ПОДГОТОВКА ВОЗРОЖДЕНИЯ В АНГЛИИ.

ЧОСЕР

ВXIV в. в политической и социальной жизни Англии происхо­дят крупные сдвиги, в результате которых начинается быстрое раз­рушение старых, феодальных порядков. Уже в XIII в. в Англии развиваются ремесла и торговля, получает сильное развитие товар­но-денежное хозяйство, постепенно укрепляются торговые связи с другими странами, в частности с Фландрией и Италией. Из куп­цов и ремесленной верхушки начинает складываться городская бур­жуазия, сосредоточивающая в своих руках власть в городах, к это­му времени сильно выросших. Несколько позже в Англии возникает и новое дворянство, непрерывно пополняющее свои ряды из числа «рыцарей», средних и мелких помещиков («джентри») и купцов. Хотя в это время в государственной жизни Англии еще сохраняют свою руководящую роль феодальные магнаты, большей частью потомки нормандских «баронов», но при Эдуарде III (1327—1377) и Ричарде II (1377 — 1399) королевская власть ведет уже более интенсивную, чем прежде, борьбу с крупными феодалами и обеспечивает зарождение централизованного государства. Между средним «рыцарством», новым дворянством и горожанами не воз­никает в Англии тех противоречий и той острой борьбы, какие на­блюдаются во Франции. Напротив, все эти общественные группы в одинаковой степени заинтересованы в поддержании сильной ко­ролевской власти, которая могла бы обеспечить им и развитие тор­говли, и эксплуатацию наемной рабочей силы в городе и деревне. [433]

Указанные явления английской исторической жизни — развитие городов, торговли и товарно-денежного хозяйства, укрепление государственного единства, наконец, продолжительная война Англии с Францией, получившая название Столетней (1337 — 1453). Ее начало было очень удачным для англичан и вызвало в стране большой патриотический подъем. Все это были предпосылки завершившегося в XIV в. процесса формирования английской нации и создания новой национальной культуры.

До XIV столетия в Англии не существовало еще единой нацио­нальной культуры, как не существовало еще и общего националь­ного английского языка. Вплоть до середины этого столетия в стране шла непрерывная борьба между языком французским, принесенным в Англию нормандскими завоевателями в XI в., в ка­честве официального государственного языка, и языком англо-сак­сонским, распадавшимся на много диалектов, на котором говорили по преимуществу крестьяне, мелкое дворянство и население горо­дов. Эта борьба осложнялась также той ролью, какую в течение всего этого времени играл язык латинский, бывший языком церкви и средневековой науки.

К середине XIV в. в Англии начинает складываться письменная форма национального литературного языка, в основу которого лег диалект Лондона, являвшегося главным центром государственной и хозяйственной жизни страны. С 1362 г. английский язык впервые стал употребляться в парла­ментских прениях; тогда же парламент постановил, чтобы су­дебные дела разбирались на английском языке, ввиду того что «французский язык слишком мало известен». Около того же вре­мени английский язык сделался основным языком школьного пре­подавания. На английском языке написаны также важнейшие лите­ратурные произведения эпохи, в том числе произведения Чосера, значительно обогатившего английскую поэтическую речь и создав­шего на основе французского новое английское стихосложение. Английская литература в этот период носит еще всецело средне­вековый характер. В аристократических кругах английского обще­ства и при дворе по-прежнему с особенной охотой читают произ­ведения куртуазной литературы на французском языке. Француз­ская городская литература также имеет еще большое распростране­ние в Англии в подлинниках и переводах.

Джон Гауэр (John Gower, 1328—1408) пишет свои произведения, полные монастыр­ской учености, аллегоризма и дидактики, на трех языках: французском, латинском и английском. Начинают также проникать веяния из гуманистической Италии, которые находят в Англии благоприятную почву. К восприятию новых идей и литературных форм зарождающаяся новоанглийская литература была уже подготовле­на с разных сторон: уже задолго до этого времени распространен­ная здесь французская куртуазная поэзия способствовала начинаю­щейся выработке антиаскетических идеалов; реформационное дви­жение в свою очередь вызвало резкие нападки на католическое духовенство и монашество. Зарождавшаяся в Англии городская культура со своей стороны вступила в борьбу с феодальной идеоло­гией и не могла не способствовать пробуждению интереса к более передовой литературе раннего итальянского Возрождения. [434]

Единственным английским поэтом конца XIV столетия, в твор­честве которого мы наблюдаем несомненные влияния раннего итальянского Ренессанса, был современник Петрарки и Боккаччо ― Джефри Чосер (Geoffrey Chaucer, 1340 — 1400).

Вместе с тем он все же остается еще величайшим писателем английского средневе­ковья. Произведениям периода его художественной зрелости прису­щи многие такие черты, которые получают свое полное развитие лишь в шекспировскую эпоху: реализм, полное и крепкое восприя­тие действительности, жизнеутверждающее мировоззрение, широ­кий и гуманный взгляд на человеческую жизнь и взаимоотношения между людьми. Вместе с тем его эрудиция носит еще всецело сред­невековый характер; он воспитан на французской и латинской лите­ратурах и схоластической философии. Чосер является крупнейшим английским художником слова вплоть до Шекспира. В XV столетии он имел много подражателей, но никому из них не удалось достичь его мастерства и понять его до конца. В значительной степени это стало возможным только в период зрелого английского Возрождения.

Чосер родился в лондонской купеческой семье нормандского происхождения; и его отец и его предки имели крупное предприя­тие по импорту в Англию испанских и итальянских вин и, вероятно, состояли поставщиками королевского двора. В 1357 г. молодой Чосер уже занимал должность пажа в свите жены одного из сыно­вей Эдуарда III, герцога Лионеля Кларенса, а через два года, ве­роятно, в качестве оруженосца, принял участие в военном походе Эдуарда во Францию, попал в плен около города Реймса, но был вы­куплен королем.

Вслед за тем Чосер служил при королевском дво­ре, имея знатных и влиятельных покровителей и внимательно при­сматриваясь к картинам аристократических нравов, к господство­вавшим в этой среде французским модам и вкусам. Он исполнял различные дипломатические поручения двора во Фландрии и Ита­лии (1370 — 1378), был также надсмотрщиком лондонской таможни.

В 1386 г. он был избран в парламент, но своими выступлениями навлек на себя неудовольствие короля (Ричарда II) и был отрешен от должности.

Хотя в 1389 г. он вновь получил место контролера по постройке и ремонту королевских зданий, но его материальные дела пришли к этому времени в полное расстройство. Чосер умер в бедности, обремененный долгами, лишь за несколько месяцев до смерти получив от двора более крупную пенсию.

Творчество Чосера в ранний период находилось в известной за­висимости от вкусов английской знати того времени, среди которой он находил читателей и заказчиков. Правда, и в ранних произведе­ниях он обнаруживает свою крупную поэтическую индивидуаль­ность, умеет и в подражаниях сохранить полную самостоятель­ность, выказав свое редкое стихотворное мастерство, однако долгое время творчество Чосера развивается в пределах старой, куртуазной литературы французского стиля.[435]

До нас дошло много произведений Чосера: стихотворений, поэм различного характера и объема и несколько прозаических вещей. Они отличаются изяще­ством, совершенством формы, требовавшей большого технического мастерства, но им свойственны также манерность и искусствен­ность, присущие французской куртуазной поэзии поздней поры.

Формы поэзии Чосера — баллады, рондели, стихотворные послания и т. д.— французские.

Темы своей поэзии Чосер черпает из «Романа о Розе», переводом которого на английский язык он был занят в юности (этот перевод дошел до нас только в отрывках), из латин­ского трактата Боэция «Об утешении философии», который он впоследствии (в 80-х годах) также перевел прозой, из Овидия, ко­торый всегда оставался одним из его любимейших поэтов.

Начи­танность Чосера в средневековой латинской и французской литера­туре была весьма значительной; впоследствии к этому присоедини­лось также довольно широкое знакомство с литературой итальян­ской.

Свое подлинное призвание Чосер нашел в создании больших по­эм эпического и сатирического характера. Большинство этих поэм, притом лучшие из них, остались незавершенными, подвергались значительной переработке в течение ряда лет, но и в своем фраг­ментарном виде они представляют собой лучшее из всего, что им было создано. Важнейшие из них: «Книга герцогини» (1369), «Дом славы» (1381), «Птичий совет» (1381 — 1382), «Троил и Кризеида» (около 1385 г.), «Книга о добрых женщинах» (около 1387 г.) и, на­конец, «Кентерберийские рассказы», над которыми он работал в последнее десятилетие своей жизни.

Первые три из указанных поэм представляют собой «видения» в форме снов, во многом зависящие от средневековых образцов этого жанра, в особенности же от «Романа о Розе». По содержа­нию все эти поэмы тесно связаны с различными событиями при­дворной жизни.

Первая из них («Книга герцогини»), написанная в прославление рано умершей жены его покровителя — герцогини Бланш, описывает воображаемый разговор поэта с безутешным вдовцом.

Вторая («Дом славы») и третья («Птичий совет»), поль­зуясь той же формой полуаллегорических «видений», написаны по поводу свадьбы молодого английского короля Ричарда II с богем­ской принцессой Анной.

Новыми в этих последних двух поэмах в сравнении с более ранними его произведениями, помимо большо­го совершенства стихосложения (которое Чосер бесконечно варьи­рует, впервые применяя в английской поэзии все новые и новые стихотворные размеры), являются тонкий юмор и сатирические от­тенки, возрастающие в его творчестве вместе с освобождением от традиционной условности при изображении действительности и с расширением круга его житейских наблюдений.

Чосер дважды ездил в Италию: в 1373 и 1378 гг. Он побывал в Генуе, Флоренции, может быть, и в Падуе в то время, когда ро­доначальники итальянского гуманизма Петрарка и Боккаччо были еще живы (см. выше, главы 18—19).[436]

На основании пролога к рас­сказу оксфордского студента в «Кентерберийских рассказах», где Чосер устами своего героя рассказывает повесть, «лично» слышан­ную им в Падуе от «достойнейшего клирика» Франческо Петрарки, который «был поэт венчанный и своей сладостною речью наполнил всю Италию поэзией», высказывали даже предположение, что, жи­вя в Италии, Чосер лично встретился с Петраркой или Боккаччо и от первого из них получил латинский перевод новеллы «Декаме­рона» о Гризельде. Во всяком случае, знакомство с итальянской ли­тературой раннего Возрождения имело большое значение для его творческого развития.

Влияние Петрарки и Боккаччо отчетливо чувствуется в его произведениях 80 —90-х годов, прежде всего в «Троиле и Кризеиде».

Эта большая поэма Чосера (свыше 8000 стихов) — одна из не­многих, им полностью законченных, основана главным образом на «Филострато» Боккаччо, изящную прозу которого она перелагает в звучные английские стихи. За исключением «Кентерберийских рассказов», «Троил и Кризеида» — лучшее из произведений Чосе­ра. Сохраняя в основном рассказ о любви Троила в том виде, в ка­ком он нашел его у своих предшественников, Чосер проявляет здесь такую оригинальность в трактовке отдельных мотивов и пси­хологическую глубину в изображении характеров действующих лиц, что эта поэма может считаться его оригинальным произведе­нием. Под его пером сюжет средневекового рыцарского романа проникается многими чертами, свойственными искусству эпохи Возрождения. В отличие от сентиментально-лирической трактовки этого сюжета у Боккаччо, изобразившего в лице Троила самого се­бя, Чосер стремится к максимальному объективизму и дает нам по­луиронический рассказ, полный высокого мастерства, индивидуаль­ной характеристики, психологической правды и драматического движения.

Рассказу о любви Троила к Кризеиде Чосер придал ту оконча­тельную форму, в которой она перешла к его подражателям, а за­тем и к Шекспиру.

«Книга о добрых женщинах» Чосера по замыслу и частично по материалу восходит также к Боккаччо, в особенности к его поздне­му произведению «О знаменитых женщинах» и некоторым другим латинским сочинениям его старости. Эта поэма Чосера состоит из ряда стихотворных повествований (о добродетельных, любящих женщинах, которые страдали от неверности, коварства и веролом­ства своих мужей, как, например, Дидона, Ариадна, Клеопатра и другие), связанных между собой общим прологом, образующим произведение самостоятельного художественного значения. Если поэма «Троил и Кризеида» подготовляла у Чосера портретное и психологическое мастерство характеристики «Кентерберийских рассказов», то «Книга о добрых женщинах» была важнейшей ступенью к замыслу «Кентерберийских рассказов» как большого об­рамленного цикла стихотворных новелл. «Книга о добрых женщи­нах» Чосера не была окончена: из двадцати намеченных им «легенд» написана только половина.[437]

Решающим, вероятно, было для Чосера то обстоятельство, что мир старых героических образов и куртуазных любовных теорий вытеснялся в нем миром новых и свежих житейских наблюдений и впечатлений, В такой обстановке созревал план и создавались образы «Кентерберийских рас­сказов».

«Кентерберийские рассказы» подводят итог всей литературной деятельности Чосера; он выступает здесь в качестве зрелого художника, тонкого и глубокого наблюдателя подлинной жизни. Столь излюбленной им прежде форме «видений» и «снов» противостоит здесь воспроизведение действительности, аллегоризму — настоящее и сочное по своим краскам бытописание. Впервые у Чосера мы здесь на почве подлинной Англии, на фоне ее весеннего пейзажа, среди ее живых людей; мы видим их воочию и смеемся их спорам, веселым и грубоватым шуткам.

«Кентерберийские рассказы» открываются «Прологом». Дей­ствие начинается в гостинице «Табард» в Саутварке, предместье Лондона. На дворе весна, проснулась природа, а вместе с тем наступила пора, когда обычно совершались очень распространенные в XIV в. паломничества к гробу прославленного в средневековой Англии святого Томаса Бекета в Кентербери. На переезд в этот город из Лондона требовался целый день пути верхом, по дорогам, не безопасным от лихих людей. Поэтому паломники собирались обычно в одной из гостиниц Саутварка, ночевали здесь, а на дру­гой день рано утром отправлялись целой компанией в путь. Такую именно поездку и описывает Чосер. Во вместительной гостинице Гарри Бейли (исторически засвидетельствованного лица) собралась компания паломников из 29 человек (помимо самого Чосера), съехавшихся сюда из разных местностей Англии. Общая цель и приют у весело потрескивающего камина быстро создают дружеский союз гостей. Когда солнце садится, поэт успел уже поговорить с каждым из них и пользуется этим случаем, чтобы дать обстоя­тельное описание и характеристику всех своих будущих спутников. В результате получается ряд тонко и остро обрисованных портре­тов, которые заполняют большую часть пролога.

Паломники принадлежат к разным слоям общества, не предста­влена лишь высшая придворная аристократия и главные чины цер­ковной иерархии. Перед читателем проходят все остальные представители английского общества XIV в.: рыцари, монахи, купцы, ремесленники. Каждый портрет сделан с такой обстоятельностью и остротой наблюдения, с таким мастерством рисует в немногих словах и внутренний облик человека и его внешний образ, что для большинства выведенных Чосером лиц исследователи предполага­ли существование реальных исторических прототипов. При всем богатстве в этих портретах индивидуальных черт в них, однако, столь же много типического и обобщающего.[438]

Среди паломников выделяются рыцарь, воевавший в Европе и на Востоке с язычника­ми и сарацинами, только что вернувшийся в Лондон из Франции с юношей-сыном, у которого в сердце май, а на устах песни; юно­ша влюблен и одет в платье нарядное, как весенний луг, укра­шенный белыми и красными цветами; рядом с ними — иомен (свободный зажиточный крестьянин), коротко остриженный, загорелый, с огромным луком в руке.

Далее идут: игуменья женского мо­настыря, дама нежная, с дворянскими претензиями и плохой французской речью, которой она обучалась в глухой английской провин­ции; толстый купец, который «так богат и так солидно одет», что никто не подозревает его долгов; оксфордский студент, бедный, в заплатах, с провалившимися щеками, верхом на поджарой лоша­ди, все имущество которого заключается в «двадцати томах книг в красных и черных переплетах, стоящих на полке над его кроватью»; вдовушка из Бата, грубоватая, чувственная, похоронившая пять мужей, но еще помышляющая о новом браке. Здесь находятся и законник (юрист), моряк-полупират, бороду которого трепали многие бури, врач, дела которого шли блестяще во время послед­ней чумы, достопочтенный деревенский землевладелец с румяным лицом и седой бородой, мельник, плотник, крестьянин и другие.

Особенно колоритную группу составляют монахи и лица, кормя­щиеся около церкви, данные в подчеркнутом сатирико-ироническом плане. Один из монахов «так жирен и толст, что прямо годился в аббаты»; он лихой наездник и любитель охоты; другой монах ни­щенствующего ордена речист, но лукав и похотлив. Не менее живо­писно, с тонкой иронией обрисованы пристав духовного суда и приятель его — продавец индульгенций.

Вся эта пестрая галерея заканчивается своего рода оправданием сочной реалистической манеры автора: Чосер просит читателей не сетовать на него, если он рисует людей такими, каковы они в действительности, со всеми особенностями их речи и внутренними качествами.

Готовя паломников в путь, хозяин гостиницы предлагает, чтобы каждый из них, для сокращения дороги, рассказал по четыре исто­рии — две на пути в Кентербери и две при возвращении оттуда. Это предложение встречает единодушное одобрение. Он и сам присо­единяется к кавалькаде и хочет быть главным судьей всех расска­зов. Таким образом, в своем полном виде «Кентерберийские рас­сказы» должны были составить 120 рассказов, объединенных общей рамой «Пролога». Но этот план не был выполнен. Книга писалась медленно, частями; план постепенно менялся, отдельные рассказы сокращались, дополнялись и переделывались; особо значительной переработке подвергались связующие сцены и переходы от одного рассказа к другому, которые должны были в итоге представить всю историю этого паломничества, всю общую жизнь рассказчиков с их беседами и столкновениями.

В настоящее время, помимо «Проло­га», мы располагаем лишь 24 рассказами, вложенными в уста 23 спутников по путешествию. Три рассказа так и остались фрагмен­тами (среди них и самого Чосера о сэре Топасе из Поперинга); два рассказа представляют собой прозаические части произведения (в целом имеющего стихотворную форму): «Мелибей и Пруденция» — рассказ самого Чосера и проповедь сельского священника, завершающая все произведение.[439]

Важной особенностью «Кентерберийских рассказов» является сознательное стремление автора не только расположить свои рас­сказы в таком порядке, который лучше оттеняет особенности каждого рассказчика, но и поручить каждому из них именно такой рас­сказ, который более всего соответствовал бы его облику.

Рыцарь, например, излагает средневековую куртуазную исто­рию о Паламоне и Арсите на тему о конфликте любви и дружбы, заимствованную из поэмы Боккаччо «Тезеида» и написанную Чосером незадолго до начала работы над «Кентерберийскими рассказа­ми»; продавец индульгенций — мрачный рассказ о том, как три мо­лодца из Фландрии искали и нашли смерть, увлеченные грехом любостяжания.

Каждый рассказ возникает как бы случайно, из об­стоятельств беседы паломников, дополняет или оттеняет предше­ствующий, и это тесно связывает их с обрамляющей новеллой. Так, не успел еще рыцарь закончить свой рассказ, как мельник, сильно опьяневший, с трудом державшийся на своей кляче и не желавший предоставить слово другим, вызвался рассказать историю не хуже той, которую все только что слышали, а именно: историю о плот­нике и его жене и о том, как некий школяр наставил ему рога.

Не­смотря на протесты хозяина, мельник принялся рассказывать эту историю, заимствованную из фаблио, разумеется, в очень грубова­том стиле. Все развеселились, за исключением одного управителя, бывшего по ремеслу плотником: задетый за живое, он преподносит в отместку рассказ об одураченном мельнике и двух кембриджских студентах, которые проучили его за то, что он воровал муку, пред­назначавшуюся для колледжа. Это не менее сочный эротический анекдот, известный также по старофранцузскому фаблио о Гомбере и двух клерках и из «Декамерона» Боккаччо.

Сам Чосер, когда оче­редь доходит до него, начинает декламировать балладу о сэре Топасе, пародию на рыцарские романы и тонкую сатиру на рыцарство, но спутники прерывают его, предлагая лучше рассказать что-нибудь «поучительное». Тогда он рассказывает прозаическую аллегорическую повесть о Мелибее, жене его Пруденции и дочери Софии, заимствованную из французского источника.

Как подлинный драматический поэт, Чосер не мог ограничиться статической портретной галереей пролога: он привел ее в действие. Паломники раскрывают свои индивидуальные особенности не толь­ко своими рассказами, но и в своих диалогах, спорах, наблюдениях друг за другом.

В этом смысле «Кентерберийские рассказы» значи­тельно отличаются от подобных им обрамленных новеллистиче­ских сборников и прежде всего от «Декамерона» Боккаччо, с ко­торым их нередко сопоставляют. У Чосера мы находим гораздо более тесную связь между отдельными рассказами и обрамляющим их повествованием, а также значительно большее разнообразие ти­пов рассказчиков, принадлежащих ко всем слоям английского об­щества. Место действия у Чосера также иное: это не сад загород­ной виллы, как у Боккаччо, но большая дорога Англии, где движется пестрая толпа паломников, которые шутят и ссорятся друг с другом.[440]

Несмотря на несколько случайных сюжетных совпадений (рас­сказы купца, моряка, управителя, помещика и студента находят себе близкие параллели в новеллах «Декамерона», хотя и заимствованы из других источников), знакомство Чосера с «Декамероном» не может быть доказано. Сюжеты своих рассказов он почерпнул из самых разнообразных источников. В целом они воспроизводят все основные жанры средневековой литературы. Мы находим здесь пересказы католических легенд (рассказы игуменьи, законника), куртуазных повестей (рассказы рыцаря и сквайра), рыцарских рома­нов артуровского цикла (рассказ горожанки из Бата) и пародию на них («Сэр Топас»), эпизод из романа о Лисе (рассказ капеллана), тонко разработанные сюжеты фаблио (рассказы мельника, управи­теля, пристава, купца) и т. д.

Если по своей тематике и стихотвор­ной форме «Кентерберийские рассказы» еще всецело принадлежат средневековой литературе, то в присущем им реализме, широте ох­вата социальной действительности и тонко ироническом отношении к ней уже чувствуются веяния эпохи Возрождения.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: