ЛИРИКА ТРУБАДУРОВ И ТРУВЕРОВ 12 глава

Однако политическая деятельность Петрарки осталась бесплодной ввиду абстрактного, утопического направления его мысли, не учитывавшей конкретных условий итальянской жизни XIV в. [219]

Меч­тая, как все итальянские патриоты, об объединении Италии, он воз­лагал заботу об этом объединении то на пап Бенедикта XII и Кли­мента VI, которых убеждал перенести свой престол обратно в Рим, то на неаполитанского короля Роберта Анжуйского, то на импера­тора Карла IV, которого он в течение многих лет призывал возро­дить идеалы гибеллинов и укрепить в Италии светскую власть. Весьма неопределенными были также взгляды Петрарки на во­прос о политическом строе Италии. Интерес к античности делал заманчивым идеал римской республики, и Петрарка восторженно приветствовал антифеодальное восстание в Риме 1347 г., возглав­ленное Кола ди Риенци, который объявил себя народным трибуном и провозгласил в Риме республику по образцу древнего Рима. Пе­трарка поощрял Риенци посланиями, он посвятил ему знаменитую канцону «Высокий дух», в которой сопоставлял Риенци с великими гражданами республиканского Рима — Брутом и Сципионами, и всячески стремился помочь новому трибуну. Однако после паде­ния Риенци Петрарка не менее горячо пропагандировал восстано­вление Римской империи, ибо различие между республикой и импе­рией представлялось ему незначительным.[220]

Эти прямые политические выступления Петрарки были в его жизни исключениями. Он не считал себя созданным для обществен­ной деятельности и постоянно мечтал об уединенной, созерцатель­ной жизни. Последние годы поэт провел в местечке Арква около Падуи, где выстроил себе маленький домик. Здесь он тихо скончал­ся 18 июля 1374 г., склонясь над древним манускриптом.

Колоссальный авторитет Петрарки был основан прежде всего на его деятельности ученого-гуманиста. Петрарка был создателем гуманистической культуры в Европе, основателем науки, получив­шей наименование классической филологии. Всю свою жизнь он за­нимался разысканием и изучением древних рукописей и сделал в этом отношении ряд важных открытий: так, им были найдены две речи Цицерона и его письма, а также основной труд Квинтилиана «Об образовании оратора». Больше других авторов древно­сти Петрарка почитал Цицерона и Вергилия, называя первого своим «отцом», а второго — «братом». Ввиду слабого знакомства с греческим языком познания Петрарки в области античной литера­туры ограничивались главным образом римской литературой. С греческой литературой он был знаком меньше, хотя и видел в ней первоисточник римской. Не будучи в состоянии прочесть Го­мера в оригинале, он пользовался латинским переводом его поэм, изготовленным по поручению Боккаччо заезжим калабрийским гре­ком Леонтием Пилатом.

Преклонение Петрарки перед античным миром имело характер настоящей страсти. Он стремился целиком перенестись в обо­жаемый им античный мир, усвоил не только язык и слог, но образ мыслей римских авторов, писал письма Ливию, Вергилию, Сенеке, Цицерону, Гомеру, как своим личным друзьям, постоянно цитиро­вал их и искал в их произведениях ответа на современные вопросы. Самого себя он считал потомком древних римлян, Италию — нас­ледницей римской славы, итальянскую литературу — продолжением латинской. В отличие от Данте, Петрарка предпочитал писать не по-итальянски, а по-латыни, которую считал подлинным литера­турным языком Италии, причем стремился очистить латынь от средневековых наслоений, приблизив ее к языку древних классиков. Но, поступая таким образом, Петрарка в сущности шел назад, ибо отрывал литературу от народных масс, делая ее доступной только узкому кругу образованных людей. В этом отношении деятель­ность Петрарки явилась подготовкой к позднейшему академическо­му перерождению гуманизма, имевшему место в XV в.

Латинские произведения Петрарки могут быть разделены на две группы — произведения поэтические и морально-философские. Из поэтических произведений Петрарки, написанных по-латыни, пер­вое место занимает поэма «Африка» (1338 — 1342), написанная в подражание «Энеиде» Вергилия. Она состоит из 9 песен и оста­лась незаконченной. Это патриотический национальный эпос, воспевающий подвиги Сципиона, завоевателя Африки.[221]

Сюжетный ма­териал поэмы заимствован Петраркой у римского историка Тита Ливия. Из «Республики» Цицерона заимствован рассказ о сне Сципиона, во время которого тень отца полководца предсказывает ему падение Карфагена, повествует о загробной жизни и пророчествует о грядущем упадке Рима. Культ античности сочетается у Петрарки с утверждением национальной независимости Италии, с ненавистью к чужеземцам и к феодальным насильникам, хозяйничающим в «вечном городе». В последней песне поэмы выводится римский поэт Энний, который предсказывает, что через много веков появится поэт, который прославит Сципиона и получит венец в Риме. Этот намек на себя, вставленный в поэму из античной жизни, является ярким проявлением самосознания Петрарки, его жажды личной славы. Культ античности давал опору этому индивидуализ­му, характерному для мироощущения ренессансного человека.

Современники Петрарки высоко ценили «Африку», считая ее шедевром. Позднейшая критика отметила в поэме длинноты, недостаток действия, слабую композицию. Сильнее всего в поэме не эпическое начало, а лирические места, в частности пламеные гимны родине.

Помимо «Африки», Петрарка написал латинскими стихами еще 12 эклог (1346—1356) в подражание «Буколикам» Вергилия. Однако Петрарка вложил в пасторальную форму совершенно чуждое ей со­держание. Некоторые эклоги Петрарки носят остро обличительный характер, порицают неаполитанский двор, римскую знать, испорченность папской курии. Другие эклоги носят глубоко личный, интимный характер; эклога XI выражает скорбь поэта над могилой Лауры.

Латинскими стихами написаны также «Послания» Петрарки», примыкающие к его прозаическим письмам, от которых они отли­чаются только своей стихотворной формой. Петрарка является создателем эпистолярного жанра в новоевропейской литературе. Следуя примеру Цицерона и Сенеки, он превращает свои частные письма в чисто литературные произведения, написанные мастерским слогом и знакомящие читателя с разными происшествиями из личной жизни поэта, с его мыслями, чувствами, переживаниями, с его оценками литературных произведений и откликами на события общественно-политической жизни. Форма письма или послания привлекала Петрарку своей непринужденностью, способностью вместить любое содержание. Некоторые письма Петрарки совсем не имеют адресатов; эти «Письма без адреса» переполнены резкими сатирическими выпадами против развратных нравов папской столицы — «нового Вавилона». Любовное отношение Петрарки к таким интимным документам, как его частные письма, ярко ри­сует его внимание к своей личности.

Среди прозаических латинских сочинений Петрарки необходимо выделить его исторические труды, в которых он пытался суммировать отрывочные знания своих современников об античной древности.[222]

В книге «О знаменитых мужах» Петрарка изложил биографии выдающихся римлян, а также Александра Македонского, Пирра и Ганнибала. Образцом для Петрарки при написании этой книги явился известный труд Плутарха о героях древности, фактические же сведения были им почерпнуты у Тита Ливия. Задача книги «О знаменитых мужах» совпадает с задачей «Африки»: она должна была прославить древний Рим, оживив память о доблестях его лучших сынов. Книга имела большое значение для формирования того культа античного героизма, который органически входил в миросозерцание людей Ренессанса. Кроме того, это была школа патриотизма, общественной активности и гражданского долга.

Другой исторический труд Петрарки — «О достопамятных ве­щах» — представляет собой собрание выписок, изречений и приме­ров, извлеченных из сочинений древних авторов, а также ряд пре­даний о видных итальянских деятелях, в том числе о Данте. Книга имела большое культурно-воспитательное значение для своего времени. Особый интерес представляет во II книге этого труда раз­дел об остротах и шутках с многочисленными примерами, которые позволяют признать Петрарку создателем жанра коротенькой но­веллы-анекдота на латинском языке, впоследствии разработанного гуманистом Поджо в его «Фацетиях».

Важное место среди латинских сочинений Петрарки занимают его морально-философские трактаты, дающие яркое отражение глу­боких противоречий его сознания. С одной стороны, Петрарка был глубоким индивидуалистом, выдвигавшим всегда на первый план свою личность, он обладал пытливым, критическим умом, жаждой славы, любовью к жизни и природе и восторженно преклонялся перед языческой античностью. С другой стороны, он влачил тя­желый груз аскетических воззрений и был бессилен порвать нити, связывавшие его со старой, религиозной культурой. В итоге — му­чительный разлад в сознании Петрарки между языческим и хри­стианским идеалом, между жизнелюбием и жизнеотрицанием. На этой почве у Петрарки создался своеобразный психический недуг, который он называет accidia; это слово, заимствованное Петраркой из практики христианских отшельников, означает недовольство и удрученность сердца, гнетущую печаль, отбивающую охоту ко всякой деятельности.

Но самым ярким выражением идеологической борьбы, пережи­вавшейся Петраркой, является его книга «О презрении к миру» (1343), которую он называл своей «тайной» (secretum), ибо написал он ее не для других, а для себя, стремясь разобраться в противоре­чиях своего сердца. Книга эта представляет первую в новой литера­туре исповедь мятущейся человеческой личности. Она написана в форме диалога Петрарки с блаженным Августином, одним из ос­новоположников средневекового мировоззрения, который сам в мо­лодости пережил сходные колебания, запечатленные в его знамени­той «Исповеди».

Диалог Петрарки и Августина по существу изображает внутрен­нюю борьбу в сознании самого Петрарки. Это как бы диалог его раздвоившейся души.[223]

Августин в трактате является выразителем ортодоксальной, христианско-аскетическон точки зрения; он призы­вает поэта подавлять все мирские помыслы и желания, в том числе занятия поэзией, искание славы, любовь к Лауре, ибо все это — тлен, а думать следует лишь о неизбежной смерти. Петрарка спо­рит с Августином горячо и страстно. Он заявляет ему, что не мо­жет отказаться от жажды любви и славы. При этом он утверждает, что любовь к Лауре поднимает его ввысь, ибо он любит в Лауре не плоть, а бессмертную душу. В конце концов Августин берет верх; он убеждает Петрарку в том, что его любовь к Лауре все же земное чувство. Петрарка готов согласиться с ним, он готов отдаться за­боте о вечности, но раньше он должен устроить свои земные дела. Таким образом, хотя Петрарка и признает моральное превосход­ство Августина, однако гуманистическая сторона его сознания не дает себя подавить христианско-аскетической морали.

Идеологические противоречия Петрарки выразились не только в его морально-философских трактатах, но и в его лирических сти­хотворениях, написанных, в отличие от рассмотренных выше про­изведений, на итальянском языке. Сам Петрарка не очень высоко ценил свои итальянские стихи, называя их «пустяками», «безделка­ми», ибо, по его мнению, полноценной литературой являются лишь произведения, написанные по-латыни. Но будущее показало, что Петрарка велик именно своими итальянскими стихами, в которых он выступил подлинным пролагателем новых путей в области не только итальянской, но и европейской лирики.

Петрарка начал писать итальянские стихи уже в ранней молодо­сти. Подобно всем своим предшественникам, провансальским и итальянским, включая и Данте, он разрабатывал по преимуществу жанр любовной лирики. Свою возлюбленную Петрарка назы­вал Лаурой и сообщил о ней только то, что впервые увидел ее 6 апреля 1327 г. и что ровно через 21 год она скончалась. После смерти Лауры Петрарка воспевал ее еще десять лет и в дальней­шем разделил сборник посвященных ей стихов, обычно назы­ваемый «Канцоньере» («Canzoniere», т. е. «Книга песен»), на две ча­сти, озаглавленные «При жизни мадонны Лауры» и «После смерти мадонны Лауры». Состав «Канцоньере» несколько расходится с на­званием сборника, в котором канцоны составляют далеко не самую значительную часть, уступая первое место сонетам, из которых главным образом и состоит «Канцоньере». Помимо 317 сонетов и 29 канцон, в сборнике имеются также образцы других лирических жанров — секстин, баллад, мадригалов. Кроме любовных стихотво­рений, в сборник были включены также сонеты и канцоны фило­софского и политического содержания. Среди последних особенно знамениты канцоны «Моя Италия» и «Высокий дух», а также три антиватиканских сонета (сонет 136, 137 и 138), дающих острейшее обличение папского двора и царившей там чудовищной распущен­ности.[224]

Имя «Лаура» казалось многим биографам Петрарки вымыш­ленным прозвищем, под которым трубадуры любили скрывать имена своих дам. Оно было удобно ввиду его созвучия со словом «лавр» (Laura — lauro), символом славы. Петрарка постоянно играет этими словами, утверждая, что любовь к Лауре дает ему лавр, иногда даже называя свою возлюбленную лавром.

Биографам Петрарки удалось собрать о его возлюбленной небольшое количество биографических данных. Установлено, что Лаура родилась около 1307 г. в знатной авиньонской семье Нов, что она вышла в 1325 г. замуж за местного дворянина Гюга де Сад, что она стала матерью 11 детей и скончалась в чумный 1348 год. Замужнее положение Лауры не противоречит ее образу в сти­хах Петрарки, который изображал Лауру женщиной, а не девуш­кой, что опиралось на старую традицию куртуазной лирики. В сти­хотворениях Петрарки нет ни одного намека не только на ответное чувство к нему Лауры, но даже на близкое знакомство с нею.

До нас дошли далеко не все стихи Петрарки в честь Лауры, ибо поэт уничтожил свои ранние опыты, в которых он еще недостаточ­но овладел поэтическим мастерством. Первое из дошедших до нас стихотворений Петрарки (канцона 1) не старше 1330 г. Оно написа­но еще в манере провансальских трубадуров, песни которых дожи­вали в Авиньоне. Петрарка далек здесь от присущей итальянским поэтам «сладостного нового стиля» спиритуализации любви, ее превращения в символ добродетели, в отражение «божественного блага». Любовь (Amore) здесь — властная сила, берущая себе всо­юзницы возлюбленную поэта, и они обращают поэта в вечнозе­леный лавр. Отзвуки поэзии трубадуров сочетаются в ранней лири­ке Петрарки с реминисценциями из римских поэтов, главным образом Овидия.

Поэтические аллегории, олицетворения, мифологические парал­лели остаются в поэзии Петрарки и дальше. Но они не мешают Петрарке стремиться к тому, чтобы говорить о своем чувстве без всяких философских абстракций. Правда, Петрарка не мог избежать влияние лирика Данте и его школы. Подобно Данте, он изо­бражает свою возлюбленную образцом добродетели, делает ее средоточием всех совершенств, утверждает очищающее и облагора­живающее действие ее красоты. Но в то же время он не отождест­вляет красоту с добродетелью, не превращает Лауру в некий бес­плотный символ. Несмотря на идеально-платоническую окраску любви Петрарки, его Лаура не теряет своих реальных очертаний, и сам поэт не свободен от чувственного влечения к ней. Она остает­ся прежде всего прекрасной женщиной, которой поэт любуется, на­ходя все новые краски для описания ее красоты, фиксируя то свое­образное и неповторимое, что имеется в данной ее позе, в данной ситуации. Петрарка описывает локоны Лауры, ее глаза, ее слезы (о слезах Лауры написано целых четыре сонета); он показывает Лауру, окутанную покрывалом, рисует ее в лодке или в коляске, на лугу под деревом, показывает ее осыпаемой дождем цветов.[225]

Но любование прекрасной моделью не имеет у Петрарки само­довлеющего характера. Описание красоты Лауры является только поводом для выражения переживаний влюбленного в нее поэта. Лаура остается всегда суровой повелительницей; любовь поэта к ней безнадежна, она питается только грезами, она заставляет его желать смерти и искать облегчения в слезах. Жалобы Петрарки на свою горькую участь лишены однообразия, потому что он находит бесконечные вариации для передачи одних и тех же переживаний.

Эти переживания, эти «порывы скорбного сердца» составляют основное поэтическое содержание «Канцоньере». Подобно трактату «О презрении к миру», книга стихов Петрарки вскрывает его душевные противоречия; она рисует мучительное раздвоение поэта между возвышенным платонизмом и чувсвенной земной любовью, греховность которой он сознает. Петрарка мастерски изображает борьбу с собетвенным чувством, свое тщетное стремление подавить его, свое бессилие вернуться назад. Он говорит: «С одной стороны меня уязвляют стыд и скорбь, влекущие меня назад, а с другой сто­роны меня не отпускает страсть, которая в силу привычки так уси­лилась во мне, что дерзает спорить с самой смертью». Идеологиче­ский конфликт, владеющий сознанием Петрарки, сообщает драма­тизм его любовной лирике; он вызывает динамику образов и настроений, нарастающих, сталкивающихся, переходящих в соб­ственную противоположность. Внутренняя борьба Петрарки завер­шается сознанием неразрешимости конфликта. Он ощущает раз­двоенность и ущербность своей психики, фиксируя ее в знаменитых словах: «Ни да, ни нет полностью не звучат в моем сердце». Невоз­можность подавить свое «греховное» чувство вызывает горестное восклицание Петрарки: «И вижу я лучшее, но склоняюсь к худшему!»

Во второй части «Канцоньере», посвященной умершей Лауре, жалобы на суровость возлюбленной сменяются скорбью об ее утрате. Образ возлюбленной освящается в воспоминаниях; он ста­новится более живым и трогательным. Лаура сбрасывает с себя обличие суровой мадонны, восходящее еще к лирике трубадуров. Она шепчет утешения поэту, дает ему советы, осушает его слезы, присев на край его ложа, и внимательно выслушивает историю его сердечных мук. Подобно Данте, Петрарка превращает свою умер­шую возлюбленную в святую. При этом, находясь в райской обите­ли, Лаура все время думает о нем и оборачивается назад, стремясь убедиться, что поэт следует за ней. После смерти Лауры кончается страстная борьба против чувства, потому что оно теряет свой зем­ной характер. Однако и здесь временами возникают у поэта сомне­ния в допустимости любви к «святой» Лауре, услаждающейся ли­цезрением бога. «Канцоньере» заканчивается канцоной, обращен­ной к деве Марии, — поэт просит ее вымолить для него прощение у бога за любовь, от которой он не в силах отказаться.

Но Петрарка не остановился на «Канцоньере», этой симфонии страдающего от внутреннего разлада сердца. Продолжая стремить­ся к примирению противоречий своего сознания, поэт в конце жизни возвращается к старой культурной и поэтической традиции.[226]

Он обращается от «низменного» жанра любовной лирики к «высоко­му» жанру аллегорической поэмы-видения в манере Данте и его школы. Уже в 1352 г. он начинает поэму в терцинах «Триумфы», над которой он работал еще в год смерти. Петрарка показывает здесь, что в жизни человека над ним торжествует Любовь, от кото­рой его освобождает Целомудрие; над Целомудрием торжествует Смерть, над нею — Слава, над Славой — Время, над Временем — Вечность. Соответственно этому поэма распадается на шесть «триумфов», построенных по старой схеме «видений». По примеру Данте Петрарка пытается здесь связать апофеоз Лауры с изображе­нием судеб человечества, для чего вводит в поэму большое количе­ство исторического и легендарного материала. Но для итальянско­го общества второй половины XIV в. такая ученая аллегорическая поэзия являлась пройденным этапом, и искомого Петраркой синте­за не получилось.

Историческое значение лирики Петрарки заключается в освобо­ждении им итальянской поэзии от мистики, аллегоризма и отвле­ченности. Впервые у Петрарки любовная лирика стала служить прославлению реальной земной страсти. Она сыграла потому огромную роль в укреплении гуманистического мировоззрения с его индивидуализмом и реабилитацией земных связей. Созданный Петраркой индивидуалистический стиль стал отныне каноническим для лирической поэзии.

Характерной особенностью поэтического стиля Петрарки по сравнению с Данте является то, что Петрарка придает поэтической форме самостоятельное значение, тогда как для Данте поэтическая форма являлась только орудием мысли. Лирика Петрарки всегда артистична, она отличается исканием изящества, беспрестанным стремлением к внешней красоте. Этот последний момент вносит в его поэзию зачатки эстетизма и даже манерности.

Так, например, стремясь изобразить красоту своей возлюбленной, Петрарка охотно прибегал к вычурным сравнениям: волосы Лауры — золото, ее лицо — теплый снег, брови — эбеновое дерево, уста — жемчуг и розы. К этим сравнениям присоединяются блестящие, но холодные метафоры, например: Лаура — солнце, а он — снег, тающий под лучами этого солнца, его любовь — огонь, а он сам — воск, растапливаемый этим огнем, и т. д. Особенно охотно Петрарка играет име­нем возлюбленной и созвучными с ним словами (помимо приведенных выше Laura-lauro, еще 1'aura — «дуновение», «ветерок»), строя на таких созвучиях целое стихотворение.

Петрарка увлекался также метрическими трудностями, изощренными комбина­циями ритмов и рифм. Он писал, например, секстины — стихотворения с крайне затрудненной формой, состоящие из шести строф по шесть строк в каждой, оканчи­вающихся на одни и те же слова, не связанные рифмой и проходящие через все строфы в разной последовательности. Секстина завершается укороченной строфой из трех строк, в которых обязательно фигурируют все шесть финальных слов. Затрудненность формы секстины, естественно, толкала поэта на искусственные извороты мысли, в результате чего «чувство теряется порой в погоне за формой» (Веселовский).

Но эти моменты формального порядка не играли особенно су­щественной роли у самого Петрарки ввиду глубокой содержатель­ности его поэзии, а также ввиду наличия у него тонкого художественного вкуса и чувства «золотой меры».[227]

Зато эти наименее ценные стороны поэтического мастерства Петрарки были выдви­нуты на первый план его бесчисленными подражателями, «петраркистами» XV—XVI вв. В их руках тончайшая ткань лирики Петрар­ки отвердевает и превращается в набор лирических штампов, прикрывающих скудость и убожество содержания. Но великий по­эт-гуманист не несет ответственности за своих эпигонов. Он оста­вил в наследие европейской поэзии огромный запас поэтических образов, форм и мотивов. Он довел до предельного совершенства разработанный уже его предшественниками жанр сонета, ставший отныне достоянием всех европейских литератур. Все это позволяет видеть в нем подлинного отца новой европейской лирики, учителя всех великих поэтов европейского Возрождения — Тассо, Ронсара, Спенсера, Шекспира (как лирического поэта).

В самой Италии огромное значение, помимо любовной лирики Петрарки, имели его патриотические стихи, в которых он призывал к объединению Италии. Знаменитые канцоны Петрарки «Моя Ита­лия» и «Высокий дух» стали на многие века боевым кличем и сим­волом веры итальянских патриотов, боровшихся за воссоединение страны.

Вместе с Данте Петрарка стал провозвестником итальян­ского национально-освободительного движения XIX в.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

БОККАЧЧО

Вторым великим итальянским гуманистом, младшим современ­ником Петрарки, был Джованни Боккаччо (Giovanni Boccac­cio, 1313 — 1375). Подобно Петрарке, он сочетал в своем лице писа­теля-художника и ученого-филолога. Боккаччо развивался под двойным влиянием Данте (в области поэзии) и Петрарки (в области науки) и с гордостью называл великих флорентийцев своими учителями, хотя, по существу, его дарование лежало совсем в другой пло­скости, чем дарование Данте и Петрарки.

Боккаччо не добился у современников такой громкой славы и такого восторженного почитания, как Петрарка. Его деятель­ность не имела такого широкого международного размаха, как деятельность Петрарки. Он был не вождем европейского гуманизма, а всего лишь талантливейшим итальянским писателем, разработавшим «низкий», по тогдашним представлениям, жанр новеллы. Но именно благодаря этому в творчестве Боккаччо полнее и непосред­ственнее выразились особенности первого, демократического этапа итальянского Возрождения, его глубокие народные корни. В многосторонней ренессансной культуре Италии Боккаччо особенно ярко выражает ее национальный аспект.[228]

Боккаччо был незаконнымсы­ном флорентийского купца и француженки. Он родился в Па­риже, куда его отец приехал по торговым делам, но еще мла­денцем был увезен во Флоренцию и впоследствии в Париже никогда больше не бывал. По желанию отца юный Боккаччо обучался сначала торговому делу, затем юри­дическим наукам, но испытывал к ним такое же отвращение, как Петрарка, и тоже с ранних лет увлекался изучением античных пи­сателей. Но, в отличие от Петрар­ки, он долгое время оставался под властью отца и мог изучать древ­них авторов только в часы досуга. Возможно именно поэтому уров­нем своих знаний в области антич­ности и даже степенью овладения литературным латинским языком Боккаччо значительно уступал Петрарке; об этом свидетельству­ют юношеские латинские письма Боккаччо, написанные средневеко­вой латынью, мало похожей на язык Цицерона.

В возрасте четырнадцати лет Боккаччо был отправлен отцом в Неаполь, где он провел лучшие годы своей юности (1327 — 1340).

Неаполь в то время был крупным феодальным центром с пышным двором короля Роберта Анжуйского, друга и покровителя Петрар­ки. Роберт привлекал к своему двору поэтов и ученых, создавая в Неаполе небольшой очаг нарождавшейся гуманистической куль­туры. Юный Боккаччо завязал знакомство с неаполитанскими гу­манистами, а через них получил доступ и ко двору, где имел боль­шой успех. Здесь он познакомился с Марией д'Аквино, побочной дочерью короля Роберта, которую он горячо полюбил и изобразил в своих произведениях под именем Фьяметты (дословно — «ого­нек»). Она стала его дамой-вдохновительницей, как Беатриче для Данте и Лаура для Петрарки.

Однако характер отношений Боккаччо к Фьяметте совершенно иной, чем у Данте и Петрарки к их возлюбленным. Правда, уже Петрарка изобразил Лауру реальной женщиной, но его любовь к ней сохраняла идеальную, платоническую окраску. Боккаччо по­шел дальше Петрарки: он окончательно преодолел платонизм и эк­зальтацию, выдвинув на первый план естественную сторону любви. [229]

Любовь Боккаччо к Марии-Фьяметте — факт не только литера­турный, но и жизненный, значительнейшее событие его юности, проведенной в Неаполе.

Впервые Боккаччо встретил Марию в церкви Сан-Лоренцо в страстную субботу 1336 г. и сразу полюбил ее. Молодой плебей стал добиваться любви королевской дочери с помощью того могу­чего средства, которое находилось в его распоряжении — своего пи­сательского таланта. Несмотря на огромное расстояние в социаль­ном положении, поэтические успехи писателя принесли ему благосклонность Марии. Но взаимная любовь их была непродол­жительна. Мария вскоре изменила Боккаччо, предпочтя ему кого-то другого. Однако Боккаччо продолжал жить воспоминаниями о своем чувстве, вдохновившем его на создание целого ряда произведений.

Идейный и творческий рост Боккаччо ярко отразился в его юно­шеских романах и поэмах, задуманных в Неаполе, но законченных но большей части уже после возвращения во Флоренцию. Первым по времени из этих произведений является «Филоколо» (1338) — об­ширный роман в прозе, в котором Боккаччо обработал популяр­ную в литературе раннего средневековья историю любви Флорио и Бьянчифьоре (во французской редакции — Флуар и Бланшефлер).

Задачей Боккаччо в «Филоколо» явилось облечь старинную лю­бовную повесть о злоключениях язычника и христианки в новую, художественную форму, подсказанную культом античности. Он делает двигателями действия античных богов, широко использует в стиле романа мифологическую образность, и в то же время со­храняет в нем множество чисто средневековых элементов. Несмо­тря на такое наивное смешение разнородных элементов и на бес­форменность композиции, первое произведение Боккаччо уже показывает его блестящий повествовательный талант. Очень инте­ресен вставной эпизод романа, рисующий встречу в Неаполе Фло­рио с Фьяметтой и Дионео (т. е. самим Боккаччо). Они развлекают Флорио «вопросами любви», напоминающими куртуазные споры на любовные темы (например, «какая дама более несчастна — та, которая имела возлюбленного и потеряла его, или та, которая не имеет надежды иметь его?»). Иногда введение к вопросу расширяется в маленькую новеллу. Эти новеллы Боккаччо впоследствии пересказал в расширенном виде в своем «Декамероне».

Вслед за «Филоколо» Боккаччо написал небольшую поэму «Филострато», в которой он впервые использовал заимствованную у итальянских площадных певцов народную восьмистрочную стро­фу — октаву. Сюжет «Филострато» заимствован из «Романа о Трое» французского трувера Бенуа де Сент-Мора, имевшего в Италии хождение в латинском пересказе. Боккаччо разработал любовный эпизод из этого романа — историю Троила и Гризеиды, которую впоследствии драматизировал Шекспир в своей комедии «Троил и Крессида».[230] «Филострато» имеет автобиографическую подкладку, так как написан под свежим впечатлением измены Фьяметты.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: