Прочтение и установление текста

Сосредоточимся прежде всего на вопросе о прочтении текста (в последующих главах мы остановимся подробно на отдельных моментах уста­новления его и с т о р и и, а в разделе об издании текста на вопросе о его п е р е-дач е при печатании). «Прочтение текста» ни в коем случае нельзя смешивать с его «передачей» в печати. Передача текста в равной степени делается древним писцом в рукописи и современным наборщиком в наборе. Она может осуществ­ляться телеграфными средствами, средствами телефонной связи, магнитофо­ном, различными сигнальными системами и пр. Когда мы говорим о передаче текста современным текстологом, мы имеем в виду подготовку им текста д л я передачи текста средствами современного типографского набора². Прочтение же текста, его рецепция из рукописи — это задача особая.

Прочитанный текст текстолог фиксирует — пока еще только для себя, но не для передачи его средствами типографского набора. Этот процесс про­чтения текста и его фиксации текстологом может быть назван установлени­ем текста. На предварительной стадии работы текстолога устанавливается только текст списка. Установление текста редакции, произведения, если оно и может быть произведено, то только после полного изучения истории текста списков (т. е. изучения исторического происхождения текста, дошед­шего до нас в реальных списках).

Прочтение текста списка невозможно без знания двух специальных дис­циплин: истории языка той эпохи или тех эпох, к которым относятся текст списка и текст самого произведения, и палеографии. Если знание последней Дисциплины до известной степени признается всеми текстологами, то об­стоятельное знание языка эпохи практически часто отсутствует у текстоло­гов и порождает очень большое количество ошибок прочтения и установле­ния текста в современных изданиях.

Палеография и история языка не являются предметами данной книги. Остановимся только на специально текстологических вопросах, связанных с прочтением и установлением текста. Допустим, текст прочитан палеогра­фически, т. е. все буквы выяснены, значение выносных знаков и букв также, — надо еще прочесть текст текстологически, т. е. понять этот текст. Можно палеографически прочесть слово «смерд», но не понять его.

Правильное чтение текста есть правильное его понимание. Если даже в тексте имеются явные описки писца, то мы должны понять происхождение этих описок, суметь их понять как описки. Допустим, что писец написал бес­смыслицу. Мы должны попытаться узнать — какой характер имеет эта бес­смыслица. Произошла ли она потому, что писец не смог понять своего ори­гинала и, отчаявшись, написал те буквы, которые, как ему казалось, он ви­дел, или ошибка произошла помимо его воли, вследствие механического пропуска и т. п.

Первая задача, которая стоит перед текстологом, читающим текст, — это разбить текст на слова и уяснить его синтаксически, внести в него язы­ковую ясность.

В русских рукописях до XVIII в., а частично и после, не было современ­ной разбивки на слова. Слова писались либо полностью в строку, либо час­тично. В последнем случае чаще всего к последующему слову примыкали предлоги.

Приведу примеры неправильного разделения на слова.

А. Н. Оленин в «Кратком рассуждении об издании Полного собрания дееписателеи» приводит следующие примеры неправильного разделения на слова, указанные известным археографом начала XIX в. Ермолаевым: «В Новгородском летописце, изданном во 2-й части продолжения Древней российской вивлиофики, на с. 351 напечатано: "В лето -^^заратися Все-слав сын Бречеславль, Полотьскый за Янов город". Из сих слов ничего дру­гого понять нельзя, кроме того, что Всеслав ополчился за город Янов. — Из других же летописей известно, что в сем году Всеслав занял Новгород или, словами новгородского летописца "зая Новгород", по нынешнему же "занял Новгород своим войском" и, наконец:... В 1-й части древнего лето­писца на с. 22-й в обвинении новгородцами великого князя Ярослава Яро­славовича вместо следующих слов: "отнял еси у нас Волхов и иные воды утечеими ловцы (т. е. ловцами уток)... отнял еси у нас поле заечьими ловцы" напечатано: "отнял еси у нас Волхов и иные воды, Утече и Миловцы... отнял еси у нас поле Заечь и Миловцы..." Вот каким простым способом ловцы или охотники, упражняющиеся в ловле уток и зайцев, преобразились вдруг, по-мощию необдуманной расстановки в словах, в какие-то небывалые урочиша! Так, как в предыдущей статье, от подобной же расстановки внезапно являет­ся какой-то небывалый город Янов»'.

^Аналогичный пример неправильной разбивки текста на слова приводит П. М. Строев в предисловии к «Софийскому временнику»: «В Русской лето­писи по Никонову списку (ч. VII, с. 219) вместо "и Нагаи бы к Асторохани кочевали" напечатано: "и Нагаи быка Сторахани кочевали..."»'

В издании «Римских деяний» напечатано «З'еднавши себЪже гларе» вме­сто «себЪ жегларе» (т. е. моряков)².

Примеры неправильного разделения на слова могут быть почерпнуты и из современных изданий. Так, в издании текста Эрмитажного списка конца XVIII в. в томе XXV «Полного собрания русских летописей» напечатано: «...и не вдадимъ... от сущихъ под рукою наших князии светлых никакому-му же скъблазну или вине»³. Текст этот бессмыслен. Между тем в рукописи XVIII в. он разделен вполне правильно: «никакому мужескъ блаз-ну или вине».

Известен тот принципиальный и очень важный спор, который возник в связи с тем, как надо читать в списках «Русской Правды» в статье 16-й: «смер­ди холоп» или «смерд и холоп». В зависимости от того или другого чтения су­щественно менялись представления о социальном положении смердов².

Неясности с разделением текста на слова создавались не только у совре­менных исследователей (хотя надо самокритично признать, что исследова­тели ошибаются чаще, чем древние переписчики рукописей).

Правильное разделение текста на слова находится в непосредственной связи с правильным пониманием текстологом лексической стороны текста.

Насколько важно знание языка, его истории, родственных языков и уме­ние пользоваться лингвистической литературой, показывает хотя бы извест­ная история с толкованием следующего места в русском проложном житии княгини Ольги: «И заповеда ему (Святославу. — Д. Л.) с землею равно по­грести ся, а могилы не сути (т. е. "не съсути" — не насыпать. — Д. Л.), ни тризн творити, нидына деяти, но после злато к патриарху Царяграда». Выражение «ни дына деяти» не было понято ни позднейшими писцами, ни многими исследователями, на разные лады изменявшими и толковавшими этот текст. Исследователь погребальных обычаев древних славян А. А. Кот-ляревский предложил читать это место «ни бдына деяти» и толковал слово «бдын» (им сочиненное), как производное от слова «буда» и вкладывал во все выражение такой смысл: «не делать надстройки, сруба над могилою»'. Однако Н. И. Серебрянский на основании изучения различных разночтений этого места, привлекая различные данные древнеславянских языков, вполне удовлетворительно истолковал это место: «ни тина (дына) деяти», или «ни тина раскраяти» — значит не заниматься «кожекроением», «лицедранием» (ср. аналогичный погребальный обычай, отмеченный в житии князя Кон­стантина Муромского)². То, что слово «тин» или «дын» было забыто, приве­ло к появлению большого числа разночтений в последующих рукописях. Продолжали эту работу переписчиков и позднейшие исследователи. Все они старались по возможности «облегчить» это место, но не понять его. Надо принять за правило: если перед нами в каком-нибудь месте памятника непонятное слово, то надо исчерпать все возможности его объяснения и только после того как все возможности его объяснения отпали, предпола­гать в нем ошибку. Одной из самых плодовитых причин появления грубых ошибок в изданиях текста является непонимание устаревшего слова.

К числу малопонятных выражений, подвергшихся разнообразным пере­делкам и у древних писцов, и у новых исследователей, принадлежит и слово «коць» в следующем месте распространенной проложной и минейной редак­ций «Жития князя Михаила Черниговского»: «Тогда Михаил сойма коць свой и верже к ним (к татарам. — Д. Л.) глаголя: "Приимете славу света сего, ея же вы хощете"». В некоторых списках и редакциях «коць» заменен на «меч», «гривну злату», «венец», бессмысленное в данном тексте «конец», «бармы» и т. д. Благодаря обстоятельному исследованию Н. И. Серебрян-ского, привлекшего инославянские словарные материалы, в настоящее вре­мя это слово «коць» может считаться окончательно объясненным: это назва­ние княжеской

Примером неправильного осмысления непонятных слов или непонятной терминологии путем выискивания в ней собственных имен может служить следующее место Псковской третьей (по нумерации А. Н. Насонова) лето­писи. В Псковской третьей летописи имеется следующий текст под 1472 г.: «... и послаша гонцовъ своихъ нолна (вплоть.— Д. Л.) и до Кирьипиге»'. Кирьипига — это ливонский город Кирипега (Киремпе). Это место в свое время в «Северном архиве» было прочитано так: «... и послаша гонцов своих Нолна и Дикиръ и Пигъ»².

Весьма поучительный пример ошибочного прочтения приводит Н. А. Каза­кова³. В «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского⁴ и в «Материалах для терминологического словаря древней России Г. Е. Кочи-на⁵ мы находим слово «итолок». И. И. Срезневский не приводит его объясне­ния, а Г. Е. Кочин ссылается на это слово в тематическом указателе в рубрике «должностные лица». Взято это слово из издания «Первой псковской летопи­си», где под 1463 г. читается следующий текст: «Приела князь местер ризский своих послов, честные люди, Ивана князча Сивалдайскаго, итолка своего Инд-рика и иных немець добрых»⁶. Кроме того, Г. Е. Кочин ссылается еще на гра­моту новгородского посадника в Ригу 1418-1420 гг., изданную А. И. Соболев­ским и С. А. Пташицким⁷. Любопытно, однако, что в изданиях Новгородской первой летописи и Новгородской четвертой летописи слово это встречается в изложении начала войны между Новгородом и Ливонией 40-х гг. XV в., но осмысляется как имя собственное: «...а воюеть князь Григорий из заморья Клевьскый про своего проводника Итолка Ругодивца»⁸. Между тем, как убе­дительно доказала Н. А. Казакова, никакого слова «итолок» или собственного имени «Итолок» не существовало. Текст во всех приведенных случаях следу­ет читать — «и толка», т. е. «и переводчика».

Неправильное разделение текста на слова может возникать в результате того, что текстолог не принял во внимание географическую терминологию своего времени. В грамоте на бересте № 19 издатель следующим образом разделил слитный текст на слова: «Да только буде сьтарому мъсель доводъ ле». Между тем разделение текста на слова должно быть, конечно, такое: «до Водъле», а не «доводъ ле». Водла и Сухая Водла соединя­ют Онежское озеро с Водлозером. Слово «мъсель» означает «намерение». Перевод того места должен быть такой: «Но если появится у старого намере­ние (плыть) до Водлы»².

Иногда неправильные разделения на слова бывают очень правдоподоб­ны. Так, например, И. Д. Беляев, издавая «Слово о житии и преставлении Дмитрия Ивановича»³, напечатал «всЪмъ вънецъ въ будущемъ» вместо «в семъ въце и въ будущемъ»⁴. Ошибка издателя произошла здесь потому, что он был недостаточно знаком с устойчивыми формулами окончания литера­турных произведений.

Правильное прочтение текста предполагает правильное понимание всех выносных букв, сокращений и условных обозначений. При издании текста текстолог может оставлять титла, сокращения и выносные буквы не внесен­ными в текст — это дело его как издателя (к этому вопросу мы еще вернемся), но для установления текста текстолог должен понять и мысленно раскрыть все условные обозначения и все сокращения. Если он этого не сделал — он не понял текста.

Для того чтобы правильно раскрыть сокращения, необходимо иметь точ­ное представление о языке данного текста. Так, например, если выносится над строку частица «ль» или «ли», то «ь» и «и» часто в рукописях не дописы­ваются. Каждый раз поэтому возникает вопрос как писать: «только» или «толко», «ль» или «ли», «же» или «ж». Чтобы правильно раскрыть то или иное сокращение, надо изучить язык списка в целом. Сокращение «црь» мо­жет быть раскрыто и как «царь», и как «цесарь», прилагательное «црский» — и как «царский», и как «царьский». Ответ на вопрос — как раскрыть это со­кращение, часто бывает невозможно получить даже в языке списка, тогда необходимо обращаться к языку эпохи и к данным о происхождении памят­ника из той или иной местности. Так, например, если памятник московский, глагол «есть» необходимо раскрывать с «ь», но в памятниках и списках за­паднорусских, может быть, правильнее оставлять «ест».

В затруднительных случаях необходимо обращаться к лингвистам. К сожа­лению, у нас нет словарей сокращений вроде тех, которые существуют в запад­ноевропейской литературе'. Правда, сокращения в древнерусских рукописях употреблялись реже, чем в западноевропейских, но все же они есть, и создать справочное пособие по этим сокращениям — одна из насущных задач совет­ской текстологии. Сокращения эти разного типа: «а^л» —алтын, «в де» — 2 день­ги, «м» — монастырь, «схмн» — схимник, «кнзь» — князь и т. д.

Очень трудный вопрос — это вопрос о расстановке в древнем тексте зна­ков препинания. Прочесть текст — это не только правильно разделить текст на слова, но и понять его синтаксически. Внешним выражением этого пра­вильного синтаксическоо понимания древнего текста и является правиль­ная расстановка в нем знаков препинания. Оставление текста без знаков препинания (полностью или частично) во многих случаях означает, что из­датель не решается интерпретировать текст, или что он его не понял. Серь­езным препятствием к расстановке знаков препинания служит то обстоя­тельство, что современная расстановка знаков препинания приспособлена к современному же синтаксису, который сильно отличается от синтаксиса древнего. Применять же древнюю пунктуацию невозможно: она не система­тична и совершенно не изучена. Отмечу, между прочим, что изучать древне­русскую пунктуацию можно только в связи с древнеславянской и византий­ской. Существенную помощь могут оказать исследования античной и сред­невековой западноевропейской пунктуации. В ряде случаев текстолог просто не знает, как расставить знаки препинания, и либо в таком случае вовсе их не ставит, либо модернизирует текст. Приведу только один пример. Союз «а» не отделяется сейчас точкой от предшествующего текста, но в ста­ринных текстах это делать иногда совершенно необходимо: в актовом мате­риале отдельные клаузулы вводятся именно этим союзом «а». Но и в преде­лах, допустимых современной пунктуационной системой, знаки препинания расставляются иногда издателями неправильно, явно указывая на непони­мание ими текста. Так, например, в издании «Временника» дьяка Ивана Ти­мофеева, выполненном в т. XIII Русской исторической библиотеки, читаем: «... царь позна жену свою, яко Адам Евву. Вне породы некако святому нощеявлением зачатие сына царю.... известившу...» и т. д.² «Порода» — это рай. Очевидно, что «вне породы» относится к предыдущему и точка должна быть поставлена после этих двух слов.

Правильное прочтение текста, т. е. правильное его понимание, требует не только правильного «узнавания» лексики, морфологии, синтаксиса тек­ста, отдельных сокращений, происхождения отдельных механических оши­бок, но и правильного восприятия его содержания в связи с эпохой, географи­ческими обозначениями своего времени, историческими именами лиц и пр. и пр. Очень многие ошибки прочтения текста получаются из-за того, что текс­тологи плохо знакомы с явлениями эпохи, историческими именами, старыми географическими названиями, технической и всякой иной специальной тер­минологией, теологическими понятиями, библейской историей и т. д.

К древнерусским текстам в известной мере применимо то правило, кото­рое хорошо сформулировано С. М. Бонди в отношении рукописей писателей нового времени. С. М. Бонди пишет: «Может быть, раньше уже следовало упомянуть об одном правиле, являющемся основным в работе чтения чер­новика, которое действительно всегда, но особенно необходимо в случаях особой трудности, когда невозможно добраться до начала работы писателя, или когда теряется нить ее последовательности, или когда особенно запу­танные и разбросанные обрывки текста не поддаются прочтению. Это правило: идти в работе не от частей к целому, а от целого к час­тя м (и потом опять к целому); не из прочтения отдельных слов составлять целое стихотворение, отрывок, а наоборот, пользоваться пониманием цело­го для прочтения отдельных слов. Здесь также нет внутреннего противоре­чия, так как и здесь в этой работе целое и части взаимно обусловливают друг друга. Сначала, путем первого несовершенного ознакомления, читающий должен составить себе представление об общем содержании отрывка: что этотакое? о чем там идет речь? каков общий замысел? Затем, имея уже это представление, читать отдельные слова, догадываясь об их значении не изо­лированно, а в свете составленного общего представления о целом, о замыс­ле вещи. И, наконец, из этих расшифрованных деталей, отдельных слов и фразсоставляется новое, полное, уже не общее, а вполне конкретное зна­ние о читаемом отрывке в целом. Такова в общем схема работы при чтении трудных текстов»'.

Конъектуры

В тех случаях, когда единственный список испорчен в каком-либо месте ^и когда все списки изучаемого произведения в том или ином конкретном нестетекста дают явно испорченный текст или текст, который, хотя и ясен, однако по тем или иным соображениям н е м о г быть в первоначальном тек­сте (авторском, редакторском и пр.), исследователь вправе прибегать к конъектурам. Конъектуры — это исправления (точнее — частичные восста­новления первоначального текста), предлагаемые исследователем на осно­вании различных соображений, но которые не могут быть подтверждены чтениями других списков.

Очень важно все то, что В. Н. Перетц пишет о неоходимости «уподобить­ся автору», вообразить себе его «дух», манеру и пр. Увидеть за текстом авто­ра с его мировоззрением, психологией, даже привычками — первая обязан­ность текстолога. К этому следует добавить только, что нельзя ограничи­ваться автором, — необходимо представить себе не только того, кто создал первоначальный текст, но и того, кто изменил его: переписчика, переделы-вателя. Необходимо не только восстановить измененный текст в его перво­начальном виде, ноиобъяснить — как, когда и почему произошло изме­нение текста. Восстановление интересующего нас места и объяснение про­изошедшего изменения должны идти вместе, сопровождать друг друга: только тогда конъектура может считаться убедительной. Если изменение текста произошло сознательно, — надо объяснить цели изменения, причи­ны, всю ситуацию, вызвавшую это изменение. Если изменение произошло бессознательно, т. е. если перед нами ошибка, — надо показать, как появи­лась ошибка, какой тип ошибки имел место в данном случае, объяснить ее палеографически.

Конъектуры важны в двух отношениях: для издания текста (вопрос этот мы рассмотрим в дальнейшем) и для восстановления истории текста. Сте­пень достоверности конъектур очень различна. Тем не менее для истории текста могут иметь значение и те конъектуры, степень доказанности кото­рых весьма невелика. Автор известной работы по текстологии П. Маас счи­тает необходимым оставлять в разночтениях к тексту все возможные конъектуры, считая, что в результате открытия новых списков они могут когда-либо подтвердиться². Такие возможные конъектуры, оставляемые в разночтениях на всякий случай, П. Маас называет «диагностическими конъектурами» («Diagnostische Konjekturen»)³.

Наблюдения над рукописью

Пытаясь восстановить историю текста, надо обращать внимание не только на текст рукописи, но и на самую рукопись, на ее состояние, на утраты, дополнения, загрязненность отдельных листов, на сделанные на ней позднейшие записи и т. п. Все это может дать весьма важный материал для суждения об истории рукописи, обстоятельствах ее написания и последую­щей судьбе, а также об истории ее текста.

Так, например, если в рукописи имеются поправки, то весьма важно бы­вает узнать: делались ли поправки самим переписчиком или кем-то другим. Если поправки делал сам переписчик, то они могли явиться результатом проверки текста по тому же оригиналу, с которого он списывал, или провер­кой по другой рукописи (то и другое можно с известной долей вероятности установить по самому характеру поправок). Но и та и другая правка будет, во-первых, почти одновременна с перепиской, а во-вторых, она будет сдела­на переписчиком, очевидно, с пониманием предшествующего своего же соб­ственного текста, который он правит. Если же поправки внесены кем-то дру­гим или тем же переписчиком, но спустя много времени, то эти поправки Могут не только улучшать текст, но и искажать его. Правка может быть произведена по худшему тексту или по собственным соображениям правщика, не всегда квалифицированного.

Чтобы отличить оба типа правки один от другого, недостаточно обратить внимание на почерк (почерк того же писца может быть более торопливым при правке), тем более что почерки в средние века гораздо менее индивиду­ализированы, чем в новое время, а надо непременно обратить внимание на чернила. Другой цвет чернил — один из показателей того, что между пере­пиской рукописи и ее правкой был существенный разрыв во времени. Как известно, в древности чернила делались ручным способом и рецептов чер­нил было очень много, поэтому чернила в древнерусских рукописях чрезвы­чайно различаются между собой.

Все эти наблюдения возможны только тогда, когда текстолог имеет дело не с воспроизведением, а с самой рукописью.

С. Ф. Платонов при изучении Никоновской летописи указал на весьма важное в методологическом отношении положение: «Непосредственное знакомство с рукописным текстом есть непременное условие правильности и плодотворности всякого вывода о памятнике, и нельзя не пожалеть, что не всегда это условие осуществимо» '. Это свое общее методологическое поло­жение С. Ф. Платонов предпосылает во многом замечательному анализу внешних данных двух старейших списков Никоновской летописи — Патри­аршего и Оболенского. Установить историю текста Никоновской летописи помогают ему наблюдения над отдельными начертаниями оригинала, при­ведшими к ошибкам в копии, над распределением текста в тетрадях и т. д. Имеют значение даже наблюдения над загрязненностью отдельных листов. Так, С. Ф. Платонов, отмечая загрязненность оборота листа 939 Патриар­шего списка Никоновской летописи, на котором заканчивалась одна из тет­радей рукописи, полагает, что это дает основание считать, что Патриарший список сперва заканчивался именно на этом листе, находившемся снаружи и поэтому более других захватанном, и некоторое время существовал в та­ком виде отдельно².

При перепутанных листах рукописи особенно важно бывает датировать время переплетения рукописи. Эта датировка может быть сделана на осно­вании палеографических данных, которых мы здесь не касаемся, и на осно­вании данных косвенных. Так, например, А. А. Зимин датирует время перепле­тения Иоасафовской летописи следующим образом. Листы рукописи пере­нумерованы почерком XVIII в. и перепутаны: лл. 162-162 об. и 169-169 об. в двадцатой тетради поменялись местами. Очевидно, это было сделано при переплетании: во всяком случае, перемещение это не могло быть сделано после переплетания. Отсюда следует, что переплет и путаница листов отно­сятся ко времени не ранее XVIII в.²

Особое текстологическое значение имеют приписки и записи, которые делали усердные читатели на полях, в конце рукописей, на остающихся сво­бодными листах и на внутренней стороне переплетов.

Записи эти очень ценны во многих отношениях. Они ценны в отношении языка, так как чаще всего они писаны без всяких претензий на литератур­ность, обычным, разговорным языком. Затем, в них содержатся сведения о времени и месте написания рукописей, об их переписчиках, о владельцах рукописей — кому какая рукопись принадлежала, и мы, таким образом, по­лучаем представление о социальном составе читателей. Содержатся в них и очень важные сведения о том, где та или иная рукопись куплена, за какую цену и т. д.

Иногда утомленный писец отвлекался от работы и делал всякого рода записи на полях. В одном случае он жалуется на болезнь, на голод, выража­ет неудовольствие судьбой³. В другом случае писец просит бога рассмешить его, так как его мучает дремота и он сделал в строке ошибку. Записывает ^писец и свои замечания по содержанию переписываемого им произведения. Иногда встречаются записи семейно-бытового характера: о рождении детей, смерти родственников и т. д. Бывает, что такого рода записи последующий писец по ошибке вносит в самый текст рукописи.

Насколько интересны такие приписки по содержанию, показывает сле­дующая запись в Псалтыри БАН XVI в., на которую в свое время обратил внимание Н. Н. Зарубин¹: «Сия книжица писана при деръжаве великого князя Василья Ивановича всея Руси. Господи, помози рабу своему Тереши-ци Иванову сыну. Дай ему, господи, руку крепку, а очи бы ему ясны; дай да ему, господи, ум бы свершен; дай да ему, господи, хоробрость Александров, а силу Самсонову, а сердце бы ему потулов, дай ему, господи, шсто (?) копие и шеков и с шаростыньц; дай ему, господи конь бы Редриков, немецкого бога­тыря. Амин. А писал книжицю Терешица, Иванов сын, грубы умом, мутьн разумом, а рукою безаконою...».

Представляет очень большой интерес — кто этот немецкий богатырь «Редрик». Напомним, что в «Повести о взятии Царьграда в 1204 г.» упомина­ется «Дедрик» — известный герой немецкого эпоса Дитрих Бернский («Маркое от Рима в граде Бьрне, гьде же бе жил поганый злый Дедрик»). Редрик и Дедрик — возможно, одно и то же лицо. Перед нами, следователь­но, быть может, свидетельство о знакомстве древнерусского писца с немец­ким эпосом.

Иногда приписки заключают в себе цитаты из литературных произведе­ний, и тогда они могут дать дополнительный материал по литературной ис­тории этих произведений.

Так, например, широко известна приписка в псковском Апостоле 1307 г., заключающая в себе цитату из «Слова о полку Игореве»: «При сих княз"ьхъ сьяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, в князехъ которы и веци скоротишася челов-ькомь». Исследователь этой записи Л. П. Якубинский от­мечает, что в ней, в отличие от дошедшего до нас текста «Слова о полку Игоре­ве», язык несколько более архаичен. Это понятно: первые издатели «Слова» располагали списком XV—XVI в., а запись относится к 1307 г. и делалась со списка, вероятно, еще более.

Глава V

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: