ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА XVI ВЕКА В ГЕРМАНИИ. ГУМАНИЗМ

Вторая половина XV и начало XVI в. являются в истории Гер­мании временем значительного экономического подъема, обусло­вленного начинающимся развитием буржуазных отношений внутри феодального общества. В городах растут цеховая промышленность и торговля, успешно развивается горное дело, южнонемецкие горо­да становятся крупными центрами торгового и финансового капитала. Тем не менее экономическое развитие Германии отстает от передовых стран Запада – Италии, Франции, Нидерландов. Его слабой стороной, как отмечает Энгельс, является неравномерность развития отдельных территорий и недостаточная связь между ни­ми. Юг имел совершенно иные торговые связи и рынки сбыта, чем север. Крупные городские центры Германии расположены по пре­имуществу по окраинам страны, по Рейну и Дунаю, Северном и Балтийскому морям. Их экономические интересы направлены в разные стороны: южнонемецкие города (Нюрнберг, Аугсбург, Ульм и др.) связаны торговлей с Италией и средиземноморскими странами; северные (Гамбург, Бремен, Любек, Данциг и др.), как участники «ганзейского союза», торгуют с Нидерландами, Англией и прибалтийскими странами; города прирейнские (Кельн, Майнц, Франкфурт, Страсбург, Базель и др.) лежат на главном торговом пути из Северного моря в Средиземное и являются преимуществен­но передаточными пунктами для чужеземных товаров.[288]

«В стороне от рек и торговых путей, ― пишет Энгельс,― лежало множество более мелких городов, которые, оказавшись выключенными из широкогообмена, продолжали безмятежно прозябать на уровне жиз­ни позднего средневековья; они довольствовались лишь незначи­тельным потреблением привозных товаров и незначительным производством на вывоз»¹. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 347.) Поэтому немецкие города, будучи го­раздо менее заинтересованы в объединении внутреннего рынка, чем города французские или английские, лишь слабо поддерживают центральную власть в ее попытках политического объединения им­перии. Они не поднимаются выше идеала свободной городской республики («имперского города») или союза городов (как Ганза) для защиты торгово-политических интересов в местном масштабе от посягательств немецких князей или соседних государств. Если в других странах Западной Европы развитие буржуазных элементов внутри феодального общества приводит в XVI в. к экономическому и политическому объединению этих стран в национальные государ­ства нового типа, то в Германии тот же процесс приводит лишь к объединению в областном масштабе, в пределах крупных княжеских территорий, ведущих между собой ожесточенную борьбу за политическую гегемонию.

«В то время как в Англии и Франции,— по словам Энгельса,— подъем торговли и промышленности привел к объединению интересов в пределах всей страны и тем самым к политической централизации, в Германии этот процесс привел лишь к группировке интересов по провинциям, вокруг чисто местных центров, и поэтому к политической раздробленности, ко­торая вскоре особенно прочно утвердилась вследствие вытеснения Германии из мировой торговли»².

(² Там же, с. 347-348.)

Подъем общественного развития Германии вызывает к началу XVIв. резкое обострение социальных противоречий. Если крупные князья укрепляли свою власть за счет императора, то низшее дво­рянство, «имперские рыцари», разорялись и теряли свою полити­ческую самостоятельность. Внутри городов усиливалась борьба ме­жду стоящим у власти городским патрициатом, состоявшим из знатных родов и богатого купечества, и цеховыми ремесленниками, а внутри цехов — между мастерами, с одной стороны, и подма­стерьями и учениками — с другой. Первые постепенно превращают­ся в хозяев ремесленного предприятия, вторые — в эксплуатируемых работников, не имеющих надежды когда-либо сделаться самостоятельными хозяевами.[289] За пределами городских корпораций остаются все более многочисленные плебейские элементы, нередко лишенные даже права гражданства, — чернорабочие, поденщики и деклассированные (так называемый «люмпен-пролетариат»), принимающие активное участие во всех городских революциях. В среде духовенства, этой профессиональной интеллигенции средне­вековья, также замечается расслоение: высокие сановники феодаль­ной церкви — духовные князья, епископы, аббаты — по своим мате­риальным интересам тесно связаны со светской феодальной аристократией, тогда как сельские и городские священники, будучи часто выходцами из рядов бюргерства или плебейства, непосред­ственно связанные с народными массами, нередко возглавляют оп­позиционные и революционные движения, направленные против су­ществующего общественного строя и официальной церкви как его идеологической опоры. Наконец, основой всего феодального обще­ства остается крепостное или зависимое крестьянство, предмет экс­плуатации всех имущих классов. «На крестьянина,— говорит Эн­гельс, — ложилась своей тяжестью вся общественная пирамида: князья, чиновники, дворянство, попы, патриции и бюргеры»¹. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 356.)

Рост феодальной эксплуатации в конце XV и начале XVI в. вызывает целый ряд крестьянских восстаний, завершением которых явилась Великая крестьянская война 1524—1525 гг. Крестьянство становит­ся главной движущей силой революционного движения эпохи Реформации.

Подъем городов и развитие городской культуры во второй по­ловине XV в. являются основной предпосылкой возникновения гу­манизма в Германии. Однако в специфических условиях существо­вания немецкого бюргерства гуманистическое движение не полу­чает здесь такого широкого размаха, как в Италии. Гуманизм не породил в Германии, как в передовых странах Западной Европы, большой национальной литературы. Немецкие гуманисты, за не­многими исключениями, не принадлежат к числу тех «титанов Воз­рождения», о которых говорит Энгельс. Немецким гуманистам чужд идеал всестороннего развития сильной человеческой личности, языческого сенсуализма, новой светской культуры. Немецкий гума­низм имеет по преимуществу ученый характер и замкнут в узком круге интеллектуальных потребностей передовой интеллигенции и меценатствующих светских и духовных князей. В центре интереса немецких гуманистов стоят филологические штудии, изучение ла­тинских и греческих классиков, раскрывающие тот новый мир ан­тичности, перед светлыми образами которого, по словам Энгельса, «исчезли призраки средневековья» ². (² Там же, т. 20, с. 346.)

Немецкие гуманисты, в отличие от итальянских, усердно занимаются вопросами богосло­вия, в которое вносят критическое свободомыслие и новые методы филологической и исторической интерпретации текста «священных книг», подрывая тем самым догматические основы церковного вероучения. При этом их борьба против обскурантизма церковников, против средневекового фанатизма и суеверия приобретает по мере развития реформационного движения более яркую социально-политическую направленность.

Главными центрами гуманизма в Германии были южнонемец­кие города (Страсбург, Аугсбург, Нюрнберг и др.), связанные с Италией торговыми и культурными сношениями. Первые немец­кие гуманисты были прямыми учениками итальянцев, но и впослед­ствии для передового человека эпохи Возрождения оставалось обя­зательным паломничество в Италию, к источникам новой, гуманистической науки и культуры.[290]

Большую роль в развитии ученого гуманизма сыграли немецкие университеты, число которых на протяжении XV и начала XVI в. непрерывно увеличивается. Благодаря старанию гуманистов в университетах комментируют латинских и греческих классиков, учреждаются новые кафедры поэтики и ри­торики; сочинения греческих классиков переводятся на латинский язык, латинские и итальянские авторы появляются в немецких пере­водах. Весьма важную роль в развитии гуманизма сыграли ученые общества и кружки, возникшие в крупных центрах гуманистической образованности. Среди них в начале XVI в. выделяется кружок гу­манистов Эрфуртского университета во главе с Муцианом Руфом; к этому кружку одно время принадлежал Ульрих фон Гуттен.

Литература немецкого гуманизма написана большей частью на латинском языке. В этом предпочтении латинского языка народно­му сказался не только характерный для эпохи культ классической древности, но также обособленность интеллектуальных интересов гуманистов от жизни и духовных потребностей широких масс. Большое распространение среди пишущих по-латыни гуманистов получает мода переделывать на античный лад «неблагозвучные» не­мецкие фамилии — какой-нибудь Krachenberger именовал себя Cracchus Pierius, Oehlmann назывался Oecolampadius — или, по крайней мере, к немецкой фамилии присоединялось латинское окончание -us (например, Buschius, Hessus и т. п.).

Разнообразная неолатинская литература немецких гуманистов ориентируется на образцы древних и на латинскую поэзию италь­янских гуманистов XV в. Наряду с одами, элегиями, эпиграммами широкое распространение получают сатирические и поучительные жанры, в которых высмеиваются пороки современного общества, в особенности духовенства, — комедия, сатирический диалог по образцу греческого сатирика Лукиана, памфлеты и пародии.

Среди многочисленных неолатинских поэтов выделяется Кон­рад Цельтис (Konrad Celtis, 1459—1508), «немецкий Гораций», автор любовных од, воспевающих по образцу Овидия наслаждения чувственной любви. Другой неолатинский поэт, Эвриций Корд (Euricius Cordus, 1486—1538), прославился острыми эпи­граммами в стиле Марциала, в которых он осмеивает ханжей, не­вежд, ученых-педантов, суеверия своего времени, распущенность нравов духовенства и описывает тяжелое положение угнетаемых всеми сословиями крестьян. Большой популярностью пользовались «Фацетии» Генриха Бебеля (Henricus Bebelius, 1472—1518), короткие комические новеллы и анекдоты с эпиграмматическим острием. Бебель черпал сюжеты своих «фацетий» из итальянских новелл и французских фаблио, но также из немецкой устной и пись­менной традиции шванков и анекдотов народного происхождения. Свободомыслящий в вопросах религии, он, подобно другим гума­нистам, особенно охотно нападает на духовенство, но изображает также пороки других сословий феодального общества, умея всегда придать актуальное содержание традиционным странствующим сю­жетам международной повествовательной литературы.[291]

Крупнейшим представителем ученого гуманизма в Германии был Иоганн Рейхлин (Johannes Reuchlin, 1455 — 1522). Юрист по образованию, он был выдающимся богословом, философом и историком, но прежде всего блестящим филологом, знатоком ла­тинского, греческого и древнееврейского языков. Он переводил гре­ческих классиков на латинский язык, писал на этом языке остроумные комедии, высмеивающие общественные пороки его времени, но особенно прославился как автор грамматики и словаря еврейского языка (1506), как исследователь и комментатор «ветхого завета», талмуда и других древнееврейских книг. Филологические комментарии Рейхлина к тексту еврейской библии положили нача­ло критическому изучению «священных книг» и, подобно сочине­ниям Эразма Роттердамского, посвященным греческому евангелию (см. ниже, стр. 323), подорвали авторитет канонизированного като­лической церковью латинского перевода библии (так называемой «Вульгаты») и основанных на нем богословских толкований би­блейского текста. В своих религиозно-философских сочинениях, вы­ходя за рамки католического богословия, Рейхлин пытался объеди­нить мистическое учение еврейской каббалы с идеями неоплатониз­ма и христианской философии. В последние годы жизни он был профессором греческого и древнееврейского языков в Тюбингенском университете.

Ученый, всецело погруженный в исторические и философские ис­следования, Рейхлин благодаря неожиданному стечению обстоя­тельств сделался активнейшим участником решительного столкно­вения между немецкими гуманистами и реакционными церковника­ми. В 1507 г. некий ученый еврей Пфефферкорн, принявший христианство, выступил с обличением своих прежних единоверцев, требуя уничтожения их религиозных книг, в частности талмуда и каббалы, как главных источников всевозможных преступлений, будто бы совершаемых евреями по отношению христиан. С по­мощью кельнских монахов-доминиканцев Пфефферкорн добился императорского указа, дававшего ему право конфискации и уничто­жения всех еврейских книг, противных христианству. Но так как пределы его полномочий были недостаточно ясны, то Пфеффер­корн счел нужным обратиться за помощью к Рейхлину, который, однако, решительно отказал ему в своей поддержке. Это разногла­сие вызвало необходимость в новой экспертизе еврейских книг. На стороне Пфефферкорна оказался Кельнский университет в лице профессоров-богословов Арнольда Тонгрского и Ортуина Грация, из которых последний в прошлом принадлежал к лагерю гумани­стов; его поддерживал также кельнский инквизитор Яков Гохстратен, решительный противник гуманистического движения. Универ­ситеты Эрфуртский и Гейдельбергский дали уклончивый ответ и потребовали нового расследования. Только Рейхлин решительно выступил против мнения церковников.[292] Он указывал на значение еврейских книг для развития человеческой мысли и самого христианства,ссылался на то, что и языческие авторы не уничтожаются, аявляются предметом изучения в школах, и, призывая к веротерпимости, доказывал, что евреи, как и все граждане Германии, имеют право на защиту законов и что преследования только оже­сточат их сердца против христианской церкви. В ответной брошю­ре, озаглавленной «Ручное зеркало», Пфефферкорн обрушился на знаменитого гуманиста с грубой бранью, обвиняя его в невежестве ив том, что он якобы подкуплен евреями. Оскорбленный Рейхлин отвечал не менее резко в брошюре «Глазное зеркало» и принес жа­лобу императору. Кельнские церковники приговорили брошюру Рей­хлина к сожжению, а инквизитор Гохстратен потребовал предания его церковному суду как еретика. Однако судебное разбирательство не имело никаких последствий, и папская курия вынуждена была прекратить дело.

Борьба Рейхлина с кельнскими церковниками взволновала об­щественное мнение всей образованной Европы как первое принци­пиальное столкновение между передовыми идеями гуманизма и ре­акционными силами господствующей средневековой идеологии. Особенно взволновало гуманистов всех стран известие о предстоя­щем суде над Рейхлином. Многочисленные сочувственные письма, полученные им от выдающихся современников, Рейхлин напечатал в сборнике, озаглавленном «Письма знаменитых людей» (1514). Письма эти подали повод для наиболее резкого выступления гума­нистов против кельнских «обскурантов», для пародического сборни­ка «Письма темных людей» (1515 — 1517), одного из самых блестя­щих образцов боевой сатиры эпохи гуманизма.

«Письма темных людей» написаны анонимными авторами от имени ряда вымышленных сторонников реакционного лагеря, вра­гов Рейхлина, «темных», т. е. никому не известных, рядовых служи­телей культа, священников, монахов, ученых-богословов, и адресо­ваны «магистру Ортуину Грацию», главе воинствующей клики кельнских церковников. Полуграмотная «кухонная латынь», харак­терная для старой богословской школы, обильные, обычно не­уместные цитаты из «священного писания», схоластические, невеже­ственные и самодовольные рассуждения, фанатизм и слепая ненависть к светской науке и культуре, к античной литературе и ее защитникам — гуманистам определяют духовный облик этих пред­ставителей средневековой церкви. Кичась своей мнимой ученостью, бакалавр теологии Фома Лангшнейдериус ставит перед своим про­славленным учителем «важную проблему»: как следует называть будущего магистра богословия — magister nostrandus или noster magistrandus (обе формы одинаково невозможны в классической латы­ни). Монах Генрих Шафсмулиус («баранья морда») просит разре­шить вопрос: можно ли в постный день есть яйцо, в котором имеется зародыш цыпленка? Другой монах, Петр Вормсский, впервые узнав о Гомере из нового латинского перевода, со смешной наивностью пересказывает удивительные события Троянской войны и просит разъяснить ему, «достойна ли эта книга особого доверия».[293] [294 ― илл.]

Во второй части «Писем» сатира расширяется и становится более резкой. Обличается бытовое разложение католического духовенства, торговля индульгенциями, культ реликвий, порочность и вымогательства римской курии.

Книга имела огромный успех и была симптомом надвигающих­ся идейных боев эпохи Реформации. Она вышла, по всей вероятно­сти, из кружка эрфуртских гуманистов. Главным автором первой части был, по-видимому, Крот Рубеан, а в составлении второй ча­сти участвовал друг Рубеана, Ульрих фон Гуттен, наиболее яркая и боевая фигура среди немецких гуманистов этого времени.

Ульрих фон Гуттен (Ulrich von Hutten, 1488 — 1523) про­исходил из старинной, но обедневшей рыцарской семьи. Отец от­дал его в монастырь, предназначая юношу к духовному званию, но семнадцатилетний Гуттен, при содействии молодого гуманиста Крота Рубеана, бежал из монастыря, мечтая посвятить себя изуче­нию гуманитарных наук. С этого времени началась для Гуттена странническая жизнь, богатая приключениями и полная мате­риальных лишений. Он учится в различных университетах Герма­нии, сближается с кружком эрфуртских гуманистов и приобретает известность как латинский поэт дидактической поэмой в гекзаме­трах «Об искусстве стихосложения» (1511). Посланный отцом в Италию для изучения юриспруденции в Болонье, он занимается чтением греческих классиков. Оставшись без средств, он поступает в войска императора Максимилиана, принимает участие в его итальянском походе, который воспевает в сборнике латинских эпи­грамм. Вторичное посещение Италии привело Гуттена в Рим, где он становится очевидцем морального разложения римской курии. Второй сборник эпиграмм, посвященных императору Максимилиа­ну, и резкая сатира «На времена папы Юлия» полны нападок на па­пу и католическую церковь, подсказанных этими впечатлениями.

Начало активной политической деятельности Гуттена (1515) свя­зано с его выступлениями против вюртембергского герцога Ульриха, одного из худших деспотов среди германских князей того времени, который вероломно убил находившегося у него на службе родственника Гуттена за то, что тот не захотел уступить ему свою молодую жену. Выступив обличителем герцога, Ульрих фон Гуттен обратился к франконскому рыцарству с призывом избавить страну от тирана. Его латинские речи против герцога, полные пламенного красноречия, получили широкое распространение и за пределами Германии. Они заключали в себе призыв к борьбе против княже­ской власти — в дальнейшем один из главных пунктов политиче­ской программы Гуттена: «Подымайтесь, швабы! Берите свою сво­боду, которую вы, конечно, хотите! Ваши предки не терпели над собой королевской власти, и вы не потерпите над собою власти разбойника и убийцы».[295]

Когда разгорелся спор между Рейхлином и обскурантами, Гут­тен выступил со стихотворным панегириком Рейхлину («Триумф Капниона», 1515) и принял учас­тие в составлении второй части «Писем темных людей». В том же году он напечатал найденную им рукопись сочинения итальянского гуманиста Лоренца Балла «О да­ре Константина», в котором до­казывалась поддельность этой мнимой дарственной грамоты римского императора Констан­тина (см. выше, гл. 20, § 1). Он сопроводил это издание ирони­ческим посвящением папе Льву X, заключавшим в форме личного панегирика папе-гуманисту уни­чтожающую сатиру на всех его предшественников: «Нельзя, — пи­сал Гуттен в этом посвящении,— найти достаточного порицания для людей, пользовавшихся ма­лейшим предлогом, чтобы награ­бить денег, торговавших бул­лами, установивших таксу за отпущение грехов, продававших лих подати под разными вымыш­ленными предлогами, людей, которые поступая таким образом, титуловались святейшими и не терпели, чтобы их задевали хотя бы одним словом. Но если бы кто-либо осмелился сравнить тебя с этими разбойниками, этими чудовищными тиранами, разве ты не счел бы его, великий Лев, своим заклятым врагом?»

Наиболее резкую форму антиклерикальная сатира Гуттена при­обретает в двух сборниках латинских диалогов, написанных в мане­ре Лукиана («Диалоги», 1520—1521), появление которых относится к разгару реформационного движения. Блестящий памфлет против папы и католической церкви представляет в особенности диалог «Вадиск, или Римская троица». Беседа ведется между Гуттеном и немцем Эрнхольдом. Со слов некоего Вадиска, который только что вернулся из Италии, Гуттен дает характеристику папской сто­лицы в триадах, откуда название диалога. Тремя вещами, говорит Гуттен, подчиняет себе Рим все: насилием, хитростью и лицеме­рием. Три рода князей управляют Римом: сводники, куртизаны и ростовщики. Три вещи в избытке в Риме: проститутки, священни­ки и писцы. Три вещи совершенно не ценятся в Риме: благочестие, вера и невинность, хотя их и выставляют напоказ, как нигде. Трех вещей больше всего боятся в Риме: чтобы немецкие князья не ста­ли единодушны, чтобы народ не прозрел и чтобы не обнаружились обманы папистов. Рим, по словам Гуттена, это кладовая, куда со всего мира стекается награбленное добро; папа — червь, который поедает это добро. Неужели немцы, так заканчивает Гуттен, не подымут оружия против тех, кто набивает брюхо и питает свою похоть за счет бедных?[296]

Занимая в церковных вопросах позиции, очень близкие ко взгля­дам реформаторов, Гуттен тем не менее отнесся к первому высту­плению Лютера скептически, как к очередной «грызне» между монахами. «Пожирайте друг друга, пусть от вас ничего не останет­ся»,— писал он по этому поводу. «Пусть погибнут все, препят­ствующие зарождению просвещения». В дальнейшем, однако, он был захвачен широким развитием реформационного движения, хо­тя, равнодушный к его религиозной стороне, он ставил перед ним прежде всего национально-политические цели. Уже накануне Аугсбургского сейма (1518), созванного императором Максимилианом для борьбы против турок, Гуттен пишет воззвание «К германским князьям», в котором он призывает их прекратить свои распри, сплотиться вокруг императора и, вместо того чтобы платить по­дати папе, повести войну против внешнего врага на средства, от­нятые у духовенства и монастырей. Непосредственным призывом к борьбе против Рима, обращенным к «гордому дворянству» и «благочестивым городам» немецкой нации, является стихо­творный памфлет Гуттена «Жалоба и увещание против непомерной и нехристианской власти римского папы и недуховного духовен­ства» (1520). В противоположность прежним латинским произведе­ниям Гуттена, доступным лишь узкому кругу образованных людей гуманистической культуры, «Жалоба», преследующая широко аги­тационные цели, написана по-немецки, как и все последующие сти­хотворные воззвания Гуттена, и в этом отношении хорошо пере­дает национальную идеологию оппозиционных общественных групп эпохи Реформации. «Прежде я писал по-латыни, которая из­вестна не всякому,— заявляет Гуттен.— Теперь я взываю к отече­ству, к немецкой нации, на ее языке, чтобы отомстить за эти дела». В 1519 г. Гуттен во время похода, предпринятого против герцога Ульриха Вюртембергского, сблизился с рыцарем Францем фон Зиккинген, полководцем Швабского союза. В Зиккингене Гуттен встре­тил политического деятеля, близкого ему по своим политическим воззрениям, с помощью которого он и задумал осуществить наме­ченную им имперскую реформу. Гуттен становится идеологом возглавляемого Зиккингеном политического движения немецкого «имперского рыцарства», т. е. мелкого феодального дворянства, подчиненного непосредственно императору. Движение это было на­правлено против духовенства и крупных имперских князей. Его политической программой, как говорит Энгельс, было установление «дворянской демократии» с императором во главе, устранение кня­зей, как носителей политического раздробления, секуляризация всех духовных княжеств и всего имущества духовенства, уничтожение власти папы и духовного владычества римской церкви. Этим путем Гуттен и Зиккинген «надеялись снова сделать империю единой, сво­бодной и могущественной»¹. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 394.) [297] [298 ― илл.]

Однако, как указывает Маркс (в письме к Лассалю по поводу его трагедии «Франц фон Зиккинген»), эта политическая программа Гуттена, несмотря на ее субъективную ре­волюционность, на деле являлась выражением интересов реакцион­ного, гибнущего класса мелкого феодального дворянства: за лозун­гами единства и свободы скрывалась «мечта о старой империи и кулачном праве»¹. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 29, с. 484.)

Вот почему поднятое Зиккингеном и Гуттеном в 1522—1523 гг. рыцарское восстание не встретило поддержки ни со стороны городов, ни со стороны крестьян: и те и другие одинаково смотрели на участников восстания как на своих ближайших полити­ческих врагов. Потерпев поражение, Зиккинген был смертельно ра­нен при осаде своего замка. Гуттен бежал в Швейцарию, где выну­жден был скрываться от своих преследователей и умер в большой нужде. Политическое движение рыцарства осталось эпизодом в ис­тории немецкого революционного движения эпохи Реформации, но идейное влияние Гуттена на подготовку этого движения было тем не менее весьма значительно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ЛИТЕРАТУРА РЕФОРМАЦИИ

Средневековая католическая церковь как главное идеологическое орудие феодального принуждения занимала господствующее поло­жение во всех областях идеологии. Поэтому революционная борьба против феодализма должна была не только привести к конфликту с церковью — наиболее мощным в политическом отношении фео­дальным учреждением, она вместе с тем неизбежно принимала форму богословской ереси, направленной против церковного веро­учения. Как указывает Энгельс, «для того чтобы возможно было нападать на существующие общественные отношения, нужно было сорвать с них ореол святости»². Поэтому буржуазные революции XVI—XVII вв. выступают под знаменем церковной реформации. (² Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с.361.)

В Германии начала XVI в. оппозиция против католической церк­ви имела особенно глубокие корни. В других странах Западной Европы национально-политическое объединение привело к извест­ному освобождению национальной церкви от непосредственной власти римской курии и к подчинению ее задачам местной государ­ственной власти. Напротив, в политически раздробленной Герма­нии с ее многочисленными духовными княжествами, подчиненными более папе, чем императору, римская церковь могла распоряжаться совершенно бесконтрольно, подвергая страну хищнической эксплуа­тации с помощью всевозможных церковных налогов, юбилейных сборов, торговли реликвиями и индульгенциями и т. п.[299]

«Приволь­ная жизнь откормленных епископов, аббатов и их армии монахов вызывала зависть дворянства и негодование народа, который дол­жен был все это оплачивать, и это негодование становилось тем сильнее, чем больше бросалось в глаза кричащее противоречие ме­жду образом жизни этих прелатов и их проповедями»¹. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 351.)

Поэтому оппозиция против папства приобретает в Германии общенацио­нальный характер, хотя различные классы общества вкладывают в нее различное политическое содержание. Если крупные князья бы­ли не прочь обогатиться за счет секуляризации духовных владений и тем усилить свою независимость от императорской власти, то бюргерство боролось против церковного феодализма в целом, за ликвидацию католической иерархии и церковного имущества, за «дешевую церковь» без монахов, прелатов и римской курии, требуя восстановления демократического церковного строя раннего хри­стианства. Крестьяне добивались отмены феодальных повинностей, барщины, оброка, налогов, привилегий господствующих классов; разделяя основные требования церковной реформы, выдвинутые бюргерскими реформаторами, они шли дальше этих последних, мечтая о восстановлении равенства, существовавшего в отношениях между членами ранней христианской общины. Нередко, в особенно­сти при соприкосновении крестьянского движения с плебейской революцией в городах, к требованию равенства гражданского присое­динялось требование имущественного равенства и организации общества в духе уравнительного коммунизма, характерного для плебейских движений XVI—XVII вв. В целом, однако, можно гово­рить о двух основных течениях реформационного движения в Гер­мании — об умеренной бюргерской реформации, возглавляемой Лютером и объединившей оппозиционные течения среди имущих классов, и о реформации плебейско-крестьянской, революционной, связанной с Великой крестьянской войной 1524—1525 гг., наиболее ярким идеологом которой был Томас Мюнцер.

Взрыв крестьянской революции в Германии вызвал объединение имущих классов. Бюргерство, политически раздробленное и недо­статочно сильное, чтобы выступать самостоятельно, должно было искать защиты у князей. Победителями из социальных боев эпохи Реформации вышли князья как носители местной, провинциальной централизации. «Они выиграли не только относительно, в результа­те ослабления своих конкурентов — духовенства, дворянства и горо­дов, — но и абсолютно, так как им досталась spolia optima (главная добыча) за счет всех остальных сословий» ². (² Там же, с. 434.)

В тех частях Германии, где победила Реформация, она способствовала укреплению власти князей, присвоивших себе большую часть церковного имущества и право верховного руководства делами лютеранской церкви. Во второй половине XVI в. немецкие города окончательно теряют свое политическое значение вследствие общего экономического и поли­тического упадка Германии и Италии, вызванного перенесением международных торговых путей из Средиземного моря в Атланти­ческий океан.[300]

Началом реформационного движения в Германии явилось в 1517 г. выступление Лютера против злоупотреблений папской власти. «Лютер, — пишет Энгельс, — дал в Виттенберге сигнал к движению, которое должно было вовлечь все сословия в водово­рот событий и потрясти все здание империи. Тезисы тюрингенского августинца оказали воспламеняющее действие, подобное удару молнии в бочку пороха. Многообразные, взаимно перекрещиваю­щиеся стремления рыцарей и бюргеров, крестьян и плебеев, домо­гавшихся суверенитета князей и низшего духовенства, тайных ми­стических сект и литературной — ученой и бурлескно-сатирической оппозиции — нашли в этих тезисах общее на первых порах, всеобъе­млющее выражение и объединились вокруг них с поразительной быстротой»¹. (¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 392.)

Мартин Лютер (Martin Luther, 1483 — 1546) происходил из семьи состоятельного тюрингенского крестьянина-рудокопа. Он обучался в монастырской школе и в восемнадцатилетнем возрасте поступил в Эрфуртский университет, где, оставаясь в стороне от гу­манистического движения, занимался изучением богословия. Глубо­кая религиозность толкнула его на поступление в августинский мо­настырь. В 1508 г. ученый-монах, получивший впоследствии степень доктора богословия, сделался профессором богословского факуль­тета в г. Виттенберге в Саксонии. В 1510 г. ему удалось по делам своего ордена побывать в Риме. Зрелище морального разложения, царившего в папской столице, произвело на него, как и на многих других немецких паломников того времени, чрезвычайно тягостное впечатление. Еще раньше его мучили религиозные сомнения. Пово­дом для его первого публичного выступления послужили злоупо­требления продавца папских «индульгенций», монаха Тецеля, ре­кламировавшего в грубой форме свой «товар» как верное средство для «спасения» души. Лютер выступил с проповедью, осуждавшей продажу индульгенций, а в 1517 г. прибил на дверях виттенбергской церкви свои 95 тезисов, направленных против злоупотребле­ний католической церкви. Ряд публичных диспутов, вызванных эти­ми тезисами, заставил Лютера углубить свое учение. Сущность его заключалась в противопоставлении личной веры, индивидуального религиозного чувства — формально понимаемым «добрым делам» (т. е. выполнению церковных обрядов) и «священного писания», свободно толкуемого человеческим разумом,— авторитету церков­ного «предания» (т. е. позднейших догматов и установлений католической церкви).

На основе этих индивидуалистических рели­гиозных принципов, характерных для буржуазной идеологии нового типа, Лютер в дальнейшем пришел к отрицанию папской власти, духовной иерархии, монашества и т. д. как учреждений, из­вративших дух первоначального христианства.[301]

В 1520 г. он публич­но сжег папскую буллу, осуждавшую его учение как еретическое, и напечатал на немецком языке обращение «К христианскому дво­рянству немецкой нации», призы­вая императора и князей освобо­дить Германию от папской влас­ти и произвести общую реформу церкви.

Вызванный императором на сейм в Вормс (1521), он отка­зался отречься от своих «заблуж­дений» и был осужден как еретик; но саксонский курфюрст Фридрих, глава княжеской оппозиции про­тив императора, предоставил опальному защиту и убежище в замке Вартбург в Тюрингии, где Лютер занялся переводом библии на немецкий язык, с намере­нием сделать «священное писа­ние» доступным народным мас­сам.

Поддержанный широким об­щественным движением, охватившим все сословия, Лютер первоначально резко выступал против римской церкви, предлагая князьям бороться с папой «оружием, а не словами». «Если мы наказываем воров мечом, убийц висели­цей, а еретиков огнем,— писал он в это время,— то почему бы нам не напасть на этих вредных учителей гибели, на пап, кардиналов, епископов и всю остальную свору римского Содома со всевоз­можным оружием и не омыть наших рук в их крови?» Однако по мере углубления реформационного движения, напуганный его на­родно-революционным характером, он скоро становится проповед­ником мирного прогресса. «Я не хотел бы,— заявляет он,— чтобы евангелие проповедовалось насилием и пролитием крови». Оконча­тельное изменение политических позиций Лютера, как и всего не­мецкого бюргерства, было вызвано страхом перед событиями крестьянской революции. Сперва Лютер высказывался о крестьян­ском движении в примирительном духе, признавая справедливость жалоб восставших на чинимые им притеснения, хотя в то же время он осуждал самое восстание как «противное евангелию».

В дальнейшем он изменяет народному движению и полностью переходит в лагерь князей. «Их нужно бить, душить и колоть, тай­но и открыто так же, как убивают бешеную собаку»,— так пишет Лютер о восставших крестьянах. «Поэтому, господа, спасайтесь, колите, бейте, давите их, кто как может...»

Энгельс сравнивает поведение Лютера по отношению к восстав­шим крестьянам с трусливым двоедушием немецкой буржуазии, предавшей революцию в 1848 г. из страха перед пролетариатом¹. (¹ См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 366-367.) [302] [303 ― илл.]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: