Питер, на Ли­тейный, и «Большой дом» взял меня в «оперативную разработку».

В моей комнате был проведен негласный обыск. Ведь это МВД может работать «втемную»: найдут «вешдоки» — хорошо, нет — из­винятся. Но «органы не ошибаются», а «кто ищет, тот всегда най­дет». Соседка по коммуналке не сболтнет: сама коммунистка, а сын — уголовник, сидит в лагере.

«Досмотр» проведен, кое-что обнаружено, и теперь можно вы­писывать ордер на обыск. Главное, действовать быстро: вдруг «кли­ент» что-то заподозрит и начнет «рубить хвосты»? («Тиха украин­ская ночь, но сало трэба перепрятать».) Но мой случай — особый. Жилец дома не ночует, на улицу не выходит, сидит «в затворе». А сверху требуют результат...

Дверь в аудиторию открывается; на пороге мелькнуло блед­ное лицо молоденького инспектора — протоиерея Владимира Соро­кина.

Ничего не сказав, инспектор зафиксировал: «объект на месте». Минут через 40 снова заглядывает в аудиторию: «Зайдите ко мне в кабинет!».

Вхожу, а там — «группа захвата» из трех человек. Машут «ко­рочками»: «Комитет госбезопасности». И ордер на обыск: «на пред­мет изъятия антисоветской литературы». Записную книжку —на стол!

Инспектор смотрит сквозь меня отсутствующим взглядом: «Он думает, что нас похоронил... ». Оперативники выводят меня из ка­бинета, и мы спускаемся вниз по лестнице. На лестничной площад­ке между вторым и первым этажами останавливаюсь перед иконой Воскресения Христова. Подхожу поближе, чтобы перекреститься. Оперативники в броске готовы повиснуть на руке, у них инструк­ции: вдруг «задержанный» разобьет стекло и вскроет вены? А им потом отвечать... Прикладываюсь к образу, испрашивая силы на предстоящие испытания.

В вестибюле толпятся испуганные абитуриенты. Парнишки из провинции, они слышали всякое о кознях, которые чинятся посту­пающим. Но чтобы «брали» прямо из стен академии, да еще перед началом учебного года! А комитетчик деловито осведомляется: до­кументы (паспорт) при мне? А откуда им у меня быть, если пиджак оставлен в архиерейских покоях, куда у меня, как иподиакона, сво­бодный доступ? Идем по коридору к крестовой церкви, но дверь закрыта. Старший иподиакон Коля Тетерятников ушел по делам и замкнул покои на ключ.

Но это не беда: «Нет таких преград, которые не могли бы пре­одолеть большевики». Выходим из академии, у подъезда — черная «Волга». Рассадка — согласно инструкции: задержанного сажают на заднее сиденье; с обеих сторон — оперы. Трогаем с места; едем по Дворцовому мосту через Неву. Вспоминаю строчки из Бродского:

Ни страны, ни погоста Не хочу выбирать. На Васильевский остров Я приду умирать.

(Незадолго до этого с поэтом уже «решился вопрос» [июнь 1972 г.], и он был выслан из страны.)

Поворачиваем во двор; у подъезда в засаде дежурит еще одна черная «Волга» (хорошо, что не «маруся»). Из нее выходят поня­тые (ясное дело, — свои, не с улицы), и мы поднимаемся по лестни­це. Соседка особого удивления не выказывает («товарищи» заранее ввели ее в курс дела), но рот на замке (закон «омерты»). Лишь пол­года назад в ее комнате был обыск (сын арестован за грабеж), а тут снова оперы и понятые. Одно слово: «нехорошая квартира»! Перед обыском — официальное предложение: выдать антисоветскую лите­ратуру добровольно.

...17 января 1974 года. Девять сотрудников КГБ произвели обыск в квартире писателя-фронтовика Виктора Некрасова. Как было сказано в ордере, цель обыска — «обнаружение литературы антисоветского и клеветнического содержания». На основании этого были изъяты книги Зайцева, Шмелева, Цветаевой, Бердя­ева, «Один день Ивана Денисовича» на итальянском языке (на русском не взяли), «Житие преподобного Серафима Саровского», «Скотный двор» Оруэлла, немецкие и украинские газеты периода Сталинградской битвы.

«Кто может дать точное определение понятию "антисовет­ский"? — размышлял Виктор Некрасов. — В свое время антисовет­скими были такие писатели, как Бабель, Зощенко, Ахматова, Булгаков, Мандельштам, Бунин — сейчас же их издают и пере­издают, хотя и не злоупотребляют размерами тиражей. Ну, а речь, допустим, Вячеслава Михайловича Молотова на сессии Вер­ховного Совета в октябре 1939 г. —как надо рассматривать: как про- или антисоветскую? А ведь он в ней, переосмысливая поня­тие агрессии, говорил, что воевать против гитлеризма нельзя, так как война с идеей (гитлеризм — это идея!) — абсурд и пре­ступление. Если бы нашли, например, у меня газету с этой ре­чью — ее изъяли бы или нет?»

Свои невеселые размышления автор знаменитой повести «В окопах Сталинграда» завершает серией вопросов. «Кому это нужно? Стране? Государству? Народу? Не слишком ли щедро раз­брасываемся мы людьми, которыми должны гордиться? Стали достоянием чужих культур художник Шагал, композитор Стра­винский, авиаконструктор Сикорский, писатель Набоков. С кем же мы останемся? Ведь следователи из КГБ не напишут нам ни книг, ни картин, ни симфоний.

Я на баррикадах никогда не сражался, но в окопах, и очень мел­ких, неполного профиля, сидел. И довольно долго. Я сражался за

свою страну, за народ, за неизвестного мне мальчика Витю. Я надеялся, что Витя станет музыкантом, поэтом или просто че­ловеком. Но не за то я сражался, чтобы этот выросший мальчик пришел ко мне с ордером, рылся в архивах, обыскивал приходящих и учил меня патриотизму на свой лад».

... Итак, предложение — выдать антисоветскую литературу.

— А что вы понимаете под «антисоветской литературой»?

— Печатные материалы, которые не поступают в книжные мага­
зины и в киоски «Союзпечати» (были такие).

— Вот у меня на полке комплект «Журнала Московской Пат­риархии». Он в розничную продажу не поступает.

— Вы прекрасно знаете, что мы имеем в виду. Предлагаем офор­мить добровольную сдачу.

(Расчет простой: если выдаст сам —значит косвенно признает, что материалы антисоветские, значит чувствует свою вину перед советской властью. И потом уже не сможет утверждать, что лите­ратура не его, что кто-то подбросил.)

— Не знаю, о чем идет речь. Ищите.

Профессионалы в своем деле, сыскари мысленно делят комна­ту на две части и начинают «обрабатывать» книжные стеллажи. Шмоналыцик перебирает книги на средней полке, где между то­мами — машинописные листки «Хроники». Вспомнив хрестоматий­ный рассказ про то, как молоденький Ульянов провел охранку, предлагаю оперативнику табуретку, чтобы он начал шарить «по верхам». Но «бывалый» отвергает услугу: он «нутром чует», где «собака зарыта». И вот уже изъятая «Хроника» заносится в про­токол под номером 1.

А на другой половине комнаты открывают ящик письменного стола. Там - десяток коробочек с фотопленками, отснятыми во вре­мя летних путешествий. Но «литературовед» безошибочно откры­вает именно ту, где пленка с переснятой книгой «Истоки и смысл русского коммунизма». (Автор — злейший враг советской власти — Бердяев!)

Начальнику Главного управления по охране государственных тайн в печати при СМ СССР товарищу Романову П. К.

При контроле букинистических магазинов было выявлено, что некоторые из них покупали и продавали книги реакционного фило­софа Н. А. Бердяева, контрреволюционера, реакционного экономи­ста и философа С. Н. Булгакова... Управление просит рассмот­реть вопрос о целесообразности внести имена С. Н. Булгакова и

Н. А. Бердяева в «Список лиц, все произведения которых подле­жат изъятию».

Начальник Управления Б. А. Марков

12 октября 1977 г.³⁸⁶

А в конце 1980-х — начале 1990-х годов Бердяев стал «другом» и даже «кормильцем». В марте 1991 г. директор парижского из­дательства «ИМКА-Пресс» Никита Струве жаловался: «Мы со­вершенно случайно узнали, что издательство «Наука» перефо­тографировало наше издание книги Н. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». У нас не только не попросили разрешения, но даже не сочли нужным известить, хотя мы являлись обла­дателями прав автора. В этой ситуации даже простое любезное письмо было бы достаточной компенсацией»³®¹'.

Но в данном случае издательство «Наука» отошло от ленин­ских принципов. Ведь расходясь с кем-либо теоретически и поли­тически, Ленин обычно порывал с ним всякие личные отношения: «Все, уходящие от марксизма, мои враги, руку им я не подаю и с филистимлянами за один стол не сажусь»³⁸⁸.

... Понятые, по мере сил, тоже участвуют в обыске. Один из них извлекает из-под радиоприемника расписание передач «Голоса Америки» и «Би-Би-Си». И листок со строчками из песни Галича: «А я выбираю свободу Норильска и Воркуты». Взглянув на «ве-шдок», комитетчик изрекает: «Ну вот, сам и выбрал!». А потом, блеснув эрудицией, цитирует Фамусова: «А чтобы зло пресечь, со­брать бы книги все, да сжечь!» и поясняет понятым: «Грибоедов! "Горе от ума". Интеллихенция!».

Ленинское определение интеллигенции («г... о») — общеиз­вестно. Гениальную мысль вождя развил фюрер: он называл немецкую интеллигенцию «отрыжкой природы». Вторя ему, ми­нистр народного просвещения и пропаганды д-р Геббельс назы­вал интеллигенцию «сворой болтливых паразитов»³⁸⁹. 10 мая 1933 г. по инициативе Геббельса нацистами была устроена ак­ция сожжения книг. На территории почти всех германских уни­верситетов в костры летели произведения выдающихся немец­ких и зарубежных мыслителей. Во время сожжения книг вы­ступил Геббельс: «Дух германского народа выразит себя с но­вой силой. Эти костры не только освещают конец старой эпо­хи, они также озаряют и новую эпоху»³⁹⁰. Добавим: эпоху га­зовых камер и крематориев... И еще: в советскую эпоху кни-

ги, изымавшиеся при обысках, на площадях не сжигали — их «утилизировали»...

Изъятое складывается в мешок; к «делу» приобщен и листок с расписанием передач «вражеских радиостанций».

«Фейндхерер» («Слушатели врага») — так в Германии называ­ли тех, кто слушал вражеское радио во время Второй мировой войны. Они причислялись к категории «врагов народа» и строго наказывались, вплоть до тюремного заключения. Лишь за пер­вый г. войны свыше 1500 немцев были отправлены в концлагеря, тюрьмы или исправительные работы. В «третьем рейхе» получи­ло широкое распространение доносительство на слушателей Би-би-си и других радиостанций противника³⁹¹.

В советское время Владимир Высоцкий пел: «Есть у нас в па­лате Рудик, у него приемник "Грундиг", — ловит, контра, ФРГ».

В 1950-е годы Ольгу Ивинскую осудили на пять лет лагерей «за охаивание советского строя» и прослушивание передач «Голо­са Америки», отправив в Мордовию, куда потом приходили письма со стихами Бориса Пастернака: «Засыплет снег дороги, // Зава­лит скаты крыш... // Пойду размять я ноги — // За дверью ты стоишь...»

Спецслужбы в силу своей тогдашней специфики сторожили каждый шаг известного поэта, пытаясь уличить его в антисо­ветской деятельности, и первый арест Ивинской был предислови­ем к его так и не состоявшемуся аресту.

А в 1960-м, уже после смерти поэта, Ольгу Ивинскую осудили на восемь лет — за контакты с иностранцами, за причастность к выходу за границей романа «Доктор Живаго». В минуты уни­жения измученная испытаниями Ольга Ивинская однажды сорва­лась, закричав охране о том, что она та самая, ставшая знаме­нитой на весь мир Лара, про которую написан роман «Доктор Живаго», и обозленные охранники пригрозили ей в ответ: «Вот сейчас мы тебе покажем «Живагу... »³⁹².

... Этот роман можно было сунуть в карман, как пухлую за­писную книжку, а потом читать в метро со страхом, что аре­стуют, если сосед по вагону разглядит микроскопические буквы. Впрочем, если и разглядит, не поймет: обложка обернута полу­прозрачной скользкой калькой, заметит что-то про революцию, про какого-то доктора, и отвернется... Спрячешь книжечку в карман, выйдешь на своей остановке, оглянешься и вздохнешь: пронесло. Так читали «Доктора Живаго» в 1960-х годах...

... Немного покопавшись для вида, сыскари заканчивают опе­рацию. Пожилой чекист, призыва 1940-х годов, оценивающе при­кидывает улов: «Тянет на 70-ю». Незваные гости тянутся на выход; выбрав момент, прячу под рубашку неизъятое Евангелие карманно­го формата. Соседка, добрая душа, сует в руку бутерброд — небось вспомнила о сыне. Как писал Иосиф Бродский, «ворюги мне милей, чем кровопийцы».

Садимся в машину, и «художественный руководитель» бросает шоферу: «В управление!» Значит, едем в Большой дом. Литейный проспект, д. 4 — «самое высокое здание в городе: даже из его под­валов Колыму видно» (шутка 1930-х годов) В начале 1920-х годов Зиновьев, сидевший «на хозяйстве» в Смольном, сказал: «Чрезвы­чайная Комиссия — краса и гордость коммунистической партии». А его соратник Лацис добавил: «чрезвычайка —это лучшее, что наши советские органы могут дать»³⁹³.

Зиновьев в день пятилетнего кровавого юбилея Чрезвычайной комиссии писал: «Меч, вложенный в руки ЧК, оказался в надеж­ных руках. Буквы ГПУ не менее страшны для врагов, чем буквы ЧК. Это самые популярные буквы в международном масштабе...» В России в народе буквы ВЧК переводились словами: «всякому человеку капут», а ГПУ— «Господи, помилуй усопших»³⁹⁴.

... «Большой дом» был заложен 15 сентября 1931 г. по распоря­жению Кирова. На строительстве, завершенном через 13 месяцев, ударно трудились около 400 человек из Соловецкого лагеря военно­го назначения. Вопреки более поздним легендам — мол, почти все строители БД, знавшие о его секретных застенках, погибли — по­ловина строителей-заключенных была освобождена, а половине со­кратили сроки³⁹⁵.

Серые стены Большого дома с четырех сторон окружили здание тюрьмы, возведенное еще при Екатерине II как офицерская гаупт­вахта. Сделавшись внутренней, тюрьма превратилась в скрытую от чужих глаз фабрику смерти. Утверждают, что тогда, в трид­цатых, здесь постоянно функционировали три специальные шаро­вые мельницы: помещенный в такую центрифугу труп мгновенно превращался в кровавую жижу, которая по наклонной трубе, про­ложенной под землей, стекала в Неву. А катер НКВД постоянно дежурил у Литейного моста и отгонял проходящие мимо «плав­средства» от запретной зоны — чтобы посторонний глаз не увидел огромной стаи корюшки, нагуливавшей здесь свой вес...

Кто-то скажет: такого быть не могло! А как бы вы хотели? Ведь 312

когда ЧК приступила к массовым расстрелам, еще не было техни­ческого обеспечения, и приходилось идти наощупь, эмпирическим путем. Так, в Москве приговоренных прежде везли на Ходынку. Потом поближе — в дом № 7 по Варсонофьевскому переулку. Там осужденных вводили по 30-12-8-4 человека (как придется) на чет­вертый этаж. В специальной комнате раздевали до нижнего белья, а потом — вниз по лестницам. Раздетых вели по снежному двору, в задний конец, к штабелям дров и там убивали в затылок из нагана.

Иногда стрельба была неудачной. С одного выстрела человек падал, но не умирал. Тогда в него выпускали ряд пуль; наступая на лежавшего, били в упор в голову или грудь. Снег на дворе весь красный и бурый. Все кругом забрызгано кровью. Устроили сне­готаялку, благо — дров много, жгут их на дворе и улице в кострах полсаженями. Снеготаялка дала жуткие кровавые ручьи. Вот тут бы и пригодилась наклонная труба, но у страны не было лишне­го металла. И случилось непредвиденное. Ручей крови перелился через двор и пошел на улицу, перетек в соседние места. Спешно ста­ли закрывать следы. Открыли какой-то люк и туда стали спускать этот темный страшный снег —кровь только что живших людей³⁹⁶.

И не случайно В 1918 г. ЦК партии принял специальное реше­ние, запрещавшее критиковать ВЧК, поскольку она работала «в особо тяжелых условиях»³⁹⁷.

Рассказывает Антон Антонов-Авсеенко.

*В конце 1970-х довелось мне встретить пожилого рабоче­го-сантехника, который участвовал в переоборудовании бывшего особняка Берии (в Москве). Он видел, как из подвала вытаскивали камнедробилку, и узнал от охранника, что в этом подвале спус­кали в канализацию размельченные трупы убитых. Да, особняк был настоящей душегубкой, не только местом отдыха и работы хозяина»³⁹⁸.

А теперь слово Михаилу Восленскому.

Ныне этот дом — посольство Туниса на Садовом кольце около Площади Восстания. В «Лаврентьевскую эпоху» проходить мимо окружающей особняк высокой темносерой каменной стены и за­мурованных нижних окон не рекомендовалось, да и не хотелось — так много топталось там мрачных типов в штатском. Поэтому было принято или переходить на другую сторону широкого Садо­вого кольца, или уж во всяком случае сходить с тротуара. Конеч­но и в 1980-е годы рядовому человеку зайти в особняк было невоз­можно — из-за тех же типов, одетых теперь не в штатское, а

в милицейскую форму. Но если кто-то даже был приглашен на прием, ходить по паркету этой анфилады залов неприятно.

Здесь происходили омерзительные оргии с доставленными охраной запуганными девушками. В подвале дома Берия лично пы­тал привозимых ему для этой забавы заключенных: после его па­дения здесь был найден набор изготовленных для него по специ­альному заказу и содержавшихся с любовной аккуратностью ин­струментов. В подвале — несколько тесных камер с тяжелыми железными дверьми, снабженными тюремным глазком: тут со­держались граждане страны социализма, которых, развлекаясь, собственноручно мучил член Политбюро. Рядом находится веду­щий куда-то люк. Он наглухо опечатан: или за ним хранится ка­кая-то еще более омерзительная тайна, или, как утверждают, там подземный ход в Кремль³⁹⁹.

Народная мудрость вещает. «Если ты по воле судьбы попал в ученики к дьяволу, твоей вины в этом нет. Но если ты стал самым лучшим из его учеников — это твоя вина». В 1937 г. начальник АХО-УНКВД Московской области Исай Давидович Берг изобрел душе­губки — автомашины, приспособленные для массового убийства лю­дей при помощи выхлопных газов. Суть изобретения и технология действия очень просты. Закрытый автофургон изнутри обшивается оцинкованным железом. Поворотом рычага выхлопные газы дви­гателя по спецпроводу начинают нагнетаться внутрь автофургона. Осужденных раздевают догола, связывают, затыкают им рты и за­гружают в фургон. Двери плотно закрывают — и в последний путь. Рычаг переключают в рабочее положение, выхлопные газы начина­ют нагнетаться в фургон. Где-то через час все пассажиры фургона умирают от отравления.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: