ИСТОРГНУТЫЕ ВЕТРОМ ПУСТОТЫ

Антология одного стихотворения

Иван ТАРАН

(Омск)

Владислав КУРАШ

(Киев)

ХУЛИГАНСКОЕ

(Этюд а-la Есенин)

Распрощался с юностью кудрявой,

С зеленью молоденьких берёз,

По ночам зарёванный и пьяный

Под твоим окном скулю, как пёс.

Месяц с лошадиными глазами

Смотрит на тебя через окно.

Ничего не говори – я знаю,

Что меня не любишь ты давно.

И, умывшись горькими слезами,

Закружившись в карусели дней,

Матерными, пьяными стихами

Расскажу я о любви своей.

Как когда-то целовала нежно

В губы ароматом тополей,

Как ласкала кудри ветром снежным

С запорошенных, непаханых полей,

Как любила преданно и верно,

А потом забыла навсегда.

Оттого и стал таким я скверным,

Оттого и вся моя беда,

Оттого и пью теперь с ворами,

Оттого пишу теперь стихи

И с растрёпанными русыми кудрями,

И с глазами, что от слёз давно сухи,

Я читаю их бродягам в подворотнях

И под хохот проституток в кабаках.

Да, я стал теперь поэтом модным,

Хулиганы меня носят на руках.

Так пляши в развратном танце сука,

Соблазняй до одури в висках,

Но в моей груди тоска и скука

От любви, распятой на досках.

И тебе за это дам я в рожу,

Кровью вымазав и платье, и кулак.

И воткнут в живот мне финский ножик

Наконец в одной из пьяных драк.

Ну а если я не сдохну, всё же,

Брошенный на растерзанье псам,

То июльским вечером погожим

Удавлюсь верёвкою я сам.

И меня ты больше не увидишь,

И не вспомнишь больше никогда.

И на небе разноцветным дышлом

Засверкает радуги дуга.

Пусть дождями зарыдает осень,

Листьев золотом засыплет небеса,

Пусть в земле мне черви тело гложут,

Путаясь в кудрявых волосах.

Творческий союз «МОСТ»

Альберт КУДАЕВ

В ресторане «У повешенного волка»

В ресторане «У повешенного волка»

Я остановился на обед.

Не ищи меня, немного толку

То искать, чего уж больше нет.

Далеко твои остались слезы,
Разомкнулся прежней жизни круг.

Я писал стихи, немного прозу,

Может, кто-то прочитает вдруг.

Может, кто-то вспомнит ненароком,
Что-нибудь расспросит обо мне.
Все прошло, прошло отбытым сроком,
Я теперь один в чужой стране.

На столе газета на французском,
И поет о чем-то Далида.

Я бы заказал борща по-русски,
Только тут не русская еда.

Из того, что было сердцу мило,

Не найти почти что ничего.
Мне взамен хозяйка предложила
Дюжину эльзасских эскарго.

Соглашусь. учтивую улыбку
На лицо надену, как очки.
Попрошу бургундского бутылку –

Без вина мне нынче не с руки.

Навалилась давняя усталость,
Словно кто-то крепко сердце сжал...

Ничего мне больше не осталось.
Я ведь бросил все и убежал.

Убежал от слякоти, от снега,

От проблем, запутавшись всерьёз.
Но причину своего побега

Я в холмы эльзасские принес.

Мне бургундское поможет ненадолго.
В нем привычно я ищу ответ.
В ресторане «У повешенного волка»
Никого со мною рядом нет.

Я один, чужой, ненужный, лишний.
Сколько мне скитаться по земле?
У двери лохматый серый хищник,
Нарисованный, болтается в петле.

На картину И. Репина

"Иван Грозный и сын его Иван"

В чем-то красном и липком кафтан.
Я кричу, но никто не услышит.
Боже, сын мой, царевич Иван!
Он лежит и не дышит, не дышит!

Кровь толчками течет из виска.
Боже праведный, что это было?
Неужели вот эта рука
Этим посохом сына убила?

В чем моя пред тобою вина?
Обрекаешь на страшную муку.
Все грехи замолил я сполна.
Что же ты не отвел мою руку?

Серебра не жалея и сил,

Корчевал я измену и ересь
Или мало я крови пролил?
Крови царской тебе захотелось?

Вот она, получи, получи!
Кровь моя на ковре из Шемахи.
Ты назначил меня в палачи!
Пусть покатятся головы с плахи!

Актриса

Мне есть что вам сказать, но станете ли слушать?

Мне есть о чем грустить, а вы так веселы.

Вам нравится пытать мою больную душу.

Вы рядом, в двух шагах, прекрасны и милы.

Вы рядом, в двух шагах, но между нами рампа,
И в будочке суфлер – надежный сцены страж.
Вы в облаке цветов, успеха и таланта,
А я поймать хочу взгляд благосклонный ваш.

Позвольте мне обнять с восторгом ваши плечи,
И золото волос к своей груди прижать.
Я вас хочу отнять у сцены в этот вечер.
О счастии таком могу я лишь мечтать.

Мне есть что вам сказать, а вы в ответ молчите.
Холодность ваших губ расскажет все за вас.
Вы - дива, вы - звезда, а я – обычный зритель,
Вновь сцена ожила, в партере свет погас.

Роза из металла

Мне приснилась роза из металла.

Видно, я не так уж крепко спал, -

Сон листвой осенней разметала
Красота, одетая в металл.

Почему, зачем она приснилась?
Может, вспомнил, что давно прошло?
Может, захотел, чтоб повторилось,
Дослучилось, допроизошло?

Я б тогда её поставил в вазу,
Надышаться б на неё не мог.
Понемногу, может быть, не сразу,
Ожил металлический цветок.

Появился бы волшебный запах.
И роса блеснула в лепестках…
Но уходит ночь, спешит на запад.
А мечты останутся в мечтах.

Рассветает. Всё ещё не спится.
Мысли одиноки и глупы.
…Но остались слева, под ключицей,
Розы металлической шипы.

Сентябрь

Может быть, когда-нибудь осмелюсь,
Брошу все и ранним сентябрем
Я уйду туда, где дикий вереск
Разгорелся розовым огнем.

Где в осенней, легкой акварели
Краски лета все еще дрожат.
Первые сентябрьские недели
Это время белых и маслят.

Серебрится лист на паутинке,
Тишина укутана в туман.
Капля солнца в маленькой росинке.
Вересковых пустошей дурман.

Поутру от легкого мороза
Чуть белы и травы и кусты.
И рассвет так вересково розов,
Небеса прозрачные чисты.

Пусть зима таится рядом где-то,
Пусть остынет ночь почти всерьез.
К полудню опять вернется лето.
Озорными танцами стрекоз.

Мой сентябрь, как яблоко на ветке,
Рыжий лист, слетающий в траву -
Вереснем его назвали предки,
Вереснем и я его зову.

Снег

Черно-белое кино. Снег.

Убаюкает оно всех.
Сто секунд всего лишь, так - клип,
Белоснежность на ветвях лип.

Чей-то странный на снегу след,
Долгожданный поутру свет.
Черно-белый у зимы сон.
Словно старое кино он.

Черно-белое к лицу всем.
В нем сюжеты, в нем полно тем.
У зимы рисунок прост, строг.
Только сколько ж из него строк.

Только сколько ж из него слов,
В нем мечты, в нем миллион снов.
В черно-белом неземной ритм.
Нам с тобой так хорошо с ним.

Пусть подарит клинопись нот
Может вальс, а, может, фокстрот.
И замедлит время свой бег.
Черно-белое кино. Снег.

Валентин АЛЕКСЕЕВ

Андрей ГОЛОТА

MEMORIA

ПАМЯТИ ОЛЕГА ЧЕРТОВА

(1958-1996)

«СРЕДИ НЕЗРИМЫХ ЗНАКОВ ВЕШНИХ…»

(о поэзии Олега Чертова)

Это история насколько трагическая, настолько же и жизнеутверждающая. Она о стойкости человеческого Духа, о верности таланту, дарованному Всевышним, о короткой, но блистательной жизни молодого поэта, погибшего в наше время (в 1996 году) в пушкинском возрасте от пули наемного убийцы – современного Дантеса, не осознающего, что убивает не просто человека, но целый МИР, заключенный в его душе, и его будущие книги.

Читая и перечитывая стихи Олега Чертова, собранные под этой обложкой для третьего дополненного издания его вдовой Татьяной Чертовой, я все больше поражалась тому, что в основном они были написаны совсем молодым человеком (едва за двадцать – лермонтовский возраст!) в начале восьмидесятых годов прошлого столетия – в эпоху, уже слегка подзабытую новыми поколениями россиян.

Открывая эту книгу, мы должны осознавать, что эти прекрасные, поразительно гармоничные стихотворения были написаны верующим, религиозным человеком во времена господства социалистической идеологии, полностью поправшей право человека на любые религиозные верования. Это была эпоха победившего атеизма.

Хочется напомнить молодым поколениям читателей и любителей русской поэзии, что в советские времена в больших городах и малых поселениях трудно, почти невозможно было найти уцелевшие храмы, мечети, синагоги или буддийские дацаны. А книги Священного Писания – будь это Библия, Евангелие или Коран невозможно было ни раздобыть, ни купить. Это была «запрещенная литература» – ее изымали у заграничных туристов, которые пытались провезти их из-за границы, наряду с антисоветскими брошюрами. Так в нашей с вами стране когда-то боялись Бога.

«И в стенах замурованных церквей

Рождественское пение звучит...»

Верить в Бога, быть крещенным, ходить в церковь – означало быть изгоем. Такому человеку невозможно было сделать карьеру в общественных или научных кругах. Например, возглавить кафедру или стать начальником цеха, директором завода или научного института. Быть верующим или неверующим – это внутреннее дело каждого. Но верить так, как верил в Бога Олег Чертов, прославляя в поэтических текстах все проявления зримого и незримого Божьего присутствия в этом мире – уже сопредельно духовному подвигу, в христианском понимании – подвижничеству.

Так писать, как писал он в те времена всеобщего, тотального безверия, значит знать, что твои стихи долго еще никто не прочтет, кроме, может быть, самого близкого человека – его жены Татьяны. Если бы о стихах советского студента-отличника, а потом успешного аспиранта узнали его «старшие товарищи» – преподаватели, партийные кураторы или научные руководители с партийным билетом в кармане, ему бы не поздоровилось. Значит, он осознавал, что быть непрочитанным, непризнанным поэтом – это не просто путь, но предопределенная свыше стезя. И писал. Писал, не имея надежды быть услышанным ровесниками и попросту – современниками.

«Дозволь, Господь, остаться честным,

Непризнанным и неизвестным...»

Это сознательный выбор зрелого ума и большого таланта. Стихи-молитвы Олега Чертова, обращенные к Богу, наполнены удивительным светом, словно бы снисходящим на нас свыше. Они прозрачны и светлы, и вполне узнаваемы по своему – я бы сказала, тютчевскому – стилю. Их мастерство, очевидно врожденное, кажется поразительным. Чистый слог, легкий полет строки, строгий классический стиль. Краткость, ясность изложения сложных смысловых аллюзий и ассоциаций, выдающих в нем человека, знающего и понимающего и Писание, и церковное богослужение.

Все это тем более удивительно, что, насколько я знаю, литературного общения, как такового у Олега Чертова не было. Он ни у кого не учился литературному мастерству, никто ему не «ставил руку». Он сразу – со старта стал настоящим русским поэтом, обладающим своим неповторимым поэтическим «голосом».

Публиковаться ему было негде. Ни один редактор не принял бы на себя смелость обнародовать эти духовные, религиозные гимны поэта, исповедующего православие.

Судя по стихам, эта вера была для него органична. Она словно была вложена в душу поэта вместе с талантом. И то, и другое вместе было то, что называется БОЖИЙ ДАР. И он его не обронил на житейском пути, не растратил в попытках устроить поудобнее свою земную быстротечную жизнь – нет. Он его приумножил стократно. Ровно настолько, сколько успел написать.

Это кажется поразительным и необъяснимым. Большинство людей в этом мире живут по горизонтали – от рождения до смерти. Но у верующего – Смерти нет. И у Олега Чертова, если судить по его стихотворениям, было стойкое и осязаемое предощущение жизни вечной и бесконечной. Это была жизнь – по вертикали! Да, я здесь на земле, но я слышу и вижу «незримые знаки», и вся моя земная жизнь – лишь приуготовление к другой жизни, неведомой и непостижимой. Такие помыслы, такие поэтические тексты были «идеологически чужды», невнятны и непонятны для антирелигиозного сознания, господствовавшего тогда в обществе. Чтобы этому внять, нужно было уверовать, а не просто привычно перекреститься, когда кошка перебежит дорогу. Знали и понимали это тогда немногие.

Религиозное сознание отличается от мирского пониманием незримых символов: «Вешние стволы – вечности ростки». Так и земная наша жизнь прорастает в жизнь вечную. Осознать, а уж тем более воплотить это в слове, дано не всем. А строка: «Вновь стану светом...» – тоже не просто слова, это предвидение, самоосознание других, незримых, но родственных человечеству миров. В том числе и Ангельской силы, присутствие которой мы находим во многих стихах поэта.

Верующий уходит в «свет, который и во тьме светит». Так сказано в Писании. Так это отразилось и в душе молодого, даже совсем еще юного сибирского поэта, живущего (не могу сказать «жившего» потому, что он остался жить в своих стихах) в восьмидесятые годы двадцатого столетия в советской стране, в заснеженной и морозной Сибири, в городе Омске. Может быть, поэтому в его стихах так много снега и снежного сияния.

«И вбираю я одним глотком

Снег и вечность вместе с молоком...»

Иногда становится ясно, что стихи эти писал совсем юный человек: «Лунным мальчиком по городу пройду», «Попросил я друга великана», «Город слеп, но вечер светел» и другие. И тем не менее в написанной им за немногие годы на излете советской власти книге, совершенно нет пустопорожних, «проходных» стихов или случайных «провисших» строчек. Каждое из них – самодостаточно и поражает поэтическим мастерством. Но кроме этого важна еще и наполненность поэтических текстов большими философскими смыслами, предчувствиями и прозрениями. Это уже некое «другое зрение», данное очень немногим поэтам.

«Смотри, жемчужный голубь в этот миг

В наш Вечный Дом

сквозь твердь небес проник...»

Такая зрелость мысли, чувства, воображения и благовестных прозрений характерна для больших поэтических дарований, оставивших неповторимый след в русской словесности: Тютчева, Лермонтова, Баратынского, Чичибабина.

Стихи Олега Чертова – это не советские стихи, написанные в советское время! Но в то же время они ни на йоту не «антисоветские». Они существуют вне времени и пространства. Никаких бытовых реалий, указующих нам на земные наши заботы. Если и есть забота, то она о том, чтобы сохранить в этом мире душевную чистоту и устремленность в иной, горний мир.

«У озера, куда душа глядела,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: