Улицы как места обитания коллектива: Вальтер Беньямин

413 В той индустрии, что сложилась в философии и cultural studies вокруг имени и идей Вальтера Беньямина, доминирует специфический субъект модерного города — фланер [см.: Бе­ньямин, 2000]. Беньямин обнаружил фигуру фланера в текстах Бодлера. У последнего это горожанин, любопытство и герои­ческое отстаивание собственной самобытности которого делали его эмблемой модерности. Фланерство предполагало такую форму созерцания городской жизни, в которой отстра­ненность и погруженность в ритмы города были нераздельны, вот почему Бодлер говорит о «страстном зрителе».

413 Беньямин в первой версии своего эссе о Бодлере и городской модерности пишет, что фланер — это старик, лишний, отставший от жиз­ни городской обитатель, жизнь города слишком стремительна для него, он сам скоро исчезнет вместе с теми местами, что ему дороги: базары сменятся более организованными формами торговли, и старик сам не подозревает, что подобен в своей неподвижности товару, обтекаемому потоком покупателей. Позднее Беньямин приходит к более знакомому нам описанию «гуляки праздного», который не спешит по делам, в отличие от тех, с кем его сталкивает улица. Фланера описывали и как при­вилегированного буржуа, царившего в публичных местах, и как потерянного индивида, раздавленного грузом городского опыта, и как прототипа детектива, знающего город как свои пять пальцев, и просто как покупателя, с радостью осваивавше­го демократичную массовую культуру XIX века. Но чаще всего фланер наделяется особой эстетической чувствительностью, для него город — источник нескончаемого визуального удо­вольствия. Аркады торговых рядов соединяют для него ночь и день, улицу и дом, публичное и приватное, уютное и волную­ще-небезопасное.

413 Фланер — воплощение нового типа субъек­та, балансирующего между героическим утверждением соб­ственной независимости и соблазном раствориться в толпе.

414 Причина беспрецедентной популярности этой фигуры — в скандальности ее ничегонеделанья, бесцельных прогулок, остановок около витрин, глазения, неожиданных столкнове­ний. Другие-то в это время демонстрируют свою продуктив­ность, добросовестно трудясь либо проводя время с семьей. «Левых» исследователей образ фланера привлекал потенциа­лом сопротивления преобладающим моделям поведения, геро­измом противостояния бюргерству и негативным диагнозом капитализма. Этот образ вызвал также прилив интереса иссле­дователей к публичным пространствам, в частности централь­ным улицам, гуляя по которым люди становились объектами взглядов друг друга.

414 Между тем в «Пассажах» Беньямин подробно описывает другого городского субъекта — «коллектив», который постоян­но и неустанно «живет, переживает, распознает и изобретает» [Benjamin, 1999; 423]. Если буржуа живет в четырех стенах соб­ственного дома, то стены, меж которыми обитает коллектив, образованы зданиями улиц. Коллективное обитание — ак­тивная практика, в ходе которой мир «интериоризируется», присваивается в ходе бесконечных интерпретаций так, что на окружающей среде запечатлеваются следы случайных изобре­тений, иногда меняющих ее социальную функцию.

414 Беньямин остроумно играет аналогиями между жилищем буржуа и оби­талищем коллектива, выискивая на улицах Парижа и Берлина своеобразные эквиваленты буржуазного интерьера. Вместо картины маслом в рисовальной комнате — блестящая эмали­рованная магазинная вывеска. Вместо письменного стола — стены фасадов с предупреждениями «Объявления не вывеши­вать». Вместо библиотеки — газетные витрины. Вместо брон­зовых бюстов - почтовые ящики. Вместо спальни — скамьи в парках. Вместо балкона — терраса кафе. Вместо вестибюля — участок трамвайных путей. Вместо коридора — проходной двор. Вместо рисовальной комнаты — торговые пассажи.

414 Дело, как мне кажется, не в попытке мыслителя подобными анало­-415-гиями сообщить достоинство жизни тех, у кого никогда не будет «настоящих» рисовальной и библиотеки. Его скорее восхищает способность парижан делать улицу интерьером в смысле ее обживания и приспособления для своих нужд.

415 Он цитирует впечатление одного наблюдателя середины XIX века о том, что даже на вывороченных для ремонта из мостовой булыжниках немедленно пристраиваются уличные торговцы, предлагая ножи и записные книжки, вышитые воротнички и старый хлам.

415 Беньямин, однако, подчеркивает, что эта среда обитания коллектива принадлежит не только ему. Она может стать объектом радикального переустройства, как это произошло в Париже во время реформ барона Османа. Проведенная Осма­ном радикальная перестройка Парижа отражала увеличение стоимости земли в центральных районах города. Извлечению максимума прибыли мешало то, что здесь издавна жили рабо­чие (об этом также шла речь в главе «Город как место экономи­ческой деятельности»). Их обиталища сносились, а на их мес­те возводились магазины и общественные здания. Вместо улиц с плохой репутацией возникали добропорядочные кварталы и бульвары. Но опять-таки «османизация», которой посвящено немало страниц «Пассажей», описывается Беньямином вместе с теми возможностями, которые преобразованная материаль­ная среда города открывает для присвоения ее беднотой. Ши­рокие проспекты не просто навсегда овеществленные притя­зания буржуазии на господство: они открыты для формирова­ния и кристаллизации культурного творчества пролетарских коллективов. Прежде беднота могла найти для себя убежище в узких улицах и неосвещенных переулках. Осман положил это­му конец, провозгласив, что наступило время культуры откры­тых пространств, широких проспектов, электрического света, запрета на проституцию.

415 Но Беньямин убежден, что уж если улицы стали местом коллективного обитания, то их расшире­ние и благоустройство не помеха для тех, кому они издавна

416 были домом родным.

416 Рационалистическое планирование, ко­нечно, мощная, неумолимая сила, претендующая на такую организацию городской среды, которая и прибыль бы гаран­тировала, и гражданскому миру способствовала.

416 Власти извлек­ли урок из уличной борьбы рабочих; на мостовых были устро­ены деревянные настилы, улицы расширены, в том числе и потому, что возвести баррикаду на широких улицах гораздо сложнее, к тому же по новым проспектам жандармы могли вмиг доскакать до рабочих кварталов. Барон Осман победил: Париж подчинился его преобразованиям. Но баррикады вы­росли и в новом Париже,

416 Одну часть работы Беньямин посвящает смыслу возведения баррикад на новых, благоустроенных улицах: пусть ненадолго, по они воплотили потенциал коллективного изменения город­ского пространства. В XX веке, когда память о революционных потрясениях, что легла в основу новых праздников, стерлась, только проницательный наблюдатель может почувствовать связь между массовым праздником и массовым восстанием: «Для глубокого бессознательного существования массы радо­стные праздники и фейерверки — это всего лишь игра, в кото­рой они готовятся к моменту совершеннолетия, к тому часу, когда паника и страх после долгих лет разлуки признают друг друга как братья и обнимутся в революционном восстании» [Беньямин, 2000: 276).

416 Тем временем власти и коммерсанты разработали другие стратегии взаимодействия с городскими «коллективами». Раз­нообразные блага цивилизации становились все более доступ­ными в складывающемся обществе потребления: активно, в качестве именно «народных праздников» проводились все­мирные промышленные выставки, во время которых «рабочий человек как клиент находится на переднем плане» [Там же: 158].

416 Так складывались основы индустрии развлечений.

416 Вто­рым значимым средством эмансипации городских обитателей стал кинематограф, как нельзя лучше отвечавший тем сдвигам в механизмах восприятия горожан, которые пришлись на ру-417-418-беж XIX и XX столетий.

417 Проблематизация границы между интерьером и экстерьером по-питерски

418 О массовом предназначении нового искусства свидетельствует не только тот факт, что первые ки­нотеатры возникли в рабочих кварталах и иммигрантских гет­то, но и то, что в 1910—1930-х годы их строительство активно шло параллельно в центре городов и в пригородах.

418 В «Произведении искусства в век механической воспроиз­водимости» читаем: «Наши пивные и городские улицы, наши конторы и меблированные комнаты, наши вокзалы и фабрики, казалось, безнадежно замкнули нас в своем пространстве. Но тут пришло кино и взорвало этот каземат динамитом десятых долей секунд, и вот мы спокойно отправляемся в увлекательное путешествие по грудам его обломков» [Беньямин, 2000: 145]. Выставки и кинотеатры, а еще универмаги — места фантасма­гории, места, куда люди приходят, чтобы отвлечься и развлечь­ся. Фантасмагория — эффект волшебного фонаря, создающе­го оптическую иллюзию. Фантасмагория возникает, когда умелые мерчандайзеры раскладывают вещи так, что люди по­гружаются в коллективную иллюзию, в мечты о доступном бо­гатстве и изобилии.

418 В опыте потребления, главным образом во­ображаемого, они обретают равенство, забывая себя, становясь частью массы и объектом пропаганды. «Храмы товарного фе­тишизма» обещают прогресс без революции: ходи меж витрин и мечтай, что все это станет твоим. Кинотеатры помогут изба­виться от чувства одиночества.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: