Изучение текста в составе сборников

Большинство древнерусских литературных произведений дошло до нас в составе сборников.

Хорошую характеристику того, что представляют собой сборники в древнерусской письменности, дает В. О. Ключевский в своем «Курсе лекций по источниковедению». «Сборник — характерное явление древнерусской письменности. В каждом рукописном собрании, уцелевшем от Древней Руси, значительная часть рукописей, если не большинство, — непременно сборники. Можно даже сказать, что сборник был преобладающей формой Древнерусского книжного дела. Эта форма была завешена ему частью визан­тийской и южнославянской письменностью, частью создалась самобытно средствами древнерусской книжности и вызвана была потребностями древне­русского читающего общества, неизбежно возникавшими при рукописном способе распространения литературных произведений. Видное место зани­мал сборник в письменности Византии в последние века ее самостоятель­ного существования. Наша древняя письменность оставила нам сравнитель­но немного крупных оригинальных произведений, составленных по одной программе. Гораздо более любили в Древней Руси форму краткой статьи, слова, поучения, небольшого рассказа... Огромное количество оригиналь­ных древнерусских произведений носит характер более или менее краткой статьи. Эти статьи были слишком малы, чтобы каждая из них могла соста­вить отдельную рукопись, и удобство читателя заставляло соединять их в сборники в том или другом порядке или подборе, смотря по книжным сред­ствам и потребностям писца и читателя. Форма сборника, господствовав­шая в древнерусской письменности, проникала иногда в самый состав даже цельных литературных произведений. Памятники, первоначально цельные по своему содержанию и литературной композиции, иногда теряли под рука­ми позднейших редакторов свой первоначальный вид, разбиваясь на отдель­ные статьи или осложняясь новыми прибавочными статьями, и, таким обра­зом, принимали характер сборников. Так и первоначальные летописи в по­зднейшей письменности путем вставок и сшивок превращались в летописные своды. Многие жития наших древних святых из кратких записок разраста­лись в сложные литературные здания, строившиеся по частям и в разные вре­мена»¹.

Связь, которая существует между дошедшими до нас литературными произведениями и составом включивших их в себя сборников, может быть очень различна — от самой тесной по содержанию до минимальной, от исто­рически сложившейся до случайно создавшейся в единственном списке в результате механической работы последнего писца или даже просто пере­плетчика, соединившего различные по содержанию и разновременные руко­писи.

Изучение исторически сложившихся сборников с устойчивым или с от­носительно устойчивым составом открывает новый, дополнительный источ­ник для восстановления истории текста входящих в них литературных про­изведений, а также для суждения о литературных вкусах читателей и пере­писчиков, для выяснения того, как понимался древнерусскими читателями и переписчиками жанр произведения, его идейный смысл и пр.

К сожалению, необходимость изучения состава некоторых сборников и особенно того явления, которое мы в дальнейшем будем называть «конво­ем» памятника, недостаточно осознается еще историками древнерусской литературы. Памятники древнерусской литературы издаются по большей части без указания на их текстологическое окружение в списках. Не всем ясно также — что именно необходимо изучать в этом текстологическом ок­ружении.

Обратимся к типам древнерусских сборников.

Прежде всего отметим те сборники, которые по устойчивости своего со­става и внутренней идейной связанности всех своих частей могут рассмат­риваться как отдельные самостоятельные произведения.

Входившие в эти сборники произведения частично специально перера­батывались для этих сборников (сокращались или расширялись в каком-либо особом направлении, разбивались на отдельные эпизоды и включались этими эпизодами в различные места сборника по хронологическому или те­матическому принципу, и т. п.), частично же сохраняли признаки своей са­мостоятельности — в зависимости от характера сборника. В большинстве случаев такие сборники устойчивого содержания (т. е. содержания, сохра­нявшегося при их переписке) обладали даже особыми названиями и, следо­вательно, действительно воспринимались их читателями как единые произ­ведения. К сборникам этого типа принадлежат различные летописные сво­ды, «временники», хронографы, степенные книги, разного типа палеи (историческая, хронографическая и пр.), Еллинский и Римский летописец, сборники религиозно-нравственного содержания с определенными названи­ями .(«Измарагд», «Златая матица», «Златая цепь», «Златоуст», «торже­ственники» различных видов — минейные, триодные, торжественники в виршах и т. д.), сборники житий (патерики, прологи и пр.), сборники изрече­ний («Стословец» Геннадия, «Пчела» и др.) и т. д.

Текстологические принципы изучения летописных сводов и хроногра­фов были указаны А. А. Шахматовым в ряде его работ'.

Кроме того, текстологические принципы изучения сборников устойчи­вого состава религиозно-нравственного содержания были отчасти указаны в работах В. А. Яковлева, А. С. Орлова, а в последние годы Т. В. Черториц-кой и Е. А. Фет². Если этими принципами в настоящее время исследователи и не всегда пользуются, то не потому, что они заменяют их более совершен­ными, а вследствие того, что принципы эти требуют от текстолога огромной эрудиции и еще большего трудолюбия.

Менее устойчив состав сборников, которые мы могли бы назвать цикла­ми произведений. История древнерусской литературы знает немало циклов произведений, объединенных каким-либо одним общим (географическим, хронологическим или тематическим) признаком. К сожалению, эти циклы произведений изучаются крайне недостаточно. К таким циклам принадле­жит цикл новгородских произведений XV в., изданных в свое время порознь Г. Кушелевым-Безбородко¹. Лишь в работе Л. А. Дмитриева легендарно-биографические сказания древнего Новгорода получили освещение именно как совокупность памятников, объединенных общими литературными и эс­тетическими тенденциями-. В единый цикл входят повести муромские³. Долгое время «Повесть о разорении Рязани Батыем» рассматривалась вне связи с теми произведениями, с которыми она несомненно составляет еди­ный рязанский цикл⁴.

Каждое из произведений, входящее в такой цикл, переписывается, по­степенно изменяется или решительно перерабатывается в составе всего цикла (до той, конечно, поры, пока оно из него не изымается для какой-либо цели), и поэтому текстологически оно должно изучаться в неразрывной свя­зи с историей всего цикла, иначе многие из изменений текста просто ока­жутся непонятными.

Есть, наконец, сборники, которые мы можем рассматривать также как вполне устойчивые, хотя устойчивость их и не проверена многократной пе­репиской в одном и том же составе. Это — сборники, известные только в одном экземпляре (как Изборник Святослава 1076 г., Паисиевский сборник XIV в и др.), но объединенные строгим замыслом их составителя. Иногда сбор­ник отражает интересы своего составителя в какой-нибудь узкой области зна­ний, моральных или религиозных вопросов. Иногда составитель интересуется положением какой-то определенной группы населения. Так, например, соста­витель сборника ГПБ, Софийского собрания 1459, сделал своеобразную под­борку повестей о купцах: «О Федоре купце», «О христолюбивом купце, ему же сотвори пакость бес, милостыни его не терпя», «О двою купцу», «О некоем стар­це, умершем в блуде».

Уже из последних примеров мы видим, что само понятие «сборник» нуж­дается в уточнении. Понятие «сборник» может быть применено ко всей рукописей, в которую входят несколько произведений, объединенных единым переплетом, но мы можем назвать сборником и такой свод произведений, которые в реальной рукописи под общим переплетом составляют только часть ее текста. Так, например, цикл рязанских произведений почти во всех дошедших до нас рукописях составляет только их часть, а иногда под еди­ным переплетом находится в соседстве с другими такими же циклами-сбор­никами или даже входит сам в состав более обширного сборника. В подоб­ных и аналогичных случаях встает задача изучить данный сборник в составе того сборника, в который он входит как часть. Сборники могут входить друг в друга. И перед текстологом, изучающим историю текста, входящего в эти сложные по своему взаимоотношению сборники, встает необходимейшая задача раскрыть их состав, изучить их историю, разобраться в их историчес­ки сложившихся взаимоотношениях.

Но может быть и так, что то или иное произведение не входит в состав сборника, объединенного каким-либо единым принципом, а просто сопро­вождается в рукописях каким-либо одним или несколькими произведения­ми. Именно на этом случае, до сих пор почти не привлекавшем к себе внима­ния, и следует остановиться особо.

В самом деле, писец может переписывать рукопись целиком или частя­ми, но по нескольку произведений сразу. От этого то или иное, даже вполне случайное, соседство сможет повторяться в последующей переписке. Слу­чаи такого рода нередки, и они имеют очень большое текстологическое зна­чение, так как почти всегда указывают на единую текстологическую тради­цию, а установление текстологической традиции прямым образом ведет к установлению истории текста. Если же этот «конвой» произведения други­ми произведениями не случаен, а имеет свое объяснение в понимании древне­русскими книжниками жанра произведения, его темы или его идейной сущ­ности, то он чрезвычайно важен и для решения целого ряда чисто историко-литературных вопросов.

К сожалению, описания списков, которые прилагаются к публикациям древнерусских литературных памятников, в подавляющем большинстве не имеют полного перечисления всего содержания используемых в публика­ции рукописей, поэтому конвой памятников почти не изучен. Конечно, не все важно в составе рукописей. Если единым позднейшим переплетом объ­единены несколько рукописей разных почерков, то полное описание такого сборника представит интерес только для истории самой рукописи, для исто­рии же текста понадобится описание только той ее части, которая написана одним почерком или, если и группой писцов, то объединенных единой «арте­лью» '.

Только в той части памятника, которая переписана одним писцом или «дружиной» («артелью») писцов, работавших по указанию заказчика, мы можем определить то важное текстологическое явление, которое я предла­гаю называть «конвоем». Под этим последним термином следует разуметь такое сопровождение текста изучаемого произведения в сборниках, которое может рассматриваться как традиционное, повторяющееся в различных ру­кописях, хотя бы даже у изучаемого произведения и не было внутренней связи с памятниками, его сопровождающими.

Следовательно, «конвой» — это не просто окружение памятника в руко­писях, а только такое окружение, которое может считаться более или менее постоянным — устойчивое сопровождение памятника, окружение, повторя­ющееся во многих списках.

Конвой может занимать в рукописях различное положение относитель­но изучаемого памятника. Он может следовать за памятником, предшество­вать ему, может состоять из одного произведения или многих, но сочетание его с тем или иным конкретным произведением или редакцией произведения более или менее однотипно, что объясняется традицией переписки '. Поэто­му самое важное качество его, на которое следует обращать основное вни­мание при изучении конвоя, — это его относительная стабильность и ста­бильность его положения относительно основного исследуемого памятни­ка². Так, например, в конвой цикла рязанских повестей о Николе Заразском входит «Повесть об убиении Батыя» Пахомия Логофета. Эта повесть конво­ирует рязанский цикл не во всех его редакциях, а только в древнейших и, кстати, служит одним из признаков, по которым эти редакции могут быть опознаны. Это объясняется тем, что «Повесть» эта рассматривалась пере­писчиками и древними редакторами текста как произведение того же круга и о тех же событиях, к тому же оно отвечало стремлению переписчиков к реваншу, к возмездию Батыю за страшный разгром Рязани. Переписывая в XV в. старые рукописи, где «Повесть» еще не входила в состав рязанского цикла, переписчики присоединяли к этому циклу «Повесть».

Весьма важно отметить, что, имея общую судьбу в рукописях, произве­дения, традиционно входящие в состав сборников более или менее опреде­ленного состава, подвергались общим изменениям: языковым, редакцион­ным, общей порче и общим «улучшениям».

Как показывает изучение древнеславянских сборников, некоторые из них переписывались и переделывались целиком, в полном своем составе, как единое целое. Это значит, что приемы обращения переписчика или переделывателя с текстом изучаемого нами произведения могут оказаться оди­наковыми или по крайней мере сходными на протяжении всего переписыва­емого или переделываемого сборника.

Следовательно, не только с о с т а в, но и самый текст сборников во всех его деталях надо учитывать как единое целое. Писец сборника применяет однотипную правку по всему сборнику и вносит в одно из произведений из­менения под влиянием другого. Так, в тексте древнерусского перевода «Ис­тории Иудейской войны» Иосифа Флавия в составе Виленского хронографа переписчик последнего (в книге V, гл. V и VI) опустил описание 12 камней на ризе иудейского первосвященника. Причина этого пропуска ясна: описа­ние первосвященнического облачения читатель мог бы найти перед тем в том же хронографе в тексте древнерусской «Александрии». И, кроме того, об этих 12 камнях подробно говорилось в том же сборнике выше, в библей­ской книге «Исход» (28, 4-39) со вставками из пропущенного места «Исто­рии» Иосифа Флавия'.

Для выяснения истории текста «Русской Правды» исключительное зна­чение имеет ее окружение в сборниках. В. П. Любимов писал об изучении «Русской Правды» в составе сборников: «...стоит лишь внимательно занять­ся Русской Правдой, как изучающий ее столкнется с необходимостью изу­чить не только Русскую Правду самое по себе, но и те кодексы, в состав ко­торых она входит, ибо если по своему происхождению и содержанию Рус­ская Правда является памятником самостоятельным, то в письменной традиции наш памятник не является таковым. До нас не дошло ни одной ру­кописи (за исключением подделок), которая имела бы своим содержанием одну Русскую Правду. Русская Правда есть всегда часть того или иного мас­сива: или это летопись, или древнерусский юридический сборник "Мерило праведное", или огромный сборник канонического и общегражданского пра­ва "Кормчая книга", или же сборники иного рода, как юридические, так и другие. И Русская Правда, входя как часть в такое целое, жила вместе с этим целым (разрядка моя. — Д. Л.). История ее текста поэтому должна изучаться вместе со всем кодексом, что подчеркнул и стал осуществлять уже Розенкампф в своем известном труде о Кормчей книге, в котором наш памятник особенно часто встречается. Недаром Калачов должен был дать исследования не только о самой Русской правде, но и о Мериле Праведном и о Кормчей книге, — исследования, впрочем, предварительного характера². Ключевский связал вопрос о происхождении "Русской Правды" с "Кормчей книгой", и если его гипотеза неверна, то, может быть, это случилось потому, что вопрос о связи этих памятников не изучен, а самые памятники не изда­ны. Зато исследование проф. Стратонова о происхождении краткой редак­ции "Русской Правды" привело к очень важным и обоснованным выводам именно потому, что оно связано с изучением летописи '.

На эту сторону данной работы, на связанность изучения летописи, как целого, с "Русской Правдой", как частью, и обратил внимание в своей рецен­зии А. Е. Пресняков, отметивший этот метод в работе С. В. Юшкова о древне­русских юридических сборниках², в которые входит и "Русская Правда"»³.

Именно такой подход к изучению текста сборников позволил В. П. Лю­бимову решить крайне сложный вопрос о происхождении «Сокращенной Русской Правды»⁴. О том, что представляет собой «Сокращенная Правда», писалось много, и точки зрения были очень разнообразны. В исследователь­ской литературе высказывалось, например, мнение, что «Сокращенная Правда» вовсе не является обычным сокращением, что в основе ее лежит весьма древний памятник, восходящий к XI в., и пр.

До исследования В. П. Любимова были известны два списка «Сокращенной Правды» в составе Кормчих — Толстовской IV и Оболенского. В. П. Любимов обнаружил еще один список Кормчей с «Сокращенной Правдой» — Никифо-ровскую II. Во всех трех списках окружение «Сокрщенной Правды» одно и то же, но Никифоровская II Кормчая представляет собой переходный тип к Тол­стовской IV и Кормчей Оболенского. Исследование «Сокращенной Правды» не изолировано от содержания ее Кормчих, а в целом, вместе с текстом всех трех Кормчих, совершенно точно доказывает, что «Сокращенная Правда» яв­ляется действительным сокращением «Пространной Русской Правды» и что это было делом составителя той Кормчей, от которого идут Толстовская IV и Оболенского. Кормчая эта была составлена по Кормчей Никифоровской II или ближайшей к ней. К такого рода выводу привело В. П. Любимова внима­тельное исследование всего текста трех упомянутых Кормчих вместе с неко­торыми материалами, использованными в конце Кормчих. Одни и те же при­емы сокращения (например, устранение из текста имен и названий местнос­тей) могут быть отмечены одинаково и в тексте Кормчих Толстовской IV и Оболенского, и в тексте «Сокращенной Правды». Очень сходны также, на­пример, сокращения, сделанные в «Избрании из законов Моисеевых», Корм­чих Толстовской IV и Оболенского с сокращениями текстов «Сокращенной Правды», содержащихся в этих Кормчих.

Исключительно важен анализ состава сборников для установления об­щего протографа двух списков. Исследуя тексты «Сказания о князьях вла­димирских», Р. П. Дмитриева пишет: «Близкие тексты в большинстве случа­ев входят в сборники со сходным составом статей» '. Рассмотрение состава сборников помогает Р. П. Дмитриевой сделать целый ряд важных выводов относительно происхождения списков «Сказания». Так, по поводу двух спис­ков Р. П. Дмитриева пишет: «Одинаковый состав сборников свидетельствует о том, что оба сборника почти целиком были переписаны с одной и той же рукописи или рукописей, близких друг другу»². Аналогичные выводы делают­ся Р. П. Дмитриевой и в отношении ряда других списков «Сказания». Допол­нительно к анализу разночтений списков Р. П. Дмитриева дает сведения о со­держании сборников и расположении в них статей. Анализ разночтений мо­жет контролироваться анализом содержания сборников и наоборот. Если выводы изучения состава сборников, в которых находятся списки произведе­ния, говорят о том, что состав этот восходит к одному общему источнику, то он должен подтвердиться анализом разночтений этих сборников целиком, во всех их статьях. Совпадение выводов по изучению состава сборников и их раз­ночтений позволяет рассматривать их как бесспорные.

В иных случаях связь между различными частями сборников может вы­ступать в самых неожиданных сочетаниях. Даже, казалось бы, ничем не свя­занные между собой особенности самого текста или его содержания, соста­ва сборников сопутствуют друг другу. Н. И. Серебрянский, например, заме­чает о проложном Житии княгини Ольги: «Жития Ольги не находим обычно в таких списках Пролога с Житием Бориса и Глеба, начинающимся словами: "Святой мученик Борис...", и с не апокрифическою статьею о равноапос­тольном Константине. Прочитав в Прологе, хотя бы XVII в., эти статьи, по­чти с уверенностью можно сказать, что под 11 июля нет памяти и жития Ольги, и, наоборот: раз в Прологе помещено житие Ольги, то под 24 июля найдем вторую редакцию жития Бориса и Глеба, а под 21 мая легендарные рассказы о равноапостольной Елене и о крещении Константина»³.

Изучение состава сборников, главным образом с точки зрения истории сложения этого состава и общей судьбы входящих в эти сборники произве­дений, помогает и в выяснении целого ряда историко-литературных про­блем, связанных с изучением произведения. Здесь могут быть легко откры­ты данные, позволяющие уточнить идеологию составителей сборников, их политические тенденции, понимание произведения древнерусскими читате­лями и переписчиками, данные об авторе произведения и о времени его со­здания, данные для определения состава произведения и для реконструкции его не дошедших до нас редакций.

Политические тенденции составителей сборников могут быть продемонст­рированы на примере истории создания сборников ханских ярлыков русским митрополитам. В своей интересной в методическом отношении книге, посвя­щенной ханским ярлыкам русским митрополитам, М. Д. Приселков изучил их в составе тех сборников или «коллекций», в которых они до нас дошли'. Оказа­лось, что все ярлыки и грамоты были уже в начале XVI в. собраны в специаль­ный сборник, имевший определенную политическую цель. Этот сборник впо­следствии несколько раз видоизменялся под влиянием определенных потреб­ностей. Ханские ярлыки, представлявшие, казалось бы, односторонний интерес только для истории русской церкви XIII—XIV вв., неожиданно обрели значение для изучения взаимоотношений церкви и государства в XVI в., для церковной политики того же времени. Кроме того, изученные в своем целом, они позволили объяснить изменения, которые претерпел их текст, выяснить це­ленаправленность их переработки в руках церковных деятелей XVI в.

Вот как характеризует М. Д. Приселков историю создания первой, краткой коллекции ханских ярлыков русским митрополитам: «...когда-то в первой поло­вине XVI века (вероятно, между 1503 и 1550 гг.) неизвестное лицо, проникну­тое страстной идеей о неотчуждаемости церковных и монастырских земель, обратилось, как к средству защиты, к обнародованию тех ханских ярлыков, какие можно было найти в архиве митрополита ("еликоже обретохом во свя­тейшей митрополии старых царей ярлыки"). По мысли этого лица, ярлыки должны были — сопоставлением милостей к церкви поганых ханов с замаш­ками современных этому лицу православных князей и бояр, ослепленных за­ботою об обиде святой церкви и ее имущества, — показать ложный путь, на котором стоял правительственный верх: когда уже не действуют доказатель­ства иные, основанные на христианской правде, приходится обратиться к "на­казанию от саракин" тем, кого нужно назвать "не разумеющими по-истине бога". На автора приведенных соображений весь вопрос в современной его постановке производил тяжелое впечатление: "но, ох, увы, слезы мя постиго-ша велики"... Итак, лицо, близкое к митрополиту, по крайней мере имевшее доступ в архив митрополичьей кафедры, лицо весьма литературно образован­ное, для убеждения в чем достаточно посмотреть послесловие коллекции, при­нялось за составление коллекции ханских ярлыков русским митрополитам»².

Далее М. Д. Приселков подробно анализирует все изменения текста, состав коллекции и политические соображения, их вызвавшие, а также по­следующую историю коллекции в новых ее редакциях.

Только изучив состав коллекции и приемы ее составления, а также всю последующую историю, М. Д. Приселков считает возможным перейти к вос­становлению и анализу отдельных ханских ярлыков и грамот.

Важные указания для вопроса о понимании древнерусскими переписчи­ками жанра и содержания «Сказания о киевских богатырях» дает изучение состава сборника 1642 г., в котором Е. В. Барсов нашел один из списков «Сказания»'. В «Сказании о киевских богатырях», как известно, рассказы­вается о «путешествии» русских богатырей в Царьград. В том же сборнике помещены «Путешествие Трифона Коробейникова» и «Слово о киевском купце Борзосмысле». Следовательно, в сборнике собраны рассказы о путе­шествиях русских на Восток. Отсюда можно предполагать, что и интерес переписчиков середины XVII в. к «Сказанию о киевских богатырях» был ин­тересом географически-познавательным в первую очердь. Было бы, конеч­но, очень важным установить, возник ли этот состав сборника 1642 г. под рукой непосредственного составителя в 1642 г. или он традиционно восхо­дит к более раннему времени. Отсюда ясно, что изучение состава сборников помогает получить объективные данные о том, как рассматривалось, как оценивалось, с ч е м сопоставлялось то или иное произведение в определен­ные моменты своего существования.

«Повесть о двух посольствах», касающаяся русско-турецких отношений XVI в., не случайно конвоируется другими произведениями, также касаю­щимися русско-турецких отношений². Очевидно, что древнерусских книж­ников в этой «Повести» особенно интересовал вопрос русско-турецких взаи­моотношений.

Изучение состава сборников имеет очень большое значение для уста­новления принадлежности произведения определенному автору. Перепис­чики часто объединяли в сборниках произведения одного автора, например Грозного или Курбского.

Любопытен сборник, открытый В. Ф. Ржигой, в котором находятся сочи­нения Ермолая-Еразма. Изучение состава этого сборника в его целом позво­лило В. Ф. Ржиге установить принадлежность Ермолаю-Еразму еще ряда новых произведений³. Изучение конвоя произведений Ивана Пересветова помогло А. А. Зимину установить принадлежность Ивану Пересветову осо­бой редакции «Повести о взятии Царьграда турками»⁴. С. Иванов доказыва­ет, что «Житие Иосифа Волоцкого, составленное неизвестным», на самом деле принадлежит сербскому писателю Льву Аниките Филологу. Один из аргументов его тот, что сборник, в котором дошел до нас лучший список жития, составлен из сочинений Филолога'.

Изучение состава сборников помогает также установить время возник­новения того или иного произведения. Так, например, Н. И. Серебрянский обратил внимание на состав сборников, в которых находился изучаемый им памятник — распространенное проложное житие княгини Ольги, читающе­еся в единственной рукописи (ГБЛ. Румянцевское собрание, № 397, XVI в.). Н. И. Серебрянский не видит оснований относить его ко времени более ран­нему, чем XVI век. В самом составе рукописи Н. И. Серебрянский находит подтверждение этому выводу, сделанному им на основании изучения текста жития: «Обращаясь к составу рукописи N° 397, и здесь мы не находим дан­ных относить составление проложного жития ко времени раньше первой половины XVI в. Рукопись эта — псковская; в ней помещены псковские жи­тия: бл. кн. Всеволода (пространное житие и статья об открытии мощей), преподобных Евфросина и Саввы Крыпецкого (проложные редакции). Житие Всеволода составлено известным псковским биографом святых, пре­свитером Василием; его перу принадлежат и пространные жития Евфроси­на, Саввы, проложные же жития преподобных хотя составлены и по Василь­евым подробным житиям, но, кажется, не самим Василием. В рукописи по­мещены также проложное житие Александра Невского — переделка подробного Василиева жития, проложное житие Петра и Февронии Муром­ских, написанное не раньше половины XVI в. Таким образом, большая часть статей в рукописи состоит из сочинений половины XVI в.; к этому времени, вероятно, относится и житие Ольги»².

Исключительное значение имеет изучение состава сборников для выяс­нения границ произведения. В древней русской литературе часто нелегко бывает отграничить начало и конец произведения от произведений, входя­щих в его постоянное сопровождение — конвой. Поучительно, например, отношение исследователей к «Сказанию о князьях владимирских». Вслед­ствие того, что исследователи не интересовались конвоем, из него была изъята его органическая часть: «Родословие литовских князей». Сходное же «Родословие литовских князей» в близком «Сказанию» «Послании» Спири-дона-Саввы оставлялось. Только исследованием конвоя удалось правильно отграничить «Сказание» от сопровождающих его произведений и устано­вить историю его текста³.

До последнего времени неясны были начало и конец «Сказания о начале Москвы». Произведение это и начиналось и заканчивалось довольно стран­но и неясно. Исследование конвоя позволило правильно определить грани­цы этого произведения и выяснить состав того летописного сборника, в ко­тором оно первоначально находилось и где получило свое окончательное литертурное оформление',

К интересным выводам приходит М. Н. Сперанский на основании изуче­ния сборников в книге «Из старинной новгородской литературы XIV в.». М. Н. Сперанского интересовал список «Странника» Стефана Новгородца в сборнике БАН, 16.8.13 первой половины XVI в. Выяснилось, что сборник этот — собрание путешествий в чужие края. По-видимому, этот состав сбор­ника не случаен. Сходного состава (но без «Странника» Стефана Новгородца) сборники Софийской библиотеки №№ 1464 и 1465 (ГПБ), причем, что осо­бенно важно, идентичен и самый порядок следования статей. М. Н. Сперанский предположил: «Это подбор "хождений" в нашем сборнике нельзя не связывать с оживлением паломничества именно в Новгородской области в том же XIV в. (к которому относится и "Странник". —Д. Л.)»- Это оживление М. Н. Сперан­ский объяснял «попытками Новгорода освободиться от церковной зависи­мости от Москвы, ставши в более тесную связь непосредственно с патриар­хией»².

История создания академического сборника проливает некоторый свет на особенности дошедшего в нем текста «Странника» Стефана Новгородца. Как показывает М. Н. Сперанский, состав сборника новгородский, но в тексте «Странника» имеется характерный псковизм в употреблении назва­ния храма Софии в форме мужского рода — «Святый Софей»: «Помилова ны бог и святый Софей премудрость божия»; «имать же святый Софей множе­ство кладязь»; «святы Софей имать двере 140»³.

Характерно, что сборник Софийской библиотеки № 419 (ГПБ) близок к академическому сборнику 16.8.13 как по составу, так и по наличию того же псковизма: «святы Софей». Отсюда возникает предположение, что текст «Странника», вошедшего в состав новгородского сборника XIV в., некото­рое время перед тем переписывался в Пскове.

Особое значение этому проявлению псковского говора в двух списках «Странника» придает то обстоятельство, что он поддержан целым рядом псковизмов в сборнике XVI в. из собрания И. Е. Забелина № 416 (ГИМ), содержащем другой текст «Странника». Рукопись Забелина представляет собою механическое соединение трех сборников. Один из этих сборников тот, в котором находится «Странник», — имеет ярко выраженные псковизмы на фоне средневеликорусской графики и фонетики. Здесь, следовательно, «Страник» явно выказывает следы своего происхождения из Пскова, что под­тверждается всей окружающей его «литературной компанией» (выражение М. Н. Сперанского)'. В связи с этим М. Н. Сперанский обращает внимание на то, что Стефан называет себя «Новгородцем» (или его так называет пере­писчик). «Как понимать это прозвище? — пишет М. Н. Сперанский. — Если допустить (что само по себе вполне естественно), что прозвище это указы­вает на происхождение Стефана из Новгорода (как и мы все время его себе представляли), то возникает вопрос: почему новгородец Стефан нашел нуж­ным (или сам, или кто-либо другой, кого интересовало путешествие, в данном случае большой разницы нет по существу) прибавить к имени еще прозвище "Новгородец"? Если он жил и писал в Новгороде, то такая прибавка является совершенно ненужной и лишней. Но, может быть, появление этого прибавле­ния получит свое естественное и вполне вероятное объяснение в том, что нов­городец по происхождению Стефан писал свое произведение н е в Новгороде, а в другом месте или что писание новгородского автора попало и получило распространение н е в Новгороде, а в ином городе; в таком случае вполне уме­стно было бы или самому Стефану, или лицу, заинтересовавшемуся его писа­нием, отметить (хотя бы в отличие от других Стефанов, здесь так или иначе известных или автору путешествия, или кому-либо другому) происхождение или прежнее пребывание автора текста в Новгороде. На такого рода предпо­ложение (в первой или во второй форме) наводит несколько аналогий упо­требления таких прибавочных к имени прозвищ в русской же старинной пись­менности: так, известная "Задонщина", писанная, весьма вероятно, где-то в области псковского говора или даже во Пскове, но не псковитянином, а при­шлым человеком, вероятнее всего из Рязани, получила в заглавии, рядом с именем Софиний прибавку "Рязанца"; известный Максим святогорец, писав­ший в России, обычно прозывается Максимом "Греком", разумеется, в отли­чие от других соименных и, может быть, современных ему Максимов»².

Из этого примера видно, как важно, даже для такого вопроса, как вопрос о прозвище автора, знать историю текста произведения в его литературном окружении.

Однако приведенными данными о трех сборниках, содержащих текст «Странника» Стефана Новгородца, наблюдения М. Н. Сперанского не огра­ничиваются. Выясняется, что для истории текста произведения исключи­тельную важность представляют иногда даже те сборники, которые не име­ют текста изучаемого произведения, но сходны по составу с теми сборника­ми, которые его имеют.

М. Н. Сперанский обращает внимание на то обстоятельство, что сборник описаний Константинополя, включенный как часть в рукопись Забелина № 416 (ГИМ), о которой мы уже говорили выше, ближе по составу к двум другим сборникам: ГИМ № 1428 и ГПБ Q.XVII. 184. Причем забелинский сборник несколько отличается от двух других — ГИМ № 1428 и ГПБ Q.XVII. 184, но все три, очевидно, восходят к одному общему оригиналу (возможно, через посредствующие звенья). Своим оригиналом все три сборника воспользова­лись различно. В забелинском сборнике весь материал сокращен — в том чис­ле и «Странник» Стефана Новгородца. В двух других он не сокращен, но зато «Сказание о святых местех Царьграда» начала XIV в. заменено «Беседой о святынях Царьграда». Тексты «Сказания» и «Беседы» близки между собой, но чем объяснить их различия? Анализируя весь состав сборников и восстанав­ливая их генетическое взаимоотношение, М. Н. Сперанский приходит к выво­ду, что «Сказание» и «Беседа» восходят к одному и тому же памятнику, содер­жавшемуся в том первоначальном и не дошедшем до нас сборнике, к которому восходят все три изучаемых сборника — забелинский, ГИМ и ГПБ. История всех трех сборников проливает свет и на текст «Странника» Стефана Новго­родца в забелинском сборнике, представляющем собою сокращение (харак­терное для всех статей забелинского сборника) текста, который содержал не дошедший до нас оригинал всех трех сборников'.

Если бы М. Н. Сперанский не изучил взаимоотношения текстов всех сбор­ников, содержащих тексты «Странника» Стефана Новгородского, и двух дру­гих сборников, близких к изученным, но не имеющих «Странника», различия в дошедших до нас текстах «Странника» оставались бы далеко не ясными. Можно было бы спорить о том, какой из текстов более первоначален, имело ли место сокращение текста «Странника» в забелинском сборнике или, наобо­рот, текст в рукописи БАН 16.8.13 представляет собою распространение пер­воначально более краткого текста и т. д., не ясен был бы и вопрос с псковизма-ми в текстах некоторых списков «Странника» и многое другое.

Изучение сборников не было доведено до конца М. Н. Сперанским, но и то, что он сделал, сразу же пролило свет на историю текста изучаемых им произведений.

Итак, изучение текста произведения в тесной связи с его окружением в составе сохранившихся рукописей должно быть признано одной из важных задач историков древней русской литературы. Если произведение сохрани­лось не в одном списке, то рассмотрение текстологического конвоя должно быть признано обязательным для всякой текстологической работы над ним.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: