Я тупо смотрел, не понимая, что случилось. В то же время я не мог спокойно лежать и смотреть на такую трагедию у меня под носом.

– Иди сюда, – приказал я, разворачивая руку, чтобы он на нее лег и был обнят. Он нерешительно опустился, глядя мне в лицо неотрывно, как змея, пытаясь понять, как я отнесся к его выходке. Только я и сам не знал, как я отнесся; мне главное было его скорее утешить. И только когда он положил голову рядом с моей, и моя рука обняла его за плечи, я разобрался в своих чувствах.

– Джеймс… глупышка… не бойся… Я не сержусь. И спасибо.

– За что?

– За поцелуй.

– Я подумал… когда ты так на меня посмотрел… что ты теперь…

– Ты думал, я рассердился? Это я просто удивился от неожиданности. Это было очень приятно. И очень лестно.

– Что лестно?

– Что ты меня… что ты ко мне хорошо относишься.

Он ничего не сказал, только пододвинулся поближе, и мы еще поспали.

***

Но встали вовремя и первыми пришли на завтрак.

Скоро подошел и папа, бодрый, как никогда. То есть он и вообще не брюзга; я только хочу сказать, что этим утром он был в ударе. Мы дружно все слопали и уже уходили, когда мама только пришла, а родители Джеймса и того позже. Портье удивился, как мы рано, но пакеты с ленчем, к счастью, уже были готовы.

Утренний заезд выдался на славу, как выразился отец; я бы так не выразился, но он был прав. Сначала мы показали, как мы умеем, а потом он сам взялся за руль. И опять в его руках шлюп протяжно запел на скорости, на которую я бы с Джеймсом на борту не решился, и папа нас загонял: мы подбирали кливер, поднимали шверт, опускали шверт, вывешивались за борт для равновесия…

До «нашего» острова мы добрались мокрые от брызг, усталые, с мозолями от мокрых шкотов, но веселые, как черти. Папа вывел шлюпку чуть не прямо на берег, и по его команде оба паруса одновременно были спущены и свернуты с максимально доступной нам аккуратностью ровно к тому моменту, когда шлюпка въехала носом в пологое дно. Джеймс выпрыгнул с якорем, мы спрыгнули следом, дружно вытащили ее на берег и закрепили.

По-моему, у нас получилось ловко.

– Так, – сказал мой скромный застенчивый отец. – Кто последний разденется, покупает пиво.

На папе были трусы, а на нас нет. Он проиграл.

Мы втроем пересекли остров и искупались на южном берегу, как обычно. Папа так раскрепостился, что начал обращаться с нами, как с флотскими товарищами. Он утопил Джеймса, и тот не протестовал. Потом напал на меня и выдал несколько флотских словечек, когда я один раз его одолел. А когда мы выбрались на мелкое место отдохнуть, он во всеуслышание объявил, что «охота, факинг, жрать». Тут он опомнился, что загнул это при детях, покраснел и, кажется, стал извиняться, но мы столько сил потратили, чтобы не кататься от хохота, что больше ничего не слышали.

После этого он снова стал отцом, хотя и в приподнятом настроении. Он посмеялся над своей флотской проговоркой, и атаковал пакет с ленчем. Мы с Джеймсом улеглись по разные стороны от него и набросились на еду, как волки.

Потом мы отдыхали. Это было незабываемо – поваляться голышом рядом с отцом, который только что доказал, что тоже человек. Никогда еще я не был так душевно близок к нему.

Вдруг послышалась моторка, и мы все даже вздрогнули. Это было семейство Роджерсов, уже без моей матери, к счастью.

– Черт… в смысле Господи! Сколько времени? – сказал папа.

– Понятия не имею, мои часы в отеле.

– Я, наверно, опаздываю, – сказал он. – Твоя мать решит, что мы все утонули.

Его беспокойство передалось и мне, но мне было жаль его отпускать.

– Может, ты позвонишь с острова?

– Старик, с моей стороны это было бы непорядочно. Мне бы очень хотелось еще немножко повалять с вами дурака, как будто мне четырнадцать. Но долг зовет. Я женат, и глупо на это жаловаться.

– Почему?

– Потому что если бы я не женился, тебя бы не было на свете. И мне бы тебя не хватало. – Он вскочил, помахал Роджерсам и побежал обратно через лес. – Извинишься за меня, ладно? – крикнул он, исчезая за деревьями.

– Он не хочет, чтобы они видели его голого! – заявил Джеймс, и мы улеглись обратно.

Я промолчал. Мне вдруг стало грустно. Такое замечательное утро было! Почему все должно кончаться?

Но Роджерсы были нам ужасно рады и не дали нам грустить. Я объяснил, что папа забыл о времени, и теперь опаздывает.

– Ничего страшного, – сказал доктор. – Мэри так и сказала, что он увлекся парусами и опоздает. Она не волновалась. Она знает, что он заправский моряк. А как вы завтра вернетесь? Он же забрал шлюпку?

– Ой… действительно. Я не сообразил. – Интересно, нас, выходит, бросили на острове? Я представил себе, что мы останемся здесь до зимы. Скучать не будем, каждый день будем изобретать что-нибудь новое… Да, но ведь это будем мы вдвоем с Джеймсом. Нет, так не пойдет. Хотя по сравнению со школой я бы лучше пожил с братиком.

– Привет, – сказал Марк.

Я заглянул в эти темные глаза, и мой мозг переключился на другие мысли.

***

Пока мы готовились отплыть на остров, где собирались провести ночь,
я успел подумать о нескольких вещах.

Мы с Джимми остались голыми; наша одежда и прочие вещи для ночевки лежали в лодке, которая плыла в деревню с моим отцом.

Я уже был готов чертыхнуться, когда шлюпка показалась из-за острова, снова несясь на полной скорости. Это было здорово. По-моему, все остальные тоже смотрели с восхищением, как он промчался прямо к нам, в последний момент привелся носом к ветру и застыл в считанных ярдах* от моторки.

– Что, забыли? – крикнул он, бросая наши пакеты доктору. – Я туда запихнул одежду, в которой вы были, чтобы вам не пришлось возвращаться дикарями. Я приеду за вами завтра во второй половине дня.

– Спасибо, пап! Все понял, – крикнул я в ответ, и Джеймс добавил что-то в том же роде.

Остров натуристов снова был гостеприимен и весел. Джеймс самозабвенно тусовался с Билли и Роуз, и было очень забавно смотреть, как они вместе учиняют всевозможные шалости, абсолютно довольные, в абсолютной безопасности и в абсолютно натуральном виде. И как у людей язык поворачивается сказать, что натуризм – занятие для извращенцев, что нудизм есть грех? Не понимаю, и никогда не пойму.

А чем занимались мы с Марком? Ну, мы тоже равлекались. Нет, не в доме. Мы опять ныряли с трубками, и здорово наловчились. Мы плавали друг за другом между подводных скал и зарослей, и заплывали подальше ото всех. Меня охватывало возбуждение от мысли, что мы остаемся одни, одни под водой. Иногда мы находили подводную заводь, где не было никого, кроме мелких рыб, крабов и покачивающихся водорослей. Обменявшись молчаливыми взглядами, мы ныряли и прижимались друг к другу всем телом посреди природного грота.

Потом, чтобы смыть осевшую за день соль, мы пошли к Марку принять душ. Он начал регулировать воду, а я просто смотрел на него с тем ощущением в вилли, когда я в любую секунду готов вырасти. Он оглянулся на меня, улыбнулся и поманил к себе. Чтобы попасть под струи, мне пришлось встать очень близко, и наши тела снова соприкоснулись по всей длине. Мои носки упирались в его, выше соприкасались наши коленки, а еще выше контачили друг с другом наши бедра, наши стиснутые вместе вилли, наши тазовые кости, животы, грудные клетки и плечи. Я посмотрел ему в глаза, которые были в двух дюймах* от моих…

И мы просто стояли и смотрели, а вода текла.

Где-то я читал, что глаза – зеркало души.

Наши души в это мгновение заглянули друг в друга. Моя смотрела в его, а его смотрела в мою. С самого детства ни на кого я так не смотрел, если не считать матери, но это другое дело. Сейчас я смотрел так на человека, которого сам нашел. Которого сам выбрал, и который сам выбрал меня. В это долгое мгновение я понимал, что все про него понимаю.

И мгновение все тянулось, а мы все стояли и смотрели друг другу в глаза. Я обычно ужасно не люблю такие гляделки. Наверно, потому что боюсь, что мальчики заметят, что они мне нравятся. А Марк и так знал, что он мне нравится, и я ему тоже нравился. Поэтому это откровенное заглядывание в глубокие темные озера пляшущего света было… законным.

И снова после этого магического вступления наши руки начали ощупывать друг друга. Повсюду. Медленно. И никто нас не прерывал. И мы, конечно, возбудились; и стали тереться возбужденными телами. И стали влажными и скользкими, несмотря на струи душа. И я подумал, что могу устроить ему то, что в прошлый раз он устроил мне.

Я опустился на колени и бережно взял его ртом. Я перекатывал его, я стягивал кожу, я касался языком беззащитного обнаженного кончика и проводил по нему. Я пробовал заглотнуть как можно глубже. И всю дорогу сладостной музыкой в моих ушах звучали доносившиеся сверху предельно томные звуки. Потом я сообразил, что могу подключить руку, и ей достался участок основания рядом с вьющимися волосиками. И музыка стала громче и требовательней, а потом у него напряглось еще сильнее, наверху послышался негромкий вскрик, и я почувствовал, как самый интимный подарок от Марка толкнулся в мой подставленный язык.

Я торопливо проглотил, не давая себе опомниться, хотя на вкус он был кисловатый и маслянистый. Но что мне вкус, ведь это было от Марка. И поэтому мне не только удалось удержать это в себе, но даже было приятно.

Теперь мы стали братьями – даже больше, чем братьями. Братом я стал и Джеймсу, хотя о нем я в тот момент в общем-то не думал. Так кем же стал для меня Марк? Ближайшим другом? Я не придумал, как это назвать, но знал, что хочу быть рядом с ним, весь день, каждый день.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: