Современного взяточничества и коммерческого подкупа

Взяточничество и коррупция – это тесно взаимосвязанные, родственные явления. В обоих случаях речь идет о разовых или систематических фактах передачи государственному служащему, должностному лицу денег, подарков или оказания ему различных услуг за действия (бездействия), которые это лицо совершило, совершает, должно было или может совершить в интересах дающего взятку. При этом взятки и коммерческий подкуп в значительной степени играют роль обеспечительного механизма в различного рода схемах хищения и иных преступлений экономической направленности.

Понимание российской действительности по данному направлению требует исследования исторических традиций. Одной из особенностей данного вопроса является замалчивание коррупционной и экономико-криминальной проблематики. Например, в прекрасном музее Интерпола, к сожалению, начисто отсутствуют материалы по взяточничеству и хищениям, хотя эти деяния вряд ли можно отнести к сугубо национальным видам преступлений. Между тем видный государственный деятель екатерининской эпохи Иван Никитич Болтин (1735–1792) отмечал, что можно привести тысячу примеров, что повсюду человеки были и ныне суть во всем один другому подобны, кроме некоторых легких черт, составляющих особенность образования в их характере. По крайней мере, касательно наклонности наших соотечественников к лихоимству и казнокрадству нет объективных данных, чтобы и в этом русские отличались от других народов.

Судебник Киликийской Армении, составленный в 1265 году князем Смбатом Спарапетом (1208–1276), содержит правовую норму о взяточничестве: «О том случае, когда кто продает божественное право за взятку. Повелевает наш закон и апостольское право, что когда будет доказано, что судья, духовный или светский, продает божие правосудие за взятку, то такого нужно отстранить от судейского стула и наказать как богопродавца, потому что он продал правосудие божие как Иуда».

Взяточничество, или, как это именовалось в прошлом, «посулы» – вознаграждение от лица, заинтересованного в исходе того или иного дела, как вид преступления упоминается в Псковской судной грамоте (ХIV в.), которая имела особую статью о «посулах» (ст. 48). Согласно тексту этой статьи, взяткополучателю предъявляется обвинение в грабеже («ино быть ему в грабежи»).

По мнению сенатора Безродного, «лихоимство, в самом смягченном понятии, есть злотворный взяток в свою корысть чужой собственности».
И далее: «Лихоимственный грабеж по существу своему опаснее и вреднее насильственного в домах и даже разбойничьего на дорогах грабежа. Убеждение сие основывается на том, что предостерегательные средства, какими рассудок защищает и избавляет от насилия и разбоя, бесполезны и недействительны для несчастливцев, впадающих в лихоимные когти, ибо лихоимные сети для глаз не приметны, для рук не осязаемы... Везде, где люди, там и лихоимцы: в деревнях, в селах, в городах больших и малых, в центре и на границах государства. При малейшей тревоге от преследования законов, они соединяются рука об руку и стекаются к ним со всех сторон потатчики, заступники и покровители»[2].

Заступником взяточников в известном роде оказался историк-любитель Е. П. Карнович: «Бедность старинной нашей знати была одной из главных причин, породившей у нее взяточничество, лихоимство, казнокрадство и злоупотребления разного рода в огромных размерах... Лица, поставленные на высокие государственные должности, не имевшие сами по себе обеспечивающего их состояния и не получавшие от правительства необходимой материальной помощи, стремились составить себе достаток любыми средствами».

Далее Е. П. Карнович противоречит сам себе, поскольку пишет, что брали взятки не только «не имевшие обеспечивающего их состояния и не получавшие от правительства необходимой материальной помощи», но и богатейшие столпы тогдашнего общества. Михаил Глебович Салтыков, князья Василий Массальский, Юрий Хворостинин, Федор Мстиславский, Иван Куракин и другие не гнушались поборами и униженно выпрашивали у короля польского Сигизмунда «деревнишек». Один из богатейших людей в Европе светлейший князь Александр Данилович Меншиков, тем не менее, вымогал взятки у шведского посланника барона Цедеркрейца (5 тысяч золотых монет), принял взятку от герцога Голштниского и его супруги
(80 тысяч рублей и еще 20 тысяч «в качестве делового обязательства»)[3].

Несмотря на строгости средневековых законов, не отмененных и в начале XIX века и предусматривавших смертную казнь за 6 789 преступлений (взятка входила в это число), богатые и «гордые европейцы» давали и брали взятки не реже «раболепного» московского боярства и дворянства. Во всяком случае, сопоставление структуры «общей» и экономической преступности по Франции, Австрии, Германии и России за 1889–1893 годы обнаружило «черты сходства, в особенности в порядке преступлений»[4].

Любимым приютом лихоимцев были судилища, начиная от низшего до главного становища. «Зло завелось у нас, как и у всех народов, от веков, – писал сенатор Безродный, – но усилилось от нашествия татар, когда право судить, угнетать невинных, защищать и оправдывать злодеев и душегубцев продавалось за золото с торгу, подобно товару»[5].

На первый взгляд, странно, что дел о взяточничестве судей в исторических архивах крайне мало. Но это говорит о многом: брали взятки «профессионально», обеспечивался хороший уровень конспирации, противодействие расследованию, как правило, было успешным. «С судьей судиться – домой не воротиться...»

Много проще поступали полицейские в дореформенной России. Тогда все мелкие дела, которые впоследствии подлежали ведению мировых судей, разрешались в полицейском «квартале». И это был суд поистине скорый. С каждого оправданного причитался «магарыч за причинение полиции беспокойства». Эта простота быстро развращала квартальных надзирателей, приставов и полицмейстеров. Было обычной практикой получать солидную мзду от потерпевшего за удачное расследование дела.

Каждый квартальный надзиратель заранее знал, на какие деньги, помимо жалованья, он может рассчитывать. Это знало и начальство, назначившее его туда, таким образом, и поощрение, и кара по службе определялись переводом из квартала одной степени доходности в другой.

Взятки считались принадлежностью к должности. Частные приставы, например, брали вдвое более квартальных и, прослужив лет 10–15, составляли целые состояния (от 400 до 600 тыс. рублей).

Однако не всегда и не всем полицейским удавалось мирно уйти в отставку. Московский частный пристав X. не только брал взятки «по-крупному», но и руководил ворами, которые с его ведома и в его пользу совершали кражи.

Так, по его воле на Кузнецком Мосту был разграблен меховой магазин Мичинера (на 100 тыс. рублей). Этот же пристав, производя осмотр места кражи из гостиницы, отобрал у потерпевшего золотой амулет, а самого отправил как бродягу в острог «впредь до выявления его личности».

Личность выяснилась: владетельный дагомейский князь из Африки, которого в гостинице обобрал личный секретарь (украденный золотой амулет – бычок с бриллиантовыми глазами – стоил несколько сотен тысяч рублей). И не случись тогда обыска по месту жительства пристава, так и погиб бы безвестно в российской тюрьме африканский князь[6].

Пожалуй, более всего уголовных дел о взяточничестве заводилось на воевод, а позднее – на губернаторов. Пятый департамент Сената не успевал учреждать так называемые следственные комиссии для рассмотрения судных дел. Комиссию обычно возглавлял коллежский прокурор с двумя помощниками – членами комиссии. Состав «бригады» постепенно менялся, ибо расследование было затяжным, чиновники уходили в отставку, переходили на другую работу или умирали. Работа «комиссионеров» оплачивалась из кармана обвиняемого, который иногда и не доживал до исхода дела. Так, «всего» семь лет (1764–1771 гг.) понадобилось для выяснения обстоятельств взяточничества белгородского губернатора князя Шаховского и статских советников Сухотина и Безобразова[7].

Встречались и «молниеносные» дела. Особенно если они велись в Преображенском приказе. Например, когда житель г. Козлова Иван Тернов «показал» на своего воеводу Федора Вепосревского, который за взятку выпускал из тюрьмы колодников, то дело было кончено за неделю, «Решение – тать» (вор). Кнут, конфискация и Сибирь[8].

Большие притеснения торговым людям чинили взяточники на таможнях. В 1756 году специально для таможен на границах с Польшей и Турцией был издан указ, «чтобы не брать взяток с купцов», а тому, кто сообщит о взятке, – большое вознаграждение. Такие вознаграждения получили пакгаузный инспектор Оренбургской таможни Василий Берлин, регистратор Иван Матвеев и ревельский купец Юргенс. Последний донес на взяточников – вымогателей Аренсоургской таможни и предъявил иск за простой корабля[9].

Между отдельными категориями взяточников возникали «войны» за сферы влияния. Так, с учреждением должности фискалов (1714 г.) и их попытками управлять бурмистрами (бургомистрами), многие из них стали жертвами провокаций и ловушек земских голов. Фискалы изобличали бурмистров, но и бурмистры доносили на фискалов. Так, фискал подьячий Петр Алексин поехал в Тотьму для расследования злоупотреблений местных «соляных голов» и целовальников, но сам был арестован бурмистром за взятку[10].

Среди наиболее активных взяткодателей находились желающие стать владельцами казенных откупов: таможенных, заставных, винных, табачных и соляных. После того, как «взятка сработала», владельцы откупов (лицензий) сами становились взяткополучателями и «допускали упущения казенного интереса». Аналогичная метаморфоза происходила с казенными оптовыми поставщиками и подрядчиками. Вершина пирамиды упиралась в поместные приказы и коллегии, а то и в Сенат или Двор[11].

Кстати, не кто иной, как «светлейший князь» Меншиков был президентом Кригс-коллегии (военного ведомства) с самого начала ее образования, то есть с 1718 года. Он ведал и размещением особо выгодных подрядов для армии.

Время от времени по велению того или иного государя (государыни) снаряжались тайные экспедиции. Большей частью таковые отправлялись в Сибирь, где хозяйничали губернаторы-лихоимцы. Иркутского губернатора князя Гагарина Петр I вызвал в Петербург, якобы для участия в суде над царевичем Алексеем. В Иркутск же тайно выехала следственная бригада (руководитель – полковник С.) для проверки сведений о лихоимстве князя Гагарина. Государь хорошо знал нравы своих проверяющих, а потому им вслед (конечно, тайно) отправился личный денщик царя Егор (Григорий) Пашков. Дело кончилось тем, что сначала был обезглавлен полковник С., получивший взятку еще до выезда в Иркутск, а потом Егору Пашкову перешло несколько тысяч гагаринских крестьян, а сам Гагарин 14 мая 1721 года был пытан, бит кнутом и 17 июня того же года повешен на площади перед Сенатом.

Та же участь постигла князя Кольцова-Массальского, сильно разжившегося лихоимством при управлении соляными сборами. Следствие о взяточничестве князя вел тот же неутомимый Егор Пашков, состояние которого вновь увеличилось за счет тысяч крестьян и богатого имения повешенного.

При императрице Анне Иоанновне сенатор Сукин взял взятку в 10 тысяч рублей, но обошлось выговором. При ней же иркутскому губернатору Жолобову (преемнику Гагарина) лихоимство в 40 тысяч рублей стоило головы. Весьма эмоциональную оценку одному из приближенных к императорской особе дает Фридрих Великий: «Русский министр Бестужев-Рюмин до такой степени продажен, что продал бы самую императрицу, если бы у кого-нибудь нашлось довольно много денег, чтобы купить ее»[12].

«Законодавцы» того времени понимали, что взяточничество относится к числу «безгласных дел», которые совершаются тайно, без свидетелей. При расследовании требовался «челобитчик и на кого он сказывал про посулы ставити с очей на очи, и распрашивати и сыскивати про посул всякими сыски накрепко». Протоколы допросов и очных ставок подьячим надлежало вести тщательно, дабы «черненыя бы и межь строк приписки и скребения в тех записках не было». В противном случае подьячего «казнити, отсечи рука». Если один из свидетелей «учнет сказывать ложно, а два начнут его уличать, что он говорит ложно, и в таком деле верить двум, а одного отставить»[13].

Поскольку взяточничество, как правило, связано с различными видами служебных преступлений, то в качестве доказательств использовались не только предметы взятки, но и подложные документы, шнурованные книги, так называемые черновые записи, расписки и пр. Например, отставной ротмистр Вороненков, сообщая в Коммерц-коллегию о беспорядках на Исаковецкой пограничной таможне, прямо указал, что «признаками взяток за привозные и отпускные товары будет черновая тетрадь с записями»[14].

При отсутствии доказательств зачастую применялся «расспрос с пристрастием» – допрос с угрозой применения пыток. По существующим в начале XVII века правилам, для производства расследования («сыска») назначался сыщик, которому давалась письменная инструкция. В инструкции перечислялись действия (задачи) и вопросы конкретным подозреваемым лицам. Сыщик должен был записать ответ на каждый вопрос. Если в ходе сыска обнаруживались соучастники взяточничества или же новые свидетели, то о них сообщалось по начальству. В ожидании новой, дополнительной инструкции лица, «представляющие оперативный интерес», сидели под караулом в цепях. Допросные листы скреплялись подписями сыщика, допрашиваемого и понятых (если инструкция предусматривала проведение сыскных действий в присутствии понятых).

Представляет интерес процедура «собирания челобитных об обидах». Так, по делу якутского воеводы Фаддея Жадовского поручику Козьме Шкадеру (сыщику) было предписано «публиковать во всем городе указом Ея Императорского Величества, не учинил ли воевода Жадовский кому каких обид, налог и разорение и под неволею не принуждал ли кого каких на себя работ работать... Против тех челобитных воеводу допрашивать и давать очные ставки».

Часто подозреваемый взяткополучатель давал показания, что и сам он является взяткодателем по отношению к вышестоящему начальнику. Тот же Жадовский написал: «Иркутской провинции вице-губернатор Алексей Жолобов в бытность мою в Якуцку воеводой для проклятой своей и богомерзкой несытности чинил мне многие обиды и разоренья и брал с меня взятки». И вот уже Жолобов взят в Тайную канцелярию и там, сидя в цепях, рассказывает о своем лихоимстве. А Жадовской уже дает обвинительные показания на сыщика Козьму Шкадера и на его квартирмейстера Ивана Остякова. При этом прилагает «реэстр»: «денег пятьдесят рублев; мех рысей (пятьдесят рублев); шуба морских котов подбита белками (цена двадцать рублев); сукна шесть аршин (цена пятнадцать рублев)»[15].

Чаще всего, конечно, пытка употреблялась в «делах видимых» – при расследовании убийств, разбоев. В других случаях «пытать не мочно».
Если про взятку «сыскати будет нечем, и в том учините, вера, крестное целование» (присяга)[16].

В русской уголовной статистике взяточничество не выделялось в отдельную строку. Оно учитывалось вместе с «хисничеством» – совершенными должностными лицами хищениями и иными служебными преступлениями. Количество этих преступлений в конце XIX века было сопоставимо с числом убийств и преступлений против порядка управления – ежегодно около 3,5 тысяч. В среднем по каждому делу обвинялось два человека.

Каждый третий осужденный был дворянином с высшим образованием. Более 70% осужденных ранее работали в сфере «нематериального производства». Примечательно, что рецидив был весьма незначительным – 2,5%. Из 100 осужденных общими судебными установлениями количество «сознавшихся» во взятках и казнокрадстве составляло 34,9%. Почти треть уголовных дел вообще не доходила до суда: выносилось определение о прекращении или приостановлении дела[17].

Такой исход, в частности, имело и дело воеводы Жадовского. Пять лет расследования (1730–1735 гг.) оказались, в общем-то, безрезультатными, если не считать отстранение от должности и конфискацию имущества. Возможно, помогли связи и новые взятки.

Многие взяткодатели – и не только мафиозного толка – полагают за должное иметь так называемый «черный фонд»: фонд для взяток правоохранительным органам и тем, кто может влиять на решение проблемы в интересах фирмы. «Черный фонд» (или «смазной банк») не является гениальной идеей «преступного синдиката», как считают некоторые исследователи организованной преступности в США (Ж.-М. Шарле, Ж. Марсилли).

Издавна «деловые люди» на праздники и юбилеи делали подношения властям предержащим. Упомянутый воевода Жадовской такие дары вовсе не считал за взятку, а пояснял, что «те пожитки получил он от якуцких обывателей и приезжих купцов за честь, на господские праздники и на рождение детей его». Русский предприниматель Иван Егорович Грунт в 1774 году вел черновые записи «об отпуске сукна, трипа и каразеи на подарки чиновникам и полицейским». Вполне понимая суть этих поступков и своих намерений, Иван Грунт вел записи на немецком языке[18].

Вполне возможно, что на иврите писали свои расходы американские бутлегеры – контрабандисты спиртными напитками, когда они ежегодно давали взятку в размере 3 млн долларов Фульхенсио Батисте – кубинскому диктатору за покровительство в «отмывании» денег.

Около 70 млрд лир из «смазного банка» на протяжении 15 лет истратило руководство крупнейшего итальянского концерна «Моетедисон» на подкуп государственных деятелей и правительственных чиновников с целью получения незаконных льгот и привилегий. Значительная часть данных средств направлялась на срыв мероприятий, идущих вразрез с интересами концерна. Впрочем, несмотря на собранные доказательства, никто из взяточников не пострадал: в решающий момент специальная парламентская комиссия изъяла дело из судебных органов. С тех пор в Италии о нем никто ничего не слышал. Аналогичным образом было прекращено и «дело о рапсовом масле». Здесь брали деньги за выдачу незаконных разрешений нескольким итальянским компаниям на выпуск продуктов с высоким содержанием опасных для человека реагентов.

По данным германской уголовной полиции, взятки ежегодно приносят ущерб стране в размере 15–20 млрд марок. А согласно подсчетам американских юристов, должностные лица США ежегодно получают в виде взяток 20–30 млрд долларов, что примерно равно стоимости программы освоения Луны «Аполлон»[19].

Словом, люди, которые «дают» и которые «берут», мало изменились за последние 300 лет. Даже механизм «дачи-получения» взятки не претерпел существенных перемен. Во всяком случае, за таковые не следует считать расширение спектра услуг-взяток политическим лидерам, подкупы избирателей, профсоюзных и мафиозных вождей, священнослужителей.

Надо признать и то, что современная практика борьбы со взяточничеством по разным причинам не слишком продвинулась со времен генерал-прокурора Сената князя Куракина, назначившего в Сенат особого человека – экзекутора «по наблюдению за канцелярскими служителями при сношении их с посетителями»[20], хотя и появились технические возможности помечать предмет взятки, осуществлять его поиск, а также осуществлять контроль за участниками коррупционных взаимоотношений.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: