Сделай Сам Свою Работу на 5

ПАМЯТИ ИННОКЕНТИЯ АННЕНСКОГО





Петербургская острая желчь.
Царскосельская хмурая осень.
…Кто велит нам вести эту речь,
Ту, что мы до могилы не бросим?

По аллеям, средь фавнов, химер,
Он ходил тенью брата сторонней –
Царскосёл, педагог, лицемер,
Белый лебедь под маской вороньей.

Но вонзалась, как из-за угла,
Боль под сердце – не смей шелохнуться…
И сибирская чёрная мгла
Закипала в крови петербуржца.

И невольно, в предсмертной тиши,
В пустоте – он дышал всё смелее
Вьюжной совестью русской души,
Снежной замятью Гипербореи…

И ломались суставы веков,
И рождались слова, злом язвимы,
И полынная крепость стихов,
Горьких, терпких и незаменимых…

И звучал в тихих песнях металл,
Тонкий хмель, отравляюще жаркий…
…Серый дым. Петербургский вокзал.
Смерть – античной, классической марки.

…Наплывает полярная мгла,
Звуки реют, не смея ласкаться,
И два чёрных, два смертных крыла
Прямо на сердце мощно ложатся…

И встают пред глазами – из тьмы –
Непонятные воспоминанья:
Жёлтый пар старой омской зимы,
Жёлтый дым, облегающий зданья…

Над Невой, обречённой судьбе,
Плыли тени былой Мангазеи…
И лежал на вокзале, в толпе,
Петербуржец из Гипербореи.



ОСЕНЬ В ВИЗАНТИИ

 

А.Балтину

 

Роскошна осень в Византии…

 

Великолепна осень в Византии.

Летит с небес багряная листва,

Тяжел покой тысячелетних парков,

И тяжелей стократ над спящим миром

Воздвигнутый Творцом незримый купол.

 

Рабы – смердят. Патриции – воруют.

Монахи – тихо молятся во храмах.

И со столпа святой над небесами

Обозревает христианский мир.

Молчат пределы темной Ойкумены.

Бушуют волны варварского Понта.

А в императорском дворце – спокойно,

И стража тихо дремлет в полутьме.

 

А император, совершив молитву,

Спокойным, тихим голосом велит

Казнить десятки неповинных граждан.

И тысячеголовая толпа

Молчит, дворец высокий окружая:

Надежны стены, и прочна решетка.

 

Великий Свод простерт над грешным миром.

Пока он прочен, ничего не страшно:

Пусть сто веков плетет свои интриги

Сын Херсонеса, хитрый Калокир.

Пусть император, чуть прищурив веки,

Бросает беспокойный взор на Киев,

Где варвары, где кровь, вино и страсть.

Пусть варвары волнуются, и цирки



Бушуют, и рвет город спор извечный:

– Ты за кого? За «синих» иль «зеленых»?

Поэты ропщут, молятся святые,

Болгаробойца проливает кровь,

Слепые, друг за друга уцепившись,

Шагают за апостолом Петром.

Пусть двое сарацинов у стены

Кидают жребий о судьбе Царьграда!

Пусть набухают варварские жилы!

Но закрома трещат, полны запасов,

Но крепкие быки идут по пашне.

Спокойны цареградские святыни.

 

Великолепна осень в Византии.

И кажется, что скоро, очень скоро

Царьград взойдет на небо, вознесется,

И станет царь земной – Царем небесным,

Господь – Поэтом Неба и Земли.

 

Великолепна осень в Византии.

Не родился Махмуд Завоеватель,

Что время Рогом Золотым свернет.

Жезл Мономахов и Палеологов

Высоко вознесен над старым миром,

И свод Софии спит над ойкуменой,

И далеко до смерти и зимы,

А дальше – Суд и семь веков позора,

А дальше – Воскресение из мертвых,

А дальше – тишина и синий свет…

 

Великолепна осень в Византии…

 

И до зимы – еще тысячелетье…

 

МЕТЕЛЬ

Под нескончаемый жалобно-бабий
Русской метели космический вой…
Виктор Кирюшин

Сколько бы птицы ни пели,
Но – всё звенит над судьбой
Русской старинной метели
Бабий космический вой.

В мае, июле, апреле
Слышу я над головой
Русской сиротской метели
Бабий космический вой.

Днем, на закате, в постели,–
Слышу, пока я живой,
Русской исконной метели
Бабий космический вой.

Слышу, как древле негромко
Пели на гуслях певцы,
Слёзы сбирали в котомку
Пращуры, деды, отцы.

Вы, настрадавшись годами,
Отговорив, отзвенев,
Мне завещали – с трудами –
Русской метели напев.



Выпало, значит, мне дело, –
Слёзы стирая с лица,
Время вращать неумело,
Ждать векового конца,

Где различу еле-еле,
Там, над седой головой, –
Русской сиротской метели
Бабий космический вой...

СЕКС НА ПЛЯЖЕ

 

Философский диптих

 

 

Бог вечереет. Алый небосклон
Цветистее переводной картинки.
Закат изогнут над рекой времён.
И камни у дороги греют спинки.

Сухой огонь песка не жжёт ступней.
Коснулся ветер губ твоих – и замер.
А губы пахнут солнцем и слезами…
Касаюсь их – всё горше и нежней…

Покрыта рябью сонная вода.
Рябь небосвода – радостней и зыбче…
Вдвойне прекрасен, грозен и улыбчив
Мир накануне Страшного Суда.

Пустынен пляж. И облако, как флаг,
Дрожит над миром, предвещая грозы.
И мир жесток, и мир прекрасен – так,
Что вместо глаз – одни сухие слёзы.

Глаза закрою. Спрячу свет звезды
Под чутким веком, веря и надеясь…
И я сгорю в костре, который – ты,
И только там я, может быть, согреюсь.

 

 

Вода, песок и небо над землёй.
Я ухожу из быта в мирозданье.
Руками ветра над большой рекой
Бог лепит из деревьев изваянья.

Когда в душе – расплавленный закат,
Зови тоску как хочешь, хоть – любовью.
Я лью из уст признаний тонкий яд…
Дрожат твои изломанные брови…

Пять лепестков скупой руки моей
В траве твоих волос скользят неслышно…
Поэт, пророк, паяц, прелюбодей,
Я мчусь к концу. А время – неподвижно.

Лечу глазами вслед за стаей птиц,
Теряющихся в космосе победно.
Закат стекает каплями с ресниц,
И небосвод звучит – призывно, медно…

Он, чувствуя, как мир наш одинок,
Звучит в тиши небесною трубою
И пустоту, которой имя – Бог,
Заполнить хочет – может быть, собою.

 

ОДИН В КОМНАТЕ

Поэма сумерек

 

Один человек

И одна большая муха

Сидят в гостиной…

Из японской поэзии

 

 

Осенний вечер. Дом холостяка.

За окнами чуть слышно дождь бормочет.

Как мотылёк, накрытый чашей ночи,

Мой стих дрожит, впиваясь в край листка.

Слова чисты от старой шелухи.

День убегает серыми дворами.

И сумерки, стекая вниз по раме,

Неслышимо слагаются в стихи.

 

И комнат молчаливое тепло,

Раздвинутое сумерками жизни,

Звучит в тиши как будто с укоризной –

Ты понял, как тебе не повезло?...

Кому, зачем всё это было надо –

Преподнести мне за мои грехи

Безлюдный дом, и горечь листопада,

И тишину на дне моей строки?...

 

…Иголкой в стоге потерялось лето,

А осени безмерна глубина.

Растаивают в сумраке предметы,

И в чайнике дымится тишина.

Всё это было. Только было проще

Сгореть мне в сером сумрачном огне,

Где дождь осенний сухо, тихо ропщет –

Он так устал гримасничать в окне…

 

В тиши чуть слышно тикает будильник.

Уходят звуки чередой во тьму.

Желудок голоден, как холодильник,

И холод общий – в нём, во мне, в дому…

И пустота глядит с небес с укором.

Невзрачен жизни серый ореол.

И каменное яблоко раздора

Декоративно украшает стол.

 

 

Сникает, наклоняясь, у окна

Сухой букет средь сумерек бездонных,

И над часами с медным скорпионом

Пульсирует и плачет тишина,

И древний шум реликтовых морей

Из раковины, привезенной с моря,

Доносит голоса любви и горя

Иных, бессмертных, пролетевших дней…

 

В молчанье втрое значим каждый звук.

Мой космос расширяется – украдкой.

За гобеленом, вышитым прабабкой,

Прядёт свою вселенную паук.

Цвет, звук, предмет – ушли в страну чудес.

Мир связан, как платок, из пряжи серой.

В окно моё вторгается без меры

Космическая седина небес…

 

Дождь сыплется из арок небосвода.

Звучит природа, как органный зал.

Господь, изъяв поэта из народа,

Ему свои законы предписал:

Наперекор дороге вдаль идти,

Любить, творить, искать всему причины,

В сплетениях астральной паутины

Вслепую находить свои пути.

 

Но, сколько ни скули и ни пророчь,

Стихов разнокалиберная стая,

Страницы тонких сумерек листая,

В глазах мелькая, улетает в ночь,

А есть – лишь серость, сухость, пыль и прах,

Круги холодных сумерек над нами.

Их серое неслышимое пламя

Сжигает мир в холодных зеркалах…

 

 

Патриархальных сумерек урок

Пришёлся кстати. Для моих попыток

Познать себя ещё не минул срок.

И небеса развёрнуты, как свиток.

 

Путь к небесам немыслим без борьбы.

Дорога через потолок – короче.

Пусть за окошком чёрный грифель ночи

Начертит свой чертёж моей судьбы!

 

Придёт пора пасти свои стада –

И я пойму: учить мне было надо

Несложную науку листопада

Лететь из ниоткуда в никуда –

 

В те незамысловатые края,

Где вечны персонажи тихой драмы –

Пустынный дом, и дождь, прилипший к раме,

И жёлтый лист, и сумерки, и я.

 

POST SKRIPTUM

 

Пролетят лучистой пылью миги,
Все труды и дни житья-бытья.
Записью в конторской пыльной книге
Станет жизнь нелепая моя.

А коль спросят: как ты жил? – поэта?
Жил, дурил, влюблялся… ну, как все.
Время металлического цвета
Пролетало мимо по шоссе.

Строил планы. Измерял маршруты.
Был порой от злобы – сам не свой.
Верил. Гулливерил. Лилипутил.
Но в конце – остался сам собой.

В небе был всесильным, как молитва.
На земле – бессильным, словно бог.
Строчкой, безопасною, как бритва,
Ни поранить, ни спасти не мог.

От цветов всего земного спектра
Не осталось в жизни ни черта…
…Только дождь на Любинском проспекте,
Только синева и пустота.

Только ложь и невозможность встречи,
Только тёмный, мокрый город мой,
Только дождь, унылый, древний, вечный,
Под которым я бреду домой –

И во тьме навзрыд срываю нервы,
Полный слез, как влаги – решето,
Детскими глазами глядя в небо
И шепча: за что?
За что?
За что?

 

ЗОЛОТОЙ ПЕСОК

 

Мне вверен труд, пока не грянет срок, –
Я промываю время, как песок,

Просеиваю в строчках прах веков,
Взметнувшийся из-под чужих подков,

Ищу, свищу, взыскую, ворожу
И золотой осадок нахожу.

В нем быль хрустит, как золотая пыль –
Погоня, плен, серебряный ковыль,

Хазарский свист, столетий звездопад
И облаков кочующий Царьград,

И сплётшиеся замертво тела,
И двух людей пронзившая стрела –

Меня – с певцом, что в том, былом веку
Гремел струнами «Слова о полку»…

И, мучаясь, тоскуя и любя,
Из древних стрел я выплавил себя.

Я выплавил из сабель свой напев,
Что лишь окрепнет, в душах отзвенев.

И пусть течет сквозь веки и века
Моя строка, как Млечная река,

Как трубы птиц над Сулой и Двиной,
Как лисий порск, как древний волчий вой –

И не найдет вовек в пути преград
Небесных туч кочующий Царьград!

 

СУДЬБА И СУД

 

Жизнь – прошлых лет переизданье…

И все-таки, как ни крути,

Мне не уйти от воздаянья,

От строгих судей не уйти.

Они во мне – и надо мною,

Они – никто, они – я сам…

Да, трудной тяжестью земною

Я весь прикован к небесам.

 

Пожалуй, каторги не легче –

Идти сквозь время налегке,

Изгибы, взлёты русской речи

Сводя к прямой, простой строке.

И мимо жизни, счастья мимо

Легла, как путь, в мирской пыли

Строка – скамьёю подсудимых

От края до конца земли.

 

Я осуждён. Вердикт был краток:

Меня простит единый Бог.

Но Бог таится вне грамматик,

Как сострадательный залог.

– Ступай. Живи, не зная тягот,

Пой, радуйся, что жизнь проста, –

Ведь все равно все мысли лягут

На белый эшафот листа!

 

Но, в глубине скрывая пламя,

Как бы губами шевеля,

Под окаянными стопами

Дрожит, дрожит, дрожит земля…

Палач топор свой подымает,

Клокочет зев, хрипит гортань,

Но чей-то голос заклинает

Торжественно:

– Пророк, восстань!

 

И все века промчатся в танце,

Передо мной теряя вес,

И смысла нет просить: «Останься!» –

У исчезающих небес…

Я холодею, в сердце видя,

Как, не предчувствуя беды,

Уходит в воду Атлантида,

Встаёт град Китеж из воды,

 

Кружится в пляске Саломея,

И на потоп взирает Ной,

И Цезарь падает, бледнея,

На мрамор, кровью залитой…

И ветер, каторжный и резкий,

И снегом омским жизнь полна,

И замаячит Достоевский

В зеркальной пропасти окна…

 

Все дни свои, разлуки, встречи

Вношу я в строгий каталог,

Но – по теченью русской речи

Плыву, как сорванный листок…

И речь, что требует отваги, –

Не про себя, не для себя,

И в каждой строчке на бумаге –

Мой суд, сужденье и судьба.


Влас ВЕРЕСЕНЬ

А ОТ ЗАУМИ ТОЛКУ НЕМНОГО

Стихотворения

Строфы

Л.Л.(Т).

 

Нет, ребята. Мы не дипломаты.

Не в привычку нам узорность слов.

Нам в атаку проще с русским матом –

Мало он приятен для врагов.

 

Быт ведя сурово, по- солдатски,

С теми, с кем связало по судьбе,

Всем последним поделись по-братски,

Лишь патрон последний взяв себе.

 

Но всегда, куда бы ни собираться,

Где б ни быть – на марше ли, в бою,

Фотоснимком «девять на двенадцать»

Ты хранишь «Дюймовочку» свою.

 

Ту, косички дёргал у которой,

Под окном которой, словно тень,

Чтобы увидать её за шторой,

Простоять готов был целый день.

 

Только для неё твердил ты снова

Ласковые самые слова.

И от имени её родного

Кругом заходилась голова.

 

***

 

…Ты подбит, но выскочив из башни,

Не желая дёшево уйти,

В ритуальной пляске рукопашной

В рай торишь неторные пути.

 

Полыхнёт над сопками косыми

Бело-голубой манящий свет…

…Так вот и становятся святыми

Мальчики в неполных двадцать лет.

 

***

 

А кто выжил, целы ноги-руки,

Да вихры седы не по летам.

Только вот Дюймовочки - подруги

Расползлись по Жабам и Кротам.

 

Телеграмму, наскоро, с вокзала,

Настрочив, чтоб не погас запал:

«Я тебя туда не посылала,

Выбирайся сам, ты сам попал».

 

***

 

А хирург, прокуренный и колкий,

Перепачканный в чужой крови,

Сбрасывает на поддон осколки

Извлечённой скальпелем любви.

 

***

 

Ладно, помолчим… Строка не пошлая.

Просто, негодуя и любя,

С боем из меня выходит прошлое

Горечью за них и за себя.

 

Кредо

 

Плевать! Я поднимусь! Ещё не всё пропето,

И мне ещё стоять на краешке земли.

Уходят феврали по оттепелям в лето,

Уходят феврали, уходят феврали.

 

Их бег за горизонт не повернуть обратно,

Набраться б только сил, когда пробьют часы,

И всё, чем дорожил, что выверял стократно,

В грядущий этот миг поставить на весы.

 

Что не сбылось – не в счёт. Зато что было – свято,

И душу распахнув на алтаре ветрил,

Я поклонюсь тому, что сам сжигал когда-то,

И в пепел превращу, что некогда любил.

 

Уходят феврали – какое невезенье,

И, видно, суждено поутру увидать

Мне нищего себя на паперти прозренья

С котомкою пустой, и некому подать.

 

Но чем подачки ждать с последнего причала,

Не лучше ли в огонь, колени не согнув,

Сгореть, воскреснуть вновь, и всё начать с начала,

На прежнюю стезю, в который раз, шагнув.

 

А если не шагну, не хватит сил однажды,

Звезда моя падёт, и скажут мне: «Пора!», –

Её подхватит вновь корабликом бумажным

Мальчишка лет пяти с соседнего двора.

 

Н А Б А Т

 

Убегаю, как во сне, как от проказы,

И душа болит и стонет неспроста.

Богомазы, собирайтесь, богомазы,

Напишите мне распятого Христа.

 

Напишите мне. И пусть свершится чудо,

Пусть воскреснет Он, и судный день придёт.

Ведь звенят разменной мелочью иуды,

Всё в торги, а непродажное – не в счёт.

 

Триединство – Дух, Отец и Сын – Мессия,

Только явится – и наземь пасть изволь.

А у нас и Бог один, и стон – Россия,

Наша совесть, наша радость, наша боль.

 

Сколько раз её пытались свесть на плаху,

Матерь всех, Сестру, Невесту Из Невест.

И опять ведут, в разорванной рубахе,

Босиком по льду, взвалив на спину крест.

 

Новоявленные понтии пилаты

Ухмыляются, несётся пёсий вой.

Где тот колокол, что выстрелит набатом:

Просыпайся, русский люд, народ честной!??

 

Из колоды вложь топор в кулак пудовый,

Слышишь, бабы по деревням голосят.

Гвозди выкованы, свит венец терновый,

И верёвки с перекладины висят...

Ночной разговор

Ну, что молчишь? Покуда рано,

Мой друг, на зеркало пенять.

Ты говоришь, на сердце странно, –

Я постараюсь все понять.

 

За полночь разговор затянется,

Закрутится веретеном.

Все к лучшему, что ни случается,

Лишь дождь некстати за окном.

 

Дымком, без компаса и карты,

Воспоминания встают.

Ах, петербургские мансарды,

Извечный гениев приют.

 

Приют непрочный, дыроватый…

Скажи, куда в который раз,

Как будто в чем-то виноваты,

Уходят гении от нас?

 

Кто в люди, кто в края иные,

Зажавши рану в кулаке…

И умирают домовые

Комочком пыли в уголке.

 

* * *

 

На Васильевском ветер,

Ветер на Голодае.

Вы ответите детям,

Что снега выпадают.

 

Что они заметают

Все дороги и веси,

А до нас долетают

Лишь случайные вести.

 

Но от этих, случайных

Сквозь шорох эфира,

Можно горы свернуть

И построить полмира.

 

Снова почта приносит

Фразы в белом конверте,

Только вы им не верьте,

Заклинаю, не верьте.

 

Вы не верьте досужим,

Назойливым слухам,

Что как снег под ногой

Рассыпаются пухом.

 

И, родная сторонка,

Слёз не лей надо мной.

Соврала похоронка:

Я живой. Я – живой!

 

СИНИЛЬГА

Не измерить наши расстояния.

Просто случай: в дальней стороне

Северного россыпью сиянья,

Ты явилась запросто ко мне.

 

Я увидел голубые очи,

Ясным полыхнувшие огнём.

И разверзся мрак полярной ночи,

Стало мне от них светло как днём.

 

Радовала поутру природа,

Но чтоб дольше нам побыть с тобой,

К вечеру испортилась погода

И метеоролог дал отбой.

 

И об этом помня Божьем даре,

С упоеньем струны теребя,

Я бренчу на старенькой гитаре,

Сочиняю песню про тебя.

 

А метели в диком переплясе

Мастерят перины февралю.

По тунгусски так: «Ояври асе»,

А по-русски: «Я тебя люблю».

 

Порт-артурское танго

О.Ш.

 

В тополином переулке,

Где шаги под вечер гулки,

Раньше девочка жила,

Мама Катею звала.

 

Катя-Катя-Катерина -

Нарисована картина

Пестрой латкой на стене,

Занавеска на окне.

 

А на этой, на картине,

Свод небесный синий-синий,

Плещет воду Водолей,

Я - влюбленный дуралей.

 

Время страсти и волнений,

На заборах уравнений.

Все, чем жили мы тогда,

Разменяли на года.

 

Жизнь заманчивая книжка,

И уже другой мальчишка

Дружит с девочкой другой,

Самой милой, дорогой.

 

Вот, история какая,

Незатейливо-простая,

Раз, два, три, четыре, пять…

Начинай ее опять.

 

Катя-Катя-Катерина,

нарисована картина.

Пестрой латкой на стене,

Занавеска на окне.

 

Романс Валентины

 

Рукою провидения

Суровым декабрём

Написано терпение

На имени моём.

Написано терпение

На имени моём.

 

Назвали Валентина,

Крестили поутру,

Теперь я, как рябина,

Качаюсь на ветру.

Теперь я, как рябина,

Качаюсь на ветру.

 

«Такая, знать, судьба дана»,-

Ответствует молва.

Хоть гнута – не поломана,

Хоть бита – но жива!

Хоть гнута – не поломана,

Хоть бита – но жива!

 

Неприкаянные люди.

 

Кто сочувственно вздохнёт, а кто осудит,

Только что там – хоть суди, хоть не суди.

Ходят – бродят неприкаянные люди,

Попадаются всё чаще на пути.

 

Кто-то бомж, а кто-то, в общем, не бездельник,

Но не в масть пошло, хоть матом, хоть пляши.

Кто-то просто от того, что нету денег,

Кто-то хуже – по ранению души.

 

И мотает их туда-сюда по свету

То ли рубль неразменный, то ли хмарь,

За звездою вслед, а глядь – звезды и нету,

Это просто ржавый уличный фонарь.

 

И охрипнут в пересудах злые судьи:

«Ах, гляди, чтоб он чего не отмочил!

Вот и ходят неприкаянные люди,

Потому что их никто не приручил.

 

* * *

 

Наши встречи – причал да вокзал,
Вот где мир уж действительно тесен,
Только я уж давно не писал
Ни стихов, ни рассказов, ни песен.

То, что выдохся – брешет молва,
Просто где-то за гранью порога
Растерялись простые слова,
А от зауми толку немного.

Но сегодня, коль встретились мы,
То, давай-ка же, выпьем, товарищ,
Чтоб над крышами вились дымы,
От поленьев, а не от пожарищ.

Вот и всё. Что хотел – то сказал,
Ну а «если» - так вольному воля.
И удел наш - причал да вокзал,
Крест тяжёлый и чистое поле.

 


Марина УЛЫБЫШЕВА

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.