|
ИСТИНЫ С ЦЕРКОВНОГО АМВОНА 19 глава
притворил двери и, подавляя нетерпение, принял благословение от Филарета.
— Владыко! Пришел пакет с собственноручным рескриптом государя Николая Павловича о его восшествии на престол!
— Слава Тебе, Господи! — широко перекрестился Филарет на образ Спасителя.— Вот и отпали все сомнения, ваше сиятельство.
— Вовсе нет! — Князь придвинул кресло ближе к. дивану и понизил голос: — Я бы
решился объявить рескрипт, не будь там не подлежащего оглашению упоминания о... несчастном происшествии четырнадцатого декабря. Мятеж! Там написано и о смерти графа Милорадовича!.. Вот ведь.судьба. Как бы за то, что спешил объявить Москве не существовавшего императора, ему не суждено жить при истинном... Как вы были правы тогда!
— О присяге пишет ли государь?
— Нет, — растерянно ответил князь.— Поверите ли, я никогда так не пережинал за свои шестьдесят четыре года. Сколько войн прошел, так там проще было!
Наконец прибыл генерал-адъютант граф Комаровский с манифестом, в котором было сказано все.
18 декабря перед полуднем в Успенском соборе в присутствии Сената, военных и гражданских чинов и духовенства архиепископ московский в полном облачении вышел из алтаря, неся над головою серебряный ковчег. Остановился перед столом, вынесенным на амвон, и сказал:
— Внимание, россияне! Третий год, как в сем святом и освещающем царей храме, в сем ковчеге, который вы видите, хранится великая воля Благословенного Александра, назначенная быть последнею его волею. Ему благоугодно было закрыть ее покровом тайны, и хранители не смели прежде времени коснуться сего покрова.
Прошла последняя минута Александра. Настало время искать его последней воли, но мы долго не знали, что настало сие время.
Внезапно узнаём, что Николай с наследственною от Александра, кротостью и смирением возводит старейшаго брата и в тоже время повелевает положить покров тайны на хартию Александра.
Что нам было делать? Можно было предугадывать, какую тайну заключает в себе хартия, присоединенная к прежним хартиям о наследовании престола. Но нельзя было не усмотреть и того, что открыть сию тайну в то время значило бы раздрать надвое сердце каждого россиянина. Что же нам было делать?
Ты видишь, благословенная душа, что мы не были неверны тебе. По верности нашей не оставалось иного дела, как стеречь сокровище, которое не время было вынести на свет, как оберегать молчанием то, что не позволено было провозгласить. Надлежало в сем ковчеге, как бы во гробе, оставить царственную тайну погребённую, и Небесам предоставить минуту воскресения. Теперь ничто не препятствует нам сокрушить сию печать... Великая воля Александра воскреснет.
Россияне! Двадцать пять лет мы находили свое счастие в исполнении державной воли Александра Благословеннаго. Еще раз вы ее услышите, исполните и найдете в ней свое счастие.
В полной тишине, подозвав прокурора синодальной конторы, архиепископ снял с ковчега, печать и открыл его. Вынул конверт и с хрустом вскрыл. Приблизившийся генерал-губернатор громко засвидетельствовал подпись государя Александра Павловича. Филарет зачитал манифест Александра, отказ Константина и новый манифест Николая. Прежде чтения присяги он объявил об уничтожении силы и действия предыдущей.
После присяги отслужили молебен о благословении Божием на начинающееся царствование. При вознесении долголетия государю Николаю Павловичу начался звон на Ивановской колокольне и пошел по всей Москве.
Вечером в кабинете Филарет взялся за письмо наместнику Троицкой лавры архимандриту Афанасию: «Вы помните, что я писал Вам, чтобы Вы за меня молились перед гробом преподобного Сергия. То было во время известия о кончине в Бозе почившего государя, когда мне представлялись затруднения касательно вверенного мне завещательного акта, которые действительно и последовали. Молитвами преподобного кончились оныя благополучно, почему прошу Вас по получении сего совершить за меня у
гроба преподобного молебное пение с акафистом».
Через неделю была получена высочайшая грамота на имя архиепископа Филарета, в которой новый император писал: «Достоинства ваши были Мне известны; но при сем случае явили вы новые доводы ревности и приверженности вашей к отечеству и ко Мне. В воздаяние за оныя, всемилостивейше жалую вам бриллиантовый крест для ношения на клобуке. Пребываю вам всегда доброжелательный
Николай.
Санкт-Петербург. 25 декабря 1825 года».
Казалось, наступает решительная перемена в положении полуопального московского архипастыря, но он помнил слова владыки Амвросия: «Подожди и посмотри, что будет...»
Глава 4
БОЖЕСТВЕННЫЙ ГЛАГОЛ
Коронация была назначена на лето 1826 года. Всю зиму и весну шло следствие по делу декабрьского мятежа. Из 189 арестованных 121 были преданы суду, 57 подвергнуты наказаниям административным, 11 освобождены. Вооруженное выступление против законной власти, намерение цареубийства и убийства нескольких человек подлежали суровому наказанию. Однако в дворянском обществе, в котором почти всякий имел либо родственные, либо служебные, либо дружеские связи с кем-нибудь из мятежников, многие ожидали от Николая Павловича прощения и милости. Казнь пятерых и ссылка более ста человек в Сибирь ошеломили дворянство. Мятежников открыто жалели, но то была жалость не к героям, а к несчастным. Тридцатилетний император долго переживал и свою растерянность, и покинутость почти всеми, и страх за судьбу жены, детей, матери, и потрясение от сознания своей ответственности за судьбу России. Он будто переродился 14 декабря, и многие замечали, что он стал «каким-то иным».
Николай Павлович не был ни извергом, ни мизантропом. Рылеев сам признался ему, что намеревался убить всю царскую семью и отдать город во власть народа и войска (план был — дать народу разграбить кабаки, взять из церквей хоругви и толпой идти на Зимний дворец). Каховский стрелял в графа Милорадовича с намерением убить... Но когда друг Алексей Орлов просил за брата, заводилу среди злодеев, он простил Михаила, а Алексея возвёл в графское достоинство и в мае был посаженым отцом на его свадьбе.
«…Что касается моего поведения, дорогая матушка,— писал император матери весной,— то компасом для меня служит моя совесть. Я слишком неопытен и слишком окружен всевозможными ловушками, чтобы не попадать в них при самых обычных даже обстоятельствах.
Я иду прямо своим путем — так, как я его понимаю; говорю открыто и хорошее и плохое, поскольку могу; в остальном же полагаюсь на Бога. Провидение не paз благословляло меня в некоторых случаях жизни, помогая мне в самых запутанных по видимости делах достигать удачи единственно благодаря простоте моих жизненных правил, которые целиком в этих немногих словах: поступать, как велит совесть».
Мало кто знал, что переживал Николай, принужденный начать царствование казнями. «У меня прямо какая-то лихорадка,— писал он матери после объявления приговора над
мятежниками.— У меня положительно голова идет кругом. Если к этому еще добавить что меня бомбардируют письмами, из которых одни полны отчаяния, другие написаны в состоянии умопомешательства, то уверяю вас, дорогая матушка, что одно лишь сознание ужаснейшего долга заставляет меня переносить подобную пытку».
На допросах он увидел, что главнейшим и очевиднейшим поводом для недовольства было крепостное право, а потому приказал сделать из всех показаний выборку на этот
счет для последующего рассмотрения. Он создал секретный комитет для изучения вопроса о возможности освободить помещичьих крестьян, но — в тайне и от самих мужиков, и от их хозяев. Однако многие отметили, что графине Каменской, статс-даме и вдове фельдмаршала, было запрещено присутствие на коронации за то, что в одном из ее имений крестьяне взбунтовались, возмущенные жестокостью управителя.
Расследование в отношении таких персон, как Мордвинов, Сперанский, генералы Ермолов и Киселев, по его приказанию велось в строжайшей тайне. Как и следовало ожидать, никто из названных не был причастен к обществам. Тем более это касалось владыки Филарета, в отношении которого и следствие не велось.
Но все же московский архипастырь вызывал у императора сложные чувства. Николай Павлович помнил свой детский восторг перед красноречием маленького монаха. От покойного брата он знал, как доверял тот Филарету, и не обращал внимания на последовавшее охлаждение. Николай откровенно презирал Аракчеева и косился на изворотливого митрополита Серафима, а вот князя Александра Николаевича Голицына уважал. По всем своим действиям в роковые дни ноября — декабря Филарет заслуживал благодарности, и сдерживало Николая Павловича лишь одно обстоятельство — независимость и самостоятельность владыки, чрезмерные для духовного лица. В Москве он командовал генерал-губернатором, а случилось что — взял бы и бразды государственного правления... Ну уж нет! Филарет, может быть, рассчитывает повторить судьбу своего великого соименника при Михаиле Романове, но он, Николай, не допустит, чтобы за него правил другой. Он царь!
22 августа 1826 года митрополит Филарет, только что возведенный в этот сан, встречал императорскую чету на паперти Успенского собора. Высший знак отличия был принят им с благодарностию, но и с опасением. «Продолжите о мне молитвы Ваши, — писал он троицкому наместнику Афанасию,— чтобы Бог дал мне не наружный только покров белый иметь, но и сердце, и дела, очищенные по благодати его».
Соборная площадь была набита до отказу, ибо любопытные заняли места еще с ночи. Толпа жадно разглядывала разнообразнейшие военные и придворные мундиры, туалеты петербургских и московских дам; знатоки объясняли, кто есть кто, перечисляя имена великих князей и княгинь, иностранных принцев и принцесс. Особенное внимание привлекали конечно же молодые государь Николай Павлович и государыня Александра Федоровна, семилетний великий князь Александр, наследник, и, по всему судя, следующий российский император. Толпа волновалась и истекала потом, жалея, что в Кремль не пускали продавцов кваса.
— Благочестивый государь! — проникновенно заговорил митрополит Филарет.— Наконец ожидание России свершается. Уже ты пред вратами святилища, в котором от веков хранится для тебя твое наследственное освящение. Нетерпеливость вернопод-даннических желаний дерзнула бы вопрошать: почто ты умедлил? Если бы не знали мы, что предшествовавшее умедление твое было нам благодеяние. Не спешил ты явить нам свою славу, потому что спешил утвердить нашу безопасность... Не возмущают ли при сем духа твоего прискорбный напоминания? Да не будет!.. Трудное начало царствования тем скорее показывает народу, что даровал ему Бог в Соломоне... Вниди, Богоизбранный и Богом унаследованный государь, император!..
Николай Павлович отер невольную слезу. Не ожидал он, что Филарет осмелится
сказать так прямо и так просто о том, что лежало на сердце императора.
Миропомазание государя совершили митрополит Серафим и митрополит Енгений Болховитинов. Последовали парадные обеды, приемы, балы, парады, маскарады и народное торжество на Девичьем поле, где было выпито более тысячи ведер белого и красного вина, не считая пива и.меда. Празднества продолжались, до 23 сентября и завершились великолепным фейерверком.
Попытался московский владыка вновь заговорить о своем катехизисе, но митрополит Серафим опасался просить государя об отмене решении его брата. Митрополит Евгений решительно поддерживал его в этом, отозвавшись о Филаретовом труде пренебрежительно.
А жизнь московская шла своим чередом. Среди десятков дел, рассматриваемых каждодневно московским архипастырем, иные обращали на себя особенное внимание. От императора пришло повеление задержать и посадить под стражу монаха Авеля за распространённые им предсказания о «невозможности коронации государя» и о том, что «змей проживет тридцать лет», однако сие не удалось. Монах скрылся из Высоцкого монастыря, забрав все свои пожитки, и дальнейшие розыски были переданы полиции.
Авель был известен своими фантастически верными предсказаниями о смерти
Екатерины I и Павла I, о нашествии французов и кончине Александра I. Цари на него гневались, но имелись и покровители – графиня Потёмкина, графиня Каменская и князь Александр Николаевич Голицын. Владыка Филарет с настороженностью относился к странному монаху, зная, что дар предвидения может быть дан только с выше, однако и не смел пренебрегать очевидностью. Об Авеле не раз они беседовали с князем, и на восхищенные возгласы вельможи Филарет указывал иной пример — старца Серафима из Саровской обители.
Сей удивительный инок получил негромкую известность, но подвиги его были дивны: пятнадцать лет он провел в отшельничестве и пятнадцать лет в затворе, выйдя из него этим летом. Шла молва о его поразительной прозорливости и даже о чудесах исцеления. Филарет знал и о другом. Сего угодника Божия притесняла монастырская братия во главе с настоятелем Нифонтом, им недоволен был тамбовский архиерей. Как бы хотелось Филарету приютить в своей епархии саровского подвижника, но останавливало его опасение нарушить волю Господню, ибо не без Промысла Божия попускаются напасти и волнения. До владыки доходили рассказы о речениях Серафима о важности поклонения иконам, о безусловном почитании родителей, о великом средстве ко спасению — непрестанной сердечной молитве. Людские рассказы важны, но, может быть, более существенно иное — та духовная связь, которую чувствовал строгий московский владыка с добрейшим саровским иноком...
Огорчительные известия приходили из духовной академии. Викарий докладывал о неблаговидном поведении иных студентов, о лености профессоров и даже отца ректора. Не радовала и лавра, хотя и по иной причине: архимандрит Афанасий Федоров (из неучебных иконописцев, назначенный по совету самого Филарета) оставался слаб здоровьем, подолгу болел, и управление обителью, перейдя в руки многих, слабело. На замечания, что нужно держать монахов построже, добрый старец отвечал: «Ох, окаянные они, окаянные, измучили меня! А взыскивать не могу, сам я всех грешнее». Заменить настоятеля нельзя было без его прошения, а формальных оснований недоставало.
С надеждою на лучшее Филарет узнал о назначении настоятелем Введенской Оптиной пустыни иеромонаха Моисея Путилова. К пустыни он питал особенное чувство, ибо она была возрождена волею владыки Платона. Владыка знал, что отец Моисей и его сподвижник иеромонах Леонид Наголкин следовали традиции известнейшего отца Паисия Величковского, ревностно возрождавшего древний монашеский уклад. Именно это и требовалось в век суетный и практический.
Глава 5
КАК СЛОВО НАШЕ ОТЗОВЕТСЯ
В первый год царствования Николая Павловича архимандрит Фотий испытывал
разноречивые чувства к новому государю. Поначалу он пытался и его поучать, посылал письма с наставлениями, пока это не было ему запрещено, а там пришло повеление отправиться из Петербурга к месту постоянного служения. Графиня Орлова ничем не смогла помочь.
В Юрьевском монастыре Фотий ревностно взялся за обустройство обители, а через несколько месяцев, ближе к коронации, намекнул и письме владыке Серафиму, что не прочь приехать в столицу. Позволения он не получил, но Серафим просил помочь в возвращении в свет катехизиса Филарета Дроздова.
Фотий был не из тех, кто долго раздумывает. Бурная, импульсивная натура его в один миг поворачивалась в иную сторону. Нынче, когда ушла горячка борьбы против голицынского направления, когда сам он после интимных свиданий с царём был задвинут в глухой угол Новгородской губернии, дело с катехизисом виделось по иному, чем год назад.
Лишь только слетела шелуха гордыни и самомнения, истинно православная натура Фотия должна была признать православие катехизиса и очевидную его полезность. В этом духе он отвечал в Петербург, хотя и оговаривался, что кое-что московскому владыке все же изменить надо. Аннушке и княгине Мещерской написал о Дроздове в миролюбивом тоне, чем привел обеих дам в недоумение.
.
А ровесник Фотия, отец Антоний Медведев к тому времени тоже был поставлен на пост настоятеля, правда, не столь известного, кик Юрьевский, а Высокогорского Воскресенского монастыря, основанного в четырех верстах от Арзамаса всего сто лет назад. Обитель была расположена в густом лесу, на горе, под которой протекала невеликая река Теша. Насельников в монастыре было немного, по обитель славилась иконами Иверской Богоматери (списком с афонского подлинника) и Богородицы Всех Скорбящих Радости; имелось три церкви и три часовни. Паломникам монастырь полюбился, их бывало немало, особенно летом.
Назначения оказалось для отца Антония неожиданным. Первые годы он нес монашеские обязанности, выполняя за послушание лечение братии и приходящих, жадно читал неизвестные ранее труды отцов церкви, жития, новейшие богословские труды на русском и французском языках. Ум его, свободный от школьнической формы, сам находил истинное и отсекал ложное в новейших богословских учениях. Но не в книгах же только источник веры. Получив разрешение, Антоний предпринял путешествие по святым местам Руси.
Через Кострому и Ярославль он добрался до Троицкой лавры. Братия обошлась с ним грубо, беседовать никто не захотел, для ночлега отвели какую-то конуру, будто подтверждая свою отрешенность от сего мира. Между тем годы монашества не превратили Антония в угрюмого отшельника, он по-прежнему был чувствителен к красоте природы, переживаниям людским. Утверждался в таком направлении своего духа отец Антоний благодаря поучениям старца Серафима Саровского, наставлениями которого пользовался нередко. Сей великий аскет и пустынник не считал за грех любование цветами и звездным небом, не понуждал других к непосильным молитвенным подвигам, не называл пост средством спасения.
— Нет хуже греха, матушка,— говорил как-то подвижник одной монахине в присутствии Антония,— и ничего нет ужаснее и пагубнее духа уныния. Я велю тебе
всегда быть сытой, кушать вволю и на труды с собою брать хлеба. Найдет на тебя уныние, а ты хлебушка-то вынь и покушай. Уныние и пройдет...
— Батюшка Серафим,— спросил тут же Антоний,— меня многие купчихи и барыни спрашивают, можно ли постом есть скоромное, если кому постная пища вредна и врачи приказывают есть молочное, масло?
— Хлеб и вода никому не вредны,— кратко и строго ответил преподобный.
Печать юродства, которую он носил, нисколько не коробила отца Антония, на всю жизнь запомнившего первую свою встречу с отцом Марком восемь лет назад. Троицкую братию он, конечно, не осуждал, но имел перед глазами примеры высочайшего подвижничества.
В Москве он тогда остановился в Симоновом монастыре. Девяностопятилетний старец, схимонах Павел после исповеди посоветовал ему непременно представиться московскому владыке. «Да что я ему?» — засомневался Антоний. «Нет, нет, сходи. Он монахов любит... и тебя полюбит»,— неожиданно заключил старец. Антоний попал на известное филаретовское чаепитие, за которым много рассказывал о Сарове и его подвижниках. После беседовали вдвоем немалое время. Владыка рассуждал о полезности Библейских обществ, а отец Антоний поначалу сдержанно, а потом открыто высказался против и сих обществ, и модного мистического духа. К его удивлению, владыка не одернул его, а вступил в спор, в котором разгорячились оба. Отпуская Антония, владыка приглашал его зайти в гости на обратном пути из Киева, но Антоний не зашел.
На Филарета тридцатилетний монах произвел сильное впечатление. Сказать ли больше? В нем владыка ощутил близкую себе душу. В феврале 1826 года Филарет после рукоположения в сан епископа нижегородского Мефодия Орлова посоветовал ему «обратить внимание» на иеромонаха Антония Медведева. Такая рекомендация дорогого стоила. При первой же возможности владыка Мефодий выдвинул Антония на видное место, где тот мог либо показать свои достоинства, либо разоблачить поверхностей блеск.
Сам новоназначенный настоятель о подоплеке назначения не догадывался и с жаром отдался первоочередным делам. Он внес изменения в устав служения, приблизив его к киево-печерскому, стал обучать, хор подлинному киевскому распеву; почасту ездил в Арзамас и Нижний к знакомым с просьбами о помощи монастырю; затеял строительство гостиницы для паломников; подумывал о поновлении иконостаса в соборном храме Вознесения.
В том же 1826 году в Петербурге случилось событие, мало кем замечанное, хотя о нем знал и государь император.
Весною девятнадцатилетний инженер-поручик Дмитрий Брянчанинов заболел тяжелою грудною болезнию, имевшею все признаки чахотки. Ослаб он настолько, что не имел сил выходить из дома. Николай Павлович, давно ему покровительствовавший, приказал собственным медикам пользовать больного и еженедельно доносить, о ходе болезни. Доктора откровенно сказали об опасности положении больного и сняли с себя ответственность за исход лечения.
Сам Брянчанинов знал, что очутился на пороге жизни, но не отчаяние или скорбь владели им. С малых лет Дмитрий выказывал особенное религиозное настроение. К удивлению матери и отца, он любил посещать церковь, готов был молиться не только утром и вечером, но и весь день, причем не машинально и торопливо, как это водится у детей, а неспешно и благоговейно. Родители посмеивались, младшие братьи и сестры чуждались старшего. С юных лет Дмитрий оказался в одиночестве и не имел кому открыть душу. Его любили, о нем заботились —на дом приглашались учителя, в библиотеке имелись лучшие книги, на конюшне стояли прекрасные скакуны, а главного не было.
Мало-помалу тоскующее сердце Дмитрия стало находить утешение в чтении только
что изданного на русском языке Евангелия и в Житиях святых. Повествование о Спасителе, о жизни преподобных Пименов, Арсениев и Макариев погружали ум и сердце юноши в несказанную тишину. Он полагал, что подобное состояния мира и покоя обыкновенно для всех людей, ибо так мало видел и знал в отцовском имении, в Грязовецком уезде Вологодской губернии.
Отец нисколько не посчитался с настроем сына, сочтя блажью намерение идти в монахи, и в шестнадцать лет отдал его в инженерное училище. На вступительных экзаменах блистательные ответы и видная наружность Брянчанинова обратили внимание великого князя Николая Павловича, тогда генерал - инспектора инженеров. Великий князь вызвал юношу в Аничков дворец, где представил супруге, и в училище Брянчанинов был зачислен пенсионером великой княгини. Довольный сверх ожиданий, Александр Семенович Брянчанинов отправился к семье. Карьера сына представлялась несомненно удачной.
Быстро протекли годы учебы. Они были заполнены занятиями, в которых Брянчанинов неизменно был среди первых по успехам, и светскими обязанностями, ибо по родству Дмитрий входил в высший аристократический круг дворянства. Он приобрел многочисленные знакомства среди вельмож и литераторов, с похвалами о нем отзывались и великие князья, и Гнедич с Жуковским.
Однако и в шуме столичной жизни Брянчанинов остался верен своим духовным устремлениям. Более положенного он посещал храмы, усердно молился, но чем дальше, тем более очевидным становилось для него нарастание некой внутренней пустоты — взамен известных ему мира и покоя. Томилась душа, насильно удаленная от своей истинной жизни. Тяжело все это было пережить одинокому и в шумном городе юноше. Бывало, идет он из Казанского собора в Михайловский замок, в училище, и не сразу замечает недоуменные взгляды прохожих, а зрелище было редкое: высокий красавец юнкер в мундире льет слезы градом.
Строгий и дисциплинированный ум юноши искал определенности и в религии. Он посещал собрания мистиков у князя Голицына, слушал проповеди отца Фотия, но ни та, ни другая сторона не пришлись по сердцу. Суетное и кичливое своевольное учение виделось ему столь же далеким от истинной веры, сколь и разгоряченный фанатизм, забывший о евангельской кротости. Само ожесточенное препирательство о вере вызывало недоверие к участвующим в нем.
Досрочно произведенный в офицеры, Брянчанинов сожалел о простой юнкерской шинели. В ней он мог стоять в храме Божием в толпе солдат и простонародья, молиться и плакать сколько душе угодно, а среди чистой публики такая пламенная вера вызывала недоумение или улыбки. Он таил от начальства, что причащается еженедельно, потому что такое усердие представлялось подозрительным. Все, казалось, противилось призванию, полный соблазнов мир искушал и подавлял, но, вопреки приманкам и
силе, ум юного Дмитрия сосредоточивался на поисках истинной веры столько же, сколько и на предметах учебных.
Никто не говорил ему о чудесной силе постоянной молитвы, но сам он пришел к ней. С вечера, когда по сигналу рожка юнкера ложились в постели, Дмитрий, приподняв с подушки голову, начинил читать молитвы, да иногда так и поднимался по утреннему сигналу, с молитвою идя в класс. В то время тайный монах обрел но милости Божией товарища.
— Чихачев, пойди сюда! — как-то позвал Дмитрий юнкера eго роты, весельчака и говоруна, у которого душа ко всем была нараспашку. — Не пора ли тебе быть христианином!
— Я никогда и не был татарином! — с улыбкою отвечал тот.
— Так, — cepьезно отвечал Дмитрий. — Но слово это надлежит исполнить делом.
Как происходит сближение родственных душ? Каким образом одни узнают другую
без долгого приглядывания и длинных рассуждений? Но когда это случается, тогда завязываются дружба и любовь сильнейшие. Тогда верят каждому произнесенному слову, не таят помыслом и сомнений, и обнаруживается единение людей, внешне, казалось бы, вовсе несхожих.
Друзья стали вместе ходить к инокам Валаамского подворья, Александро-Невской лавры. Принимали их с любовью и наставляли, вполне понимая их духовные нужды. Отец, узнав от слуги Дмитрия об образе жизни сына, просил столичных родственников
помочь его образумить. Брянчанинова обязали вернуться с частной квартиры на казённую, в замок, а митрополит Серафим запретил лаврскому духовнику Афанасию склонять юношу к монашеству, воспретил принимать на исповедь Брянчанинова и Чихачева.
И вот болезнь, приковавшая Дмитрия к постели, с особенною очевидностью побуждала его к выбору. Он готовился к переходу в вечность и не обращал внимания на наговоры родных, что именно посты и бессонные ночи да частое моление на коленях ослабили его здоровье. Нет, знал: пошли Господь выздоровление – он не изменит признанию.
Перед его взором были уже пределы наук человеческих, но, задаваясь вопросом, что они дают человеку, он признавал: ничего. Человек вечен — вечно должно быть и земное обретение его, а всё оно пропадает у крышки гроба. Охладевшее к миру сему сердце давно открылось монашескому призванию, однако для полного разрыва с этим миром нужен был кто-то, способный безоглядно увлечь за собою.
Придя в июне после выздоровления в лавру, Дмитрий увидел в соборном храме незнакомого монаха. Высокий, полный, осанистый. Длинные волосы падали на плечи, седая небольшая борода, на светлом лице печать отрешенности и учености, а глаза — глубокие, пронзительные. То был иеромонах Леонид Наголкин, приехавший по делам Оптиной пустыни. Дмитрий поколебался и подошел к старцу. Сколько длилась их беседа, он не заметил, но судьба его была решена.
— Сердце вырвал у меня отец Леонид! — рассказывал он пришедшему навестить Чихачеву.— Решено: подаю в отставку и последую старцу. Ему предамся всею душою и буду искать единственно спасения души в уединении.
Растерялся Чихачев. И ему того же хотелось, да страшно…
Глава 6
ДИВЕЕВСКИЕ СЕСТРЫ
В мае 1827 года в приемный час митрополита на Троицкое подворье приехала Маргарита Михайловна Тучкова, вдова бородинского героя. В кабинет вошла хрупкая, маленькая женщина, простое и приятное лицо ее было бледно, а взгляд странен. Филарет знал о перенесенном ею новом горе — кончине пятнадцатилетнего сына Николая, единственной ее надежды и опоры.
Тучкова не плакала. Ровным голосом она просто рассказывала, как Николушка простудился, как лечили его доктора, как сама сидела у его постели, как дорогой, мальчик потянулся к ней в последний миг, будто желая что-то сказать... Странность ее взгляда состояла в отрешенности от внешнего. Тучкова, казалось, не видела ничего вокруг, а пристально всматривалась во что-то иное.
К горю людскому привыкнуть нельзя. А к кому идут: люди с горем? К. духовным лицам. Филарет за годы своего служения принял в свое сердце множество печалей: и горестей, знал, что помимо утешения следует помочь человеку делом выйти из безысходной тоски.
Тучкова нашла успокоение в вере. Спрошенная о муже, она уже спокойнее рассказала,
как проводила его на сражение, как ее посетило предчувствие его гибели, как искала она ночью на Бородинском поле его обезображенное тело, но так и не увидела... А семь лет назад построила там Спасо-Бородинский храм. Землю пожертвовали владельцы, император прислал десять тысяч рублей, а сама Маргарита Михайловна продала все свои бриллианты: Теперь же в аскетически простом белом храме было погребено тело ее ребенка... Владыка предложил приезжать к нему чаще, и Тучкова появилась на следующий же день.
Святославский сразу направил ее в кабинет. На пороге Маргарита Михайловна увидела прощавшуюся пожилую женщину и троих молодых людей. Владыка благословил новую гостью и, когда сели в кресла, сказал:
— Тоже бородинская вдова и ее сироты. Терпит горе, как и вы.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|