Кризис социальной и личностной идентичности

Основные процессы, свойственные массовому созна­нию в ситуации нестабильности и требующие социально-психологического анализа, выделила Г. М. Андреева:

а) глобальная ломка устоявшихся социальных стерео­типов;

б) изменение системы ценностей;

в) кризис идентичности [19, 363].

Психологические аспекты кризиса идентичности ин­тенсивно исследовались специалистами-психологами в но­вых независимых государствах - России [146-148; 273; 279 и др.], Казахстане, Узбекистане [195; 298 и др.]. Распад СССР и возникновение новых независимых государств на­ряду с быстро идущими социально-политическими и эко­номическими трансформациями породил новую этнополитическую и социально-психологическую реальность. Ее характерными признаками, выделенными, в частности, Н. М.Лебедевой [146-148], явились:

- рост этнических миграций и осознание необходи­мости аккультурации в новых культурных и политических условиях;

- процесс изменения ценностной структуры индиви­дуального и группового (этнического) сознания в направ­лении ценностей индивидуализма, маскулинности, личной ответственности, напряженного труда в целях достижения личного успеха и благосостояния.

Во многих исследованиях, несмотря на их разные цели, гипотезы, теоретические подходы и методы, были найдены сходные тенденции и закономерности трансформации эт­нической идентичности у представителей «титульных» эт­носов и групп этнических меньшинств. При этом каждый исследователь использовал свой понятийный аппарат и собственную терминологию для описания изученных фе­номенов: «синдром навязанной этничности» [147], «гипер­идентичность» [273] и т. д.

Проследим направления процесса приспособления сознания личности к социальным изменениям, используя векторы, отражающие изменение процессов идентифика­ции, выделенные Г. У. Солдатовой [273].

1. Переход от стабильности идентичности к неустой­чивости, диффузности, неопределенности. Общегражданское сознание расщепилось и даже нивелировалось. Изме­нились не только социальные категории, к которым чело­век может себя причислить («Я - гражданин Советского Союза»), но и происходят изменения базальных ценностей и потребностей - от однородности к разнообразию, от кол­лективизма к индивидуализму, а потребностей - от поис­ков позитивного самоощущения к поиску смысла.

2. Движение от унифицированности самоидентично­сти к разнообразию. Это означает, что на смену ограничен­ному выбору социальных категорий для идентификации приходит выбор более разнообразный и разноплановый.

В СССР в течение семидесяти лет проводился экспе­римент по установлению социальной однородности, в ре­зультате которого были уничтожены многие социальные группы: сословия, крестьянская община, церковные прихо­ды, разнообразные партии, землячества и т. д. Идеологиче­ская машина многое сделала для того, чтобы советские лю­ди знали только одну страну, партию, молодежную, дет­скую организации. Произошло ли изменение в процессах самоидентификации в этом направлении, стал ли набор идентичностей более разнообразным? Результаты иссле­дований отвечают на этот вопрос положительно. Даже ко­гда применялись заданные исследователем шкалы возмож­ных самоидентификаций, люди выбирали практически все указанные категории: половые, возрастные, профессио­нальные, этнические, религиозные, вплоть до «фантом­ной» [279] идентификации («Я - гражданин РФ»). Чело­веческое сознание ищет смысловые точки опоры, иденти­фицируя себя с социальными категориями, и иногда не столь важно, истинные они или иллюзорные, если они да­ют адекватный ответ на вопрос «кто я?».

3. Изменение в сторону перехода от глобальности к детализации самоидентичности. Это означает уменьше­ние значимости более глобальных социальных категорий (идеологических, гражданских) в пользу менее общих, более конкретных и реальных (половая, возрастная, этниче­ская, профессиональная). Выделяется рост специфически объективных (беженец, безработный, бомж) и субъектив­ных личностно-ролевых характеристик («работяга», тру­женик, творец и т. д.). Данная тенденция выражается также ростом личностных, индивидуальных характеристик в структуре самоидентификаций. Это согласуется с выяв­ленной В. Н. Павленко и Н. Н. Корж тенденцией сниже­ния уровня социальной идентичности в обществе, сопро­вождаемой гиперперсонализацией, то есть ростом влияния на поведение людей, прежде всего, индивидуальных и лич­ностных характеристик, а не групповых [215,85-86]. Этот вектор соответствует общей тенденции изменения ценно­стей в модернизирующихся обществах от коллективизма к индивидуализму, означающих снижение влияния груп­пового членства на жизнь индивида и усиление влияния его индивидуальных целей и потребностей.

4. Переход от потребностей, в самоуважении к потреб­ности в смысле, который означает, что в нестабильном об­ществе в целях лучшей адаптации к меняющимся услови­ям у людей проявляется тенденция определять себя через те социальные категории, принадлежность к которым не является престижной или уважаемой (часто даже наобо­рот). Выбор объясняется тем, что самоопределение через данную социальную категорию является наиболее верным, истинным, а значит, увеличивает возможности адаптации личности и усиливает чувство контроля над собственной жизнью. В исследованиях это проявляется в росте так на­зываемых «негативных» самоидентификаций. Так, напри­мер, в работе по проекту «Новая русская диаспора» у рус­ских в ближнем зарубежье в ответах на вопрос теста Куна и Макпартленда «Кто я?» часто встречались такие самооп­ределения: изгой, инородец, беженец, человек второго сор­та, человек без родины [146]. Это отражает не только появ­ление данных групповых категорий в социуме, но и то, что самоидентификация с ними является необходимой частью адаптации к изменившейся реальности, отвечает на базальную потребность человека в поисках смысла, познания ок­ружающего мира и своего места в нем.

Автор констатирует, что выявленные изменения в про­цессах самоидентификации отражают глубинно происхо­дящие изменения в человеческом сознании в сторону боль­шего разнообразия, богатства, полнокровности. Известно, что разнообразие увеличивает адаптивность системы, а од­нообразие - снижает. Направленность вектора изменений от глобальности, унифицированности, однородности, стремления к однозначности в оценках в сторону большего разнообразия, поиска смысла, принятия амбивалентности, готовности увидеть позитивное в негативном - это при­знак оздоровительных, «оживляющих»- процессов, проис­ходящих в сознании.

Разумеется, все эти изменения с необходимостью включают личностное начало, личностный выбор и нет строгой иерархии в выборе потребности в позитивной и наиболее адекватной социальной идентичности. Здесь дей­ствует и то, и другое, сливаются обе ипостаси самоконцеп­ции - социальная и личная. «Вероятно, - пишет Н. М. Ле­бедева, - в процессах самоидентификации в период неста­бильности поиски личностью смысла своего бытия в новой изменившейся социальной реальности являются ведущими и определяющими в процессах социальной категоризации, внося личностный смысл и определенность в социальный хаос, гармонизируя его и наделяя личностным значением пульсирующие (возникающие и исчезающие) социальные категории» [148,52]. По Эриксону, кризис личной идентич­ности - это поворотный пункт в личностном развитии, вы­бор между прогрессом и регрессом, состояние, соединяю­щее в себе рост уязвимости и потенциал развития [377].

Как показывают исследования, глубина и интенсив­ность субъективного переживания кризиса особенно была характерна для русских жителей трех республик: Эс­тонии, Узбекистана и Казахстана. Здесь наиболее ярко проявился «синдром навязанной этничности», главным ядром которого была чрезмерная («навязчивая») акцентированность этнической принадлежности. Под влияни­ем этого синдрома у «русскоязычных» формировались две установки: на миграцию в Россию и на активную ак­культурацию в республике (создание социальных инсти­тутов новой диаспоры). У тех, кто предпочел миграцию (русские из Эстонии и государств Средней Азии), через год адаптации в России, отмечалось повышение толе­рантности в отношении «титульных» этносов (после яр­ко выраженных негативных стереотипов в момент приез­да) наряду с ростом позитивной локальной этнокультур­ной идентичности, дифференцирующей их от местных русских.

Н. М. Лебедевой разрабатывается гипотеза о том, что в основе процесса самоидентификации лежит потребность в обретении смысла и достижении наибольшей адекватно­сти в изменившейся социальной реальности. Однако здесь, при принятии гипотезы, что именно личная идентичность является ведущей и направляющей частью самоконцепции в выборе самоидентификаций, потребовалась одна пере­менная - личностная. Условной интегральной характери­стикой личности может выступать, например, локус кон­троля, характеризующий такие свойства личности, как от­ветственность и адаптивность. Кризисом социальной идентичности предлагается считать рассогласование неких исходных феноменов, ранее находившихся в гармонии, диалектическое противоречие, требующее разрешения, то есть формирование гармонии на новом уровне с учетом из­менившейся социальной реальности. Это разрешение воз­можно под углом формирования новой системы самоиден­тификаций, удовлетворяющей потребность личности в по­иске смысловой определенности своего личностного и социального бытия в целях лучшей адаптивности в изменив­шемся социуме.

Степень проявления кризиса социальной идентично­сти, его глубина и особенности выхода из него зависят от личностных переменных - зрелости, активности, ответст­венности. В исследованиях показано, что зрелой и ответст­венной личности удается пережить кризис социальной идентичности с меньшими потерями. Она способна сохра­нить или восстановить утраченный баланс исходных эле­ментов (позитивную этническую идентичность, этниче­скую толерантность). На значимость личностных перемен­ных указывают многие работы. В исследовании русских в ближнем зарубежье было выявлено, что такие характери­стики личности, как интернальный локус контроля и удов­летворенность от осуществления смысла жизни, способст­вуют выходу из кризиса социальной идентичности [147].

Анализ результатов этнопсихологических исследова­ний указывает на возрастание роли личности в процессах самоидентификации, поскольку личная идентичность в ус­ловиях социальной нестабильности оказывается более ус­тойчивой категорией, чем социальная. Именно личность на основе базальной потребности в смысле определяет для себя, с какой социальной категорией идентифицироваться, и выбирает способ разрешения кризиса социальной иден­тичности. Зрелость личности способствует разрешению кризиса путем восстановления утраченного внутреннего баланса и самотождественности (например, восстанавли­вая связь между позитивной этнической идентичностью и этнической толерантностью), незрелость приводит к акти­визации механизмов психологической защиты и углубле­нию кризиса.

Поскольку развитие личности, ее основных отноше­ний, способов жизни неотделимо от сущностного соотно­шения ее с общественными условиями, дающими простор или препятствующими этому «движению», постольку оно осуществляется через разрешение противоречий. Призна­ком, который позволяет принципиально дифференциро­вать изменение основных личностных отношений от их развития, является разрешение противоречий. Изменение личности (ее «ядра») происходит под воздействием об­стоятельств и событий, приводящих к изменению способа жизни, а ее развитие есть становление субъектом собствен­ной жизнедеятельности, что связано с возможностью ин­дивида определить и удержать особенную траекторию жизненного «движения». Проблема стратегии жизни изу­чается довольно широко, в отечественных изысканиях она представлена трудами К. А. Абульхановой, Л. И. Анцифе­ровой, К. Муздыбаева и др. Однако обнаруживается, что теоретически построенные модели - это одно, а реальные структуры сознания людей, переживающих ту или иную социокультурную реальность, - это другое.

В наиболее концентрированном виде проблему выхода из социального кризиса «для себя» вынуждены разрешать мигранты - русские из стран ближнего зарубежья, возвра­щающиеся в Россию, носители так называемых интелли­гентных профессий - учителя, врачи, преподаватели, в ос­новном люди достаточно зрелого возраста. Их социальный статус как одна из «подпорок» личностного самоуважения в силу определенного уровня образованности был доста­точно высок. Они часто занимали руководящие посты. Од­нако на принятие решения об эмиграции, кроме матери­альных и социально-психологических проблем, их побуди­ли определенные причины личностного характера. Эти причины значимо связаны с феноменологической транс­формацией, вызванной трудностями отказа от знакомого, хотя и неудовлетворительного, эмоционального простран­ства ради неизвестного нового. Мигрант самостоятельно, практически без посторонней помощи осуществляет свою активность, выбирая оптимальные для себя способы ее реализации и отказываясь от неоптимальных. Таким образом, его решение связано, с одной стороны, с определением и самоопределением личности, а с другой - с типом и спо­собом решения противоречий между личностью и соци­альной действительностью, собственной жизнью, окру­жающими людьми. Исходя из этого, можно предположить, что мигранты представляют собой идеальную эксперимен­тальную группу для решения вопроса о личностном спосо­бе реадаптации в ситуации социального кризиса.

Массовая вынужденная миграция из стран СНГ в Рос­сию предполагает решение важной проблемы адаптации иммигрантов к новым социокультурным условиям. Как свидетельствуют статистические данные, в миграционном потоке, направляющемся в Россию из стран ближнего за­рубежья, в большинстве своем из Казахстана, государств Средней Азии и Закавказья, наибольшую долю составляют представители славянских национальностей, преимущест­венно русские (от 70 до 90 % в разных районах). Данное об­стоятельство, на первый взгляд, является благоприятным фактором для «вживаемости» их в среду русского населе­ния, этнически однородного на большинстве территорий Российской Федерации. Однако специфика миграцион­ных процессов из постсоветских государств состоит в том, что среди мигрантов преобладают люди, жившие на преж­нем месте длительное время, часто с рождения или детства. Кроме того, мигрирующее русскоязычное население явля­ется неоднородным по районам «выхода», а поэтому в большей или меньшей степени оно может выступать в ка­честве носителя культур, традиций, обычаев народов тех регионов, откуда они эмигрируют.

В исследовании В. В. Гриценко [82] поставлена задача отследить процессы социальной адаптации русских пере­селенцев из стран ближнего зарубежья. Особого внимания заслуживают выделенные черты психологического портре­та человека, оказавшегося в ситуации вынужденной эмиг­рации. Русские, не одно поколение прожившие в тесном соседстве с казахами, узбеками, азербайджанцами или дру­гими среднеазиатскими или закавказскими народами, за­имствовали от них элементы поведенческой культуры. В том числе: восточное гостеприимство, вежливость, учти­вость, уважение к старшим, трудолюбие, терпимость к чу­жим обычаям и обрядам, отсутствие тяги к спиртному и сквернословию. В то же время внутренней ментальной сферы аккультурация коснулась в меньшей степени: заим­ствования во внутренне культурных чертах (религии, мо­рали, психологических особенностях) отмечаются очень редко. Незнание языка титульных народов большинством русских не позволяло им освоить традиционные способы их мышления и действий, составляющие своеобразие культуры этих народов. Им не характерно проникновение в глубинные структуры их психологии, приобщение к ино­национальным ценностям, так как именно в языке отраже­ны представления о мире его носителей, специфические черты их образа жизни и мыслей.

Согласно данному исследованию, 72 переселенца (60 %) - это лица с интернальным локусом контроля. Они полагают, что происходящие с ними значимые события есть результат их собственной деятельности, а не внешних сил - случая, других людей и т. д. То есть большей части исследуемых мигрантов не присуще конформное и уступ­чивое поведение. Они предпочитают все делать сами: при­нимают решения, добиваются их исполнения, несут ответ­ственность. По тесту личностного опросника Кеттела, 78 человек (65 % из подвергшихся тестированию мигран­тов) получили высокие показатели по фактору «самостоя­тельность - зависимость от группы» и могут быть охарак­теризованы как независимые, самостоятельные и инициа­тивные.

Ориентация на изменения в соответствии с тестом-оп­росником «Культурно-ценностный дифференциал» изуча­лась в диапазоне «открытость - сопротивление переменам». Судя по результатам КЦД, мигранты на уровне вос­приятия своей группы продемонстрировали несколько большее сопротивление переменам, чем местные жители исследуемых областей, благодаря тому что в Мы-образах высокоактуальными оказались осторожность (82 %) и уст­ремленность в прошлое (66 %). Одновременно с этим рес­понденты-мигранты указали на выраженность у себя таких качеств, как склонность к риску (55 %), устремленность в будущее (53 %) и открытость (60 %). По результатам тес­та Кеттела, 74 человека (62 %) получили высокие или очень высокие показатели по фактору «радикализм - кон­серватизм». Это означает, что на личностном уровне среди мигрантов ниже доля лиц, признающих себя консерватив­ными и нетерпимыми к новым мнениям и идеям.

Наличие у большинства мигрантов на фоне личност­ной характеристики таких проявлений, как осторожность и устремленность в прошлое, менее всего объясняется их культурной обусловленностью, скорее всего, причина здесь - в изменении социальной ситуации, условий жизни этих людей. Неопределенность положения и жизненная неустроенность, возможно, заставляют многих из них про­являть излишнюю осторожность к каким-либо изменени­ям и новациям. Нестабильность в настоящем и отсутствие перспектив в улучшении своего положения в ближайшем будущем, вероятно, заставляет их искать какую-то опору и ориентиры в прошлой жизни, где они чувствовали себя на­много увереннее и комфортнее. Жизнь изрядно потрепала этих людей. В последние годы им многое пришлось перене­сти и столкнуться с различными трудностями, требующи­ми максимальной самомобилизации. Вынужденные ми­гранты затратили титанические усилия еще в местах выез­да на получение российского гражданства, продажу жилья, вывоз имущества. В России - на получение прописки (или регистрации), поиск жилья и работы при почти полном от­сутствии информации, денежных трудностях, бюрократических препонах и т. д. Поэтому не исключено, что некото­рые из них устали от кардинальных изменений в своей жизни и жизни страны.

Теперь сравним результаты, полученные по шкале «Ориентация на власть». В структуре ценностных ориен­тации мигранты показали явную зависимость от социаль­ного контроля. Они отметили у себя большую выражен­ность таких качеств, как дисциплинированность (82 %) и законопослушность (75 %), в то время как коренные жите­ли указали на выраженность у себя этих качеств на уровне 43 и 55 %. Коренные жители также отметили у мигрантов высокую выраженность этих качеств, особенно дисципли­нированности (56 %). Такое качество, как «уважение вла­сти», и мигранты, и коренные жители выразили в меньшей степени по сравнению с качеством «недоверие к власти». Причины недоверия к власти общеизвестны. Снижение производства и рост безработицы, задержки в выплате зар­плат и пенсий, - «операции» с приватизацией, рост инфля­ции и постоянное ухудшение жизненного уровня надолго подорвали авторитет власти у тех и других. Мигранты ча­ше, чем коренные русские, оценивают членов своей группы как дисциплинированных и уважающих власть, что, воз­можно, подтверждает их коллективистскую направлен­ность. Но нельзя сбрасывать со счетов и ту непростую со­циально-психологическую ситуацию вхождения «в чужой монастырь», в которой они оказались и которая по-разно­му складывается на местах.

В то же время наличие качества «дисциплинирован­ность» у большинства мигрантов не стоит выводить толь­ко из их проколлективистской ориентации. Напротив, их стремление к праву, такому порядку, при котором каждый член общества был бы в равной степени защищен законом и ответственностью перед ним, скорее, присуще западной, индивидуалистической ориентации на власть. О том, что последнее утверждение имеет место, говорит наличие у многих вынужденных переселенцев, исследуемых по тесту Кеттела, таких качеств, как самостоятельность и не­зависимость, высокий внутренний самоконтроль, принад­лежащих в большей степени индивидуалисту, нежели кол­лективисту.

Анализируя социальную ситуацию современной Рос­сии, К. А. Абульханова ставит проблему: «как сохранить личности определенность в социальных условиях неопреде­ленности, изменений и разрыва социальных связей» [2,10]. Проблема адаптации решается ею с позиции того этапа жиз­ненного пути, на котором личность совпала с социальным настоящим, стала его (выражаясь термином Б. Г. Ананьева) «современницей». Молодое поколение не несет груза недав­них представлений, поэтому не имеет «когнитивного диссо­нанса», противоречий сознания и реальности и, находясь на этапе обучения, получения образования (приобретающего все большую социальную и экономическую ценность), ос­ваивает мир интеллектуально-теоретически, одновременно воспринимая действительность как само собой разумею­щуюся. Для сознания этого поколения естественно исполь­зование своего образования и интеллектуальных возможно­стей как личных ресурсов. Интуитивно молодые люди уже улавливают связь между культурой своего интеллекта и бу­дущей карьерой, профессионализмом, компетентностью.

Второе поколение (по статистическим данным вошед­шее в профессиональную сферу в 30-40 лет), из которого рекрутировался «бизнес-класс», уже в основном имело высшее образование и включилось в российскую ситуа­цию в момент расцвета помноженных на образование ин­теллектуальных возможностей и деятельных сил. Не ис­ключено, что именно данные личностные ресурсы дали этой страте трамплин для быстрых достижений в финан­сово-экономической сфере. Изучение сознания данного поколения традиционными методиками показало, что его представители обладают сложным когнитивным стилем, оперативностью мышления, способностью быстрого при­нятия решений, четкими ценностными ориентациями, оп­тимизмом [9]. Последние исследования социального мышления новыми методами обнаружили, что они обла­дают способностью интерпретации действительности, вы­ражающей, с одной стороны, динамизм этого мышления, умение составлять хорошие «гештальты» из самых разно­порядковых разнообразных данных, фактов, обстоя­тельств, с другой - одновременно придавать ей определен­ность, то есть вырабатывать свое мнение, позицию [263].

Если сравнить социальное мышление младшего и среднего поколения, то у первого преобладает категориза­ция, выделенная как одна из процедур социального мыш­ления, у второго - интерпретация. Категоризация придает определенность миру и взгляду на него через общезначи­мые понятия и теории, можно сказать, философски, через «универсалии!», значения. Интерпретация представляет собой выводы, мнения, полученные самой личностью в ре­зультате ее интеллектуальной работы, придающей в целом определенность и своему субъекту. Отсюда очевидно, что среднее поколение - особенно анализируемая страта -практически достаточно эффективна в определенном им самим пространстве. Используя свои интеллектуальные возможности для практических целей, личность приобре­тает социальные преимущества.

Большинство государственных деятелей, политиков, рабочих и пенсионеров, несмотря на их принадлежность к разным стратам, относятся к старшему поколению, во­шедшему в социальную ситуацию с грузом прошлого опы­та, сознания и профессионально-личностных стереотипов. «Наши исследования, а также анализ политических и со­циологических данных, - пишет К. А. Абульханова, - по­зволяют сделать вывод, что для их социального мышления характерна (или в нем преобладает) процедура репрезента­ции или социальные представления» [9, 10], которые, согласно концепции С. Московичи, воплощают синтез науч­ных и обыденных представлений, что характерно для со­временного обыденного сознания, регулируют действия, поведение людей [191]. Однако это определение, по мне­нию Абульхановой, доказывает, что в силу обыденного ха­рактера сознания этой группы, репрезентирующей про­шлое общество, она не может совершать конструктивных действий в современной ситуации. Сознание людей, про­живших основную часть своей жизни в социалистическом обществе, в силу консерватизма возраста может регулиро­вать их поведение только на основе старых стереотипов. Они не «охватывают», не отражают и, тем более, не выра­жают происходящих социальных перемен. Даже если в со­ставе этих представлений случайно «мелькают образы да­леких чудных стран», то способ мышления оказывается прежним.

Из этих рассуждений можно сделать два вывода, ка­сающихся адаптации личности в условиях социальногокризиса.

Во-первых, наметилась пессимистическая линия в оп­ределении возможностей социального приспособления людей зрелого возраста, во-вторых, можно заключить, что коль скоро тормозом для этого оказывается стереотипный способ мышления, стало быть, необходимо рассматривать адаптацию как выход на более гибкий, творческий способ мышления. (О возможностях такого выхода мы будем го­ворить в ходе дальнейшего исследования). Данное предпо­ложение находит свое подтверждение в философско-психологических работах А. П. Назаретяна [197-199], где по­казано, что в периоды, предшествующие антропогенным кризисам, массовые настроения и общественное сознание в целом обнаруживают ряд специфических черт. Показано, что эти черты, а также механизмы их образования и прояв­ления во многом инвариантны по отношению к культурно-историческим различиям. Обобщение разнообразного материала культурной антропологии, истории и историче­ской психологии в рамках синергетической модели (1996), исходя из закона техно-гуманитарного баланса, привело к выводу, что на всех стадиях социальной жизнедеятельно­сти соблюдается закономерная зависимость между тремя переменными - технологическим потенциалом, качеством выработанных культурой средств саморегуляции и устой­чивостью социума [149-151].

В последнее время полемика вокруг эволюционных представлений вновь оживилась в России и за рубежом (на­пример, [309]). В значительной мере она концентрируется на психологической стороне вопроса: изменялось ли в исто­рической ретроспективе сознание людей и если да, то носи­ли ли эти изменения «прогрессивный» характер. В частно­сти, продолжает критически обсуждаться идея Колберга, перенесшего на область исторической эволюции выводы Пиаже о положительной корреляции между интеллекту­альным и нравственным развитием личности. «История, -писал по этому поводу крупнейший культуролог Г. С. Померанц, - это прогресс нравственных задач... задач все бо­лее и более трудных, почти невыполнимых, но которые с грехом пополам все же выполняются (иначе все бы давно развалилось)» [232, 59]. Сегодня эта идея получает новые фактические и концептуальные основания. Так, на целом ряде исторических фактов А. П. Назаретян 1198] показыва­ет, как человеческое сознание исторически последователь­но, «прогрессивно» эволюционировало, восстанавливая на­рушившийся культурный баланс. Радикальной реакцией на верхнепалеолитический кризис стала неолитическая рево­люция - переход части племен к оседлому земледелию и скотоводству. Переход от присваивающего хозяйства к про­изводящему был сопряжен с комплексными изменениями в социальных отношениях и психологии. Чтобы бросать в землю пригодное для пищи зерно, кормить и охранять животных, которых можно убить и съесть, необходимо значительно больший охват причинно-следственных зависи­мостей. Возросший информационный объем мышления проявился во всех аспектах жизнедеятельности.

Сочетание же новой технологии с прежними военно-политическими ценностями сделало людей раннего же­лезного века необычайно кровожадными. Императоры и полководцы той эпохи высекали на камне хвастливые «от­четы» перед своими богами о количестве уничтоженных врагов, разрушенных и сожженных городов, представлен­ные часто в садистских деталях. Ответом культуры на этот кризис стал духовный переворот. На обширном культур­но-географическом пространстве великие философы и по­литические деятели задавали тон напряженной работе об­щества по переосмыслению всей системы ценностей. В те­чение нескольких столетий неузнаваемо изменился облик культуры. Существенно возросли когнитивная сложность общественного и индивидуального сознания, способность людей к абстрагированию и рефлексии, масштабы родо­вой идентификации. Мифологическое мышление было впервые потеснено мышлением личностным (критиче­ским), новая инстанция нравственного самоконтроля - совесть - сделалась альтернативой традиционной богобоязни. Враги учились видеть друг в друге людей, понимать и сочувствовать друг другу [1974; 199; 348]. Мерилом во­енного успеха и доблестью стало считаться достижение предметной цели, а не количество жертв.

Выдающийся антрополог М. Мид в лекции о развитии мировой культуры для студентов Иельского университета говорила: «Мы, человечество, находясь в разгаре эволюци­онного кризиса, вооружены новым фактором эволюции - осознанием этого кризиса» [185, 362]. Знание, осознание, рефлексия - мощные факторы культурного контроля над агрессивными импульсами. Вопрос в том, развиваются ли сегодня эти факторы достаточно динамично, чтобы блоки­ровать инерционные тенденции.

Таким образом, разрешение социального кризиса все­гда связано с увеличением информационной емкости мышления - когнитивной сложности, охвата отражаемых зависимостей и так далее, но не менее того - с совершенст­вованием системы культурных ценностей. В современной эволюционной концепции «прогрессивное развитие» - не цель, а средство сохранения сложной (биологической, со­циальной или социоприродной) системы, переживающей фазы неустойчивости [198, 47]. Этот вывод относится и к индивидуальному способу выхода из кризиса, то есть личностной адаптации. Опережающее развитие механиз­мов культурной саморегуляции создает, таким образом, идеальную ситуацию для такого выхода.

Предпринято исследование, цель которого - опреде­лить потенциалы адаптивности в связи с измерением на­дежды в условиях острого и длительного экономического кризиса [194]. Надежда определяется «отражением пози­тивного взгляда на мир», «обобщенным ожиданием бла­гоприятного исхода событий» [там же, 26]. При изучении стратегий совладания обнаружено, что лица с высокой степенью надежды статистически значимо чаще выбира­ют активные формы совладания с трудностями: рацио­нальную когнитивную и поведенческую стратегию, стра­тегию личностной адаптации (р < 0,001) и позитивного мышления (р < 0,001). В заключение автор, между тем, делает малоутешительный вывод о том, что «по всем по­казателям диспозиционная надежда, а следовательно, все личностные и адаптивные корреляты на высоком уровне только у трех социальных групп: руководителей учрежде­ний, студентов и служащих частного сектора, то есть у тех, кто благодаря служебному положению, месту рабо­ты или принадлежности к определенной социальной группе имеет более мощные экономические ресурсы. Ос­тальные же группы, к сожалению, питают мало надежд на будущее» [там же, 34]. Это заключение в то же время «соседствует» с выводом о том, что «надежда является мощ­нейшим адаптивным механизмом, позитивно ориенти­рующим человека даже в труднейших обстоятельствах». Однако если придерживаться принципа обратной связи, можно предположить, что коль скоро лица с высокой на­деждой преимущественно придерживаются стратегии личностной адаптации, то и, в свою очередь, активность личностного выбора повысит уровень надежды, и меха­низм адаптации «сработает» более эффективно.

Итак, встает еще одна важная проблема, которая тре­бует своего осмысления, - это поиск способов выхода из кризиса социальной идентичности и психологических ме­ханизмов самоидентификации, адекватной изменившейся реальности. Эта проблема не может быть решена глобаль­но. Как было показано выше, требуется конкретизация, по крайней мере, на возрастном и профессиональном уров­нях. Тем более что личность в «середине жизни» пережива­ет очередной возрастной кризис, накладывающийся на пе­реживаемый социальный кризис.

Кризис зрелого возраста

В личностной сфере содержание кризиса, характерно­го для людей зрелого возраста, по Э. Эриксону, заключает­ся в разрыве личного и общечеловеческого смыслов жизни. В отличие от предыдущих кризисов возрастного развития (кризисы новорожденности, раннего детства, отрочества, молодости), этот кризис обозначают как поистине жизнен­ный. Он принимает форму внутриличностного конфликта и представляет собой серьезную психологическую пробле­му [307]. Актуальность ее исследования обусловлена це­лым рядом причин:

- как ни странно, но малой изученностью этого воз­раста, наличием определенного «провала» в научных зна­ниях о нем;

- переживанием людьми этого возраста в условиях нашей страны того, что мы обозначили как «второй экзо­генный удар» - ломка привычных стереотипов и новые социально-экономические условия существования; пер­вый удар связан с началом инволюции (псевдопубертатностью);

- необходимостью в связи с этим оказания людям этого возраста, особенно по мере их приближения к верх­ней границе фазы, социально-психологической помощи, учитывая при этом как половые особенности, так и соци­ально-профессиональную стратификацию.

Рассмотрим зависимость содержания адаптационных процессов от стадии онтогенеза. На его ранних этапах «психические особенности и качества возникают путем приспособления ребенка к требованиям окружающей сре­ды. Однако, возникая таким образом, они затем приобрета­ют самостоятельное значение и в порядке обратного влия­ния начинают определять последующее развитие» [412, 434-439]. Так формируется сознательная регуляция пове­дения - осознанные цели в наибольшей мере контролиру­ют и направляют (в терминах Пиаже) как аккомодацион­ную, так и ассимиляционную активность развивающейся личности. На достаточно высоком уровне ее развития ас­симиляционная активность находит выражение в том, что субъект «из существа, усваивающего накопленный челове­чеством социальный опыт, превращается в творца этого опыта» [там же, 437-438].

Уточним границы фазы зрелого возраста, о котором идет речь, так как индивидуальное развитие взрослого че­ловека представляет собой продолжение онтогенеза с зало­женной в нем филогенетической программой. В антропо­логии выделяют три основных периода развития взросло­го человека, включая инволюционный. Зрелость относят ко второму периоду взрослости: от 40 до 55 лет у женщин и от 45 до 55 лет - у мужчин. Вместе с тем антропологическая периодизация развития взрослого человека не являет­ся единственно принятой. Для более полного и глубокого понимания существа проблемы зрелого возраста опреде­лим его возрастные границы в различных классификаци­ях - от древности до современного периода, опираясь на различные источники [17; 293; 303 и др.].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: