Ректор Ленинградской духовной академии 2 глава

Когда я служил в г. Кадникове Вологодской области, ко мне ре­гулярно приходил сотрудник местного УКГБ. На первой встрече он сразу спросил: «Вы мне подписку о сотрудничестве дадите? Я говорю: «Нет». — «Ну хорошо, мы будем встречаться только для беседы». И Вологодский архиепископ Михаил несколько раз гово­рил мне, что имеет контакты с органами госбезопасности, что к нему регулярно приходит начальник местного отдела КГБ.

— Что еще интересовало сотрудников КГБ?

— Все, что связано с жизнью церковного прихода. Например,
мои доходы. Они так и говорили: «Расскажи честно, как на духу,
сколько ты зарабатываешь и сколько кладешь в карман». Доходов
у каждого священника всегда много. Более того, если ты послуш­
ный, охотно сотрудничаешь, то тебя «наградят»: переведут в
богатую церковь, где будешь зарабатывать не 150-200 рублей, а
раз в 5-10 больше.

— Сегодня Вы берете на себя смелость откровенно
рассказывать о тех безобразиях, которые творились и
творятся в Церкви. Но почему Вы молчали раньше?

— Говорят, что диссидентами не рождаются. Их делала наша

система. Не буду рассказывать о всех своих мытарствах. Расска­жу только о двух фактах. 20 лет мне не давали возможности стать священником. Когда же я им наконец стал, то спустя некоторое время за мое «воспитание» взялся вологодский област­ной уполномоченный Совета по делам религий: «Не было такого случая, чтобы я с мятежным попом не справился. Будешь вот здесь на коврике рядом с моим креслом стоять на коленях и про­сить у меня ручку целовать».

— Что оке касается моего «молчания», то о безобразиях в
Церкви я стал открыто говорить еще в 1980 году, а первые мои
публикации в печати (поначалу, увы, только в зарубежной) по­
явились в 1987 году⁴⁷⁷.

Конец 1987-го перестроечного года. В Москве проводится меж­дународный общественный семинар, посвященный правам челове­ка. Вскоре после семинара на частной квартире собрались чело­век 20, чтобы обсудить вопросы о публикации материалов семи­нара. Отец Георгий Эделъштейн ненадолго вышел на улицу. Вер­нувшись, он рассказал, что у дома стояла машина, заглянув в ко­торую, он увидел монитор и на экране — лица участников встре­чи⁴⁷⁶.

И владыка Михаил должен был вести себя «на епархии» пре­дельно осторожно, ведь «вологодский конвой шутить не любит». Вот яркое описание политической ссылки Г. М. Юдович, отправ­ленной осенью 1921 г. из Москвы в г. Усть-Сысольск.

«Поздно ночью прибыли мы в Вологодскую пересыльную тюрьму...

Начальство встретило нас с первой же минуты самой отборной трехэтажной руганью...

— Стань сюда!..

— Не смей! Не ходи! Молчать!..

Стали отбирать многие вещи. В нашем и без того крайне тяже­лом, беспомощном положении каждая вещь — какая-нибудь лиш­няя ложка или чашка — имела важное значение.

Затем стали загонять по камерам.

Подошла я к двери предназначенной мне общей женской каме­ры и ахнула. Нет слов, чтобы передать этот невероятный ужас: в почти полной темноте, среди отвратительной клейкой грязи копо­шились 35-40 каких-то полуживых существ. Даже стены камеры были загажены калом и другой грязью...

Днем — новый ужас: питание. Кормят исключительно полу­сгнившей таранью. Крупы не выдают — берут себе. Благодаря тому, что Вологодская тюрьма является "центральной" и через нее бес­прерывной волной идут пересылаемые во все концы, — толчея про­исходит невероятная, и кухней никто толком не занимается. Посуда не моется. Готовится все пополам с грязью. В котлах, где варится жидкая грязная бурда, именуемая «супом», черви кишат в ужаса­ющем количестве... »⁴⁷⁹

«Зачистки», проведенные «каинами» на Вологодчине, наложи­ли неизгладимую печать на эту землю. Справка: 2005 год. Жите­ли Вологодской области выпивают за год почти 17 литров спир­та — в два раза больше, чем среднестатистический россиянин. За пять последних лет количество алкогольных психозов выросло бо­лее чем вдвое. Под действием алкоголя очень часто совершаются и самоубийства⁴⁸⁰.

... От Вологды до Ленинграда — ночь езды на поезде. Когда владыка приезжал в Ленинград из Вологодской епархии читать лекции, бывало так, что он служил в академическом храме. Ему выделяли студентов-иподиаконов, которые не знали «мелочей ар­хиерейской жизни», и это иногда приводило к забавным ситуаци­ям. Известно, что когда архиерей во время богослужения выходит из алтаря с дикирием и трикирием в руках и следует на середи­ну храма, его с обеих сторон иподиаконы поддерживают под ру­ки. И не потому, что архиерей такой немощный, что не в состоя­нии сам спуститься с солеи. Ведь достаточно ему случайно насту­пить на край своего же подризника, как он непроизвольно сделает еще шаг вперед, чтобы сохранить равновесие, и последствия мо­гут быть самыми плачевными... Так что иподиаконы просто под­страховывают архиерея от неосторожного шага и возможного паде­ния.

Но владыка Михаил чувствовал себя в хорошей форме, и у себя в епархии он запретил иподиаконам поддерживать его под руки. Всего этого не знали и не могли знать временные иподиаконы, и, как полагается, они брали архиерея под локотки. И тогда на глазах у молящихся начиналась перепалка. Владыка пытался отбиться от «удерживающих» и с возмущением бросал им: «Что вы меня дер­жите? Что я, сам не дойду? Немедленно отпустите!».

Перед службой владыка просил иподиаконов, чтобы они поболь­ше наливали воды в кувшин для омовения. Во время службы вла­дыка долго плескался и фыркал, умывая не только руки, лицо,

но еще и шею. Забрызганным иподиаконам он потом пояснял: «Я люблю не просто ритуальное, а настоящее омовение!».

А если студенты Духовной академии видели владыку в библио­теке, значит, скоро очередные богословские собеседования... Он был одним из тех немногих архиереев, кто сам писал свои доклады и не перепоручал это епархиальному «спичрайтеру», ссылаясь на «загруженность».

Как правило, епископская хиротония — это конец научной де­ятельности. Епархиальная жизнь — это не только долгие богослу­жения, но и прием посетителей с их жалобами, кляузами и до­носами. А еще —звонки «нужным людям», «хитрые обеды», фур­шеты, застолья. Это надувание щек в различных президиумах и озвучивание «прочувствованного слова», написанного пресс-секре­тарем епархии и выдаваемого за свое собственное. Одним словом — номенклатура.

Известному спичрайтеру Александру Бовину принадлежит на­писанный для Брежнева лозунг «Экономика должна быть эконом­ной». Как-то раз в ответ на вопрос: читал ли он такой-то доклад во­ждя на таком-то заседалове, Александр Евгеньевич заметил: «Что значит — читал? Я его писал». А глядя на подборку томиков Лео­нида Ильича, он с гордостью замечал: «Это не его собрание сочи­нений. Это мое собрание сочинений».

Владыка Михаил участвовал во многих богословских собесе­дованиях, в основном с протестантскими Церквами Финляндии и Германии, читал лекции в Вюрцбурге и Финляндии. 3 мая 1984 г. университет в городе Турку (Финляндия) присвоил архиепископу Михаилу (Мудьюгину) ученую степень доктора богословия Ьопопз саиза. Много сделал архиепископ Михаил для развития межхристи­анского диалога, в частности православно-лютеранского. Для него православие не было сопряжено с неприязнью к другим исповеда­ниям, напротив, оно подразумевало открытый и честный диалог со всеми людьми доброй воли. Посещая Финляндию, владыка ис­пользовал любые возможности для того, чтобы выучить язык этой страны. А ведь еще в XIX — начале XX в. даже у русской интел­лигенции было пренебрежительное отношение к «чухонскому диа­лекту». Считалось, что он нужен только «до первого маяка»: как только пароход, идущий из Гельсингфорса в Петербург, выйдет в открытое море, его можно забыть. Владыка выучил финский язык настолько хорошо, что мог объясняться с его «носителями» в быту. Правда, однажды его подвели нюансы, имеющиеся в языках фин-

но-угорской группы. Будучи на одном приеме в честь делегации РПЦ, владыка провозгласил на финском языке тост за умноже­ние любви между нашими Церквами. Из своего «эстонского запа­са» он позаимствовал слово «армастан» (любовь), не подозревая, что в финском языке оно носит несколько приземленный харак­тер. ..

Еще один эпизод такого рода приключился с владыкой в Эчми-адзине, где он, в числе прочих иерархов, был гостем Католикоса Вазгена I. Во время богослужения архиепископ Михаил находился рядом с митрополитом Гельсингфорским Иоанном (впоследствии — глава Финской православной Церкви). Когда служба закончилась, владыка Михаил, по профессорской рассеянности, взял посох мит­рополита Иоанна и проследовал в свою келью, после чего его повез­ли в аэропорт. И только после возвращения домой, увидев в при­хожей свой посох, он понял, что он уезжал в Армению налегке... Прошло несколько месяцев, и во время очередного богословского собеседования обоим иерархам снова довелось встретиться. Влады­ка принес свои извинения финскому собрату и заверил его в том, что при первой же оказии он вернет посох. Но митрополит Иоанн показал широту характера и сказал, что посох можно не возвра­щать—он дарит его владыке. При этом он неосмотрительно про­цитировал русскую пословицу: дескать, «что упало, то пропало». И владыка Михаил вскипел: «Вы что, хотите сказать, что я его у Вас украл?». И долго еще финский архиерей успокаивал расстроенного «однополчанина»...

Надо сказать, что «финская сторона» еще легко отделалась, как, впрочем, и «советская». Ведь на памяти владыки Михаила — советско-финляндская война 1939-1940 гг. и исключение Советско­го Союза из Лиги Наций.

16 декабря 1939 года. Сообщение ТАСС.

Совет Лиги Наций принял Ц декабря резолюцию об «исключе­нии» СССР из Лиги Наций с осуждением «действий СССР, на­правленных против Финляндского государства»...

Следует прежде всего подчеркнуть, что правящие круги Ан­глии и Франции, под диктовку которых принята резолюция Сове­та Лиги Наций, не имеют ни морального, ни формального права говорить об «агрессии» СССР и об осуждении этой «агрессии»... Они совсем недавно решительно отклонили мирные предложения Германии, клонившиеся к быстрому окончанию войны. Они стро­ят свою политику на продолжении войны «до победного конца»...

... Лига Наций, по милости ее нынешних режиссеров, пре­вратилась из кое-какого «инструмента мира», каким она могла быть, в действительный инструмент англо-французского воен­ного блока по поддержке и разжиганию войны в Европе.

При такой бесславной эволюции Лиги Наций становится вполне понятным ее решение об «исключении» СССР... Что же, тем хуже для Лиги Наций и ее подорванного авторитета. В ко­нечном счете СССР может здесь остаться в выигрыше... СССР теперь не связан с пактом Лиги Наций и будет иметь отныне свободные руки⁴⁸¹.

Время подтвердило правоту советского руководства. 13 ноября 1940 г.а, в беседе Гитлера с Молотовым в Берлине, фюрер заявил Вячеславу Михайловичу: «У Германии нет в Финляндии политиче­ских интересов. Русское правительство знает это. Во время русско-финской войны Германия выполняла все свои обязательства по со­блюдению абсолютного благожелательного нейтралитета»⁴⁸².

А немецкий министр иностранных дел Риббентроп добавил, что «Германия зашла настолько далеко, что отказала президенту Фин­ляндии в пользовании германской кабельной линией связи для об­ращения по радио к Америке»⁴⁸³.

А теперь — эпизод из истории русско-финских церковных связей в изложении самого владыки Михаила. Летом 1975 г. гостем Рус­ской православной Церкви был тогдашний глава Евангелическо-Лютеранской церкви архиепископ Финляндский Мартти Симойо-ки. Когда он в сопровождении русских и финских церковных де­ятелей выходил из храма Киевского Покровского женского мона­стыря, его внимание пыталась привлечь одетая во все черное сред­них лет женщина. Стоя в монастырском дворе, она с горящими от возбуждения глазами, указывая на выходящего высокого предста­вителя одной из классически протестантских Церквей, восклицала: «Не слушайте его, он католик и приехал сюда, чтобы поработить нас Римскому папе!»

Как выяснилось позднее, финский гость, не знающий русско­го языка, принял фанатический демарш «усердной не по разуму» прихожанки за восторженное приветствие. Когда же ему разъяс­нили истинный смысл «приветственных» слов, он смеялся до слез, узнав, что его, «ортодоксального лютеранина», приняли за паписта, за «агента» той Церкви, в антагонизме к которой возникла и разви­валась та Церковь, к которой он в действительности принадлежал и которую даже возглавлял. Описанное происшествие не заслужи-

вало бы внимания (как комический эпизод), если бы оно не было ярким показателем того извращенного представления, какое имеет большинство наших соотечественников о Церкви, к которой сами они принадлежат, а также о Церкви, в лоне которой чтут Единого Бога во Святой Троице около восьмидесяти процентов крещеных христиан, считал владыка.

Такое невежество не представлялось бы сколько-нибудь вред­ным, если бы не было сопряжено с устойчиво отрицательным от­ношением, тем более опасным, что оно своим источником имеет дезинформацию, и как следствие —предубеждения, национальную отчужденность и даже враждебность.

Автору этих строк довелось побывать в гостях у владыки в Во­логде. Это было в начале 1980-х годов, когда, согласно культурно-образовательной программе, студенты ЛДАиС на Светлой Седмице посещали разные епархии с сопровождавшими их воспитателями. Для местных архиереев это было порой хлопотно, но программа была утверждена учебным комитетом, одобрена Священным сино­дом, и приходилось мириться.

Одна такая группа наших воспитанников приехала на пасхаль­ных каникулах в Новосибирск. Местный благочинный сопровожда­ет гостей при осмотре кафедрального собора и отвечает на вопро­сы студентов.

— Этот небольшой храм — кафедральный собор? А где же ста­рый?

— Взорвали!

— Кто взорвал?

— Кто, кто! Фашисты, при отступлении!

При посещении тогдашнего Вологодского епархиального управ­ления нас поразила крайняя скромность обстановки покоев вла­дыки, возглавлявшего одну из самых бедных епархий. Владыка в старенькой рясе встречает гостей: «Приветствую вас на священной Вологодской земле, куда не ступала нога немецкого оккупанта! Да, кстати, разрешите вам представить моих ближайших сотрудниц: Августа Карловна! Барбара Фридриховна!».

За обедом я позволил себе рассказать шутливую историю, как бы «в параллель» нашему приезду. Итак, архиерей приезжает на сельский приход, и после праздничного богослужения его потчуют в домике настоятеля. Обращаясь к матушке священника, влады­ка спрашивает: «Ну, как вы тут живете?» Простодушная матушка отвечает: «Ой, владыка, и не спрашивайте! Одно несчастье за дру-

гим! На прошлой неделе банька сгорела, вчера поросенок сдох, а сегодня Вы приехали!»

Надо было видеть реакцию владыки Михаила! Он смеялся дол­го и до слез. Другой архиерей мог бы принять это и на свой счет, но владыка был выше «корпоративной солидарности». Успокоив­шись, он сказал: «Замечательно! Это надо запомнить! Так как там говорится? Поросенок сдох, а потом банька сгорела? Хотя нет, сна­чала банька, а потом поросенок... » Прошли годы, мы встречались в других городах, на конференциях, собеседованиях, а он все не мог забыть про поросенка...

С 1981 по 1988 гг. архиепископ Михаил был членом Синодаль­ной комиссии по подготовке и проведению празднования 1000-летия Крещения Руси.

Санкт-Петербург

Владыка Михаил занимал Вологодскую кафедру около 14 лет, вплоть до своего 80-летия. В 1987 г. ему исполнилось 75 лет. По Уставу Русской православной Церкви в этом возрасте епископ дол­жен подать прошение об уходе на покой. Многие архиереи этого не делают, но владыка, как человек абсолютно подчинивший себя пра­вилам Православной Церкви, исполнил все в соответствии с буквой закона, причем дважды.

В 1987 г. по исполнении 75 лет владыка подал два прошения об уходе на покой (по Уставу РПЦ). В первом прошении в 1989 г. ему было отказано, второе «положили под сукно», но позже дали ему ход. По его собственному ощущению, уход на покой был прежде­временным, так как владыка был вполне работоспособен.

На заседании Священного синода 22 февраля 1993 г. было выне­сено окончательное решение: выразить Преосвященному архиепи­скопу Вологодскому и Великоустюжскому Михаилу глубокую бла­годарность за понесенные им архипастырские труды, которые он нес несмотря на возраст и болезни; освободить его от управления Вологодской епархией с увольнением на покой; просить владыку продолжать свою научно-богословскую и педагогическую деятель­ность в Санкт-Петербургских духовных академии и семинарии.

За свои многолетние архипастырские труды владыка Михаил был награжден орденами Преподобного Сергия Радонежского I и II степени.

Своей открытостью, широтой взглядов, отсутствием чинопочи­тания и доступностью он выделялся среди сонма своих маститых собратьев по архиерейству. Он был человеком радостным и свет­лым. Говорил вдохновенно, проповедовал умно, изящно. С ним можно было вести разговор на темы не только богословского ха­рактера. Он прекрасно знал европейскую культуру, и не только религиозную. Глубоко ценил живопись, музыку.

Умеренный реформатор, знаток западной и русской литерату­ры, любитель изящных искусств и музыки, он великолепно играл на фортепиано и иногда музицировал в профессорской Санкт-Пе­тербургской духовной академии. Причем он делал это не «на зри­теля», не на потребу восхищенным коллегам, а для души, выбирая время, когда профессорская опустеет. Как носитель старой, дорево­люционной культуры, владыка не мог терпеть употребления ино­странных слов без особой необходимости. Он чувствовал фальшь там, где ее уже не замечает наше «просовеченное» ухо. Особенно раздражало его, когда на вопрос: «Как дела, как здоровье?» —кто-либо отвечал: «Нормально!» И вообще, на вопрос «как Ваше здоро­вье?» Владыка реагировал довольно своеобразно: «А почему Вас, собственно, интересует мое здоровье?» Ему страшно понравился шутливый вариант ответа: «Все равно не дождетесь!».

... Конец 1980-х годов, вовсю идет перестройка, усиливается ак­тивность общества «Мемориал». В актовом зале ЛДА — вечер па­мяти жертв политических репрессий. Владыка Михаил из-за болез­ни не смог быть на этом собрании, но текст его обращения прозву­чал в магнитофонной записи. А затем — в исполнении воспитанни­цы регентского отделения ЛДА прозвучал «Реквием» Ахматовой.

По тем временам это было довольно смело. Хотя Анна Андреев­на считалась «признанным советским поэтом», ее «Реквием» изы­мался в ходе обысков. Так, в декабре 1969 г. следователь москов­ской прокуратуры Шилов производил обыск на квартире поэтессы Натальи Горбаневской и, наряду с прочими «материалами», изъ­ял «Реквием». Защищая Горбаневскую на суде, адвокат заявил о незаконности этого «следственного действия».

Следователь Шилов изымал рукописный экземпляр произведе­ния А. Ахматовой «Реквием» с нарушением закона, по которому изъятие должно быть строго ограничено предметами и докумен­тами, имеющими отношение к делу. Ссылка Шилова на то, что он изымал рукопись, чтобы выяснить мировоззрение, склонности и привычки Горбаневской, явно неосновательна, поскольку миро-

воззрение, склонности и привычки не являются объектом уголов­ного и уголовно-процессуального права⁴⁸⁴.

Тем не менее суд вынес определение, что Горбаневская Н. Е. в состоянии невменяемости совершила действия, подпадающие под статью 190-3 и статью 191 УК РСФСР, и подлежит помещению в психиатрическую больницу специального типа для принудительно­го лечения⁴⁸⁵.

... А потом был «приемный покой».

Еще пока я была в приемной, там передавали «ценности», ко­торые находились на хранении: часы, деньги и — главное для меня, образок и крестик. Образок Черниговской Божьей Матери и мой крестильный крест. И вот это попало в лапы санитара, в тол­стую лапу с толстыми и, как мне казалось, сальными пальцами. Я все дни тосковала без образка и креста, чувствовала свою без них незащищенность и до сих пор считаю, что, будь они при мне, они бы меня уберегли. Я резко протянула через стол руку схва­тить их, но он отодвинул свою лапу, а когда я крикнула что-то вроде: «Как вы смеете это брать своими руками!», он, увидев, насколько мне это больно, с довольной усмешечкой стал перека­тывать и мять образок и крест в своих пальцах, приговаривая: «А нам это все равно, мы неверующие... *⁴⁸⁶.

В последние годы владыка Михаил активно сотрудничал с пе­тербургской радиостанцией «Теос» и с московским Церковно-обще-ственым каналом (радио «София»). Слово пастыря, произнесенное с амвона, у радиомикрофона или написанное в книге, всегда об­ладало мощной силой и убедительностью. Запоминавшимся в его образе было то, что, к сожалению, почти утрачено нашими совре­менниками, — его умение говорить на правильном русском языке, ясно и красиво. В последние годы своей жизни он почти ничего уже не видел и не мог самостоятельно читать и писать, но, обладая прекрасной памятью, которую всегда тренировал изучением язы­ков, продолжал оставаться прекрасным лектором, в классическом смысле этого слова проповедником и собеседником. До сегодняшне­го дня почитатели владыки Михаила, православные и инославные, хранят кассеты с записью его лекций.

В церкви св. пророка Илии владыка служил на пределе своих возможностей, пока не исчерпал остаток физических сил. И он уда­лился на покой лишь после того, как его ослабевшие руки уже не могли уверенно держать Чашу со Святыми Дарами. Но преподава­ние в академии он не прекращал, читая лекции по памяти. А когда

занемог настолько, что был помещен в больницу при академии, то студенты ходили к нему в палату сдавать экзамены и зачеты.

Сам облик его, не желающего мириться с возрастом, недуга­ми, превратностями судьбы, внушал уважение и даже восхищение. Не случайно к владыке Михаилу вплоть до последнего дня тяну­лись молодые люди, напрашиваясь в духовные чада. Его жизнен­ная энергия заражала желанием творчества. Вот почему он болез­ненно воспринял свою отставку по возрасту из Санкт-Петербург­ской духовной академии, в которой он преподавал более 30 лет. Правда, за ним оставили звание почетного профессора, но это ни­как не было заменой живого общения со студентами. На заседании ученого совета Санкт-Петербургских духовных академии и семина­рии 30 августа 1999 г. владыка Михаил как действующий профес­сор был в последний раз, выразив признательность профессорско-преподавательской корпорации академии за высокую оценку его

деятельности.

Владыка тяжело переживал отстранение от преподавательской деятельности («отработанный материал»!), что, возможно, и при­близило его кончину. В тогдашней профессорско-преподаватель­ской корпорации (2000 г.) он был последним настоящим профес­сором, защитившим магистерскую диссертацию. Своей эрудицией он заметно выделялся среди профессоров- указников, получивших это звание без защиты, по указу Святейшего патриарха. (Большин­ство из них —это действительно заслуженные профессора, опыт­ные педагоги с 30-40-летним стажем. Меньшая часть получила это звание либо за кипучую административно-хозяйственную деятель­ность, либо по представлению правящего архиерея, за которого они писали речи, доклады и статьи. Про одного такого «профессора» — обер-священника армии и флота Василия Кутневича (1787-1865) в свое время писали: «Кутневич, слывший и сам себя считавший философом, не оставил решительно никаких печатных проявлений своих философствований».) С приближающейся смертью владыка мириться не хотел, хотя и относился к этому вполне спокойно и по-христиански. В последний день земной жизни он сказал своим близким, что его ждут большие изменения. Через некоторое время владыка Михаил тихо отошел ко Господу. Он скончался 28 февраля 2000 г., на 88 г. жизни.

Гроб с телом владыки был доставлен в Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры, где 1 марта после Божественной ли­тургии состоялось отпевание почившего. Затем при пении ирмосов

«Помощник и покровитель...» гроб с телом покойного владыки был перенесен на Никольское кладбище Александро-Невской лав­ры, где после заупокойной литии он и был похоронен неподалеку от могил Санкт-Петербургских митрополитов...

С изломанными судьбами, с искалеченной психикой...

«Бес в виде эфиопа»

Зачисленный на первый курс ЛДА в 1971 г., я оказался в «черно-белой» студенческой среде. Больше половины моих однокашников составляли студенты из Эфиопии; чуть позднее нам подбросили парочку православных японцев и «девианта» из США —им был Юджин (Евгений) Фетчина (впоследствии перешел в Русскую за­рубежную Церковь). Если к японцам и западникам наши студенты быстро привыкли, то к эфиопам притирались с трудом. Во время обеда в трапезной «чередной» студент читает житие одного из по­движников-анахоретов; звучит рассказ о том, как в келье его одоле­вали различные искушения. Дойдя до слов: «... и явился ему бес в виде эфиопа», чтец осеняет себя крестом и кланяется темнокожим студентам. А они в ответ скалятся белозубыми улыбками...

После того как в 1974 г. в Эфиопии к власти пришел «пла­менный марксист» Менгисту Хайле Мариам, жителям страны пришлось «затянуть пояса». Чистки по сталинскому образцу, на-силъственая коллективизация и нескончаемая гражданская вой­на. За кампанией «красного террора» 1977 г., в ходе которой под­верглись уничтожению до 10 тысяч представителей интеллиген­ции, последовало насильственное переселение народности тигре и эритрейцев на юг. Итог этой акции — 20 тысяч жизней. В 1990 г. Менгисту санкционировал казнь 12 военачальников, якобы за ор­ганизацию заговора с целью совершения переворота.

Эфиопия сползала к хаосу. Голод, засухи, мор. Два миллиона человек покончили счеты с жизнью просто потому, что им нече­го было есть. А тем временем Менгисту переправлял сотни мил­лионов долларов на счета швейцарских банков (привет «Семье»!), открытых там его сводным братом, послом Эфиопии в Женеве.

Напряжение от бремени власти «верный ленинец» снимал «домашними средствами». Он мог уединиться в своих покоях на несколько дней, там шли безудержные кутежи, после которых

ближайшие приспешники старались не попадаться на глаза пове­лителю: однажды, с похмелья он повелел перебить свою свиту.

... Окончив ЛДА, эфиопские выпускники возвратились на ро­дину. Но там их ждали трудные испытания: кто был арестован и посажен, кто расстрелян, кому удалось эмигрировать. Но, к наше­му удивлению, в академии появилась очередная «волна» студен­тов из Эфиопии. Оказалось, что по возвращении на родину они станут... уполномоченными! Отбыв в стенах академии положен­ный срок, они защитили «свои» курсовые работы, написанные за них «белыми неграми». С тех пор в стенах академии посланцы из Черной Африки замечены не были.

Труднее пришлось тем эфиопам, кто пережил в России август 1991-го. Летом 1992 г. в Москве, в знак протеста против жалких условий существования, эфиопские студенты объявили голодовку. Эфиопское посольство в тихом Орлово-Давыдовском переулке на­ходилось в осаде: свыше 200 эфиопских студентов и аспирантов, приехавших сюда из разных городов СНГ, разбили на территории посольства временный лагерь. Они вели сидячую забастовку в са­мом здании посольства, пикетировали посольскую территорию с плакатами: «Спасите нас от голодной смерти». Гайдаровский «от­пуск цен» поставил их на грань физического выживания. Аддис-Абеба, ссылаясь на экономические трудности, ответила отказом на просьбу повысить стипендии⁴⁸⁷.

В конце 1980-х годов Менгисту отошел от политики в духе марксизма-ленинизма — после решения обнищавшей Москвы пере­крыть поток 10-миллиардной помощи Эфиопии. Однако до послед­них минут пребывания у власти Менгисту все еще требовал на­зывать его «товарищ».

Ничего удивительного поэтому, что бывший «друг страны Со­ветов» счел за благо подвести черту под Ц годами своего прав­ления, превратившего страну в сущий ад, и улизнуть самым по­стыдным образом. Человек, некогда клявшийся биться «до послед­него патрона», улетел в момент, когда повстанческие подразде­ления осадили Аддис-Абебу, его последний оплот. Направившись в Сидамо, на юго-западе страны, в инспекционную поездку, он при­казал экипажу лететь в Найроби (Кения). Там его ждал зим-бабвийский самолет, направившийся в Хараре, куда ранее прибыли супруга Менгисту и четверо его детей...

Духовники-исповедники

Духовниками в возрожденной академии нередко назначались батюшки, побывавшие в застенках НКВД. («Тюрьма делает чело­века психологом».) К их числу относился протоиерей Василий Ка­менский (1897- 1969), внук известного писателя Н.Г.Гарина-Ми­хайловского (по материнской линии). В 1914 г. Василий Андреевич поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петер­бургского университета; слушал лекции Н. Лосского, Б. Тураева, Л.Карсавина. С 1928 г. Василий Каменский трудился в Русском музее, с 1930 г. — в Институте истории науки и техники. Так напи­сано в некрологе, опубликованном после его кончины. А дальше — провал.

По тем временам нельзя было «огорчать» неподготовленного читателя, поведав о том, что накануне Великой Отечественной вой­ны «гражданин Каменский» был арестован и брошен в пасть ГУ-ЛАГа, где пробыл 15 лет. А можно было лишь намекнуть: «Ока­завшись в Красноярском крае, он записывал народные песни»⁴⁸⁸.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: