|
Салтык-от остался крестьянский; надень свинье золотой ошейник, все-таки будет свинья», — грустно резюмирует Патап Максимыч.
В подобного рода описаниях Мельников-Печерский использует в обилии не только старые этнографические реалии, но и устаревшие обороты речи, свойственные определенной среде и определенному времени. Они настолько специфичны, что автору приходится выступать в необычной роли: в качестве комментатора, объясняя их значение современному читателю. «Бойко, щепетко вошел Алексей, — рисует он эпизод встречи Алексея с Чапуриным. — Щеголем был разодет, словно на картинке писан. Поставив шляпу на стол и небрежно бросив перчатки, с неуклюжей развязностью подошел к Патапу Максимычу». В авторском комментарии он подробно поясняет непонятное слово: «Щепетко — щегольски, по-модному, но неловко, Щепетун — щеголь, щепет — щегольство. Слова эти употребимы в простом народе Нижегородской и других поволжских губерний».
Автор создает игровую повествовательную манеру, что особенно характерно для дилогии. Он дает возможность читателю услышать, как звучит то или иное колоритное словцо, характеризуя своих носителей, а что оно значит, каково его содержание, поясняет в авторских комментариях, которые даются тут же, постранично, т.е. на том же пространстве текста, где оно только что прозвучало или было прочитано, однако не вполне понято читателем. Писатель придает не просто этнографический, а даже сугубо местный колорит и своему повествованию, и речи своих персонажей.
Однако рисуемые им картины настолько своеобразны, а речевые «ухватки», обороты так необычны для несколько нормированного литературного языка, а порой и настолько отдают стариной, что они нуждаются в дополнительных объяснениях. Например, пространное описание дома Чапуриных, которым открывается первая книга«В лесах», не вполне доступно нынешнему читателю, как недоступна эта давно отошедшая в прошлое жизнь заволжской раскольничьей стороны. «Светлица», «горенка», «моленная» — все это понятно или прояснится в дальнейшем, а вот что такое «четыребоков уши» иди дом«в два жилья», или почему появляются на окнах именно«миткалевые» занавески? Каковыиве-си» и как они изукрашены? Почему, наконец, перед воротами появляются две«маленькие расшивы»} Или при описании старообрядческого скита: «Кацея, или ручнаякадильница, — роджаровенки с крестом на кровле и длинноюрукояткою. Она делается из двух чаш, соединяющихся у рукоятки посредствомвертлюга». «Ладанка - металлическая коробкана ножках сшатровою крышечкой». «Дробница - металлическая бляха с священными изображениями, служила в старину украшениембогослужебныхоблачений, пелен, образных, окладов, архиерейских шапок и пр.»Или изображение лесной глухомани с охотничьими ловушками«Путик - прямая длиннаягородьба из прясел».Подобные подробности требуют дополнительных пояснений, и авторский комментарий, а ом оченьобширен в романе, вызывает нередко настоятельную необходимость его собственного комментирования. Поэтому подлинно научное издание дилогии — дело будущего: в настоящее время нет еще достаточно полно прокомментированногоее текста.
Еще одна чертамельниковского повествования, придающая неповторимую специфику, уникальность романному стилю писателя, заключается в том, что такие авторские вторжения, поясняющие то или иное слово, то или иное этнографическое явление, соотносятся им с художественной структурой текста и становятся как бы его продолжением. Они даютсяв той же интонационной и стилевой манере, что и основное повествование: не просто как объективное толкованиезначения слова, а с авторской эмоциональной оценкой и часто с авторскими резюме: «Трынка — карточная игра, в старину была из «подкаретных» (кучера под каретами игрывали), но впоследствии очень полюбилась купечеству, особенно московскому. Задорная игра». Порой они могут вырасти в целую новеллу, где автор демонстрирует свои глубокие и разносторонние этнографические познания и блестящее владение народной речью. Таково, например, пространное рассуждение о русском слове «пазори», каким определялось в народе северное сияние («В лесах», книга первая), или подробные сведения о раскольничьих «колоколах» («В лесах», книга вторая), что сделало бы честь ученому-филологу. Но подобные комментарии излагаются им очень живои порой вырастают в самостоятельный рассказ, в высшей степени выразительный. Если искать аналогии подобным приемам, то Мельников-Печерский явился самобытным продолжателемгоголевской традиции («Вечера на хуторе близ Диканьки», где - помимо пояснения значения отдельных слов - даются подобного же рода пространные постраничные примечания, например в «Ночи перед Рождеством»).
Бытовые подробности, описание ремесел, этноса — вот что постоянно занимает автора дилогии. Такого рода эпизоды, развернутые рассуждения порой «замещают» у него сюжет или останавливают его движение, что не мешает читателю с увлечением следить за этим пластическим, сочным, «картинным» изображением давно отошедшей старины.
Жизненные реалии, часто регионального, «местного» толка, придают ощущение действительности художественному вымыслу. Нередко они определяют сам творческий процесс писателя: так, предполагаемым прототипом Манефы в его романах считают игуменью Маргариту израскольничьего Оленевского скита которую хорошо знал Мельников,а живым прообразом Патапа Максимыча — нижегородскогокупца-миллионщика Бугрова. Мельников даже не останавливается перед тем, чтобы эпизод из собственной жизни сделать одной из кульминационных сцен романа «На горах», а самого себя — действующим лицомромана! «Петербургский чиновник», увозящий глубокой ночью изШарпанского скита чудотворную икону, — это он сам, знающий, что наноситтяжелейший удар по старообрядческому движению: предания утверждали, что утрата иконы приведет к тому, что «древлему благочестиюнастанет неизбежный конец».
Но в построении сюжета Мельников-Печерский неизобретателен, онему не дается, он прост и незатейлив. В первом романе одну центральную сюжетную линию ведет Патап Максимыч Чапурин и связанная сним Манефа, другую — Алексей Лохматый, Настя и Марья Гавриловна. Но в заключительном романе «На горах» Чапурин почти совершенно исчезает, чтобы появиться в финале. На первый план выдвигается история Дуни Смолокуровой с ее рискованными приключениями в секте хлыстов.
Стиль дилогии необычен, оригинален, он именно «мельниковский» и принадлежит собственно дилогии, не повторяясь в других его произведениях. Автор находит своеобразную ритмику фразы с множеством инверсий: напевную, создающую ощущение неспешного эпического размаха, близкую к народным песням, легендам и историческим преданиям. Он часто и вводит такие легенды непосредственно в повествование: о Дятловых горах под Нижним Новгородом, о чудесном появлении в керженских лесах, в Шарпанской обители, чудотворной иконы, вышедшей из Соловецкого монастыря. Своеобразной чертой повествования является то, что эпически развернутый роман выдержан в сказовой манере. Это несколько стилизованная речь. В ней могут встретиться, например, такие пассажи: «Не огни горят горючие, не котлы кипят кипучие, горит-кипит победное сердце молодой вдовы... От взоров палючих, от сладкого голоса, ото всей красоты молодецкой распалились у ней ум и сердце, ясные очи, бело тело и горячая кровь». Так завершается книга вторая «В лесах» описанием волны любовного чувства, охватывающего Марью Гавриловну
Высокое мастерство Мельникова-романиста дает себя знать в том, что одно из самых громоздких по своему объему произведений русской классики тщательно структурировано. Архитектоника дилогии отчетлива: каждый роман состоит из двух книг, каждая книга - из четырех частей.
Автор нередкоперебрасывает арки однородного в структурном тематическом плане материала на больших пространствах повествования, связывая их между собой ощущением внутренней целостное произведения. Так, первый роман «В лесах» открывается развернутой главой-зачином, она выдержана в той же стилевой манере как этнографический и исторический очерк с включением народных легенд, Что и начало второго романа дилогии «На горах»: «Верхнее Заволжье -край привольный. Там народ досужий, бойкий, смышленый и ловкий Таково Заволжье сверху от Рыбинска вниз до устья Керженца. Ниже не то: пойдет лесная глушь* луговая черемиса, чуваши, татары. А еще ниже, за Камой, степи раскинулись, народ там другой: хоть русский, но не таков, как в Верховье...» (книга первая, часть I, глава 1 «В лесах»); «Отустья Оки до Саратова и дальше вниз правая сторона Волги «Горами» зовется. Начинаются горы еще над Окой, выше Мурома, тянутся до Нижнего, а потом вниз по Волге. И чем дальше, тем выше они. Редко горы перемежаются — там только, где с правого бока река в Волгу пала. А таких рек немного-.» (книга первая, часть J, глава 1 «На горах»).
Драматические эпизоды пострига в монахини Манефы и Фленушки в композиционном отношении представляют собой близкие построения, подчеркивая тем самым трагедийно звучащую мысль: дочери суждено повторить судьбу матери. Между тем эти два фрагмента разделены несколькими десятками глав: первый — 13-я глава, часть 1-я, книга 1 -я «В лесах», а второй - уже роман «На горах»: книга 1 -я, часть 2-я, глава 9-я. Смерть Алексея Лохматого - случайность: он падает в воду вместе со своим врагом Чапуриным. Но это — «неслучайная случайность». Второй спасен, первый тонет, однако все дело в том, что спасает Патапа Максимыча из воды плавающий, как «окунь», Никифор, не простивший Алексею подлости по отношению к своей племяннице, к тому же автор намекает, что чувство его имеет более глубокий характер, чем обычная родственная привязанность. Неся на плече от начала до конца скорбного пути к могиле гроб Насти, не уступая места никому, Никифор бросает «злобный» взгляд на Алексея (заключение первой книги «В лесах»), понимая, что тот — причина страшного несчастья в семье Чалуриных. Он и появится в финале всей дилогии, отомстив ненавистному человеку за смерть Насти.
Уже в начале первого романа «В лесах», когда сюжет только еще начинает развертываться, Алексей Лохматый испытывает предчувствие, которое затем его не оставляет: от этого человека (Патапа Максимыча) ему грозит смерть. Но только в заключительной главе «На горах» происходит роковая развязка. С мыслью: «От сего человека noгибель твоя», Алексей Лохматое, нарушивший запрет молчания о Насте, опускается на дно, бессильный бороться с волной.
Таким образом, автор дилогии, начиная повествовать уже видит развязку сюжета, напряженные противоборства
противодействующих лих и стремится выстроить (и выстраивает) роман как художественную целостность, а не дает всего лишь ряд сцен и эпизодов из колоритной и старообрядческой среды, как считала некогда критика.
Выдающаяся заслуга писателя-романиста Мельникова-Печерского состояла в том, что он слил понятие этнографизма с понятием художественности. Они неразделимы в дилогии. Он писал только о том что хорошо знал, что вынес из своих бесконечных поездок по старообрядческому Заволжью, Волге, Оке, древнему Нижнему Новгородуего окрестностям и из многолетних скитаний по рукописным и старопечатным книгам, преданиям и поверьям, легендам архивным материалам, летописным манускриптам. Но эти богатейшие знания оказались претворены им в художественные образы дилогии.
Исследователь раскола. Краевед
Мельников внес значительный вклад в изучение раскола. Им опубликовано несколько пользующихся широкой известностью работ - итог его многолетних изучений старообрядчества, его догматики, истории, современного состояния. В «Письмах о расколе» (1862) он выдвинул ряд идей, которые затем настойчиво разрабатывал и пропагандировал. Он отметил прежде всего недостаточно ясные представления о расколе: «Ни администрация, ни общество обстоятельно не знают, что такое раскол. Этого мало: девять десятых самих раскольников вполне не осознают, что такое раскол». Официальные власти оказались бессильны противостоять расколу. Ни костры, ни пытки, ни плети, ни плаха не могли остановить религиозного движения. «Русский народ, - замечает Мельников, вспоминая преобразования Петра I, - охотно перенимал все полезные нововведения, но не мог видеть пользы ни в бритье бород, ни в табаке, ни в парике, ни в других подобного рода нововведениях. Всего больше народ русский упорствовал там, где петровская реформа касалась домашнего очага, частного быта, вековых преданий. Но, не будучи в силах бороться, русский народ противопоставлял железной воле реформатора страшную силу - силу отрицания». Чтобы успешно бороться с расколом, полагает Мельников, необходимо, во-первых, многостороннее научное его изучение. Материалом для таких аналитических комплексных исследований, полагает он, могли бы служить: 1) сочинения духовных лиц, писавших о расколе, светских представителей православной церкви, а также сочинений о расколе, появившихся за границей; 2) сочинения раскольнические; 3) архивные дела правительственных учреждений, остающиеся закрытыми.Раскол может быть уничтожен репрессивными административными мерами, они способны лишь, как показывает многовековой опыт, только увеличить влияние раскольников, рождая противодействие широкой массы насильственным постановлениям властей.
Мельников видит два пути выхода на давнего тупика народной и религиозной распри. Первый —«сеет гласности». Обаяниетайного слова, да силе преследуемого, придавало раскольничьим книгам, которых никто не знал, авторитет, а расколу — силу, так как он появлялся подличиной страдающей, угнетаемой правды не тольков среде раскольников, нои в глазах образованных людей, вполне в духе старойпословицы, которую напомнил читателям Мельников: «Не та вера свята, которая мучит, а та, которую мучат». Снятие цензурных запретов более всего способно показать несостоятельность догматики раскола и уронить авторитет расколоучителей. Второй путь — уничтожение административных и религиозныхпреследований раскольников, В сочетании с гласностью это приведет к тому, что раскол «падет сам собой». Третье необходимое условие —просвещение широкой народной массы, которая могла бы почувствовать отсутствие принципиальных расхождений раскола с православной церковью. Заканчивая письмо пятое, последнее, о расколе, Мельников говорит о значении объективного, аргументированного, точного его объяснения; «Прежде всего нужны факты, факты и факты. Пускаться жев пышные разглагольствования о расколе,., искажая на каждом шагу исторические факты, пускаясь в неудержимые фантазиии для красного словца жертвуя чуть не на каждой странице истинойи уважением к науке, считаю делом нечистым, недобросовестным, для какой бы пели это ни было сделано. Правило -«цель оправдывает средства» — дурное правило, правило иезуитов».
В «Письмах» было высказано еще одно важное наблюдение — о благотворной хозяйственной деятельности раскольников. Из отшельников и пустынников, возвратившись в города, «превратились они в домовитых, оборотливыхи богатых торговцев, фабрикантов и ремесленников, придавших новые, свежие силы развитию государственного богатства. Фабричная и торговая деятельность, за которую принялись дотоле утесняемые за свободу совести люди, стала развиваться с очевидным для всех, даже и для упорнейших противников раскола, успехом».
Эти идеи получили свое развитие в фундаментальных «Очерках поповщины» (1863-1867), излагающих не только древние перипетии и состояние старообрядческого движения к середине XIX в. В них нашло творческое воплощение одно из положений, высказанных Мельниковым в « Письмах о расколе»: потребностьизучения утото явленияна местах, вконкретных регионах, притом вобщении со средой раскольников.Для того чтобы понять раскол и приступить к действительному анализу раскола, утверждал Мельников, «необходимо стать с ним лииом к лицу, пожить в раскольничьих монастырях, в скитах, в коднбах, в заимках, в кельях,в лесах и т.п., изучить его в живых проявлениях, в преданиях и поверьях, не переданных бумаге, но свято сохраняемых целым рядом поколений; изучить обычаи раскольников, в которых немало своеобразного и отличного от обычаев прочих русских простолюдинов; узнать воззрение раскольников разных толков на мир духовный и мир житейский, на внутреннее устройство общин и т.п.». «Очерки поповщины» оказались насыщенными не только разносторонними н глубокими сведениями по литературе вопроса, в том числе и архивным материалам, впервые вводимым автором в научный оборот, но одновременно и множеством непосредственных его наблюдений над раскольниками в Нижегородской губернии, отголосками конкретных судебных дел, которые он вел в качестве чиновника по особым поручениям, дознаний, опросов и проч. В «Очерках* он выступает против преследований старообрядцев, что когда-то как раз и отличало его первые шаги суровой чиновничьей деятельности по упразднению старообрядческих скитов. Сейчас его точка зрения уже иная: расколу не устоять, если не будут выдвигаться на него новые преследования и новые гонения.
В «Белых голубях» (1867) и «Тайных сектах» (1868) Мельников делает попытку классификации различного рода уклонений от православия, чтобы отделить их от собственно раскольничества. Особенное внимание он уделяет хлыстовщине (искаженное христовщина) с ее ответвлениями и соприкосновениями с ней других сект, уходит в их далекую историю, показывает их нынешнее состояние, говорит о собственных допросах хлыстов в Арзамасе. (В заключительном романе дилогии «На горах» изображение хлыстовщины получило важное место в системе образов и в сюжете произведения.) «Народ всегда знал и знает, - замечает он, — о тайных сектах. Не проникая в их тайны, он всегда предполагает в них что-то недоброе. Как православные, так и старообрядцы дичатся этих сект, называют их «темными», питают к ним отвращение и какую-то суеверную боязнь». В «Белых голубях» он дает представление об одной из самых изуверских сект (скопцах), отдающей вкусом крови и жестоким надругательством над телом и душой человеческой.
Исследования Мельниковым раскола до сих пор представляют научный интерес трактовкой догматики, истории этого явления, конных фактов его бытования.
В той же блестящей литературной манере, что и опубликованные произведения, рассчитанные на широкую читающую публику, был составлен в 1855 г. Мельниковым доклад для использования в Министерстве внутренних дел: «Отчет о состоянии раскола в Нижегородской губернии». Уже в нем были высказаны идеи писателя об ослаблении административных и религиозных преследований и о просвещении как несравненно более эффективных мерах, чем самые жестокие притеснения раскольников. Он отмечал, что многие остаются в расколе по неведению и по недостатку церковного вразумления, так как состояние «сельского православного духовенства действительно самое жалкое. Народ.., не уважает духовенства, преследует его насмешками и укоризнам» и тяготится им. В редком рассказе забавного содержания народ не глумится над попом, попадьею и поповским батраком». Текст доклада изобиловал множеством конкретных наблюдений Мельникова, которые затем широко использовались им при создании дилогии: подробности устройства скитов (старообрядческих монастырей), их деятельности, особенностей жизни в них; свадьбы «уходом»; история Оленевского скита, приведенного Мельниковым к единоверию; зашифрованная переписка раскольников (такие письма получает и отправляет Манефа)ит.п.
Большой интерес представляют собой исследования Мельникова-краеведа. Он выработал свои приемы: необходимость тщательного знакомства с архивными материалами, с трудами историков и, главное, комплексное исследование региональных фактов, сведений, изучение места бытования того или иного события. Уже первый его путевой очерк «Дорожные записки. (По пути из Тамбовской губернии вСибирь)» несут в себе отпечаток такой работы, и текст отмечен некоторым парадоксом: это впечатления путника, перед которым развертываются одна за другой картины жизни по мере того, как попадают ему на глаза, но предварительно они уже были внимательно и разносторонне изучены им. Таковы его рассуждения о Нижнем Новгороде, о Перми и ближайших к ним городах и местечках, о Каме, Чусовой, о местных промыслах, об их возникновении, развитии. В отличие от историка, бесстрастно излагающего факты, краевед дает свою оценку фактам и вводит ватмосферу их бытования, схватывает их неповторимый местный колорит. Говоря о культе Ермака в Сибири, Мельников остроумно замечает «Приписывая своему герою чудесные деяния, сибиряки хотят освятить его именем всякую старинную вещь; и потому каждый из них, имеющий у себя старинную пищаль или какое-нибудь другое оружие, называет его ермаковым иготов пожертвовать всем, чем вам угодно, чтобы только уверитьвас, что ружье, валяющееся у него в пыли, было прежде в рукахЕрмака или, по крайней мере, у кого-нибудь из его сподвижников».Однако он тут жедобавляет подробность, обличающую в нем специалиста, утверждая,что врядли это оружие можно отнестик началу семнадцатого века, скореетолько к концу его: «Вероятно, оно было прежде в острожках икрепостях, во множестве находившихся в Пермской губернии для защитыот набегов башкирцев».
Суть подобного рода краеведческих исследований заключается в том, что они опираются на непосредственный опытавтора, создающегопредставление освоеобразии региона или определенной локальнойместности, или городского сооружения, или храмовой постройки и т.п. на основе собственных наблюдений. Это не фанатик частности, знаток детали (Мельников всегда вносит конкретный факт в широкую историческую икультурную обстановку определенного времени), а внимательный исследователь, стоящий лицом клипу с реальным объектом своего изучения, сам наблюдающий его. Он любил вспоминать драматический случай, едва не стоивший ему жизни. Однажды, проезжая мимо перелеска, чем-то его заинтересовавшего, он попросил остановить коляску и пошел по краю глубокого оврага, как вдруг неожиданно рухнул вниз и, падая, в последний момент успел схватиться за сук, торчавший из кручи. Когда он пришел в себя и выбрался с опасного места, то оказалось, что «сук» был вымытым на половину потоками воды бивнем мамонта... Рассказ этот воспринимается как символ работы краеведа: исследователь должен стать участником события и добывать факты не из вторых-третьих рук, а собственными руками. Этот важнейший принцип дал возможность Мельникову не только воссоздавать яркие картины былого, но и совершать открытия, прекращавшие споры, которые, кажется, могли бы продолжаться бесконечно. Так, он точно определил, где скончался святой князь Александр Ярославич Невский, великий полководец и дипломат древности, возвращаясь из Орды в 1263г. Не в Городце Касимове (в Ярославской губернии, значительно выше Нижнего Новгорода, по Оке), как утверждали некоторые исследователи, а в Городце Волжском. Для этого Мельников реконструировал маршрут последнего пути князя Александра Ярославича. Летопись указывала, что князь, почувствовав приближение смерти, принял схиму в Городце; святое тело его понесли к Владимиру, где находился великокняжеский престол, и торжественно встречали в Боголюбове. Отправившись из Городца Волжского во Владимир, нельзя было миновать Боголюбова, отмечает Мельников, но отправившись из Касимова в Боголюбов, нельзя было миновать Владимир. «Каким же образом, - заключает Мельников». - Владимирцы встречали телоАлександров принесенное из Касимова в Боголюбов?» Словно пройдя с толпойсопровождавшей князя в последний его скорбный путь, исследовательсделал вывод,который уже невозможно было ни опровергнуть, ни хотя бы поставить под сомнение (статья «Где скончался св. АлександрНевский?»).
Техника краеведческих исследований Мельникова проливает свет на его творчество писателя-романиста. Только такие всесторонние, глубокиеи вместес тем конкретные знания волжского региона, какими обладал писатель, его истории, его преданий, реалий нынешнего существования, дали возможность ему создать громадное полотно дилогии, сотканное из множества конкретных сцен и эпизодов, поразительных по своей точности и правде изображения. Даже в историческомочерке, где он дал свою реконструкцию жизни и смерти таинственной итальянской авантюристки, отважившейся вступить в единоборство с Екатериной Второй, выдавая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны, т.е. за реальную претендентку на русский престол («Княжна Тараканова и принцесса Владимирская», 1867 г.), он нашел возможным ввести в текст большой фрагмент, посвященный любовнику будущей императрицы, прапорщику лейб-гвардии Семеновского полка Шубину, человеку решительному, энергичному и потому поплатившемусямноголетней ссылкой на Камчатку и под угрозой смертной казни лишенному права называть себя по имени. Однако финал этой драматической судьбы оказался связанс нижегородскими местами, которые Мельников хорошо знал. После того как Елизавета вступила на престол, она произвела бывшего прапорщика, минуя ступени Табели о рангах, сразу в генерал-майоры и пожаловала ему богатые вотчины, в том числе большое село Работки на Волге в Нижегородской губернии. Там он и поселился, выйдя в отставку, там и умер. «На прощание императрица Елизавета подарила ему драгоценный образ Спасителя и часть ризы господней», - пишет Мельников. На этом можно было бы закончить, но он с добросовестностью краеведа дополняет эту увлекательную историю прошлого собственными свидетельствами, наблюдениями, почерпнутыми непосредственно на месте.«То и другое, — замечает он в финале очерка в очерке, а история Шубина развернута им в небольшую новеллу в виде пространного примечания, — доселе сохраняется в церкви села Работок. В этом селе передается из поколения в поколение предание об отношениях императрицы Елизаветы Петровны к бывшему тамошнему помещику». Мельников остается верен себе и в художественный текст вводит реалии, связанные с хорошо знакомым и особенно дорогим ему Нижегородским регионом.608
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|