ВОЗРОЖДЕНИЕ В ИСПАНИИ И ПОРТУГАЛИИ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Литература Возрождения в Испании, а также в Португалии, куль­турно связанной с ней и даже подвластной с 1580 по 1640 г. испан­ским королям, отличается большим своеобразием, находящим объяснение в особенностях исторического развития Испании. Уже во второй половине XV в. здесь, как и в других странах Европы, наблюдается подъем буржуазии, рост промышленности и внешней торговли, зарождение капиталистических отношений и, как след­ствие всего этого, расшатывание феодальных учреждений и фео­дального мировоззрения. Последнее особенно подрывалось гуманистическими идеями, проникавшими из наиболее передовой страны того времени — Италии. Однако в Испании процесс этот протекал очень своеобразно по сравнению с другими странами вследствие двух обстоятельств, составляющих специфику истории Испании той эпохи.

Первое из них связано еще с условиями, в которых протекала реконкиста. То, что отдельные области Испании отвоевывались по­рознь, разновременно и в неодинаковых условиях, привело к тому, что в каждой выработались особые законы, нравы и местные обы­чаи. Крестьянство в отвоеванных землях и основанные в них горо­да получили отличные друг от друга в разных местах права и воль­ности. Экономический подъем Испании сопровождался формирова­нием единого национального рынка и установлением общности экономических интересов, возникающих из национального разделения труда, этих необходимейших предпосылок интенсивного разви­тия капитализма. С другой стороны, разнородные местные права и вольности, за которые различные области и города цепко держа­лись, являлись причиной постоянных конфликтов между ними и королевской властью.[371]

Нередко случалось даже, что города объединя­лись против нее с феодалами. Поэтому к концу раннего средневековья в Испании не установилось такого тесного союза между королевской властью и городами против крупных феодалов. Испанский абсолютизм, при «королях-католиках» (Фердинанд и Изабелла) обладавший некоторыми прогрессивными чертами (борьба с помощью городов против крупных феодальных сеньо­ров), при их внуке Карле I (1515—1556, он же с 1519 г.— герман­ский император Карл V), приобретает реакционный характер, особенно после того как Карл I разгромил в 1521 г. восстание городских коммун, на помощь которым пыталась отчасти прийти ущемленная абсолютизмом аристократия.

С тех пор абсолютизм прочно установился в Испании. Однако по причине слабого буржуазного развития ее областей абсолютизм не привел к национальному и государственному объединению всей страны. По словам Маркса, в Испании «централизация так и не смогла укорениться»¹. (¹ Маркс К, и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 10, с. 431.)

Маркс формулирует следующим образом разницу между абсолютизмом в Испании и в других странах: «Именно XVI век был эпохой образования крупных монархий, ко­торые повсюду возникли в связи с ослаблением враждовавших между собой феодальных классов: аристократии и горожан. Но в других больших государствах Европы абсолютная монархия вы­ступает как цивилизующий центр, как объединяющее начало обще­ства. Там она была горнилом, в котором различные элементы общества подвергались такому смешению и обработке, которое позволило городам променять свое средневековое местное само­управление на всеобщее господство буржуазии и публичную власть гражданского общества. Напротив, в Испании аристократия прихо­дила в упадок, сохраняя свои худшие привилегии, а города утрачи­вали свою средневековую власть, не приобретая значения, присуще­го современным городам»². (² Taм же, с. 431—432.)

Маркс продолжает, имея в виду эконо­мический упадок, наступающий в середине XVI в.:

«По мере упад­ка торговой и промышленной жизни городов внутренний обмен становился реже, взаимное общение жителей разных провинций слабее, средства сообщения забрасывались, большие дороги пусте­ли... Абсолютная монархия не только нашла в Испании материал, по самой своей природе не поддающийся централизации, но она сделала все от нее зависящее, чтобы не допустить возникновения общих интересов, обусловленных разделением труда в националь­ном масштабе и многообразием внутреннего обмена, которые и являются единственно возможной основой для установления еди­нообразной системы управления и общего законодательства.[372]

Таким образом, абсолютная монархия в Испании, имеющая лишь чисто внешнее сходство с абсолютными монархиями Европы вообще, должна скорее быть отнесена к азиатским формам правления, Ис­пания, подобно Турции, оставалась скоплением дурно управляемых республик с номинальным сувереном во главе»¹. (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 10, с. 432.)

Другая особенность исторического развития Испании в XVI в., заключается в следующем. Результатом необычайного притока зо­лота из Америки явилось резкое вздорожание всех продуктов — «революция цен», которая затронула все европейские страны, но с особенной силой проявилась в Испании. Так как стало выгоднее покупать заграничные продукты всякого рода, испанская промышленность во второй половине XVI в. сильно сократилась. В упадок пришло также и сельское хозяйство — отчасти по той же самой причине, отчасти вследствие массового разорения крестьян и обед­нения огромного числа мелких дворян-землевладельцев, не выдер­живавших конкуренции с крупными помещиками, которые пользо­вались разными привилегиями.

К тому же соблазн легкой наживы в колониях или в европейских областях, подвластных Испании (Фландрия, южная Италия) путем военной службы, связанной с грабежом мирного населения, торговых и денежных спекуляций, разных темных афер, отвращал множество людей от производительного труда, создавая полчища авантюристов, мародеров, иска­телей счастья, принадлежавших к самым различным классам общества.

К этому надо добавить крайне неравномерное распределение поступавших из колоний богатств. Наибольшая часть их достава­лась дворянству, которое стояло во главе всех колониальных предприятий и оказалось главным, если не единственным владельцем копей и рудников, где добывались ценные металлы. В свою очередь из всего причастного к этому грабежу дворянства особенно богате­ла высшая аристократия, получавшая, помимо разных монополий и целых областей в Новом Свете, бесчисленные пенсии, синекуры и всякого рода подачки из рук короля. В результате в Испании в эту раннюю стадию первоначального накопления не произошло имевшей место в других странах (особенно в Италии и в Англии) консолидации буржуазии как класса, на основе развития капитали­стического хозяйства.

Испанский абсолютизм имел поэтому значительно более узкую социальную базу, чем абсолютизм в большинстве других европей­ских стран. Старые феодалы поневоле мирились с ним, тем более что он в полной мере считался с их экономическими интересами; буржуазия по необходимости покорялась ему, а народные массы принимали его как наименьшее зло, видя в нем все же некоторую защиту против угнетения их феодалами.

Истинную опору испанско­го абсолютизма составляло лишь среднее дворянство («кабальерос»), поскольку эта система в полнейшей мере удовлетворяла его требования и интересы, особенно же выделившаяся из него новая аристократия, которая образовала правящую верхушку общества. [373]

Что же касается мелкого дворянства («идальгии»), то, поскольку, с одной стороны, значительные слои его беднели и приходили в упадок, а с другой стороны, перед ним все же открывались соблазнительные перспективы и мелькал призрак славы и легкого обо­гащения, его отношение к абсолютизму было двойственным. Как общее правило, идальгия была предана королевской власти или, по меньшей мере, лояльна, однако в то же время в ней таилось глубо­кое внутреннее недовольство, принимавшее иногда идеологически очень острые формы.

При таких условиях испанский абсолютизм все время нуждался для своей поддержки в вооруженной силе и являлся типическим во­енно-полицейским режимом. Другой опорой его была католическая церковь, «в качестве... наиболее общей санкции существующего феодального строя» (Энгельс)'. Густая сеть монастырей покрывала страну, насчитывавшую несколько сот тысяч священников и мона­хов. Эта армия церковнослужителей яростно боролась со всякими проявлениями свободомыслия, не допуская, в частности, развития в Испании протестантских идей, и пропагандировала взгляды, угодные государственной власти. Особенно видную роль в Испании XVI —XVII вв. играли иезуитский орден и инквизиция, благодаря которой, как говорит Маркс, «церковь превратилась в самое несо­крушимое орудие абсолютизма»². (² Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 361, 431 ?)

Несмотря на шаткость своей основы, испанская монархия пита­ла непомерные политические притязания. Сосредоточение под властью Карла V половины Западной Европы, не считая огромных владений в Америке, колоссальные богатства, притекавшие из ко­лоний, безумная смелость конкистадоров и мужество военачальни­ков испанских армий,— все это внушало испанскому дворянству преувеличенное представление о его собственной доблести и до­стоинствах, об исторической миссии его родины. Отсюда — возник­шая у Карла V мечта о превращении Испании во всемирную мо­нархию, которая утвердила бы католицизм всюду на земном шаре. «Одна паства, один пастырь, одна вера, один властелин, один меч», как выразился поэт Эрнандес де Акунья в сонете, поднесенном им этому королю.

Маркс говорит про этот период истории Испании так: «Это было время, когда Васко Нуньес Бальбоа водрузил зна­мя Кастилии на берегах Дарьена, Кортес — в Мексике, Писарро — в Перу; это было время, когда влияние Испании безраздельно гос­подствовало в Европе, когда пылкое воображение иберийцев ослеп­ляли блестящие видения Эльдорадо, рыцарских подвигов и всемир­ной монархии. Вот тогда-то исчезли испанские вольности под звон мечей, в потоках золота и в зловещем зареве костров инквизи­ции»³. (³ Там же, с. 431.)

При преемнике Карла I, Филиппе II (1556-1598), уже ясно обо­значился политический и экономический кризис, и всем начало ста­новиться ясным, что великодержавная Испания, это многонациональное государство — колосс на глиняных ногах.[374]

Широкие слои населения быстро нищают, промышленность и земледелие падают, происходит ряд государственных банкротств, одна за другой сле­дуют внешнеполитические и военные неудачи: ряд поражений, на­несенных французами, отпадение Нидерландов, разгром «Непобе­димой армады», посланной в 1588 г. для завоевания Англии. Все это не в состоянии было образумить окружавшую Филиппа II воен­но-клерикальную клику, и король Испании по-прежнему грезил о превращении своей страны в один гигантский монастырь и о гос­подстве над целым миром.

Инквизиция особенно свирепствовала при Филиппе II, и, по образцу изгнания в 1492 г. из Испании всех евреев, он подготовил столь же гибельно отразившееся на экономи­ке страны изгнание морисков, осуществленное уже после его смер­ти, в 1609 г.

Преемники Филиппа II упорно продолжали ту же по­литику, в результате чего Испания в середине XVII в. совершенно утратила свой престиж, а к концу этого столетия опустилась до положения второразрядной европейской державы.

Всеми этими особенностями истории Испании определяется об­щий характер ее литературы в XVI-XVII вв.

Литература испан­ского Возрождения отчетливо делится на два периода:

· раннее Возрождение (1475-1550)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

ЛИРИКА И ЭПОС

Из всех видов ренессансной литературы в Испании наименее за­мечательна лирика. В этой области почти нельзя назвать имен, ко­торые имели бы общеевропейское значение. Причина этого заклю­чается в том, что тонкий анализ чувств, мягкая мечтательность и эстетизм формы, свойственные ренессансной лирике, мало со­ответствовали основным идейным и художественным устремлениям испанской литературы этой эпохи. Тем не менее отчасти благодаря огромному престижу Петрарки, который был широко известен и вызвал ряд подражаний также и в Испании, именно в области ли­рики проявились раньше всего в испанской литературе ренес-сансные веяния. Уже около 1530 г. Боскан (Boscán, около 1490-1542 г.) и Гарсиласо де ла Вегa (Garcilaso de la Vega, 1503—1536) пересаживают на испанскую почву итальянские (частью восходящие к античности) поэтические формы — канцону, элегию, эклогу, послание, сонет. Вместе с этими формами внедряется и со­ответствующий стиль поэзии любовной, описательной, морально-философской и политической, близкий к стилю итальянских петраркистов XV-XVI вв.

Наиболее даровитым поэтом этого направления во второй по­ловине XVI в. был Фернандо де Эррера (Fernando de Herrera, около 1534—1597 г.), прозванный современниками за свое мастер­ство и возвышенный стиль «божественным». Подобно Петрарке, он был духовным лицом и воспевал свою идеальную любовь к замуж­ней женщине — Леоноре де Мила, которую он называет в своих стихах Гелиодорой («дар солнца»). Она для него — свет, солнце, звезда, источник его поэзии и радости жизни.

Помимо любовной лирики, очень разукрашенной в манере Петрарки и итальянских петраркистов, но исполненной живого, страстного чувства, Эррера писал, подражая Горацию и Пиндару, пышные оды и гимны па­триотического содержания, в которых прославлял победы испанского оружия или оплакивал его неудачи. Некоторые из этих стихо­творений, посвященные борьбе с мусульманами, полны библейско­го пафоса. В общем Эррера чрезвычайно разработал и «облагоро­дил» язык испанской поэзии, так же как ее формы и технику, предприняв нечто подобное тому, чем во Франции была реформа «Плеяды».

Гораздо более значительна ренессансная эпическая поэзия в Ис­пании. Здесь в большей степени, чем где-либо в Европе того вре­мени, были налицо условия, делавшие возможным создание боль­ших эпических поэм нового, ренессансного типа.[378]

Большие потрясе­ния и перемены, происходившие в Испании, героические подвиги в Старом и Новом Свете, открытие и завоевание новых стран, внезапное расширение умственного горизонта — все это отражалось в поэтическом творчестве в виде широких полотен и монумен­тальных образов. Поэмы исторические, легендарные, религиозные, дидактические, бурлескные заполняют испанскую литературу эпохи. В звучных октавах (форма, также пришедшая из Италии), разукра­шенным слогом поэты воспевают в них современные события, ан­тичные мифы, христианские догматы и всякие легендарные сю­жеты, отчасти подражая Вергилию и Ариосто.

Примером может служить Лопе де Вега, который, будучи по преимуществу драматургом (о его жизни и творчестве см. ниже, главу 38, § 2), тем не менее испробовал свои силы почти во всех существовавших тогда видах эпоса. В «Красоте Анджелики» он вос­полнил поэму Ариосто, развив историю Анджелики и Медора, ко­торые у него в награду за свою красоту после ряда фантастических приключений становятся властителями Севильи.

«Завоеванный Ие­русалим», в котором история причудливым образом соединена с поэтическим вымыслом, представляет собой своеобразную параллель к поэме Тассо.

Откликом на живую современность являются «Трагическая корона» — история борьбы Марии Стюарт с Елизаве­той Английской и казни Марии, изображаемой в поэме «мучени­цей» за католическую веру, а также «Драконтея» — повесть о «зло­действах» английского корсара Дрека («дракона»), грозы испанских кораблей, плывших из Америки с ценным грузом, и о заслуженной гибели этого «нечестивца».

Из всех испанских эпических поэм эпохи выделяется «Араукана» Алонсо де Эрсилья (Alonso de Ercilla, 1533—1594), огромная эпопея в 37 песнях, над которой автор трудился двадцать лет (нача­та в 1569 г., окончательная редакция — 1589 г.).

Сюжет ее — восста­ние чилийского племени индейцев-арауканцев против испанского владычества, закончившееся победой испанцев. Поэт, свидетель и непосредственный участник событий, передает их в общем с боль­шой точностью и относительным беспристрастием, не умаляя доб­лести и нравственных достоинств своих врагов, в частности вождя арауканцев Кауполикана, который является главным, вполне поло­жительным героем поэмы. Однако, начав с правдивого изображе­ния пейзажей, обстановки действия, лиц и происшествий, Эрсилья затем постепенно все более примешивает к этому романический вы­мысел и фантастику под двояким влиянием — античного эпоса (главным образом Вергилия) и Ариосто. Это особенно проявляется в присочиненных им любовных эпизодах, в женских образах, нося­щих весьма условный характер, и в обильной примеси сверхъесте­ственного как античного, так и христианского.

В поэме много прекрасных мест — описания природы, битв, волнующие изображения человеческих чувств, но в то же время в ней нередко имеет место и риторика, например в длинных речах и рассуждениях, влагаемых автором в уста не только испанцев, но и индейцев. В целом «Араукана» отражает дух героического «авантюризма», типичный для Испании того времени, и жадный интерес к экзотике, пробуж­денный колониальными завоеваниями, причем последние толкуются как проявление высшей доблести и вместе с тем как «благород­ное» дело приобщения туземцев к цивилизации и к «истинной» вере.[379] [380 ― илл.]

С еще большей силой все эти черты можно обнаружить в самой замечательной эпической поэме эпохи — в «Лузиадах» пор­тугальского поэта Камоэнса.

Луис де Камоэнс (Luis de Camões, 1524 или 1525 —1580) — величайший национальный поэт Португалии и вместе с тем един­ственный португальский поэт мирового значения. Происходя из старинного дворянского рода, насчитывавшего нескольких море­плавателей, а по женской линии связанный родством с Васко да Гамой, Камоэнс получил отличное гуманистическое образование и уже в юношеские годы писал превосходные стихи в итальянской ренессансной манере. Получив доступ ко двору, Камоэнс влюбился в даму, стоявшую гораздо выше его по общественному положению, и в результате интриг ее родных был выслан из Лиссабона, а затем отправлен солдатом в Марокко. Там, в битве с арабами, он потерял глаз. Вернувшись в Лиссабон, Камоэнс за кровавое столк­новение с одним придворным был приговорен к смертной казни, но помилован и послан в Индию, где участвовал в военных экспеди­циях и занимался торговлей, на которой разбогател. Однако вслед­ствие ссоры с португальским губернатором, которого он обвинил в самоуправстве и жестоком обращении с туземцами, он вновь под­вергся гонениям. В довершение всего во время кораблекрушения он потерял все свое состояние и в 1570 г. вернулся в Португалию, привезя с собою лишь рукопись своей поэмы, которая была издана им два года спустя. За нее он получил скудную пенсию от короля и через восемь лет умер в бедности и одиночестве.

Камоэнсу принадлежит несколько комедий в учено-гуманистиче­ском стиле и большое количество лирических стихотворений, в том числе более 350 сонетов, преимущественно на тему несчастной люб­ви, мастерских по форме, полных глубокого чувства и мягкой ме­ланхолии, обнаруживающих сильнейшее влияние Петрарки. Неред­ки также в лирике Камоэнса мотивы недовольства окружающим, философского разочарования в жизни, ощущение «всеобщего разла­да».

Но произведением, доставившим ему мировую славу, является его поэма «Лузиады» (слово «Лузиады» — значит потомки лузов или лузитанцев, племени, населявшего в древности Португалию), Поэма содержит около 9000 стихов.

Сюжет поэмы составляет плавание Васко да Гамы, нашедшего (в 1498 г.) морской путь вокруг Африки в Индию, и первое проник­новение португальцев в эту страну. Повествование, содержащее много реальных, очень красочных подробностей, включено в мифо­логическую оправу, подсказанную античными эпопеями.[381]

После торжественного вступления о славных деяниях португальских морепла­вателей поэт приступает к рассказу. В то время как португальский флот под пред­водительством Васко да Гамы приближается к Индии, олимпийские боги держат совет. Вакх, древний властитель Индии, домогается гибели пришельцев, но в защи­ту их выступает Венера, а вслед за нею и ее супруг Марс. Еще до прибытия порту­гальцев в Индию Вакх всячески старается погубить их разными хитростями, но всякий раз Венера разрушает его козни.

Наконец, Гама со спутниками попадает к доброму царю Мелинды (на восточном побережье Африки), который с интересом расспрашивает их, что они за люди, и тут целых три песни (III—V) заняты сначала изложением Гамой важнейших событий истории Португалии, затем рассказом о предшествующем их плавании вдоль берегов Африки.

Поэт делает здесь большое отступление, содержащее жалобы на корыстолюбие современных португальцев и на их равнодушие к истинным подвигам и душевному благородству. Путники плывут далее к Индии. Нептун, союзник Вакха, вызывает страшную бурю, которая должна потопить флот Гамы, но Венера высылает своих нереид, которые успокаи­вают волны (песнь VI).

Следующая песнь начинается с нового отступления: Камоэнс сетует на безразличие к делам религии европейских государей, которые вра­ждуют между собой вместо того, чтобы соединиться для сокрушения неверных и отвоевания «гроба господня».

За этим следует описание Калькутты и хорошего приема, оказанного португальцам ее царем. Заканчивается эта песнь жалобами по­эта на его невзгоды и на проявленную к нему неблагодарность.

В песнях VIII —IX излагаются похождения Гамы в Калькутте. Брамины на царском совете предсказы­вают его торжество и советуют царю установить с ним дружеские отношения, но мусульманский мулла возбуждает царя против португальцев. Попытки Гамы завя­зать с местным населением мирные торговые отношения терпят неудачу. Его обви­няют в обмане и пытаются арестовать, но он благодаря своей находчивости спа­сается и отплывает со всем своим флотом.

Чтобы вознаградить героев, Венера создает на их пути волшебный остров с прекрасными нимфами, и португальцы на­слаждаются радостями любви.

В последней (X) песни Гама попадает во дворец Фетиды, богини моря. После роскошного пира одна из нимф предсказывает грядущие подвиги португальцев в Индии. Фетида ведет Гаму на вершину горы и показываем ему устройство мира.

Наконец, португальцы отплывают на родину, причем мор­ские божества помогают бегу их кораблей.

Поэма заканчивается обращением к ко­ролю Себастьяну и предсказанием ему великих побед.

«Лузиады» содержат целый ряд замечательных картин и эпизо­дов. Горячим патриотизмом проникнуто описание Гамой карты Европы, изображаемой им в виде фантастического изогнувшегося зверя, голову которого образует Пиренейский полуостров, а мозг или темя, обращенное к океану,— Португалия (песнь W). Превос­ходны описания смерча в океане (песнь V), морской бури (песнь VI), восточного базара и купеческих нравов, экзотических пейзажей, внешности, одежд, обычаев туземцев.

В большинстве случаев Камоэнс изображает лично им виденное, вместо плавания Гамы — впечатления от своего собственного путешествия в Индию. Он из­лагает детали военного и морского дела, описывает очертания бухт, перечисляет обмениваемые товары, дает реалистическое опи­сание цинги, от которой страдают португальские моряки, подчер­кивая, что вместо поэтического вымысла античных поэм он сооб­щает лишь «чистую и обнаженную правду».

Но все же местный колорит представлен в поэме (как и во всей литературе Возрожде­ния) еще довольно слабо, и в изображении природы и нравов дале­ких восточных стран поэт часто пользуется готовыми формулами, почерпнутыми из «Одиссеи», «Энеиды» или поэмы Ариосто. Изред­ка в «Лузиадах» встречаются также волнующие описания человече­ских страданий, душевных драм. Самое замечательное из них — вставленный в обзор истории Португалии (песнь III) рассказ о несчастной Инее де Кастро, возлюбленной наследного принца, убитой вместе с детьми по приказанию короля, не одобрявшего эту связь.[382]

Изображение нежной любви Инее к принцу, ее ужаса при мысли о смерти детей, холодной жестокости ее убийц — полно глу­бокой гуманности, страстного сочувствия живым и естественным человеческим чувствам, подвергающимся угнетению. Любовью к правде и свободной человечности дышит и описание у Камоэнса «счастливых племен», не отравленных цивилизацией. Характерны также лирические отступления и вставные рассуждения в поэме. В них Камоэнс, не ограничиваясь личными жалобами, вскрывает пороки своего времени. Он обличает низкопоклонство придворных, клеймит «министра с медным сердцем», который путем все новых налогов выжимает последние соки из несчастных бедняков. С гневным презрением говорит он о власти золота, которое делает честных людей подлыми, а друзей — предателями: «Золото нала­гает повязку заблуждения на глаза ученых; оно учреждает законы, толкует их, как хочет, и упраздняет их; оно прикрывает ложь пе­чатью истины».

«Лузиады» с полным основанием называют эпопеей первона­чального накопления. Действительно, поэма является в некотором роде апологией колониальной экспансии. Однако содержание ее этим далеко не исчерпывается. «Лузиады» отражают в себе все важнейшие, весьма разнообразные и нередко противоречивые вея­ния эпохи, подобно тому как они сочетались и в самой жизни Ка­моэнса. В эпосе соединились героические порывы и гедонизм, жа­жда подвигов и практицизм, идеал рыцарской доблести и искание общечеловеческих ценностей, преклонение перед языческой антич­ностью и пылкая католическая религиозность, прославление совре­менности и острая критика ее. Но, несмотря на свой сложный со­став, поэма Камоэнса обладает глубоким внутренним единством, образуемым пронизывающею ее мужественной жаждой практиче­ской деятельности, борьбы за расширение пределов человеческих знаний и возможностей, активным и реалистическим подходом к действительности. Таков же и язык ее — изящный и легкий, но вместе с тем очень энергичный и конкретный. В общем «Лузиады» представляют важный этап в развитии реалистического стиля в поэзии.

Одновременно с этой учено-гуманистической, лирической и эпи­ческой поэзией в XVI —XVII вв. развивалась народная или по край­ней мере восходящая к народным истокам поэзия лирико-эпических романсов. Именно по образцу так называемых «старых романсов» на эпические темы (например, о Сиде), возникших в XIV —XV вв. из разложившихся эпических поэм или параллельно с ними (см. вы­ше, гл. 7. § 3), теперь стали возникать свободные подражания им на те же самые или на совсем другие сюжеты. Эти новые романсы либо слагались в народе, либо сочинялись учеными поэтами, ко­торые вдохновлялись народным творчеством. В частности, романсы писали такие мастера поэзии, как Лопе де Вега, Гонгора и другие.[383]

С другой стороны, некоторые из романсов ученых-поэтов в свою очередь спустились в народ, сделавшись общим, безы­менным достоянием.

При большом, получившемся таким образом разнообразии ро­мансов им всем общи некоторые черты. Во-первых, неизменным остался их типический народный размер: 8-сложные строки (в случае мужских окончаний — 7-сложные), причем все четные связаны между собой одним ассонансом, проходящим через все стихотворе­ние. Далее, романсам, поскольку они живут в устной народной тра­диции, свойственно, так же как и балладам германских народов (см. гл. 14, § 4), наличие большого числа вариантов, возникших в результате постоянного творческого обновления их отдельными исполнителями. Зато композиция романсов, очень своеобразная, резко отличается от композиции баллад: романс обычно сводится к обрисовке какой-нибудь одной острой ситуации; часто это отрывок драматического диалога или изображение кульминационного момента конфликта, без экспозиции и развязки, которые слушате­лю предоставляется припомнить, отгадать. Отсюда — напряжен­ность тона и волнующая неясность, усиливающая эмоциональный эффект. Но самое главное — глубокая народность романсов, выра­жающаяся в простоте и правдивости чувств, внутренней свободе оценок, задушевности тона, обличении всякой общественной не­правды и жестокости и т. п.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: