Общая характеристика изменений текста

Попробуем дать предварительную характеристику этих измене­ний, которые вносит книжник в свой текст. Ведь восстановление происхож­дения ошибки или изменения текста есть вернейший путь к установлению его истории. Ошибку в тексте можно заметить легко, но, чтобы определить, каково было первоначальное чтение исследуемого текста, и доказать, что оно было именно таким, а не иным, надо определить, в чем состояла ошибка ^и как она произошла.

Изменения текста происходят по всей шкале умственной деятельности человека: от явлений бессознательных и ненамеренных до сложнейших иде­ологических явлений.

Всякий новый текст представляет собой сложнейшее соединение старого текста с изменениями бессознательными, ненамеренными (ошибками тек­ста), к ним иногда прибавляются изменения сознательные, намеренные — идейные (стилистические и идеологические). Текстолог обязан по возмож­ности «расслоить» текст: вскрыть в нем его старую основу и внесенные книжником изменения, строго различая изменения бессознательные (ошиб­ки переписки)' и изменения намеренные, в которых книжник выступает как соавтор текста или его редактор.

Деление ошибок на сознательные и бессознательные, а внутри этих ка­тегорий на типы — в известной мере условно, так как ошибки обычно «на­слаиваются»: механическая ошибка одного писца вызывает ее осмысление другим писцом, неудачное осмысление вызывает необходимость в новом ос­мыслении и т. д. Поэтому конечная ошибка списка является иногда резуль­татом нескольких предшествующих изменений текста, в которых могут со­четаться и бессознательные, и осознанные действия писца.

С этим явлением «наслоения» мы можем встретиться во всех случаях изменения текста. Различные редакции текста зависят друг от друга, проис­ходят друг от друга, заимствуют частично текст от предшествующих, часто недошедших редакций и т. д. Вот почему никогда не бывает достаточно «классифицировать» тексты — надо восстановить их историческое взаимо­отношение, расслаивая различные этапы их истории, восстанавливая, хотя бы приблизительно, не дошедшие до нас этапы.

Сосредоточимся только на изменениях бессознательных. В них есть по­вторяемость, они могут быть классифицированы, и они в общем довольно просты по происхождению. Изменения же, вызванные идеологическими тенденциями писца, не могут быть классифицированы с такою легкостью. Они будут рассматриваться нами на протяжении всей книги — в самых раз­личных ее частях.

Изменения бессознательные наиболее типичны для простых переписчи­ков текста, его копиистов. Стремление точно воспроизвести текст оригина­ла было в высшей степени свойственно простым переписчикам. Переписка текста церковных произведений считалась богоугодным делом, религиоз­ным подвигом.

Некоторые данные о работе переписчиков рукописей можно извлечь из их обращений к будущим переписчикам.

«Аще кто восхощет сия книгы преписывати, — читаем мы в Служебнике митрополита Киприана XIV в., — сматряй не приложити или отложити едино некое слово, или тычку едину, или крючькы, иже суть под строками в ря-дех, ниже пременити слогню некоторую, или приложити от обычных, их же первее привык..., но с великим вниманием... преписывати». Зиновий Отен-ский в своем сочинении «Истины показание» пишет: «Иже аще волит кто коея ради потребы преписати что от книжниць сих, молю не пременяти в них простых речей на краснейшаа пословици, но преписовати тако, якоже ле­жат зде, речи и точки и запятыя» '.

В древнерусских рукописях нередко встречаются жалобы писца на уста­лость, на болезнь, на все то, что отвлекает и притупляет внимание и плодит ошибки, портит почерк, заставляет перерывать работу.

Сетуют писцы и на то, что работа им трудна («ох мне лихого сего писа­ния и еще ох»)', что мешает работать короста («полести мыться, о святый Никола, пожалуй избави корысты сея»)², что хочется пожить подольше и выпить послаще («о господи, дай ми живу быти хотя 80 лет, пожедай ми, господи, пива сего напитися»)³.

Все эти заботы, желания, болезни, трудные условия работы отвлекали внимание писца и вынуждали его делать ошибки, определяли иногда и са­мый их характер. Под влиянием голода писец писал вместо «хляби» — «хле­бы», вместо «купель» — «кисель», а под влиянием желания помыться — вместо «водя» — «вода» и т. д. Это случаи простые, но иногда подсознатель­ная подоплека ошибок писца очень сложна и требует для своего уяснения тонких психологических исследований. В ошибках писца отражаются его скрытые, подавленные желания и мысли. Тем не менее в целом типы ошибок менее разнообразны, чем их причины⁴.

В дальнейшем мы остановимся на основных типах простейших ошибок писца. В Древней Руси, как и в Западной Европе, писцы сравнительно редко писали под диктовку⁵. Когда-то под диктовку писали писцы античных импер­ских канцелярий. По свидетельству автора жития Федора Студита, последний также диктовал свои произведения. Можно предполагать, что частично диктовал свои произведения Иван Грозный. Но по большей части писцы пе­реписывали текст не со слуха, а имея перед глазами оригинал или даже не­сколько оригиналов. Если писец создает свой текст на основании несколь­ких оригиналов, он по существу проделывает своеобразную творческую тек­стологическую работу. Этой последней работы мы коснемся в дальнейшем, сейчас же обратимся к элементарным, бессознательным изменениям тек­ста, когда писец переписывает только один оригинал и не ставит себе це­лью изменения текста, стремясь только более или менее точно его воспроиз­вести.

Как бы ни протекал этот процесс с физиологической точки зрения, пере­писывание текста может быть удобно разбито на четыре операции: 1) писец прочитывает отрывок оригинала, 2) запоминает его, 3) внутренне диктует самому себе текст, который он запомнил, и 4) воспроизводит текст пись­мом¹. Каждая из этих операций может повести к специфическим ошибкам. В целом ошибки настолько часто повторяются в текстах (и по своим типам, и даже отдельные конкретные ошибки), что вполне возможно даже состав­ление специальных указателей ошибок. Такие указатели, кстати, давно су­ществуют для греческих и латинских текстов².

Ниже мы постараемся указать только на типичные ошибки, связанные с каждой из четырех указанных выше операций.

Ошибки прочтения

Чтение писца — особое чтение. Он стремится прочесть, чтобы потом воспроизвести. Его чтение связано поэтому с попыткой разобраться в орфографии оригинала, в различных мелочах зрительного облика вос­производимых слов. Напряженное внимание к этим деталям письма может отвлечь его от смысла прочитанного. Ошибки, которые допускает писец в чтении своего оригинала, могут быть поэтому связаны с палеографически­ми особенностями почерка и внешним состоянием оригинала.

Писец может быть плохо знаком с характером письма оригинала (с древ­ним уставом, с белорусской или украинский скорописью, с индивидуальны­ми особенностями почерка и отдельных начертаний писца, пишущего скоро­писью, и т. д.). Переписчик может не разобрать отдельные, вышедшие из Употребления буквы. Он может пропустить в чтении выносные буквы, осо­бенно если надстрочных знаков много и они лишены значения. Он может прочесть цифры как буквы, а буквы — как цифры. Он может прочесть одно слово вместо другого, если начертания их сходны; при этом, как правило,трудное, необычное и малознакомое писцу слово принимается им за легкое, обычное и знакомое, редкие формы заменяет принятыми.

Иосиф Волоцкий пишет в «Просветителе», имея в виду буквенные обо­значения чисел: «Если едина чертица сотрется, то несть разумети, твердо ли (т. е. буква ли «т». — Д. Л.) есть было, или покой («п». — Д. Л.): и егда покой, верхняя ее черта сотрется, такоже не ведети, покой ли есть, или иже. Да тем в трисотном числе 80 мнится, и в осмьдесятном 8 мнится»'.

Иосиф Волоцкий совершенно прав: внешнее сходство букв особенно ча­сто ведет к ошибкам в цифрах. Дело в том, что внешнее сходство букв может повести к ошибкам в словах только в том случае, когда есть возможность принять одно слово за другое; следовательно, сходство букв должно допол­няться сходством слов, различаемых только по этой букве, и возможностью такой ошибки в контексте (возможностью смысловой). В цифрах эти усло­вия гораздо свободнее.

Пример такой ошибки в цифрах, произошедшей из-за сходства одной из букв буквенной цифири с какой-нибудь другой буквой, извлекаем из ис­следования А. А. Зимина «Тысячной книги». В списке «Дворовой тетради», сделанном с подлинника, дата его отсутствует. В ряде же росписей служи­лого люда «Дворовая тетрадь» отмечена то 7044, то 7045, то 7046 годом. По-видимому, как предполагает А. А. Зимин, даты эти явились из неверно­го прочтения буквы «кси» (60), которую можно принять за «ме» (45) или за «та» (46)². За дату 7060 (1552-1553) говорит ряд соображений общего характера. В дальнейшем это наблюдение А. А. Зимина полностью под­твердилось. А. А. Зимин нашел список Государственного Исторического музея (Муз. № 3417), где в заголовке стоит дата 7060. Характерно, что последний список близок по тексту лучшему списку, в котором даты, одна­ко, нет³.

Характерную ошибку в цифре в «Особом житии Александра Невского» указывает Н. Серебрянский: «Во всех сохранившихся списках особого жи­тия дата дня погребения князя неправильная: "месяца ноября в к день, на память св. отца (нашего) Григорья Декаполита"... Ошибка эта получилась в результате того, что переписчик, а может быть, и сам редактор в дате лето­писного жития кг вторую цифру принял за букву (в списке могло быть к^г) и по святцам заменил св. Амфилогия св. Григорием»⁴.

Примеры смешения сходных по начертанию букв приводит В. Лебедев в своем исследовании «Славянский перевод книги Иисуса Навина»: «поверять»^вместо «поверять», «под Леръмоном» вместо «под Леръмоном» (Ъпд xf\t; )¹

Специфические ошибки возникали тогда, когда писец переписывал ки­риллицей глаголический оригинал.

Многие буквы в глаголической азбуке сходны по начертаниям и легко мог­ли смешиваться, например: иив,дил;еио,уиь;пит и некоторые другие.

Смешения в глаголическом алфавите могут быть и в цифрах. Особенно следует обратить внимание на различия в цифровых значениях букв между кириллицей и глаголицей. В кириллице цифровые значения несколько нару­шают алфавит, следуя цифровым значениям соответствующих букв гречес­кой азбуки. В глаголице цифровые значения приближаются к порядку сле­дования букв в алфавите. Так, например, в кириллице буква «б» лишена цифрового значения, поскольку ее нет и в азбуке греческой; в глаголице же буква «б» имеет, согласно ее месту в алфавите, цифровое значение «2»; со­ответственно передвигаются и последующие цифровые значения букв. При переписке глаголических текстов кирилловским алфавитом писцы могли делать ошибки; передавать глаголическую букву соответствующей кирилловской, забывая в цифрах о различии в числовом значении. Такого рода ошибки особенно естественны в ту эпоху, когда глаголица начинала уже за­бываться и перевод ее на кириллицу представлял некоторые трудности.

Возможные ошибки, связанные с особенностями глаголической азбуки, рассмотрены И. И. Срезневским в работе «Следы глаголицы в X веке»'.

Вслед за неправильным прочтением букв особенно часто встречается неправильное разделение текста на слова. Дело в том, что многие древние тексты писались без разделения на слова — полностью или частично (слит­но с последующим словом писались, например, предлоги). Отсюда могли возникнуть специфические ошибки прочтения: неправильное деление пере­писчиком текста.

Иногда неправильное разделение на слова не сразу заметно даже совре­менному текстологу, так как новое чтение получается более или менее осмыс­ленным (особенно для текстолога, лингвистически слабо осведомленного). Так, в Волоколамском списке № 651 Истории иудейской войны Иосифа Фла­вия говорится, что Веспасиан берет приступом город, «устроивши же лъвь да быша не пакостили им из града». Следует же читать: «устроивше желъве» (т. е. особый вид военного строя «черепахой»; желъвь — черепаха)². Непра­вильное деление старого слова «желве» встречаем уже в XIV в. в известном Паисиевском сборнике собрания Кирилло-Белозерского монастыря № 410. Здесь в одной из статей, перечисляющей обвинения против латинян, читаем «ядять же львы» вместо «желвы». В тексте Полной хронографической палеи 1494 г. (ГБЛ, соб. Румянцева, № 453) читается непонятная фраза: «(огнь) земныи житель сем облажен» вместо «земныи же телесем обложен»³.

Приведу примеры явных ошибок прочтения писцом XVIII в. из издания начала Летописного свода конца XV в. по Эрмитажному списку⁴.

Как известно, Эрмитажный список представляет собой копию конца XVIII в. со списка более древнего. Переписчик конца XVIII в. плохо разби­рал свой оригинал и сделал очень много ошибок, происхождение которых во многих случаях совершенно ясно. Переписчик, например, не всегда справ­лялся с внесением в текст выносных букв; путал юс большой и юс малый; смешивал буквы «е» и «о»; неправильно делил текст на слова и т. п.: «Литва, Зимгола, Корсъ, С е т г о л а, Любь» (вм. «Летгола», с. 337); «и б е з языкъ единъ» (вм. «бе», там же); «давно видехъ землю Славянску» (вместо «див­но», с. 338); «под горами при б е р е з л t» (надо «березЪ», с. 338); «Кровичи»^Понятно, почему в Эрмитажном списке так много неправильных прочте­ний: переписывал его с древнего оригинала профессиональный писец конца XVIII в., которому многое уже было непонятно в древнем тексте. В рукопи­сях более ранних такие неправильные прочтения встречаются относитель­но реже.

В рукописи Эрмитажного списка «Новогородстия». В рукописи над этим словом титло, пропущенное издателями. Издатели Эрмитажного списка в данном месте не раскрыли в рукописи титл. Надо:«Дажбога и Стрибога».Специфические ошибки прочтения могут возникать, если рукопись, с ко­торой переписывает писец, ветхая. В этой ветхой рукописи могут отсутство­вать последние листы текста или листы из середины, может быть оторван край текста. Выпавший лист может быть вставлен в рукопись не на то место (например, если рукопись без переплета, чаще всего страдают последние лис­ты рукописи; оторвавшиеся листы обычно вкладываются в середину рукопи­си, чтобы они не потерялись). Может случиться и так: оторвавшийся лист вставлен на место, но в перевернутом виде: внешний край листа попадает внутрь книги, а внутренний — обращен к внешней стороне рукописи. Все это может быть не замечено и воспроизведено писцом при переписке.

Так, список «Сказания о Мамаевом побоище» (ГПБ, Q.XV.27) переписы­вался писцом с рукописи, имевшей перебитые листы. «Поэтому, — пишет исследователь "Сказания" С. К. Шамбинаго, — в рассказе об Ольгердови-чах путаница: "И рече им князь великий Дмитрей Ивановичь: братия моя милая, якоея потребы приидосте ко мне \ \ великий хощеши крепко войско держати, и то повеле Дон реку возитца"... И ниже: "Князь же великий пове-ле войску своему Дон реку возится, 11 они ж приклоняют суетная и сотво­рение дел, да что же воздадим ему против таковово прощения". Путаница продолжается и после рассказа об Ольгердовичах: в описании перехода че­рез Дон: "И рече же к нему Волгердовичи князи литовские, аще господине княже 11 яко приближаются поганыя тотарове, и многи же сынове рустии возрадовашася"»'.

Нередки случаи, когда в результате утраты в рукописи листов, на которых кончается одно произведение и начинается другое, оба памятника оказывают­ся слитыми в один. Так, например, в рукописи Златоструя второй половины XV в. (БАН 33.2.12) вследствие выпадения листов в середине протографа слиты два слова Иоанна Златоуста (переход от одного к другому на л. 132)².

Типичная ошибка чтения — это «прыжок от сходного к сходному», а в результате — пропуск слова или нескольких слов или, реже³, повторное чтение одного и того же куска текста⁴.^Происходит это потому, что глаз, встретив знакомое сочетание букв, слово или группу слов в соседних строках (чаще ниже, чем выше), продол­жает чтение, и это чтение может оказаться до некоторой степени осмыслен­ным, так что пропуск или, реже, повторение не обратят на себя внимание писца.

Причиной пропуска может быть и то, что писец при чтении своего ориги­нала «перескочил» глазом строку или группу строк. По этой же причине мо­жет произойти и повторение текста: читая оригинал, писец может вернуть­ся к уже переписанному тексту.

Этот род ошибок отчетливо осознавали сами писцы. Так, в Евангелии 1399 г. (ЦГАДА, ф. б-ки Моск. Синод, типографии, № 15) на последнем листе киноварью написано: «Отцы, господие чтете, исправливайте святое се еванге­лие, цибуде худо строку преступил,аленедоправил,благословите,а не клените, да будет бог мира с вами, аминь»'. Термин «преступить» имеется и в других приписках к рукописям. Так, писцы Леонид и Иосиф — «владычни робята» пишут в Прологе 1356 г.: «Да аще где будет описалися или преступи-л и, собою исправяще чтите, а нас многогрешных не клените бога деля, аминь»².

Пропуск между одинаковыми словами может быть продемонстрирован на примере Ипатьевской летописи. В Ипатьевском списке под 1150 г. чита­ется следующий текст: «Toe же осени да Гюрги Андрееви сынови своему Туров, Пинеск и Пересопницю. Андрееви поклонивъся отцю своему и шед седе в Пересопници. Toe же зимы...». В списках Хлебниковском и Погодин­ском пропуск, начиная со слов «Toe же осени» до слов «Toe же зимы»³. Глаз писца скользнул с первого «тое же» на второе и не уловил слов об осеннем назначении Андрею уделов. Реже встречается пропуск между одинаковыми слогами. В той же Ипатьевской летописи в списках Хлебниковском и Пого­динском пропущено: «и бысть ве[льми ве]чер»⁴.

Чаще всего пропуск между сходными словами происходит тогда, когда слова эти стоят в начале предложений, реже — в конце. Приведу пример последнего. В славянском переводе книги Иисуса Навина читаем: «застави да въстануть скоро от места своего [и простре руку свою и копие на град, и застави восташа скоро от места своего]». Пропущенных слов нет в древней­ших рукописях⁵.

Повторение шести слов из середины фразы в результате возвращения к уже переписанной строке находим мы в Ипатьевском списке Ипатьевской ле­тописи. Так, под 1146 г. читаем: «И посла Мьстислав Изяславичь к Володими-РУ и к Изяславу Давидовичема и рече има: "Брат ваю а мои отецъ рекл: к горо-ДУ же не преступайте доколе же приду же не приступайте до колеже приду аз"»'. Повторение это не могло возникнуть из возвращения к тому же слову и, очевидно, возникло в результате того, что писец вторично переписал ту же строку.

Близко к пропуску группы слов между двумя одинаковыми стоит про­пуск одного из двух одинаковых рядом стоящих слогов, но близость эта чис­то внешняя. Пропуск одного из рядом стоящих одинаковых слогов по своему происхождению (а именно происхождение изменения текста должен учиты­вать текстолог в первую очередь) относится к группе ошибок письма. При чтении читающий охватывает взглядом все слово и даже группу слов, поэто­му пропуск слога в чтении вряд ли возможен, тем более пропуск, обессмыс­ливающий прочитанное место. Это ошибка письма. Если же создается ка­кой-то новый смысл в результате этого пропуска, то перед нами ошибка не­правильного осмысления (об обеих группах этих ошибок см. ниже).

Ошибки запоминания

Перейдем к следующей группе ошибок: к ошибкам запоминания.

Мы уже сказали, что, прочтя оригинал, писец стремится его удер­жать в памяти. Характер этого запоминания будет различный в зависимости от того, читает ли писец и запоминает сравнительно длинные отрывки или сравнительно короткие. Если писец читает длинные отрывки и обладает плохой памятью, ошибки запоминания будут у него встречаться чаще, чем при коротком чтении и при хорошей памяти. Часто при запоминании текста писец пропускает второстепенное или делает перестановки слов, допускает синонимические подстановки, модернизирует древний текст и т. д. Так же, как и при чтении текста, писец невольно подменяет трудное и малознакомое легким и знакомым.

Типичная ошибка памяти — это перестановка в тексте слов и целых групп слов (если, разумеется, эта перестановка не диктуется соображениями сти­листическими или стремлением изменить смысл текста). Случайными пере­становками слов, пропусками и вставками малозначительных слов (напри­мер, в некоторых случаях союза «и»), подменами слов их синонимами бук­вально пестрят тексты древнерусских произведений. Приведу только один пример такой перестановки, но она касается перестановки целой строки в былине о Ставре, включенной в Сборник Кирши Данилова:

По-видимому, последняя строка должна быть помещена после первой. Перестановка в данном случае — результат ошибки памяти, затем исправ­ленной (память писца, пропустив строку, затем, в порядке восстановления ошибки, поместила эту строку ниже).

Бывает, что писец, пропустив какое-либо слово или группу слов, затем писал их на полях, а последующий переписчик вставлял в текст с полей ру­кописи не в том месте, где надо. Так тоже возникали перестановки слов.

Бывают списки произведений, в которых текст воспроизведен полнос­тью по памяти, при этом между прочтением текста и его воспроизведением может лежать значительный промежуток времени.

Вообще в отношении рукописи произведения, близкого народному твор­честву, возможен вопрос: не представляет ли она собой записи с голоса ис­полнителя. Именно такой вопрос ставит В. И. Малышев в отношении руко­писи конца XVII в., в которой дошел до нас текст «Повести о Сухане». Отри­цательный ответ, который дает на этот вопрос В. И. Малышев, обусловлен не только тем, что в повести этой имеются книжные элементы, но и самым характером рукописи, которая никак не могла быть записью, — неизбежно спешной и неровной. В. И. Малышев обращает внимание на то, что витиева­тый инициал «В», имевшийся в рукописи, сделан самим писцом, и притом в процессе письма. Писец не оставлял для этого инициала места и не возвра­щался к нему после завершения основной работы по написанию текста: для выведения инициала писцом сделана остановка, и притом немалая. Такой остановки не могло бы быть, если бы писец писал с голоса; вряд ли была она возможна и при написании «с внутреннего голоса». О таких же остановках и расчетах строк говорят и другие признаки: расположение текста в конце ру­кописи в виде воронки, расположение строк в строгом порядке. Против за­писи текста с голоса говорит и характер описок, часть которых представля­ет собой типичные «ошибки прочтения» (см. выше): «Сухандушко» — «Су-ханвушов», бессмысленная фраза «Оз быз городу не умеют битися» и пр.¹

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: