Изучение текстов в связи с работой скрипториев

В определении причин изменения текста, да и в установлении этих изменений очень большое значение имеют данные, извлекаемые из ру­кописей, вышедших из одной и той же книгописной мастерской. У книгопис-ной мастерской могут быть свои особые цели переписки, свои идеи, прони­зывающие текст целого комплекса рукописей, своя манера работы, даже свои почерки и свои переплеты. К сожалению, изучением скрипториев у нас начали заниматься только в самое последнее время, поэтому данные, кото­рые могут быть извлечены в целях истолкования литературных текстов из сопоставления с другими рукописями, вышедшими из тех же скрипториев, привлекались пока что совершенно недостаточно.

В широкой степени впервые привлек эти данные для русского материала М. Д. Приселков в исследовании ханских ярлыков русским митрополитам^!.

С этой же точки зрения большой интерес представляет двухтомный труд Л. В. Черепнина «Русские феодальные архивы XIV-XV веков»'. Л. В. Череп-нин стремится рассматривать даже актовый материал в системе тех собра­ний, в которых он переписывался или хранился. Он пытается реконструиро­вать архивные собрания отдельных феодальных княжеств и воссоздать про­цесс их концентрации в Москве в связи с объединительной политикой московских великих князей. Этот метод реконструкции феодальных архи­вов позволяет в ряде случаев полнее и всестороннее понять значение каж­дого отдельного документа. Так, например, Белозерскую уставную грамоту 1488 г. Л. В. Черепнин удачно выводит из жалованных грамот белозерских князей Кириллову монастырю, копии с которых в 80-х годах XV в. были по­сланы в Москву и легли в основу работ по кодификации русского феодально­го права.

Оригинально и убедительно показаны в работе Л. В. Черепнина причины и цели составления в Москве в 70-х годах XV в. сборника копий с новгород­ских актов. Как доказывает Л. В. Черепнин, между всеми новгородскими грамотами в этом сборнике имеется внутренняя связь: все они подобраны по определенному принципу и расположены в продуманной системе. Л. В. Череп­нин выясняет, что при составлении сборника текст таких документов, как Новгородская судная грамота, был сознательно сокращен. Значительная часть Новгородской судной грамоты не попала в сборник; скопированы были только те разделы, которые интересовали в данный момент москов­ское правительство. Сборник новгородских актов «обслуживал задачи поли­тики московского правительства, пытавшегося, опираясь на социальные низы, раздавить феодальную оппозицию в Новгороде и включить его в со­став Русского государства»².

Новый принцип целостного изучения изменений текста документов в составе больших собраний дал особенно плодотворные результаты в отно­шении актов, сохранившихся в так называемых копийных книгах. Эти ко-пийные книги также изучаются Л. В. Черепниным как некие единые, про­никнутые общей идеей собрания. Каждый сборник копий, если вскрыть имеющуюся в нем систему подбора актов, задачи и цели составления, при­обретает сам по себе характер особого исторического источника с ярко вы­раженным классовым содержанием. Самое возникновение копийных книг, как устанавливает Л. В. Черепнин, было отнюдь не случайным: в каждом отдельном случае оно было обусловлено определенными историческими причинами.

Прослеживая «жизнь» документа в составе феодальных архивов, сборни­ков, «копийных книг» и т. д., Л. В. Черепнин вскрывает в нем новую сторону, показывает его активную роль в политической действительности XIV-XVI вв.

Особенный интерес представляют дьяческие пометы на документах, их не­изданные черновики, копии с них и т. д. Новый текстологический подход к актовому материалу, в сущности, открыл способ «обогащения» источнико­ведческого материала, подобно тому как существуют способы «обогаще­ния» руд. «Отработанный» в старых исследованиях документ, благодаря но­вым способам изучения его текста в связи со всем собранием, в составе ко­торого он переписывался или хранился, дает новый исторический материал, подобно тому как «отработанная» горная порода дает новые выходы металла под влиянием новых, более совершенных способов ее обработки. Благодаря новому подходу к изучению текстов документов открываются новые воз­можности изучения и использования старых, уже известных источни­ков.

Надо, впрочем, сказать, что новый подход не может быть механически при­менен ко всем случаям жизни исторического документа или памятника литера­туры в составе какого-либо собрания. Не избежал натяжек и Л. В. Черепнин. Исследователь-текстолог должен постоянно считаться с возможностью слу­чайностей — в составе ли самого документа, в составе ли сборника или, в особенности, в составе архива. Состав сборников, как и состав летописей, хронографов, различных компиляций, не всегда, конечно, определяется ка­кими-либо политическими тенденциями составителя. Очень часто на него могли повлиять случайные утраты или приобретения составителя. Однако текстолог во всех случаях изменения текста сборника или иного собрания должен прежде всего проверить: не явились ли эти изменения результатом сознательных усилий их составителей.

Иного рода материал представляют две чрезвычайно важные статьи Я. С. Лурье и Н. А. Казаковой, появившиеся одновременно в т. XVII «Трудов Отдела древнерусской литературы» и посвященные изучению книгописной деятельности двух кирилло-белозерских монахов — Ефросина и Гурия Ту­шина '.

Деятельность обоих изучается в этих статьях в самом широком плане. Прежде всего устанавливаются рукописи, переписанные ими лично и в их книгописных мастерских, их деятельность в целом, все биографические дан­ные, которые могут быть о них собраны. Затем изучается состав переписан­ных ими и в их мастерских рукописей с точки зрения отраженных в них их личных интересов, мировоззрения, взглядов и даже литературной и редак­торской манеры, характер переработок текста, ими допускаемый.

Изучение деятельности Ефросина тем более важно, что рукою его написаны древнейшие списки «Задонщины», «Повести о Дракуле», «Хожения» игумена Даниила, сербской «Александрии», «Сказания об Индийском царстве», «Снов царя Шахаиши», «Епистолии о неделе» («Свитка иерусалимского»). Изучение текста всех этих произведений в рукописях Ефросина помогло Я. С. Лурье установить, что Ефросин был далеко не безразличен к тексту переписывае­мых им произведений, подвергал его однообразным, свойственным ему весь­ма индивидуальным изменениям. Именно полное исследование редакторских приемов Ефросина, осуществленное Р. П. Дмитриевой, позволило ей отчет­ливо показать, что в Кирилло-Белозерском списке «Задонщины», переписан­ном Ефросином, перед нами вовсе не «древнейшая» редакция, а именно харак­терная для этого писца сокращенная переработка текста памятника. Это на­блюдение полностью опрокидывает построения Фрчека—Мазона—Зимина, согласно которым дошедший до нас текст «Слова о полку Игореве» якобы бли­же к поздней редакции «Задонщины», а поэтому не может лежать в ее основе, ибо сам зависит от «Задонщины» позднего вида'.

Попутно заметим, что еще В. П. Адрианова-Перетц обратила внимание на то, что название «Задонщина» встречается только в одном списке этого произведения — Кирилло-Белозерском и что это название находится в свя­зи с другими выражениями того же сборника: «Мамаевчина», «Токтамышев-щина» (к ним Я. С. Лурье добавил и слово «Момятяковщина», написанное на полях рукописи рукою Ефросина)².

Я не останавливаюсь здесь на всем своеобразии книгописного творче­ства Ефросина: это достаточно хорошо сделано Я. С. Лурье и Р. П. Дмитрие­вой, к работам которых я и отсылаю читателей. Важно отметить, что особен­ности редакторской работы Ефросина тесно связаны с чертами эпохи, но в них есть и резко индивидуальное, что особенно легко выясняется по сравне­нию с книгописной деятельностью Гурия Тушина. Если в первом Я. С. Лурье справедливо усматривает светское направление интересов, то во втором (монахе того же Кирилло-Белозерского монастыря) Н. А. Казакова видит направление созерцательно-аскетическое, связанное с направлением Нила Сорского. Выводы Я. С. Лурье и Н. А. Казаковой поволяют считать, что хотя индивидуально авторские черты выступают в древнерусской литературе значительно слабее, чем в новой, однако они все же не отсутствуют и в изве­стной мере с ними необходимо считаться текстологу.

Любопытно и другое. Н. А. Казакова проследила не только отражение мировоззрения Гурия Тушина в подборе переписываемых им сочинений, в тех изменениях, которые он в них вносил, но ей удалось отчасти проследить и эволюцию взглядов Тушина ', а это опять-таки говорит о том, что индиви­дуальные отличия книгописцев Древней Руси были явлением вполне реаль­ным.

Изучение индивидуальной манеры отдельных книгописцев и особеннос­тей целых скрипториев (Кирилло-Белозерского, Соловецкого, Троице-Серги-евского и многих, многих других) — важная и плодотворная задача тексто­логического изучения древнерусской письменности.

«Макротекстология»

В связи с необходимостью изучать историю теста крупных компи­лятивных произведений — сборников, хронографов, четьих миней, проло­гов и пр. — в последние годы появилась тенденция к облегчению себе этой кропотливой и трудоемкой работы над ними путем различных приемов, предполагающих возможность установления взаимоотношения списков этих крупных произведений способом выделения в них «существенных при­знаков» и классификации списков только по этим «существенным призна­кам». Такая классификация, а иногда даже и попытка установления по ним истории текста объявляется особым текстологическим методом — «макро­текстологией», способной якобы полностью заменить собой нормальное де­тальное сличение текстов. На самом же деле классификация списков по «су­щественным признакам» (например, наличию или отсутствию той или иной части произведения — предисловия, какого-либо рассказа, речи действую­щего лица и пр.) может иметь только предварительное и «наводящее» значе­ние. Так, например, если текстологу предстоит произвести сличение не­скольких сот списков большого памятника (особенно компилятивного), то чтобы облегчить себе работу по сличению, он может, как бы предугадав вы­воды сличения, расположить списки по тем или иным гипотетическим груп­пам, которые, возможно, в дальнейшем исследовании и на самом деле ока­жутся редакциями, видами, группами текста. Сличать лучше всего тогда, когда списки для сличения расположены в порядке, соответствующем в ка­кой-то мере истории текста. И если текстологу удается предугадать выводы сличения, то это большое облегчение ему в работе. Расположение списков по «существенным признакам» для сличения — прием, облегчающий очень часто работу текстолога.

«Макротекстология» больших по величине и с многочисленными спис­ками произведений может рассматриваться как предварительный рабочий прием исследования, отнюдь не заменяющий обычное текстологическое исследование. На самостоятельные, окончательные выводы «макротексто­логия» не имеет права. Поэтому и термин этот может употребляться только условно. Чтобы подчеркнуть эту условность, приходиться брать его в ка­вычки.

Многое в этой «макротекстологии» зависит иногда от случайно найден­ного списка, который при ближайшем рассмотрении может показаться по различным основаниям наиболее ранним, различных указаний в тексте од­ного из списков или группы списков и пр. Многое может подсказать интуи­ция текстолога. Способы установления истории больших сводных произве­дений во многом зависят от изобретательности исследователя и его, иногда случайных, находок. Но в любом случае завершить работу может полное сличение текстов на всем их протяжении и во всех имеющихся списках.

«Макротекстология» гораздо более проста и убедительна по выводам, когда мы имеем дело не с рукописными текстами, а печатными — в новой литературе. Задачи этой части «макротекстологии» состоят в изучении вли­яния на текст произведения включения его в какой-то большой сборник: в состав собрания сочинений, альманаха, серии и пр. Это включение может производиться самим автором, выбирающим и приспосабливающим текст для этого нового, более обширного издания, или редактором, выбирающим текст из нескольких авторских. Отношение автора при этом к своему тексту бывает более свободным и творческим, отношение же редактора более ско­ванным (принцип следования издателем «авторской воле» играет в этом случае, хотя и не всегда, более или менее положительную роль).

Остановимся на нескольких более или менее показательных примерах.

Автор нового времени может создать специально «журнальный текст» своего произведения, ибо по-одному читается произведение в журнале и по-другому в отдельном издании. «Журнальный текст» может создаваться до полного текста произведения в отдельном издании, либо произведение мо­жет писаться как бы в окончательном виде, а для отдельного издания при­спосабливаться. Наконец, может существовать смешанный тип обоих изда­ний, когда автор печатает «окончательный» текст (вернее — осознающийся им «окончательным») в журнале, а затем для отдельного издания учитывает появившуюся критику или собственные вновь появившиеся соображения. Новый текст может принести каждое прижизненное издание, да иногда и посмертные (правка редакторов, наследников и т. д.).

Свои проблемы встают при издании стихов. Автор-поэт создает сборни­ки своих стихов из ранее опубликованных. Поэт дает своему сборнику на­звание, т. е. по существу создает как бы новое произведение на основе ста­рых. При включении в сборник прежде опубликованных стихов поэт может их переделывать. В одних случаях автору-поэту необходимо соблюсти в сборнике определенную поэтическую тональность, расположить стихи так, чтобы чтение их подряд представляло развитие какой-то поэтической идеи. В других случаях поэт ничего не меняет в стихах, а просто отбирает то, что ему кажется уместным для сборника, располагает их в каком-то определен­ном порядке, который текстолог должен непременно учитывать. Поэт затра­чивает иногда на отбор и расположение своих произведений в сборниках немалый труд. С этим трудом текстолог должен считаться, должен разга­дать замысел сборника. Иногда разгадка расположения и переработки сти­хов для сборника заключена не в самом тексте сборника, а в письмах поэта, черновиках, дневниках, воспоминаниях друзей и знакомых.

Как быть составителям и редакторам академического собрания сочине­ний поэта? Издавать ли его произведения в хронологическом порядке или сохранять состав сборников? Брать ли в виде основного тот текст стихотво­рения, который увидел впервые свет в журнале, газете, альманахе, или его окончательную обработку для сборника? Единого ответа тут не может быть. Ответ может быть получен только в результате тщательного анализа текста произведения и откликов на него в критике, в истории литературы и пр. Ведь между первоначальным появлением стихотворения и его переработкой для сборника могло пройти много лет. Стихотворение в первоначальном виде вошло в историю литературы, а в переработанном виде для сборника или авторского издания его сочинений осталось малозамеченным...

Как быть, например, редактору сочинений А. Блока со сборниками сти­хотворений, созданными А. Блоком из ранее им написанных и напечатан­ных: сохранить ли сборники Блока в том их составе, который он создал («последняя творческая воля автора»), или рассыпать их по годам создания (брать первый прижизненный текст)?

Как быть со сборником Н. А. Заболоцкого «Столбцы»? В свое время сборник этот сыграл огромную роль в истории русской поэзии 20-х гг. Но в 50-е гг. автор переработал отдельные стихотворения, подготавливая их к своему двухтомнику, и письменно запретил издавать их в ином тексте. Но сборник 20-х гг. «Столбцы» и двухтомник стихотворений Н. А. Заболоц­кого 50-х гг. имели различные цели. В 1958 г. Н. А. Заболоцкий пишет по поводу готовящегося им собрания избранных произведений в двух томах: «Внимание! Это должна быть итоговая рукопись полного собрания стихов и поэм... Примечание. Эта рукопись включает в себя полное собрание моих стихотворений и поэм, установленное мною в 1958 году. Все другие стихот­ворения, когда-либо написанные и напечатанные мной, я считаю или слу­чайными, или неудачными. Включать их в мою книгу не нужно. Тексты на­стоящей рукописи проверены, исправлены и установлены окончательно; прежде публиковавшиеся варианты моих стихотворений следует заменять текстами, приведенными здесь. Н. Заболоцкий. 6 октября 1958 г. Москва»'.

Разумеется что к такого рода заявлениям авторов отношение нотариуса и отношение историка литературы окажется различным. Для первого — это юридический документ, завещание, которое следует принимать к исполне­нию. Но для историка литературы — это документ, раскрывающий один из моментов (в данном случае 1958-го года) творческого развития Н. Заболоц­кого. Переносить, например, правку 1958 г. в 20-е гг. совершенно недопус­тимо. Недопустимо, создавая антологию поэзии 20-х гг., приводить стихотворения «Столбцов» в текстах 1958 г. Недопустимо и, изучая творческое развитие Н. Заболоцкого, игнорировать все то, что оказалось за бортом двухтомника 1958 г. Ясно также, что вся правка 1958 г. взаимосвязана и раз­бивать ее в хронологическом порядке — по годам создания отдельных про­изведений — означало бы фальсифицировать творческий путь развития по­эта. Автор должен знать, что произведения его, пущенные в печать, — уле­тевшая птица. Вернуть ее и засадить в новую клетку, но с подписью старого года совершенно невозможно.

Поэтому в будущем при создании академического собрания сочинений Н. Заболоцкого (а Заболоцкий как поэт вполне заслуживал бы академиче­ского собрания сочинений) правильнее всего было бы, пожалуй, принять хронологический принцип расположения его произведений и печатать их в том виде, в каком они появились в свое время ь свет, правка же должна быть в таком случае отнесена в примечания или приложения.

Хронологический принцип следовало бы, вероятно, избрать и при со­ставлении академического собрания сочинений А. Блока. Стихи его, распо­ложенные по годам их написания или появления в печати, когда они были событиями литературной жизни, должны быть даны в том виде, в каком они появились в свет. Но ведь созданные на их основе А. Блоком сборники тоже были событиями литературной жизни? Да, несомненно. Эти сборники в том виде, в каком они появились в свое время, также должны быть переизданы. Чтобы избежать повторений, сборники Блока следовало бы переиздать в се­рии «Литературные памятники».

Кстати сказать, сама серия «Литературные памятники», как и другие се­рии подобного типа («Всемирная литература» и пр.), может быть подвергну­та текстологическому исследователю — как одно «произведение». В этом случае также было бы уместно говорить о «макротекстологии». «Макротек­столог» мог бы исследовать и вопрос о том, как велась подборка произведе­ний для серии, по каким общим принципам велась в серии подготовка тек­стов, выбор переводов и переводчиков, какие иногда случайные обстоятель­ства отразились на изданиях серии и т. п. Аспект изучения текста в изучении серий всегда весом и всегда необходим.

Конечно, во всех случаях «макротекстология» будет впомогательной по отношению к текстологии. Противопоставлять «макротекстологию» «мик­ротекстологии» совершенно невозможно. В лучшем случае «макротексто­логию» (если принимать этот термин) следует рассматривать как часть тек­стологии в целом.

Глава VII

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: