ИССЛЕДОВАНИЕ АВТОРСКОГО ТЕКСТА

Датирование

Исследуя историю текста того или иного памятника, мы должны по возможности установить даты его списков, редакций и самого памятни­ка. Если такая точная датировка невозможна, мы должны постараться уста­новить крайние хронологические пределы, между которыми список, редак­ция или первоначальный текст памятника были составлены. Границы време­ни должны указывать: когда всего ранее (terminus post quern) и когда всего позднее (terminus ante quern) был составлен список, редакция или сам пер­воначальный текст памятника.

Все датировки между собой тесно связаны. От установления дат списка или списков зависят даты редакции, а от тех и других — установление даты произведения. Начинать следует с установления дат списков, тем более что датировка списков — легче, чем датировка редакций или произведений.

Проще всего обстоит дело в тех случаях, когда дата имеется в самом списке.

Отметки о времени написания рукописи могут встретиться в разных ее местах, но чаще всего они встречаются в конце, в послесловиях переписчи­ков.

Так. Хронограф в списке ГПБ, F.IV. 178 имеет следующее послесловие переписчика: «Слава съвръшителю богу нашему, а писал сию книгу многогрешный во иноцех Васиан пореклу Дракула, а замышлением и повелением господина старца Дософеа лета 7046».'

При датировке списка следует иметь в виду, что находящаяся в нем дата может относиться не к самому списку, а к оригиналу, с которого он скопирован, или к той или иной редакции памятника, или же даже к само­му памятнику. Дата могла быть бездумно повторена переписчиком, если он механически переписывал текст. Во всяком случае, принимая имеющу­юся в тексте списка или в приписках к тексту дату за дату списка, тексто­лог обязан привести свои соображения, исключающие все другие возмож­ности.

Если список не датирован, то вопрос о дате списка решается на основа­нии палеографических данных — материала, на котором написана руко­пись, филиграней, если это бумага, характера почерка, украшений. Эти при­знаки рассматриваются палеографами в специальных работах по палеогра­фии, поэтому здесь мы ими не занимаемся. Следует только отметить, что для датировки списков, помимо палеографических данных (обычно самых важных), имеют значение показатели языка,² взаимоотношение списка с другими списками и редакциями того же памятника. Образцом всесторон­него решения вопроса о датировке может служить статья Н. А. Мещерского «К вопросу о датировке Виленского хронографа».³

Наиболее достоверные данные для датировки бумажных рукописей из­влекаются из анализа филиграней с привлечением соответствующих справочных альбомов Н. П. Лихачева, Брике, К. Я. Тромонина, И. Каманина, И. Лаптева и др.¹

Существенной трудностью при определении даты списка по филиграням является трудность проверить филигрань по в с е м справочным пособиям. Редкая научная библиотека обладает всеми справочными пособиями по филиграням. Обычно каких-то справочников нет в одной библиотеке, но есть в другой. Но как быть, если описываются рукописи в каком-либо небольшом музее или библиотеке небольшого города? Филиграни приходится срисовы­вать и проверку производить в рукописных хранилищах Москвы или Ленин­града. Общий выход из этого трудного положения мог бы быть легко найден, если бы нашлась возможность (а эта возможность сравнительно легкая) с по­мощью множительных аппаратов воспроизвести все альбомы, рассортиро­вать изображения по темам с сообщением дат каждой филиграни и, составив таким образом сводный каталог всех изданных филиграней, разослать его в основные рукописные хранилища. План такого сводного каталога всех издан­ных и датированных филиграней предложил в свое время (лет десять назад) проф. Даниэль Кларк Уо, но идея его так и не была осуществлена, а между тем каталог серьезно облегчил бы работу датировки бумажных рукописей.

Как же быть сейчас, пока такого сводного каталога нет? Я думаю, что описывающий рукописи при ссылке на филиграни обязан кратко ссылаться на то, по каким справочникам филиграней он проверил ту филигрань, по ко­торой он датирует рукопись. Особенно важно указать всю бывшую доступ­ной исследователю справочную литературу, когда филигрань не найдена. Не найдена филигрань, но г д е не найдена. Это важнее всего. Поиски филиг­рани тогда могут быть продолжены.

Следует всячески поощрить инициативу сотрудника Рукописного отде­ла ГПБ В. М. Загребина, составившего несколько пособий для отыскания интересующих исследователей филиграней. Это «Свод изображений фи­лиграни "Кувшинчик"» (Л., 1975), «Свод изображений филиграни "Рука"» (Л., 1976), «Свод изображений филиграни "Горы"» (Л., 1977), в которых сгруп­пированы по характерным признакам соответствующие филиграни, извле­ченные из всех известных альбомов. Три пособия, составленные В. М. За-гребиным, позволяют более быстро находить нужную филигрань в известных работах Н. П. Лихачева: Н. П. Лихачев. Бумага и древнейшие бумажные мельницы в Московском государстве. СПб., 1981. Альбом филиграней. Систематизировал по сюжетам и снабдил указателями В. М. Загребин (Л., 1978); Филиграни рукописей ГПБ в работе Н. П. Лихачева «Палеографи­ческое значение бумажных водяных знаков». Ч. I—III. СПб., 1899. Указатель. Сост. В. М. Загребин (Л., 1978); Н. П. Лихачев. Палеографическое значение бумажных водяных знаков. СПб., 1899. Альбом филиграней. Систематизи­ровал по сюжетам и снабдил указателем В. М. Загребин (Л., 1982). К сожа­лению, эти ценные пособия пока не изданы и находятся в Отделе рукописей ГПБ.

Данные о почерке рукописи обычно бывают менее точны, так как почер­ки меняются медленнее, часто отличаются индивидуальными чертами, со­храняют подчас архаичные черты у пожилых переписчиков или в отдален­ных местностях. Во всяком случае, претензии некоторых палеографов дати­ровать рукописи по почеркам с точностью чуть ли не до десятилетия не могут быть признаны основательными. Предположения, что один писец мо­жет в скорописи несколько раз за свою жизнь менять почерк, противоречили бы данным физиологии. Только в уставе — почерке медленном, в кото­ром отдельные буквы не столько пишутся, сколько рисуются, возможны смены почерков, как они возможны и у каллиграфов или художников, рису­ющих плакаты. Известны случаи, когда переписчики уставных пергаменных рукописей подражали уставу своего оригинала, с которого они списывали рукопись, или намеренно архаизировали почерк. Вот почему при анализе уставных и отчасти полууставных почерков ни в коем случае не следует за­бывать основного палеографического правила: датировать почерк не по большинству начертаний, а по самым молодым из встретившихся начерта­ний отдельных букв. Подражая старому почерку, писец где-нибудь да «про­говорится», введя новое начертание — начертание своего времени; только оно и будет датировать рукопись.

По отношению к текстологии палеография является вспомогательной дисциплиной. То обстоятельство, что славяно-русская палеография разви­вается как наука очень медленно, внушает серьезные опасения'. Одна из первоочередных задач палеографии — это продолжение изучения истори­ческой изменяемости почерков как основания для датировки рукописей. Для этого необходимо, чтобы какое-нибудь филологическое или историчес­кое научное учреждение взяло на себя составление фототеки датированных рукописей. Такая фототека могла бы послужить основой для более глубоко­го, чем сейчас, анализа почерков славяно-русских рукописей и составления точно обоснованной истории письма.

Если тексты отдельных списков исследованы и выявлены их индивиду­альные особенности, то особенности эти могут указывать на время их воз­никновения.

В. Н. Перетц исследовал индивидуальные особенности списка XVIII в. «Повести об Акире Премудром», А. В. Лонгинова — ее третьей редакции. Вот некоторые из этих особенностей, говорящие о переделке третьей редак­ции повести в Петровское время: «Акир, обучив Анадана, отдал его царю Синографу "для науки всякаго обхождения в поступках и в протчем обходи-тельстве"; Анадан "во едино время пошед в царской кобинет, умысля напи­сал указ"; Акир является "тайным советником"; царь Синограф, "собрав всех своих сенаторов и знатных персон державы своей в особливую пала­ту", говорит им: "господа сенаторы и прочие предстоящие, известно мне учи­нилось" и т. д. — в стиле документов XVIII в.; выслушав речь царя, — "сена­торы приговорили"; египетское войско насилует "мещанских и протчих до­черей"; царь скорбит "всем своим к о р п у с о м"; "от царства до царства" "курьеры" едва поспевают за 50 дней; Акира-победителя царь встречает "при пушечной стрельбе", празднуют "тридневное торжество с колоколь­ным звоном и пушечною пальбою"; начало плача укладывается в вирши:

О, Акире мой прекрасный,

Учинил ты ныне гласы мои безгласны!....

Датировка редакций произведения и самого произведения практически производится одними и теми же способами. Каждый раз необходимо только точно отграничивать каждый этап истории текста произведения и точно ус­танавливать, что именно мы датируем, так как датирующие указания могут относиться к разным этапам жизни памятника.

Датирующие признаки могут быть очень разнообразны: здесь могут при­ниматься во внимание различные хронологические выкладки и отсчеты вре­мени в тексте, указания на тех или иных лиц как на живых или умерших, упо­минание событий или исторических явлений, даты которых установлены, со­отношение с другими произведениями (ссылки на произведения, время появления которых известно, следы влияния этих произведений и т. д.), ука­зания на даты празднования переходных праздников (совпадение с воскресе­ньем какого-либо числа месяца)², данные языка, орфографии (если памятник может быть датирован только в пределах крупного периода времени) и т. п.

Рассмотрим некоторые из этих датирующих признаков.

При определении дат произведения и его редакций следует особенно об­ращать внимание на имеющиеся в некоторых из них отсчеты от времени того или иного описываемого события до «нашего времени», т. е. до време­ни, когда работал автор или редактор. Обычно переписчик, который просто переписывал текст, механически сохранял дату, но редактор, перерабатыва­ющий текст, подновлял и эту дату. Поэтому такого рода отсчеты лет «до на­шего времени» очень показательны, и текстолог обязан давать им объясне­ние. Так, например, в «Русском хронографе» имеется статья «Об отложении мяса». В этой статье читаются разные даты — в зависимости от того, к какой редакции относится данная рукопись «Русского хронографа». Так, напри­мер, редакция 1512 г. определяется по следующему виду этой статьи: «Под-вижнии убо отцы изначала мяса не ядяху, но нецы же глаголют яко на 5 со­боре отложено, но не обретается сие ни в котором соборе. Феодор Студит был на седмом соборе за седмь сот лет без двадесятих до скончания седмыя тысящи.адо сих времен за седмь сот лет как был Феодор Студит... В том же пишет Никон в последнем слове, в послании, яко ныне благодатию бо-жиею совершенно отложено иноком мясо. Собора ни единаго не помяну, но просто рече ныне, а как Никон был до скончания седмыа тысяща за четырес­та лет и двадесять, а до сего времени мало болши». Расчет лет указывает, что этот вид статьи «Об отложении мяса» составлен в 7020(1512) г. Другие виды дают и другие цифры; например: «Федор Студит быв по седмом соборе от Адама в лето 6288 (780)... а был Никон в лето 6580 (1072)». Вторая редак­ция «Русского хронографа» составлена в 1617 г. Датируется она опять-таки по статье «Об отложении мяса». Последняя имеет во второй редакции «Рус­ского хронографа» следующий вид: «Феодор Студит был на седьмом соборе в лето 6342, а до сих времен за 783 лета... Никон уже был в лето 6580, а до сего времени за 545 лет». Русские события в этой редакции доведены до пер­вых лет царствования Михаила Федоровича, что также подтверждает время создания второй редакции.

В Новгородской первой летописи в младших ее списках под 1049 г. чита­ется: «А ту стояла святая Софея конець Пискупле улице, идеже ныне (под­черкнуто мною. —Д. Л.) поставил Сотъке церковь камену святого Бориса и Глеба над Волховом» '. В тех же летописях под 1167 г. говорится: «На ту же весну заложи Сотко Сытиниць церковь камену святого Бориса и Глеба, при князи Святославе Ростислалици при архиепископи Ильи»². Отсюда ясно, что летописец, составивший летописную статью 1049 г. Новгородской пер­вой летописи младшего извода, писал в 1167 г. или в ближайшее после 1167 г. время. Значит ли это, что и самый младший извод Новгородской летописи относится к этому времени? Для того чтобы решить этот вопрос, надо иссле­довать всю историю текста Новгородской первой летописи. Простое извле­чение даты здесь недостаточно.

Датирующими признаками являются также упоминания в рукописях имен русских святых, время канонизации которых известно³, и титулов: ве­ликий князь, царь, архиепископ, архимандрит, патриарх. Так, например, если мы встречаем добавление к имени московского митрополита Алексея «новый русский чудотворец», то это будет означать, что текст относится ко времени после 1431 г., когда были обретены его мощи, но не позднее середи­ны XVI в., так как выражение «новый» не могло держаться долго. Титул «ве­ликий князь» появился на Руси не ранее XIII в.⁴ Царский титул был утверж­ден патриаршею грамотою в 1562 г. Патриарх на Москве появился с 1589 г. Титул архиепископа новгородские владыки получили в середине XII в.⁵ В Соловецком монастыре «архимандрития» учреждена в 1561 г. Сведения такого рода текстологу необходимы. Пользование ими дает возможность относи­тельно определенно датировать тексты.

К датирующим же указаниям относятся сведения о том или ином лице как о живом или как о мертвом. Зная дату смерти этого лица, нетрудно усмо­треть в этих сведениях указания на время, когда памятник мог быть создан. Такими же указаниями могут служить сведения о различных явлениях исто­рии, истории культуры, датировка которых нам известна.

Приведу примеры. Исследователи летописания указывали, что Воскре­сенская летопись по разным признакам составлена, по-видимому, в 40-х годах XVI в. С. А. Левина уточняет эту дату следующими соображениями: «В спис­ке русских митрополитов, помещенном во введении к Воскресенской летопи­си, последним назван Макарий, а он стал им 19 марта 1542 года. В списке литовских князей рядом с именем Сигизмунда I имеется пояснение "нынеш­ний король", а он был королем до 8 октября 1544 года. Следовательно, Вос­кресенская летопись была составлена между 19 марта 1542 года и 8 октяб­ря 1544 года»'. Последнюю дату необходимо, конечно, несколько оттянуть: должно было пройти некоторое время, пока о литовском событии узнали в Москве.

Хронологические выкладки внутри текста переводного памятника по тому или иному поводу помогают также вычислить время его перевода на славянский язык. Так, время составления сербского перевода греческой хроники Зонары устанавливается на основании следующего замечания пе­реводчика по поводу предсказания о том, что Константинополь будет суще­ствовать 696 лет. Переводчик заметил по этому поводу, что Константино­поль существует и до настоящего времени: «Съврьшену же бывшу Констан­тину граду в 11 день маиа месяца и вънегда съврьши сего, сътвори праздник глаголемый обновление и рождение. От създаниа же миру бе лет 5838, яко быти Константину граду от създаниа его даж до днесь лет 6 тысищь и 850 и двема». «Этим вычислением, — пишет А. Попов, — переводчик хотел ска­зать, что Константинополь продолжает существовать от 5538 до нынешнего 6852 года, т. е. 1344-го. Отсюда и делаем заключение, что Зонара был пере­веден на сербский язык в 1344»².

Иногда неверная интерпретация текста или неполные сведения о его ис­точниках могут повлечь за собой ошибки в датировке.

Исследователь хронографов приводит следующий пример³. А. А. Шахма­тов посчитал, что первоначальная редакция «Русского хронографа» составле­на в 1442 г. на том основании, что, согласно Западнорусской редакции памятника (которую ученый возводил к первоначальному тексту), византий­ский император Иоанн Палеолог правил 17 лет. Так как в действительности Иоанн правил более 23 лет, А. А. Шахматов предположил, что Хронограф был составлен на восемнадцатом году его царствования (6933 + 17 = 6950, т.е. в 1442г.)!

В действительности же все обстояло иначе. Дату воцарения Иоанна со­ставитель Хронографа извлек из статьи «Царие, царствующие в Константи-неграде, православнии же и еретици». В этой статье указывалось, что Иоанн вступил на престол в 6933 г. Эти сведения и перенес в текст Хронографа его составитель. К царствованию Калуяна в редакции 1512 г., лучше отразив­шей первоначальный текст Хронографа, были отнесены русские события за 6933-6949 гг. Составитель же Западнорусской редакции, восходящей к ре­дакции 1512 г., на этом основании высчитал, что Иоанн правил 17 лет (6949-6933 =16+1 = 17). Однако если мы проанализируем другие случаи соотнесения русских событий с царствованием того или иного византийского императора, то увидим их произвольность. Так, в главу, посвященную цар­ствованию Василия II (умер в 1025 г.), попали русские события вплоть до 1054 г., в пределах царствования Константина Мономаха (1042-1055) оказы­ваются события 1054-1078 гг., к царствованию Андроника III Палеолога (1328-1341 гг.) отнесены события 1344-1356 гг. и т. д. Следовательно, поме­щение в царствование Иоанна Палеолога событий вплоть до 6949 (1441 г.) отнюдь не говорило о том, что, по мнению хрониста, Иоанн правил 17 лет.

Итак, датировка, казалось бы, вытекающая из самого текста источника, оказалась ошибочной, поскольку А. А. Шахматову не были известны источ­ник Хронографа и соотношение его редакций.

В некоторых случаях для датировки появления того или иного произве­дения имеют существенное значение прямые указания в сторонних памят­никах. Так, например, мы могли бы сомневаться в том, когда стала известна на Руси «Повесть о Бове Королевиче». Как известно, ранних списков ее не сохранилось (древнейший список ее середины XVII в.)¹, указания в тексте отсутствуют и, наконец, косвенные данные спорны. Дело решается, однако, посланием некоего Ивана Бегичева второй четверти XVII в., в котором читает­ся следующий упрек, обращенный им к кружку московской служилой аристо­кратии, представители которого, кроме «баснословные повести, глаголемыя еже о Бове Королевиче, и мнящихся вами душеполезные быти, иже изложено есть от младенец, иже о куре и лисице и о прочих иных таковых же басно­словных повестей и смехотворных писм, — божественных книги богослов-ных дохмат никаких не читали»². Следовательно, во второй четверти XVII в. перевод Бовы уже существовал во многих списках, он был популярен.

Большое датирующее значение имеют следы влияния исследуемого про­изведения на другие датированные памятники. Так, например, в начале изуче­ния Пролога, когда вопрос о времени его перевода был неясен даже приблизи­тельно, большой интерес представили указания И. И. Срезневского на следы знакомства с ним в Новгородской летописи под 1212 г.', И. А. Шляпкина на следы влияния Пролога в «Поучении» Владимира Мономаха и в «Поучении» Луки Жидяты².

Как terminus post quem должно быть принято указание, извлекаемое из даты произведения, повлиявшего на изучаемый памятник. Допустим, если установлено, что на «Задонщину», памятник, возникший на рубеже XIV и XV вв., повлияло «Слово о полку Игореве», то это значит, что само «Слово» возникло никак не позднее этой даты.

В некоторых случаях (особенно если содержание памятника не дает ни­каких зацепок) приходится для датировки памятника прибегать к очень сложным соображениям. Так, Н. А. Бакланова датирует «Повесть о Ерше Ершовиче» концом XVI в., привлекая для доказательства следующие мате­риалы. Во-первых, она исследует терминологию судебного процесса, упо­требляющуюся в «Повести», и вскрывает в ней ряд весьма старых терминов. Во-вторых, Н. А. Бакланова рассматривает общий характер судебного про­цесса в «Повести» и находит, что, поскольку процесс этот изображен обвини­тельным, а не состязательным (а состязательным процесс стал только в XVII в.), можно рассматривать его как изображение процесса именно XVI в. В-третьих, в «Повести» вместо «гость» говорится «сурожанин». Это также термин древний, указывающий, что «Повесть» не могла быть составлена в XVII в. В-четвертых, в «Повесть» введен эпизод с отпуском на волю холопа и переводом его в крестьяне, причем имеется в виду холопство полное или «обельное». Это явление более типично для XVI в., чем для XVII. В-пятых, о раннем времени свидетельствует и изображение в лице Ерша мелкопомест­ного обнищавшего служилого человека (сына боярского), охотящегося за землей, населенной крестьянами. В-шестых, большое количество редакций и вариантов указывает на продолжительность существования «Повести о Ерше». В-седьмых, некоторым указанием может служить и дата, с которой начинается «судный список», — 1596 год. В-восьмых, если бы «Повесть» была составлена в период крестьянской войны и польской интервенции на­чала XVII в. или вскоре после него, то события этого времени, потрясшие все государство и вызвавшие целый ряд литературных произведений, не могли бы не найти отражения в «Повести», все содержание которой проникнуто живой действительностью, — тем более что Ростовская область непосредственно испытала власть интервентов. В-девятых, отнесению «Повести» к концу XVI в. не противоречат ее ясно выраженный сатирический смысл и форма, использующая жанр деловой письменности: резкое усиление сатирической направленности литературы наблюдается уже во второй половине XVI в.; широкое применение форм деловой письменности — челобитных, посланий — также представляет характерное явление именно этого времени (в литера­турной деятельности Ивана Грозного, Пересветова и т. д.); в начале XVII в. появляются и пародии на эти деловые жанры — «Послание дворительное недругу», «Сказание о куре и лисице»'. Таковы аргументы Н. А. Баклано­вой. Нужно, однако, сказать, что хотя аргументов и много, но каждый из них не является решающим, и поэтому вопрос о датировке «Повести» все еще остается открытым. Датируя то или иное произведение, надо всегда иметь в виду, что один основательный аргумент стоит любого числа малооснова­тельных и косвенных.

Текстолог, датирующий памятник, его редакции или списки, должен обязательно быть осведомлен в истории русского языка и, в известных пре­делах, в истории других славянских языков. Он должен уметь определить извод русский, болгарский, сербский, отметить особенности языка и орфо­графии списка и т. д. Язык и орфография имеют важное датиру­ющее значение. Они должны приниматься во внимание текстологом во всех случаях. Если они не дают решающих примет времени, то по крайней мере текстолог должен быть уверен, что ни данные языка, ни данные орфо­графии не противоречат его выводам, которые он извлек из примет другого характера.

Датирующие данные могут быть извлечены из диалектных особенностей, имеющих свои хронологические пределы (так, например, в новгородских ру­кописях мена «ч» и «ц» характерна только в пределах до конца XV в.), из употребления времен глаголов, из данных лексических и фонетических, из употребления элементов южнославянской орфографии и т. п.

Здесь не место давать сведения по истории русского языка и орфогра­фии. Отмечу только, что наблюдающаяся в последнее время слабая осве­домленность текстологов, литературоведов и историков в области истории русского языка отрицательно сказывается во всех звеньях текстологичес­кой работы, начиная от прочтения текста и кончая вопросами атрибуции памятника, определения его времени и места возникновения.

Каковы бы ни были, однако, отдельные аргументы в защиту той или иной датировки, вопрос о дате произведения нельзя отрывать от истории его тек­ста. Этого требует основной принцип текстологических исследований, сформулированный нами выше — в начале книги: принцип комплексности. Необходимо датировать не только создание авторского текста, но по воз­можности отдельные редакции, виды, списки произведения. Когда перед нами раскрыта вся история текста произведения, и дата авторского текста приобретает большие основания, становится прочнее. Мы видели выше, что шестым аргументом Н. А. Баклановой в пользу раннего происхождения «Повести о Ерше» было наличие большого числа редакций и вариантов этого произведения. Однако представьте себе, что эти редакции и варианты относят­ся по преимуществу к концу XVII и к XVIII в. — в этом случае аргумент этот не имеет никакого значения или имеет значение даже обратное. Другое дело, если выяснится, что редакции и варианты «Повести» в основном датируют­ся довольно ранними годами. Конечно, необходимо иметь в виду, что датиро­вать редакции и виды произведения бывает по большей части труднее, чем авторский текст, но зато списки датировать легче всего, а ведь датировка списков, особенно произведений XVI и XVII вв., имеет некоторое значение.

Итак, датируя произведение, всегда необходимо иметь в виду по воз­можности полную историю его текста, даты и взаимоотношение редакций, видов и списков.

Кроме того, конечно, по возможности необходимо мобилизовать все све­дения о местности, в которой могло возникнуть произведение, об авторе, об идейном содержании произведения, о его языке, стиле и т. д. Датировка про­изведения должна ввести это произведение не просто в летосчисление, а в историю литературы, в историю языка, в историю общественной мысли, в историю быта, искусства и т. д. Вопрос о дате произведения есть вопрос о месте произведения в историческом процессе, в самом широком и разнооб­разном круге связанных с ним проблем. Таким образом, и этот вопрос явля­ется вопросом комплексным.

Обращу внимание еще на одно существенное обстоятельство: указаний на время написания памятника в самом тексте летописей довольно много, и обычно они разноречивы. Это распространенное в летописях явление. Объяс­няется оно тем, что разные указания относятся к разным этапам жизни памят­ника. Вот почему время создания той или иной летописи и невозможно дати­ровать, не прояснив всех этапов истории ее текста.

Конечно, в простых случаях, когда дата произведения точно выводится на основании немногих убедительных соображений, нет смысла осложнять вопрос привлечением всех фактов, связанных с историей памятника. Прин­цип комплексности вступает в силу в спорных и неясных случаях, когда у ^Нас нет оснований легко и убедительно определить дату. Комплексное решение вопроса о дате произведения может проиллюстрировать работа Л. А. Дмитриева «О датировке "Сказания о Мамаевом побоище"»¹. Дати­ровка «Сказания» была чрезвычайно запутана в связи с неясностью основ­ного вопроса — о взаимоотношении редакций этого произведения (как изве­стно, С. К. Шамбинаго и А. А. Шахматов датировали редакции совершенно различно). Поэтому Л. А. Дмитриев начинает свою статью с рассмотрения вопроса о первоначальной редакции этого произведения, затем он привлека­ет данные исторические и историко-литературные. В результате ему удает­ся дать более или менее убедительное, хотя и не окончательное (ввиду от­сутствия прочных данных) решение этого вопроса.

Итак, при установлении времени возникновения памятника должны быть приняты во внимание решительно все хронологические приметы. Ре­шающим приметам должно быть оказано предпочтение; в отношении же других должно быть по крайней мере установлено, что они не противоречат основным указаниям. Кроме того, должно быть полное соответствие между датировками первоначального текста, его редакций и списков. В конечном счете, датировка должна находить себе подтверждение во всей истории тек­ста памятника².

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: