Ректор Ленинградской духовной академии 12 глава

За 40 лет, прошедших после кончины Анны Ахматовой, ее «буд­ка», как и другие писательские дачи, пришла в плачевное состоя­ние. Сгнившие деревянные ступени, обшарпанные стены, переко­шенные оконные рамы... Но нашелся человек, предприниматель, ученый, любитель поэзии - Александр Жуков, который приехал!

увидел, ужаснулся и на свои средства отремонтировал домик, ко­торый должен в будущем стать музеем.

В 1988 г., когда Русская православная Церковь праздновала 1000-летие Крещения Руси, в актовом зале ЛДА была проведе­на церковно-историческая конференция, посвященная этому юби­лею. И после торжественного ее открытия первый доклад сделал Л. Н. Гумилев. Многие из присутствовавших с интересом вглядыва­лись в старого лагерного волка, прошедшего следствие, пересылки, этапы... Это был пик его популярности в «большой расконвойке». Уже была напечатана монография ученого «Этногенез и биосфера земли»; телевизионщики считали за честь взять у него интервью.

Прямой эфир. На экране Лев Николаевич рассуждает о «вы­соких материях»: о пассионарности, о фазах надлома, инерции, обскурации... Собеседник слегка морщится: для «ящика» это — «не формат». Надо бы что-то попроще, позанятней. И звучит во­прос: каким девизом Вы руководствовались в своей нелегкой жиз­ни? И Гумилев отвечает так, чтобы «было понятно даже академи­ку».

— На зоне, в бараке у меня был сосед по нарам. Каждое утро
он, вместо молитвы, произносил фразу, которую я повторяю до сих
пор: «Дайте жить, гады!» И, помолчав, добавляет: «Из гомо-совье-
тикус мораль вынули, как хребет из воблы».

Льву Гумилеву оставалось жить всего несколько лет; скончался он в июле 1992 г. Гумилев был верующим — православным христи­анином. На его отпевание приезжал игумен Валаамского монасты­ря отец Андроник, и были оба его духовника — отец Димитрий и отец Николай. Вскоре после кончины Льва Николаевича в местной прессе было опубликовано краткое интервью тогдашнего настояте­ля Благовещенской церкви в Шлиссельбурге протоиерея Димитрия Амбарцумова.

— Мы познакомились с Гумилевым лет двадцать назад. Лев Ни­
колаевич видел всяких священников, но не всем он доверял. Господу
было угодно, чтобы он доверился мне. Лев Николаевич хранил у
меня, на всякий случай, экземпляры всех своих работ, считая, что
держать их у меня, скромного священника, надежно. Он приезжал
в храм во Всеволожск, где я служил, а я много раз бывал у него
дома.

Гумилев охотно разговаривал с духовными лицами, и познания его в богословии были велики. Иногда он даже журил меня, если я чего-то не знал, говорил: «Если ты священник, на все вопросы

должен уметь ответить». Его всегда интересовало мнение Церкви о его работах. Мне приходилось связывать его с митрополитом Ни-кодимом и митрополитом Антонием. Владыка Никодим дал благо­словение на его книгу «Этногенез и биосфера Земли».

Человек он был очень цельный, и вера его была чистая, детская. Если бы не эта вера, он не выдержал бы всего, что выпало на его долю. Он слишком много претерпел. Думаю, что пассионарность— промысел Божий, хотя сам Гумилев об этом не говорил⁵⁹⁰.

... В канун празднования 1000-летия Казани в столице Татар­стана был установлен памятник Льву Николаевичу Гумилеву — крупнейшему теоретику неразрывного, веками скрепленного рус­ско-татарского союза. Памятник Гумилеву воздвигнут и в Алма-Ате, а местному университету присвоили его имя. Несколько лет назад в 30 км от Караганды, в поселке Долинка был открыт неболь­шой музей ГУЛАГа, а точнее КАРЛАГа. На одном из стендов — фо­тографии знаменитых «сидельцев»: ученых, писателей, артистов. С одной фотографии на посетителей смотрит Лидия Русланова, с другой изможденный доходяга —з/к Гумилев...

... Серебряный век русской поэзии закончился со смертью Ан­ны Ахматовой в 1965 г., и владыка Никодим мог размышлять об этом у ее могилы. А в декабре того же 1965 г., в Москве, он дал ин­тервью корреспонденту французского ежедневника «Ргапсе-5он>. Этим корреспондентом был Дмитрий Вячеславович Иванов — сын поэта-символиста Вячеслава Иванова...

О фарфоре

Пребывание в Комарове для владыки Никодима было вынуж­денным и тяготило его кипучую натуру. Его преемник по кафедре, наоборот, всякий раз старался уединиться на казенной даче в окру­жении фарфоровых безделушек. Популярную тогда песню: «На недельку, до второго, я уеду в Комарово» — в академии старались не вспоминать. Это могло быть «неправильно истолковано».

Кстати, о фарфоре. Эта тема затронута в воспоминаниях Фэ-ри фон Лилиенфельд, которой доводилось встречаться не только с владыкой Никодимом, но и с его преемником на Ленинградской кафедре.

Некоторые архиереи - особенно в советское время - много ду­мали о деньгах. Мне довелось взглянуть на собрания панагий,

принадлежавших некоторым «советским» архиереям, на собра­ния произведений искусства, в том числе из презренного желто­го металла, а также серебра, фарфора, — это были невообразимые богатства. Имена не будут названы. И мне показывали такие собрания с гордостью, желая продемонстрировать высокие куль­турные запросы и осведомленность в искусстве⁵⁹¹.

К владыке Никодиму Коля Тетерятников относился с почтени­ем. Как-то поздней осенью владыка выходил из храма после служ­бы и в сопровождении первой пары иподиаконов направлялся к машине. Сильный порыв ветра закружил наметку митрополичьего клобука, и Коля с трудом сумел ее поймать. «Стихия!» —со зна­чением сказал он митрополиту, открывая дверцу автомобиля. Вла­дыка часто любил рассказывать об этом эпизоде.

Владыке часто поступали книги, переданные в епархию по за­вещанию. Книги шли в академическую библиотеку; после кончи­ны митрополита туда же поступило и его личное собрание. Одна­жды владыка привез из Австралии оригинальный сувенир: кобра обвивает мангусту в смертельной схватке. У митрополита Антония это был бы экспонат № 1, и за чашкой чая (китайский фарфор) он объяснял бы, что это — «прижизненный подлинник». А митрополит Никодим, насытившись экзотикой, попросил меня составить текст дарственной бумаги, и вскоре «сладкая парочка» была отправлена в музей антропологии и этнографии Академии наук.

Кстати, та поездка в Австралию не обошлась без приключений. В середине 1970-х годов в этой стране все еще была сильна «вторая волна» российской эмиграции: «перемещенные лица», «остовцы», власовцы, бандеровцы. Духовно эмиграция окормлялась на прихо­дах Русской зарубежной Церкви и других юрисдикции, враждеб­ных Московской патриархии. И тут— «визит доброй воли» митро­полита Никодима и сопровождавшего его архимандрита Кирилла

(Гундяева)!

Эмигрантские круги переполошились: и сюда дотянулась «ру­ка Москвы»! В аэропорту стояли пикетчики («Тикайтэ с ридной Австралийшины!»), и даже была попытка нападения на святителя. Один из «недобитков» подбежал к владыке и пытался ударить его плакатом по клобуку. О. Кириллу удалось «поставить блок», и удар был отведен. Вечером по Би-Би-Си сообщили об этом инциденте, добавив, что один из членов делегации (о. Кирилл) получил се­рьезные увечья. Мама о. Кирилла не находила себе места от волне­ния, но «пострадавший» не знал о сложившейся ситуации. И толь-

ко через два дня, позвонив в Ленинград, помог ей обрести спокой­ствие.

В Белоруссии в годы правления архиепископа Антония (Мель­никова) было закрыто множество храмов, упразднена семинария в Жировицах. «Зомбированный ЧЕКой», он боялся даже давать рекомендации молодым людям для поступления в Ленинградскую и Московскую духовные школы. Абитуриентам-белорусам прихо­дилось добывать нужные бумаги в других епархиях. Вот типич­ный пример, — свидетельствует владыка Лев, архиепископ Новго­родский и Старорусский: «После завершения воинской службы при подготовке к поступлению в семинарию возникли сложности: из Белоруссии, где жили мои родители, поступить было невозможно. Минский митрополит Антоний посоветовал мне уехать в другую епархию»⁵⁹².

А в Ленинграде все было иначе. Вспоминает протоиерей Игорь Мазур, преподаватель Санкт-Петербургской духовной академии. Его призвали в армию из первого класса семинарии, сразу после отказа сотрудничать с «органами». При увольнении в запас зам­полит запугивал его: «Забудь о семинарии, не позорь Вооружен­ные силы!». В Ленинграде такая же «накачка» шла от уполномо­ченного. Последняя надежда на личную встречу с владыкой Ни-кодимом. Выслушав «вопль души», митрополит сказал: «Хочешь учиться? Будешь учиться!». Все остальное он «взял на себя». А сколько было таких отказников? И за каждого владыка «ложился на амбразуру»...

А в это время в Минске бережно сдувалась пыль с подлинного «гарднера»; гостям демонстрировался севрский и мейсенский фар­фор. Словно в Евангелии не сказано: «Собирайте себе сокровища на небе... Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6, 19-21).

В 1978 г. художественное собрание было бережно перевезено в город на Неве и расставлено в архиерейских покоях. И вот уже в этих стенах звучат вопросы, которые были бы немыслимы в устах владыки Никодима.

— Отец архимандрит! Почему Вы не купите крестик с укра­шением? Предлагают недорого, всего за 15 тысяч. (Справка для тех, кто не жил в эпоху застоя—стабильности: 15 тысяч рублей по тем временам — это стоимость двух автомобилей «Волга» по госцене.)

В следующий раз — о машинах.

— Отец архимандрит! Почему Вы не купите машину?

— Я в «железки» не играю.

А на память приходит афоризм: «Если у тебя есть хотя бы одна фарфоровая чашка, то ты уже несвободен». Но озвучить это — значит бросить открытый вызов: такое не забудется.

Незадолго до кончины митрополит Антоний сделал опись сво­их чашек и статуэток, чтобы потом они перешли «на баланс» епархии и стали ядром церковно-археологического кабинета. Но надо ли говорить, что сразу же после его смерти все это было «приватизировано» архиерейской хозобслугой? «Не собирайте се­бе сокровищ на земле, где воры подкапывают и крадут... » (Мф. 6, 19).

Выигрывая качество

Владыка Никодим любил цитировать слова Бисмарка (передаю смысл по памяти): «Мы делаем историю, а дело историков — оправ­дывать наши действия». Сам митрополит называл это — «проло­мить стену». Так, в начале 1970-х годов он добился зачисления в академию автора этих строк, уже имевшего высшее светское обра­зование. По тем временам это был вызов режиму: если выпускник престижного физфака говорит идеологам из Смольного— «нате!», «я возвращаю ваш портрэт» — значит, «неладно что-то в датском королевстве». Брешь в стене была пробита, и вскоре в пролом хлы­нули математики, физики, филологи, биологи, экономисты, не же­лавшие служить прогнившему режиму.

Но все же щупальца режима доставали нас и за церковной оградой. Приближается праздник Рождества Христова, впереди че­реда архиерейских богослужений. А в моем почтовом ящике —не рождественская открытка, а повестка в военкомат. После оконча­ния вуза прошло три года, и, будьте добры,— на двухнедельные сборы на военной кафедре в ЛГУ. Игнорировать нельзя —забе­рут на двухмесячные, и мало не покажется. Показываю святителю предписание: архиерейский иподиакон должен освежить в памя­ти устройство безнадежно устаревшей радиолокационной станции и поупражняться в стрельбе из пистолета. Со стороны владыки — полное понимание: «Сполняй долг!» (он любил иногда употреблять простонародные словечки).

И вот начинается запредельный бред: днем —на стрельбище бьем по мишеням из «Макарова», а в навечение Рождества Хри-

стова выхожу с рипидой в свите архиерея. В канун Богоявления — лекция «О роли партийных органов в Вооруженных силах». Прав­да, здесь удалось отбиться, — выручил однокашник по физфаку: отметил мое имя в списке присутствовавших на «промывке моз­гов».

Идеологическая «накачка» проводилась в большой аудитории истфака. За несколько лет до этого мы, — третьекурсники физ­фака, должны были прослушать в той же аудитории курс «науч­ного атеизма». (В результате «Мероприятий по усилению атеи­стического воспитания населения [1964 ^г-1 ^в вузах страны в каче­стве обязательного или факультативного курса ввели "основы на­учного атеизма", а в академии общественных наук при ЦК КПСС был создан Институт научного атеизма». В состав ученого со­вета института вошли представители идеологического отдела ЦК.)

На первую лекцию прихожу с Евангелием в руках (с нами крестная сила!). Молодой преподаватель вещает что-то о пер­вичности материи. Открываю наугад Священное Писание и в гла­за бросаются строки: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входи­те, и хотящих войти не допускаете» (Мф. 23, 13). Выписываю цитату и посылаю записку лектору.

Не прерывая нить рассуждений, оратор кладет листок в кар­ман («тут нам подбрасывают!»). Текст озвучивается по оконча­нии лекции, и по рядам идет шум: «попал в десятку!» Не моргнув глазом, «начетчик» выдает встречную цитату: «Сказал разбой­нику Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23, 43). Диалектика...

Рассказываю обо всем этом владыке, а святитель хитро посме­ивается: «Ну, ну!».

Рукоположив меня во иеромонаха, владыка назначил новоиспе­ченного пастыря на приход «Кулич и Пасха». Но и после этого мне часто доводилось видеться со святителем, исполнять его поруче­ния. Однажды я поведал ему об истории, которая приключилась со мной на приходе.

По окончании литургии подходит старушка и просит прича­стить на дому тяжелобольную родственницу. Едем вместе с ней к болящей: исповедь, причастие — пастырский долг исполнен. И тут еще одна просьба: не освятите ли заодно и квартиру?

Информация для размышления. В те годы любые требы на дому

(кроме причащения и соборования умирающих) были запрещены. Только в храме, а крещение — с записью паспортных данных в при­ходской книге, которую регулярно изучал уполномоченный. Освя­тить квартиру — по согласованию со «смотрящим». Но не будешь же объяснять это простодушной бабулечке?

Требник при мне, совершаю чин водосвятия. Беру у старушки на скорую руку «сооруженное» кропило и, с пением тропаря, на­чинаю обход жилища. Освятив две комнатки, возвращаюсь на кух­ню. Но оказывается это еще не все, — бабушка ведет меня в гости­ную. Открываю дверь и на секунду застываю в удивлении. В гости­ной — праздничное застолье: батареи бутылок с дорогим коньяком, на тарелках и блюдах — лакомый «дефицит». Судя по лицам-«ха-риусам», гуляет партхозноменклатура. («Мы сетевое не едим!».) Они тоже удивлены, и, как в последнем акте «Ревизора»,— немая сцена. Впрочем, не совсем немая. В красном углу светится экран: по телевидению транслируется очередной «исторический» доклад «дорогого Леонида Ильича».

Не прерывая пения, иду по гостиной, окропляя стены, столы, лица. Подхожу к «ящику» и, с пением «Да воскреснет Бог, да рас­точатся враги Его!», щедро, от души, окропляю экран. Внезапно изображение пропадает, исчезает и звук... В прихожей только и могу вымолвить: «Бабуля! Предупреждать надо!».

Выслушав мой рассказ, владыка, указав глазами на потолок, строго выговаривает: «Это нарушение законодательства о куль­тах. В следующий раз так делать нельзя». А сам, улыбаясь, хитро подмигивает...

Вспоминаю один «бисмарковский» жест владыки. Во время пас­хального богослужения в Николо-Богоявленском кафедральном со­боре владыка рукополагал во иеромонаха автора этих строк. Один из моментов этого чинопоследования — когда от стихаря отстеги­вается орарь и звучит возглас «аксиос!» (греч. — «достоин!»). Как назло петелька ораря перекрутилась, и, чтобы отстегнуть орарь, надо было распутать этот узелок.

Как поступил бы в этой ситуации митрополит Антоний? Он сказал бы жалобным голосом своему иподиакону: «Женечка, по­смотри, что там не ладится?» Потом началась бы суета, беготня алтарников, и все это — на глазах у сотен прихожан...

Что делает владыка Никодим? Резкий рывок, пуговица обры­вается, орарь свободен. Потеря невелика, потом пришьют заново. Сам по себе эпизод мелкий, но говорящий о многом. Ведь глав-

ное —жертвуя второстепенным, выигрывать качество — таков был принцип митрополита Никодима.

«Союз нерушимый... »

Будучи человеком Церкви, владыка не мог ни на минуту забы­вать о том, что он— «подсоветский» человек и должен соблюдать «правила игры».

... Идет трансляция «чего-то эпохального». Шамкающий ген­сек вещает по всем телевизионным каналам. Наконец звучит гимн. В домашней обстановке обычному человеку не придет в голову встать навытяжку в халате и шлепанцах. Обычному не придет. А умному придет. Владыка понимает, что кто-то из сотрапезни­ков уже сегодня вечером может «отразить» этот момент на бу­маге. А завтра днем бумага ляжет на стол уполномоченного или оперуполномоченного. И все мы, вслед за владыкой, встаем из-за обеденного стола и слушаем бессловесную мелодию...

А вот что бывало с теми, кто «правила игры» не соблюдал. При­ведем вьщержки из документа, прямо связанного с поисками пути преодоления тяжелого наследия недавней истории. Протоиерей Па­вел Адельгейм (Псковская епархия), исповедник веры, пишет чело­веку, по доносу которого в свое время оказался в лагере — пишет со стремлением примириться перед лицом близко стоящей смерти.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: